Побежденный. Барселона, 1714

Как бы то ни было, люди, хорошо его знавшие, могли догадаться, какого мнения он придерживался, по издаваемым им звукам. Полное молчание служило дурным знаком, очень дурным. Напротив, если какая-то идея вызывала его восторг, он издавал странные горловые звуки типа «кхем!», «кхам!» или даже протяжное «экхе-е-е-е-е-м!», которые людям, далеким от его круга, могли показаться выражением недовольства, хотя на самом деле означали совершенно противоположную оценку.

По мере того как Дюкруа выкладывали перед ним чертеж за чертежом, «кхем!» и «кхам!» маркиза повторялись все чаще. В какой-то момент лупа маркиза задержалась на одном из бастионов.

– Et ça?[28] – произнес он, не поднимая головы от лупы. – Что означают эти горбики на каждом углу?

– Это купола, monseigneur, – ответили они. – Укрепленные купола.

– Не понимаю.

– Так как мортиры – самые страшные враги бастионов, – сказал Зенон, – идея заключается в том, чтобы сражаться с вражеской артиллерией тем же оружием. Речь идет о том, чтобы уничтожать мортиры наступающих собственными мортирами, но располагая одним преимуществом: наши орудия будут находиться под прочным каменным прикрытием. Неприятель будет вынужден устанавливать мортиры на открытом месте, и в это время они будут уязвимы для нашей артиллерии. А наши орудия будут в безопасности под своей броней.

– Экхе-е-е-е-е-м…

– Как вы можете видеть, в куполе есть только маленькое отверстие в форме полумесяца, но станок у орудия может поворачиваться, и такая основа позволяет покрывать угол в сто восемьдесят градусов, и таким образом три мортиры могут сосредоточить огонь на любой внешней цели.

– Экхе-е-е-е-е-е-м-м-м-м-м!

Маркиз никогда не был щедр на похвалы, но на этот раз ему пришлось признать, что братья Дюкруа отличились. И тут-то Арман уткнулся носом в последний чертеж, на минуту замер и закричал на брата:

– Mais tu es idiot![29] Что ты принес маркизу?

Вобан ничего не понимал, пока не услышал, как Зенон просит у него прощения:

– Тысячу извинений, маркиз. Я перепутал: эти чертежи – просто упражнения недостойного кандидата в инженеры Марти Сувирии.

И Дюкруа перешли к следующей теме, словно ровным счетом ничего не произошло, а Вобан растерялся и одновременно рассердился, ибо был достаточно умен, чтобы понять, что братья нарочно все так подстроили, желая заставить его переменить мнение.

Тем же вечером за десертом Жанна тоже пошла в наступление. Она выставила всех слуг и даже свою сестру Шарлотту и осталась наедине с отцом – сотрапезники сидели у противоположных концов длинного стола.

– Я прекрасно знаю, куда ты клонишь! – воскликнул Вобан, указывая на дочь длинной вилкой. – И мой ответ – нет! Я маршал Франции, на мне не раз лежала печальная обязанность решать судьбу тысяч людей и посылать их на смерть. А сейчас все мои окружающие в сговоре против меня, потому что я решил выгнать из замка какого-то драчуна. Даже во время военных кампаний генералы так мне не противились!

– Я никогда бы не стала оспаривать мнение отца по столь незначительному поводу, – сказала Жанна. – Я хотела поговорить с тобой о другом.

– Я тебе не верю. Все вы лукавите! Имей в виду, что я вправе послать его на галеры, если мне заблагорассудится. Без дисциплины нет ни армии, ни чести, ни цивилизации. Зачем мне терять время с каким-то типом, который позволяет себе кусать моих гостей за задницу? – Тут он наконец опустил вилку. – Мне вообще не следовало принимать его на обучение!

– А я вовсе не об этом, – невозмутимо возразила ему Жанна, – и повторяю, что хочу поговорить с тобой о другом. – Она поднялась со своего стула и с присущей ей грацией села к маркизу на колени. – Папа, – продолжила она, обняв его за шею, – мне кажется, что это совсем не плохая мысль.

– О чем ты говоришь?

– О том, что я бы могла выйти замуж за Проспера ван Вербома.

