История Лоскутного Мира в изложении Бродяги

– Всё.

Пошатнулась, но устояла славная дочь не менее славного казака Игната Кохтева. И знала ведь, что даёт шанс Сын отказаться от оплаты, да иного ответа не было у неё:

– Руби!

Сверкнул в воздухе клинок, распарывая плоть реальности, а не русоволосой куланки:

– Повезло тебе, куланка, всего не отрезать от тебя, посему уйдешь, как есть. И тебе, вестник, повезло, – живым уйдешь.

Качнулась шпага, едва не выпав из рук Сына: понял Люцин, что все расчёты оказались бесполезны, а жизнь его никчёмную у Сына выкупила, вот эта грязная… за него, за грязнокровку, готовая отдать всю себя…

– А ведь и обмануть не обманула, да всей правды сказать не сказала русоволосая. – как бы сам себе улыбнулся Сын и, демонстративно утратив интерес к паре, пошагал туда, где ждал его Собор, прозываемый Мировым. – Вестнику-то хоть, надеюсь, расскажет, а то он, дурашка, так и подумает, что на мордашку его смазливую запала.

Мирград, не знавший никогда крепостных стен, приветствовал Сына торжественной тишиной. Кварталы, через которые пролегал путь Его к площади Всех Святых, где и располагалось здание Мирового Собора, опустели ещё в первое посещение Сыном города: кто не был убит тогда, тот не мог найти в себе силы вернуться на улицы, кровь с которых не смогли смыть никакие дожди и никакие метельщики. В самом начале, когда стала понятна тщетность стараний, брусчатку хотели заменить, но не нашлось того, кто обратился бы к Ему с просьбой избрать на время работ иной путь.

Камни размерено ложились под ноги Сына, с лица которого всё не сходила улыбка.

Проект Divisio – то, ради чего Он уже несколько лет сдерживал Себя, стараясь не убивать без причины, наконец был одобрен Собором.

Осталось лишь соблюсти пустые формальности, и Он наконец сможет покинут Мнемос, перестав быть Сыном.

Проект Divisio – если не спасение, так хотя бы шанс в бою против Пожирателя, сотворённого пятьдесят два года назад Легионом.

Три ветви, взращенные Сыном.

Три пути, указанные Сыном.

Три Святых, дарованные Сыном.

Одна цель.

– Возрождение Истинного. – думалось многим, цель та.

– Выживание истинных людей. – мнилась иная цель вторым.

– Уничтожение Пожирателя. – размышляли третьи.

Сыну же плевать было на возрождение Истинного Бога, как и на любого иного Бога, кроме того, по следу которого Он шёл уже много столетий.

Выживание или же гибель истинных людей Сына беспокоили не больше, чем кровь, впитавшаяся в брусчатку под ногами Его.

Пожиратель?.. Сыну существование Пожирателя не мешало, – основным доказательством чего являлось то, что это существование не было прервано.

Проект Divisio – шутка, смысл которой поймут не скоро и не многие.

Раса, отчаянно жаждущая прихода Истинного, но в неведении своём и по злому наушению Сына, создающая оружие против того, чьего прихода они так жаждут.

Это смешно.

Как смешно было даровать истинным людям троих Святых.

Три книги из Хранилища Книг Особого Назначения, заглавия которых Сын правил своей рукой, обращая Смертный Грех Алчность в Святого Ботульфа, что поведёт в Межреальность флот невиданных размеров, но не для того, чтобы скрыться от Пожирателя или отыскать союзников в борьбе с ним, а чтобы самим уподобиться ему и, пожирая чужие жизни, длить свои и копить силы. Зависть, ставшая Святым Марком начнёт творить жизни во множестве миров, дабы отвлечь Пожирателя от миров, заселённых истинными людьми. Святой же Матфей, бывший вечности до этого Унынием, положит предел жизни оставшихся истинных людей, скрыв их от Пожирателя.