– Но какого черта…

Жанна не позволила ему продолжить и, приложив пальчик к губам отца, произнесла, сопровождая слова самой прекрасной из своих улыбок:

– Вербом за мной ухаживает, и тебе это известно. Он уже не раз заезжал в Базош. Хочешь, я покажу тебе его письма? – Тут она вздохнула. – Мой брак – это фарс, хотя поначалу мы жили совсем неплохо, но потом мой супруг сошел с ума. По крайней мере, это несчастье дает мне право просить об объявлении брака недействительным. Если ты используешь свои связи, Ватикан пойдет нам навстречу не позднее чем через год. О, папа! Подумай об этой возможности. Вербом – один из самых талантливых инженеров. Если он женится на мне, то будет вхож в самые высшие сферы, а я буду самой счастливой женщиной в мире!

Вобан положил руки на бедра дочери, уверенным движением заставил ее встать и тут же подскочил со стула, будто сам дьявол вонзил ему в задницу свой трезубец. Заложив одну руку за спину и размахивая другой, маркиз принялся шагать взад и вперед по столовой.

– У Вербома душа чернее, чем у злобного пса! Слышишь? Его разъедают алчность, жажда власти и высокомерие. И если он хочет жениться на дочери Вобана, то тут нечему удивляться! Этот негодяй рассчитывает, что, когда я умру, он завладеет моим именем, моим домом и моим достоянием! Мои заслуги, моя слава и даже моя дочь будут принадлежать ему! Ему, этому бессовестному человеку, беспринципному наемнику, который посвящает свое жалкое существование служению всем демонам этого мира!

Жанна казалась воплощением негодования: подбородок вздернут, глаза гневно прищурены.

– Так ты говоришь, что он прислуживает демонам?

– Да! Так я и сказал.

– Ты назвал его бесчестным наемником, предателем всех справедливых начинаний…

– Вот именно! Ты прекрасно все поняла.

– Ты считаешь его мерзавцем, который использует женщин, точно это мешки с навозом, и выбрасывает их на обочину дороги, получив от них все, что ему было нужно.

Вобан с язвительным видом захлопал в ладоши:

– Чудесно! Мне кажется, ты поняла, о чем я говорю.

– По-твоему, это существо, чья душа чернее, чем у злобного пса, если только у собак есть души.

– Браво! – воскликнул маркиз и еще пару раз с издевкой хлопнул в ладоши. Разговор его утомил.

Жанна глубоко вздохнула и произнесла неожиданно ровным голосом:

– Ты для него – непревзойденный гений.

– Меня вовсе не интересует восхищение этого негодяя! Я просто обращаюсь с ним согласно установленным правилам вежливости между людьми нашего круга. Никогда в жизни я не выказывал ему ни малейшего доверия, ибо он его не заслуживает, и своего мнения я не изменю.

Жанна прервала отца, словно косой срезала молодой побег:

– Я говорю о Марти.

И тут маркиз – маршал и мужчина в одном лице – замолчали. Вобан неожиданно понял, в какую ловушку позволил себя поймать.

– Он тебя обожает, и можешь быть уверен: его восхищение вызвано не твоими званиями и положением, а твоими работами. – Она подошла к отцу еще ближе, подняла подбородок еще выше и добавила совершенно спокойно: – А ты хочешь испортить ему жизнь только потому, что он вцепился зубами в задницу наглеца, душа которого чернее, чем у злобного пса.

Она повернулась к отцу спиной и вышла из столовой.

* * *

Все это происходило, пока я рыдал, чертыхался и пинал ногами стены моей комнаты, а потому не мог иметь ни малейшего представления о том, что творилось тремя этажами ниже. За всю ночь мне не удалось сомкнуть глаз.

Нет ничего удивительного в том, что утром я спустился по лестнице в полном отчаянии. Мои пожитки уже были собраны, что оказалось делом нетрудным, потому что у меня почти ничего не было. Все и вправду было готово: во дворе замка стояла карета. Не помню, который из братьев – Арман или Зенон, – но абсолютно уверен, что один из них, сказал мне:

– Перед вашим отъездом маркиз хочет с вами поговорить.

Когда я вошел в кабинет, Вобан даже не повернул головы в мою сторону. В руках он держал книгу и что-то тихонько бормотал, словно так никогда и не научился читать про себя. Прямо за ним располагались огромные окна, занимавшие почти всю стену, и через них изливались лучи утреннего солнца. Этот несложный прием всегда действует безотказно: посетителя ослепляет яркий свет, бьющий ему прямо в глаза, и он немедленно чувствует себя ничтожным перед лицом великого светила.

Маркиз поднял глаза от страницы и сказал резко:

– Садитесь!

Я, естественно, повиновался.

– Что же вы надумали? Каковы ваши планы на будущее?

– Я еще ничего не решил, ваше сиятельство. – Лучшего ответа мне в голову не пришло.

– А разве вы вообще когда-нибудь задумывались о будущем? – спросил он с язвительностью, которая показалась мне излишней.

Его тон и мое отчаянное положение вынудили меня ответить резко:

– Можете мне не поверить, ваше сиятельство, но как раз задумывался! В последнее время я питал надежду превратиться в настоящего инженера. Хотя, как я предполагаю, monseigneur этого и не заметил.

– Нахал! – рявкнул маркиз. – Осознаете ли вы, что ваши последние слова – превосходный пример, иллюстрирующий понятие «нахальство»? Отвечайте!

Я расплакался. Мне ведь было всего пятнадцать лет, помните? А передо мной сидел Себастьен ле Претр де Вобан, маркиз де Вобан, маршал Франции и все такое прочее. Это была живая легенда, человек, завоевавший семьдесят восемь крепостей, выдающийся создатель фортификаций и так далее. А я был еще совсем мальчишкой, только-только начавшим взрослеть.

– Что это еще за слезы?

Я встал навытяжку и склонил перед ним голову:

– Поскольку ваше сиятельство любезно согласились меня принять, несмотря на мое недостойное поведение, я хочу попросить вас исполнить мое последнее желание.

Маркиз ничего не ответил, и я счел его молчание разрешением продолжать.

– Позвольте мне проститься с Жанной.

Вобан молчал целую вечность. Я стоял столбом посреди зала, не зная, что мне делать.

– Давайте примем окончательное решение, – сказал он наконец. – Поскольку сейчас вы должны отправиться домой с позором, я хочу предложить вам альтернативу: вы продолжите занятия инженерным делом в Королевской школе Дижона. Я, естественно, дам вам рекомендательные письма. За это я прошу только одного: держитесь впредь на расстоянии пятидесяти километров – как минимум – от Базоша, от моего дома и уж тем более от моей дочери. До конца вашего обучения все расходы на ваше содержание и образование я, разумеется, беру на себя. Соглашайтесь.

– Могу ли я увидеть Жанну? Всего на пару минут.

Он вскочил из-за стола, разъяренный, как зверь.

– Вы даже не сочли нужным скрыть, что вы каталонец, да еще и с юга от Пиренеев! Я прекрасно знаю вашу породу, потому что долгие десять лет работал, создавая укрепления, чтобы защититься от ярости тех, кто по природе своей мятежен. Мое положение дает мне право задать вам вопрос, ответить на который несложно: подданным какого короля вы себя считаете? Испанского или французского?

– Monseigneur, – сказал я, – до вчерашнего дня я был подданным короля инженерного дела.

– Если вы хотите мне польстить, то учтите, что угодничество, так же как винные пары, не может затмить мое сознание, а кроме того, мы, люди умеренные, никогда не впадаем в излишества.

Если маркиз и ожидал от меня каких-то еще разъяснений, мне больше нечего было ему сказать. Наш разговор ни к чему не вел, терять мне было тоже нечего, а потому я решил настоять на своем.

– Неужели вам кажется столь нелепым и опасным мое желание проститься с ней?

– Если вы сейчас распрощаетесь со мной и уедете, – упорствовал он с каким-то загадочным выражением лица, – то не только будете учиться в Дижоне на полном обеспечении, но получите вдобавок тысячу ливров и сможете тратить эти деньги по своему усмотрению.

Мои глаза снова налились слезами, но я постарался сдержаться и выдохнул:

– Je l’aime[30].

Что-то дрогнуло в душе Вобана. Теперь я понимаю цель его встречи со мной в то утро: он хотел убедиться, что я не похож на Вербома. Колбасник из Антверпена всегда был жадной до почестей и денег тварью и видел в браке лишь пропуск на пути к вершине. А юноша, который в то утро говорил с маркизом, отказывался от всего ради последнего прощания.