Четыре оставшихся книги из того же отдела постигла иная участь: Похоть и Гордыня пали жертвой самих же себя, ну а Гнев и Обжорство оказались куда благоразумнее, поэтому Сын позволил им покинуть Хранилище Книг Особого Назначения живыми. Живыми, но под клятвой: если встретится им Бог Сотворённый, попробовать убить того. Просто попробовать, ведь в том, что только Ему под силу убить Сотворённого, Сын не сомневался, иначе бы давно уже о том не было никаких упоминаний.

Гул-Вейт. Окрестности бастиона Имо-су. Год 1478 после Падения Небес.

Велик и неколебим город Черного Столпа, как неколебима сама Великая Ось Бытия, вокруг которой вращается и Лоскутный Мир, и судьбы всех живущих в нём. Неколебима, как восход над городом Черного Солнца, власть императора Илисиана Вандорского, Стоящим-справа-от-трона, ещё никем не называемого Вечным. Неколебима вера лохматого волкодава Гурта в своего хозяина, да так, что ни Черному Столбу со своей Осью, ни Черному Солнцу со своим восходом никогда и не снилось.

– Гурт, не отставай. – окликнул своего пса Никодим.

Окликнув собаку, форстмейстер как бы невзначай обернулся, вроде бы проверить, не отстал ли мохнатый товарищ, но не на пса он смотрел: странных остроухих лучниц, развлекавшиеся у старого ясеням тем, что сбивали стрелы друг друга в полёте, ему заметить не удалось, но проверять верность наблюдения и переходить на бег, Никодим не собирался, скорее, пытался успокоить сам себя, тем, что остроухие не так хороши, как ему показалось.

Эльфийки, чьими жизнями Корни Льюсальвхейма расплатились с Тринитасом, действительно были не так хороши, как показалось форстмейстеру. Дюжина из Льюсальвхейма, прозываемая в Караване Гадюками, была куда лучше, чем это мог представить Никодим, недавно перешагнувший из третьего десятка лет в четвёртый. Дюжина дочерей самых древних ветвей перворождённых, в которых гордыня множится на презрение к низшим расам. Продукт многотысячелетней селекции, конечным итогом которой должен был стать Бог Сотворённый.

И пусть остроухие называют его Семенем, рассказывая бредни о том, что смысл существования Мира, как раз и заключается в рождении Семени, которое сможет отправиться в Пустоту, дабы зародить там новый Мир, но Тринитас, который никогда не звал Сам Себя Тринитасом, ни любым из иных имён, которым Его называли, но откликавшийся на любое, Тринитас знал, что это будет Бог Сотворённый. Такой же, как и тот, которым был Он почти полторы тысячи лет назад, а может быть другой…

Тринитаса не волновали детали – Он слишком давно убедил Себя в том, что любой бог должен быть убит.

Не смотря на формулировку, Тринитас не считал убийство Своим долгом. Убийство для Него было естественным процессом, следствием самого существования бога. И как камень подброшенный воздух рано или поздно должен упасть, так и бог рано или поздно должен быть убит.

Не считал Тринитас убийство и Своей работой, как не считает человек работой дыхание или переваривание пищи.

Работой же своей Тринитас считал заботу о Караване, работой, которой оставалось совсем немного до того, чтобы стать долгом. Она как раз-то и привела Его на Гул-Вейт, к бастиону Имо-су, точнее к тому, что скрывалось за его стенами.

– Знаешь, тот ветеран мог и ошибаться по поводу бастиона. – вкладывая в рот Тринитасу истекающий соком ломтик манотворящей железы дракона, мягко мурлыкнула Анатиэль.

– А мог и просто врать. – вторит матери Лютиэль и спешит слизнуть с груди Тринитаса несколько капель жира, которым предусмотрительная Анатиэль позволила упасть.

– Высеку ведь обоих, как и обещал.

– Розгами из терновника, вымоченными в святой воде? – просияла младшая из суккубар.

– Гадюки далеко, не услышат уже нас. – вкладывает второй ломтик в рот Тринитасу Анатиэль. – Но высечь всё же высеки и сладкого лиши на пару декад или лучше на пять.

Лютиэль хотела возмутиться, не поводу розг, по поводу сладкого, и надуть губки, а то и возразить что-нибудь в духе «если маме так нравится сидеть на диете, так пусть и сидит за них обоих, а она отказывать себе в сладком не собирается», но, поймав взгляд Тринитаса, передумала.

Орн. Год 1307 после Падения Небес.

Хозяин Дорог – прозывали Его грязные, приписывая многое из того, что было сотворено мной, а потом безжалостно переврано в тавернах и трактирах. Сын – звали Его люди начала-и-конца, поверившие в Его же ложь.

Человек со множеством имён, позволявший называть себя любым, но не называвший себя ни одним.

Скалой возвышается Сын над глупой суккубарой, позарившейся на вороных жеребцов. Приговором звякает ещё один клинок, падающий из разжавшейся ладони Его, присоединяясь к дюжине уже валяющихся у ног Хозяина Дорог. Приговором храпят жеребцы, которым сил не хватает не то что тащить окованную железом карету, стоять сил нет у них.

Безмолвной, безликой тенью стоит за спиной Его сама Смерть, больше десяти веков назад отказавшаяся исполнить свой долг.

– Не знаю, веришь ли ты в богов… – едва слышно заговорил Хозяин Дорог, обращаясь к юной суккубаре, – не знаю, услышат ли они тебя, но ты молись. Молись. Мы должны успеть в срок. Молись.

– Коней бросаем – за ними потом отряд пришлю – в худшем случае похоронят. Добрые кони – нечего оставлять их останки непогребёнными. – чётко и громко скомандовал Он же, но уже обращаясь к Тихоне. – А эту – берём с собой, поедет с тобой, на козлах.

Уводит неспособную на сопротивление Анатиэль Тихоня. Скидывает на груду оружия свой плащ Хозяин Дорог. За плащом следуют рубаха, штаны и сапоги: Он прекрасно понимает, что одежда будет только мешать Ему.

Вдох и выход.

Кажется, что Он прибавляет в росте, а плечи и без того широкие становятся ещё шире. Рельефные холмы мышц обращаются в вздыбленные скалы.

Вдох и выдох.

Он не был так серьёзен, даже когда тысячу лет назад убивал Мудреца, обращая родной мир орков в смертельную мешанину прорывов Пустоты.

Облачённые лишь в Свою мощь, Человек выходит из амбара.

Чтобы не взвыть от ужаса перед своей участью, вгрызается в собственную ладонь Анатиэль.

Грязь хлюпает под босыми ногами Его, а гнилая дерюга над головой, по какому-то недоразумению именуемая небом, грозит в любое время прорваться и обратить ту грязь в совершенно непроходимую жижу.

С упряжкой долгой возни не было: несколько взмахов клинка, столько же узлов и хомут лёг на плечи того, кто не считал ни долгом, ни работой убийство Богов, но убивавших их так сосредоточенно и последовательно, что, казалось, это не может быть ничем иным, как долгом или работой.

– Мы должны быть на месте до заката, и мы будем. – то были последние слова сказанные Им в тот день.

Дальше были почти дюжина километров по дороге, почти забывшей поступь путника, стук колёс карет и телег.

Дальше были упрямый рык и шаги, тяжелые, неумолимые, которые, приходя во сне, ещё много лет будут заставлять юную суккубару мочить постель.

Дальше была улыбка самой Смерти… улыбка той, что когда-то у костра Он прозвал Молчуньей, улыбка над окровавленный телом Его, почти беспамятным, но всё ещё пытающимся тащить карету, не ради себя, ради тех, кто доверил Ему свои жизни.