Если уж все было потеряно, я хотел увидеть Жанну в последний раз во что бы то ни стало. И даже сам Вобан не мог быть мне преградой. Но тут маркиз вдруг смягчился и произнес более мирным тоном, в котором сквозила обреченность:

– Садитесь, дурья ваша голова.

Несколько секунд он играл с маленькой бронзовой фигуркой, крутя ее в пальцах. Это была звездочка с двадцатью четырьмя концами, которая изображала в сильно уменьшенном масштабе укрепления Неф-Бризаха, которые он создал. Маркиз смотрел в окно на двор замка и на поля, которые расстилались вдалеке. Не поворачиваясь ко мне, он заметил:

– Как бы то ни было, вы все-таки укусили Вербома.

– Да, сеньор.

– За задницу.

– За левую ягодицу.

– До меня дошли новости о его состоянии: ваши клыки ранили его настолько глубоко, что он до сих пор не может сидеть в седле.

– Я очень сожалею.

– Лжете.

– Я хотел сказать, мне жаль, что я доставил неприятности вам и запятнал доброе имя Базоша, monseigneur.

Он довольно долго молчал, а потом произнес:

– Скажите: вы считаете меня неразумным человеком?

– Что вы! – воскликнул я, подавшись вперед. – Конечно нет, сеньор!

– Я не раз замечал, – продолжил он так, словно не обратил внимания на мои слова, – что, когда вы приходите к ужину, спину вашего камзола украшают какие-то соломинки. И, по чистой случайности, такие же соломинки прицепились к платью Жанны.

После этих слов я ожидал жестокого приговора, но за ними последовал лишь глубокий вздох.

– Брак… да… Сия крепость, в которую осаждающие мечтают попасть, но из которой те, кто внутри, мечтают вырваться… – Он посмотрел мне в глаза. – Однако учтите, кандидат Сувирия, что из всех крепостей, созданных человеком, цитадель святости брака – самая нерушимая. Вы меня поняли?

– Я могу ее увидеть?

– Вместо этого вы немедленно отправитесь в классную комнату и получите двойной урок стратегии. Как показали последние события, тактика ваша сильно хромает: уж если вы нападаете на врага со спины, то вцепляйтесь ему в горло, а не в задницу.

8

О братьях Дюкруа можно сказать, что они были превосходными учителями. Но во всем мире не было второго Вобана. На следующий день после моего помилования, на рассвете, он взял меня под локоть и мы отправились гулять по окрестностям замка.

Маркиз опирался на трость, но шагал, как всегда, горделиво. Иногда он останавливался у одной из яблонь, срывал с нее плод свободной рукой, откусывал два или три кусочка сочной мякоти и выкидывал остальное. (Он мог себе это позволить: в конечном счете все деревья принадлежали ему.) Но еще чаще ему приходилось останавливаться, чтобы откашляться и сплюнуть мокроту, после чего он вытирал губы одним из тех огромных платков с золотым краем, которые всегда носил в карманах своих камзолов.

– К сегодняшнему дню вы уже научились строить укрепления городов, – сказал он. – И, как говорят братья Дюкруа, весьма преуспели. С этого момента вам предстоит обучаться искусству брать города.

– Но, monseigneur, – улыбнулся я, – меня как раз научили, что благодаря вашему методу строительства укреплений стены, построенные по хорошему проекту, разрушить практически невозможно.

Вобан остановился и посмотрел на меня со снисходительной улыбкой.

Мне выпала на долю незаслуженная удача познакомиться с большинством гениев моего времени: из светочей искусства – с Моцартом (бедный юноша, я дважды разорил его, играя с ним в бильярд), из людей безукоризненно честных – с Вашингтоном (который, однако, был совершеннейший сухарь) и, конечно, с Руссо. Ну естественно, Вольтера я гением не считаю!!! Этот мерзкий плебей просто затесался в их круг. Даже Франклин и Дантон достойны войти в галерею мировых знаменитостей. Однако, если подумать хорошенько, каждый из них отличился тем, что подарил человечеству одну идею, пусть великую, но только одну. Заслуга Вобана в том, что он сделал два открытия: сначала создал совершенную систему обороны городов, а потом, превзойдя самого себя, отрекшись от себя прежнего, если вам так больше нравится, придумал способ брать любые крепости.

Я нес под мышкой свою папку с чертежами, и Вобан в нетерпении постучал по ней пальцами.

– Давайте сюда какой-нибудь из ваших чертежей. Вытаскивайте его, скорее!

Приблизив лист к глазам, он рассматривал его несколько минут, а потом сказал:

– Экхе-е-е-е-е-м, м-да, четырнадцать… пятнадцать дней. И ни дня больше.

– Что вы хотите сказать?

Маркиз посмотрел мне в глаза:

– Ваша крепость выдержит пятнадцать дней осады. И ни днем больше.

– Но, ваше сиятельство, – возразил я ему с улыбкой, – это невозможно.

Он поднес указательный палец к моему носу:

– Никогда не произносите этого слова в моем присутствии.

И тогда он спросил меня, автора данного проекта фортификаций, каким образом я бы преодолел совершенство совокупности всех этих хитроумно сочетавшихся бастионов, капониров, демилюн и контрафорсов. Я покачал головой:

– Я не знаю, monseigneur. – Другого ответа я не нашел. – Мне приходит в голову только один способ: сосредоточить огромную силу артиллерии – пятьсот стволов крупного калибра – на одном заранее избранном участке стен и обстреливать его на протяжении месяцев. Но какое королевство может позволить себе такой осадный парк? И я уже не говорю о том, насколько сложно обслуживать все эти орудия и доставлять боеприпасы, и об астрономических затратах на порох и другое их обеспечение.

Поскольку мы были наедине, маркиз позволил себе то, что обычно делал лишь в полном одиночестве или в присутствии Жанны: он снял парик. Со слов Жанны я уже знал, что волосы у него выпали еще в ранней молодости, но так привык к его искусственным локонам, что с трудом скрыл удивление, увидев его лысую, как у лягушонка, голову.

– Вы сказали – доставка боеприпасов? Астрономические расходы? – Он вздохнул и добавил: – Вам понадобятся только кирки и лопаты. И сильные руки.

* * *

И действительно, в основе метода осады Вобана лежали столь тривиальные и незамысловатые предметы, как кирка и лопата.

Как только принималось решение об осаде, инженеры выбирали конкретный участок фортификаций для подготовки наступления. Работы начинались на значительном расстоянии, за пределами досягаемости артиллерии защитников крепости. Этот момент назывался «открытием траншеи» и знаменовал собой начало строительства Наступательной Траншеи.

Подобно деталям головоломки, начавшим неожиданно соединяться в правильном порядке, стали обретать смысл те страдания, на которые обрекали меня на протяжении долгих месяцев братья Дюкруа. Ибо метод Вобана был не чем иным, как тщательно организованной работой саперов. На этом рисунке вы можете видеть предложенный маркизом метод осады во всем его великолепии.

Цель работ состояла в том, чтобы создать обширную систему окопов, называемую Наступательная Траншея, которая позволяла приблизиться к бастионам. Окопы делались достаточно глубокими, чтобы вражеская артиллерия не могла поразить работающих саперов, а для защиты от флангового огня они рылись параллельно стенам крепости, поэтому основные траншеи получили название «параллелей». Трех больших параллелей, соединенных между собой зигзагообразными подступами, было достаточно, чтобы достичь крепостных стен. Система этих окопов складывалась в очень характерный рисунок: для взятия крепости, созданной по совершенному проекту, нужна была совершенная траншея.

Никогда еще столь бессмертные сооружения не были столь бренными. Настоящая большая траншея кажется наблюдателю сооружением, созданным титанами, но, отслужив свое, она просто исчезает за ненадобностью. Через несколько месяцев дождь, слякоть и запустение похоронят ее под покровом забытья. Во время осады Вобаном одной из крепостей к нему для описания событий был направлен сам Расин[31]. «В нашей Наступательной Траншее, – записал он восторженно в своей хронике, – углов было больше, чем во всем Париже». Но в тот самый миг, когда крепость сдавалась, траншея умирала.