Гул-Вейт. Окрестности бастиона Имо-су. Год 1478 после Падения Небес.

Гадюки следовали за форстмейстером и его псом безмолвно, как и подобает гадюкам.

– Ветеран не ошибался и не врал. – улыбнулся Тринитас, оглядывая принесённые розги. – Такие, как он, редко ошибаются и никогда не врут. Умирать, умирают, но не врут. Я убивал таких, как он, я знаю.

О том, что в Льюсальвхейме Он узнал расположение всех Почек и Побегов Мирового Древа, Тринитас умолчал, считая это деталью, недостойной упоминания.

– По две дюжины каждой? – с надеждой заглянула в глаза Тринитасу Лютиэль, прекрасно помнившая, что две дюжины ударов полагались ей с матерью, на двоих.

– Едва прикрытая наглость с налётом легкомысленной забывчивости – слишком вульгарно и прямолинейно. – в голосе Анатиэль звучали нотки недовольства своей дочерью, фальшивого. – Разве этому я тебя учила?

Давняя игра в нерадивую дочь и всезнающую мать, готова была набрать обороты, но Тринитас, на груди которого лежала Лютиэль, пропал.

Только был здесь, а теперь уже стоит в шагах пяти, с розгой в руке.

– Манотворящая железа у тебя, Анатиэль, вышла просто выше любых похвал – боюсь, если вы, как и планировали, уроните блюдо с ней, Я буду расстроен несколько больше, чем вы рассчитывали. – сообщил Он.

Голос Его был всё также мягок, а улыбка всё также лучезарна, но сама мысль ослушаться Тринитасу в тот момент показалась суккубарам самоубийственной.

Молодая же воспитанница, принёсшая ведро с розгами, замерла мраморным изваянием – стальные цепи страха сковали все её члены.

– Тебя, Лютиэль, Я буду сечь, пока ты не взмолишь о пощаде, – пообещал Тринитас, – а потом буду сечь, пока Мне не надоест. Вечером, а пока сбегай-ка Мне за рубашкой, на твой выбор.

Лютиэль сорвалась с места, будто обратившись в ветер. Анатиэль только осуждающе и вздохнула, посмотрев в след дочери: ни бёдрами не вильнула, ни спинку не прогнула, как положено, дав насладиться видом полной груди, даже на взгляд с лёгким разочарованием и укоризной ума не хватило.

– Позор, а не суккуб.

– Позор… – Тринитас попробовал на вкус слово, чуждое самой Его природе, – глупости говоришь Анатиэль. Глупости. Твоя мать спасла тогда тебя… спасла от Меня…

– Я о себе, Тринитас, о себе…

– А Мне, думала, легко с вами всеми, с Караваном? – хмыкнул Тринитас. – Одни боятся Меня почём зря, другие молятся на Меня, что ещё глупее, чем бояться, а кто-то и убить хочет, как теже Гадюки… дуры они, конечно, заносчивые, самовлюблённые дуры, но не убивать же их за это… попробую ещё… они поймут… должны понять…

Лет двести назад, как и тысячу лет назад Тринитас учил бы перворождённых совсем иным способом, чем выбранный ныне. Вначале бы поучил, а после выбрал самые сочные куски и приготовил Себе на костре эльфятину.

Молодая эльфятина, на вкус Тринитаса, и в сыром виде была более чем съедобна, но всё же с некоторых пор мясо Он предпочитал в приготовленном виде. А ещё Он предпочитал не возвращаться во времена, которые были до того, как Он впервые позволил назвать Себя Сыном.

Орн. Год 1237 после Падения Небес.

Спят ли Боги Сотворённые?

Способны ли они пусть на краткое мгновение, но перестать быть, ощущать самих себя? Перестать выступать и наблюдателем, и наблюдаемым явлением одновременно? Отдать всю безграничность своего существа в руки кому-то, кто будет наблюдателем? Сможет ли этот кто-то вместить в себя Бога Сотворённого? Не станет ли новым богом тот наблюдатель?