Совершенно очевидно, что создание Наступательной Траншеи требовало от инженера безупречного владения всеми науками, которым меня обучали в Базоше. Такая задача требовала слаженного труда тысяч человек. Ширины траншеи должно было хватить для перемещений целого войска, и, соответственно, необходимо было перелопатить миллионы кубических метров земли и вести работы в абсолютном порядке и с предельной точностью. Пол и стены окопов укреплялись досками, чтобы избежать оползней и предохранить пол от размывания дождем. Во время каждой осады нападающие изводили целый лес! В специальных дополнительных ответвлениях окопов хранились боеприпасы, а в некоторых местах создавались большие редуты с единственной целью: подготовить укрытия, чтобы установить там пушки и мортиры, которые могли потом обстреливать выбранный для атаки участок укреплений и артиллерию защитников крепости. И наконец, третья параллель становилась трамплином для решающего броска.

А теперь представьте себе, что планы выполнялись не слишком точно и траншея отклонялась на несколько градусов. Что происходило в этом случае? Ничего особенно страшного, если не считать того факта, что солдаты, работавшие в окопе, который не был параллелен стенам, лишались прикрытия, а значит, защитники крепости могли видеть передовой отряд саперов и, безусловно, пользовались случаем задать им жару из всех своих орудий.

И, представьте себе, это было достаточно неприятно. Десятки раз я оказывался по ту или иную сторону фронта, и если на бастионе защитников находился сметливый офицер, любая ошибка в ведении работ стоила очень дорого. Правда, обычно какой-нибудь стрелок спешил сразу размозжить голову несчастному раззяве, работавшему киркой без прикрытия. Но если, как я вам уже сказал, офицер был наблюдательным, внимательным, дельным и сообразительным (как ваш покорный слуга), он целый день бездействовал и сдерживал огонь, пока неверно ведомая траншея неосторожно приближалась к бастиону, и с каждым часом все больше и больше солдат оказывалось без прикрытия в досягаемости орудий.

Вполне вероятно, что саперы передового отряда уже догадались, что параллель продвигается в ошибочном направлении и превратилась из параллели в перпендикуляр, а потому с бастиона уже видно целый отрезок окопа и крошечных грязных муравьишек, которые перетаскивают на плечах корзины с землей. Но сколько бы они ни старались предупредить об этом дежурного инженера, с удобствами расположившегося в своей палатке в тылу, он не захотел бы признать свою ошибку. Планы есть планы, а кроме того, хотя французы и отрубили башку своему королю, мы все-таки живем в классовом обществе. Не так ли?

За исключением учеников настоящих маганонов, в большинстве своем инженеры были высокомерными отпрысками знатных семейств и не желали слушать советов плебеев. Имейте в виду, что моим обучением занимался лучший из лучших, а потому я, естественно, могу сказать правду об огромном большинстве военных инженеров: это сборище никчемных недотеп, которые не могут найти собственную задницу даже при помощи обеих рук.

Когда с бастиона мы видим в подзорную трубу, как трудятся землекопы, орудуя лопатами и кирками, в траншее, растущей в неверном направлении, для нас наступает момент действовать. Ружейный залп? Конечно же нет. Пока противник не желает исправлять свою ошибку и продолжает работы, вы помещаете на удобную позицию на площадке бастиона три орудия крупного калибра.

Одно из них заряжается пятикилограммовым ядром, а два остальных – зарядами картечи, потом проводится пристрелка. Первый снаряд падает в пяти метрах слева от окопа, второй – в пяти метрах справа. Теперь все готово, но саперы ни о чем не догадываются. Во-первых, потому что они стараются как можно ниже пригибать голову, прячась за фашинами, а во-вторых, из-за общей усталости, постоянного огня с обеих сторон, непрекращающегося обмена ракетами и гранатами, криков тяжелораненых и густого дыма, стелющегося над ничейной землей. Этим несчастным идиотам не приходит даже в голову, что два последних взрыва имеют к ним непосредственное отношение. И вот теперь, когда в этом перпендикулярном окопе, который вовсе не надо было рыть в этом направлении, собралось достаточно солдат, вы приказываете стрелять из всех трех орудий сразу.

И тут происходит вот что: десять саперов разлетаются на десять тысяч шматков мяса. Траншея похожа на трубу, и от удара такой силы останки погибших не впечатываются в стену окопа, а летят вдоль него, кружась в воздухе. Если вам немного повезет, куски костей, мяса и кишок украсят сотню метров траншеи.