Теперь я знаю ответы на эти и многие другие вопросы, вытекающие из них.

Бог Сотворённый не может позволить себе такое явление, как сон. Сама природа его отрицает сон. В тот самый момент, когда Бог Сотворённый перестанет быть наблюдателем самого себя, он перестанет быть Сотворённым, отдавшись во власть наблюдателей, став просто богом. Таким образом, смерть Бога Сотворённого – это рождение бога, но в свою очередь рождение бога – это не всегда следствие смерти Бога Сотворённого.

Бог Сотворённый – если обратиться к упрощённой теории Пустоты – это участок Пустоты, осознавший своё существование, ограничивший сам себя как чисто физически, обзаведясь телом, так и во времени, став существовать преимущественно в конкретный момент времени, но при этом всём не утративший своей связи с Пустотой. Отсюда и термин – Бог Сотворённый, в том смысле, что сотворённый самим собой.

Конечно, не стоит забывать и о том, что Небесному Воинству, основываясь на ошибочных выводах, удалось получить натурального Бога Сотворённого, но данный факт я склонен считать скорее случайностью, чем закономерным результатом многотысячелетней деятельности пернатой братии.

Так вот возвращаясь к различиям Бога Сотворённого и бога, стоит отметить, что бога можно убить.

Бог конечен, как конечен его наблюдатель. По сути, все параметры бога конечны и ограничены наблюдателем, и даже если богу каким-то образом удастся перешагнуть через установленные первоначально ограничения, это мало что поменяет, ведь бог окажется скован новыми. И пусть он раньше мог лишь горы двигать, а теперь может щелчком пальцев тушить солнца – в принципиальном смысле ничего не изменилось, бог так и остался заложником конечных величин, которые, казалось бы, можно повышать до бесконечности, но это иллюзия, ведь в конкретный момент сила Бога будет иметь конкретное определённое, конечное, значение, что в свою очередь значит, что может найтись сила превосходящая имеющуюся.

Таким образом, мы приходим к тому, о чём я говорил ранее, – с богом, раз он конечен, можно сражаться, и что более важно – бога можно убить.

Бог Сотворённый же, являясь наблюдателем самого себя, является также и Пустотой, в связи с чем сражение с ним теряет какой-либо смысл, ведь тут даже дело не в том, что с Богом Сотворённом нельзя взаимодействовать больше, чем тот того пожелает, а желания взаимодействовать у него с кем-то обычно, куда меньше, чем желания у обычного, психически стабильного человека дрессировать пыль. Дело тут в том, что Пустоту, которой и является Бог Сотворённый, невозможно уничтожить.

Оговоримся, невозможно уничтожить извне, но сам Бог Сотворённый вполне может изменить свои собственные свойства. Результатом может быть появление бога, растворение Бога Сотворённого в Пустоте или много что ещё, чего в рамках упрощённой теории мне бы не хотелось касаться, хотя бы потому, что данная область и в полной теории Пустоты зияет дырами, за которые мне стыдно.

А вот за что мне не стыдно, так за найденное решение по изменению извне свойств Бога Сотворённого. И пусть это всего лишь частное решение для ничтожно краткого периода сразу после появления Бога Сотворённого и до осознания им разницы между внутренней реальностью и той реальностью, что его окружает… пусть… даже будь это лишь случайностью, досадным недоразумением… ничто не способно отменить того, что я убил Бога Сотворённого… но сейчас не об этом, сейчас же поговорим о Сыне.

Он проснулся, но так и не открыл глаз.

Сомнений в том, что карета вовремя была доставлена в крепость, не было, но чувство тревоги, которое Сын не мог решиться переплавить либо во всепожирающую ненависть, либо же в холодное безразличие, чувство тревоги скреблось в закоулках Его разума.

– Что если ведьма не сдержала слово, и те, кто был Караваном, мертвы?

– Что если кто-то все же умер, даже не смотря на то, что ведьма дала противоядие?

– Что если кто-то умер из-за того, что Он не смог тащить карету также быстро, как это могли сделать кони?

– Что если перворождённые, уничтоженные Им на подходе к крепости, что-то сотворили с Караваном?

– Что если кто-то иной напал на беззащитный Караван?

– Что если ведьма продолжит шантажировать Его Караваном?

– Что если кто-то другой вздумает поступить также, как поступила эта треклятая ведьма?

– Что если Он стал слабее?

– Что если появится кто-то, кто не хитростью, а силой попробует забрать Его Караван?

– Что будет с Караваном, когда не станет Его?

Вопросы без ответов, они жгли Его изнутри, причиняя боль.

А ведь Сын почти забыл, что такое боль: слишком мало было тех, кто способен был дать Ему это чувство.

Слишком мало… исчезающе мало их было… когда-то Сын даже думал, что их вообще нет, но козопас, простой козопас с изуродованным лицом, чьего имени Он так и не удосужился узнать, напомнил Ему, что те, кто способны бросить вызов богу, ещё есть.

То, что Он – бог, Сын знал уже больше двух сотен лет, с того момента, как повстречался с Безымянкой, но знание это мало что меняло, хотя, казалось бы, должно было изменить всё.

Такое бывает.

А ещё бывает, что нечто незначительное, мелочь, меняет, если не всё, то многое.

Едва различимое сопение совсем рядом.

Сын слышал его много тысяч раз.

Это спала рядом со своим богом Милитэль, далёкий потомок туринки Милитэль, одной из тех, кто покинул Орн и последовал за Сыном. Дыхание и сердцебиение ее были столь безмятежны, что стало Хозяину Дорог понятно: Караван невредим, и Он сделает всё для того, чтобы так было всегда.

Всегда – это куда больший срок, чем может себе позволить бог.

Всегда – это вызов, стоящий куда выше убийства Бога Сотворённого, которым Он был когда-то.

Всегда – не было в Лоскутном Мире того, кто мог бы себе этого позволить, и Он решил заполучить это.

– Радуйся. – улыбнулся Сын и поцеловал Милитэль в губы.

Поцелуй длился и длился, грозя перерасти в нечто большее, но Он уже научился сдерживать Себя:

– Веди сюда ведьму.

О том, что ведьма могла сбежать, Он и не думал: карету ей не утащить, а без кареты её содержимое с места не сдвинуть.

О том, что Караван, получив противоядие, избавился от ведьмы, Он тоже не думал: наказание всегда было Его делом.

Думал Он о том, что, решив воспользоваться истинными людьми, упустил из виду другие расы… не упустил, посчитал несущественными, как считает путник несущественным небольшой камешек в своём сапоге. Час считает, два считает, а потом останавливается, снимает обувь и вытряхивает тот камешек.

Когда хотел, Сын мог видеть и знать куда больше, чем мог знать и видеть даже самый внимательный и информированный Человек. Сейчас был именно тот исчезающе редкий случай.

Перворождённые – их Он покарает первыми, сказав перед тем, как обнажить клинок:

– Рождённые первыми, обычно, и умирают первыми. Таков закон Лоскутного Мира. Пора бы и вам его наконец усвоить.

Стоящий-справа-от-трона, убивший собственного отца, чтобы освободить трон, не для себя, для Тёмного Повелителя, получил своё место напротив эльфов, затем свои места в плане получили и другие обладатели наследия Мудреца, последователи богов Древних, доДревних, Начал.

Что же до моего места в плане том… не нашлось мне места… ведь тем Богом Сотворённым, поискам которого Сын посвятил почти тысячу лет, оказался Он сам… а Человек не был Ему интересен, ведь всё, что знал я, знал и Он, впитав те знания с моей кровью, оказавшись отравлен этими знаниями на столько, что многие века мнил Себя мной…

– За предательство закона гостеприимства тебя ждёт смерть. – объявил вошедшей ведьме Сын.

Он так и лежал, как недавно проснулся, нагой на простынях тончайшего шёлка в центре шатра.

– А за идею, которая родилась благодаря твоим действиям, Я дарую тебе право на просьбу. Любую. Проси же, – Я дам тебе то, чего ты пожелаешь.

Вошедшая женщина, сама попросившая называть её ведьмой-с-болот или просто ведьмой, была не так стара, как пыталась казаться. На вид, за сорок, сильно за сорок, но разве это возраст для той, кто осмелилась ставить условия Ему?

– Убей Юлисина… ту тварь, что Ты спас от Инквизиции. – был её ответ.

Без размышлений, без сожалений.

Ответ Ему понравился.

Просьба достойная Его, достойная бога.

Не жизнь для себя, жалкая, глупейшая из возможных просьб к существу, сила которого почти безгранична.

Убийство того, кого по убеждению, основанном на тщательных расчетах, правящей верхушки Льюсальвхейма, Корней, невозможно убить – это просьба достойная Его.

Гул-Вейт. Окрестности бастиона Имо-су. Год 1478 после Падения Небес.

Едва стоящую на ногах воспитанницу, что принесла ведро с розгами, увела Анатиэль: сегодня ночью будут наказаны не только две слишком наглых суккубары, но и глупышка, которая уже научилась бояться бога, но ещё не научилась любить.

Просто любить.

Лежит на траве блюдо, на котором истекают жиром куски манотворящей железы. Баснословно дорогой и редкий ингредиент на сокровище гномьей работы.

Розга всё ещё в руках у Тринитаса, и расставаться с ней Он не намерен, ведь сюда её принесли не для порки суккубар, как остальные, для боя принесли её сюда.

Не один из клинков, которые мог достать в любой момент, Тринитас не подходил для боя с тем, кто обитал в бастионе.

Для убийства подходил. Для боя – нет.

Бой, а не убийство – Тринитас учился этому сложному и, как казалось ранее, ненужному делу.

Розга в руке Его и сорочка с жилеткой в руках Лютиэль, что стоит рядом.

Жилетку Тринитас не просил, но она была.

Он убивал и за меньшее.

Давно, в те времена, в которые Он старался не возвращаться.

– Порадовала. – похвалил суккубару Тринитас и, вложив ей в рот розгу, принял сорочку.

Невесомой паутиной ткань обняла торс Его, заструилась по рукам Его.

Работа фей, за которую многие правители бы без лишних раздумий отдали годичный бюджет своих земель, да только феи кому попало сорочки, берегущие от заклинаний, стрел, клинков и даже пуль лучше любой брони и амулетов, не шили кому попало. Для богов шили их эти хрупкие создания, которые стояли на грани истребления и без вмешательства Командующего с его Роем, никак бы не дожили до посещения их Тринитасом.

Шили-то феи для богов, но и скромному бродяге в моём лице, «забывчивостью» этих самых богов и щедростью дочерей мадам Жоржет, тоже перепала одна рубаха.

Тёмно-бурая жилетка, расшитая волосами воспитанниц Каравана и окрашенная их кровью, – её далёкая предшественница впервые была поднесена Тринитасу после Его победы над Единым в Красном мире.

«Все-для-Одного» – так называются подобные артефакты, и мне за три тысячи лет довелось лишь четыре раза столкнуться с их добровольными вариантами: один раз это были слезы сестер, что достались непутёвому защитники крепости, которую проще было бросить, чем продолжать оборонять, два раза артефакт вручали матери своим сыновьям, и один раз это была чаровница, которая отпуская своего возлюбленного в дальние края, желала возвращения его живым больше, чем жизни себе. Четыре раза за три тысячи лет, Караван же каждый год на церемонии пострижения в воспитанницы подносили Тринитасу новый артефакт.