Золотые земли. Вампирский роман Клары Остерман

У: Насколько знаю, это был не первый случай в округе?

О: Увы, нет. Все винили волков…

У: Волков?

О: Да.

У: То есть люди утверждали, что волки способны расчленить человека? Обычно, насколько мне известно, они их просто обгладывают.

О: Граф всем рассказывал, будто это волки нападают на девушек. Если честно, мне не приходилось сомневаться в его словах, ведь прежде я никогда не видела погибших, только слышала вести о случившемся, когда находили очередную убитую. Никто не видел их тел.

У: А кто всё-таки видел тела убиенных?

О: Мой отец.

У: А родственники?

О: Не уверена. Это были всё крепостные девушки. Родственникам, кажется, обычно не давали посмотреть на тела, хоронили в закрытых гробах, чтобы не тревожить. Мы все верили, что это волки.

У: То есть граф Ферзен, хозяин усадьбы Курганово, и ваш отец, доктор Остерман, были единственными, кто видел тела всех убитых девушек, а остальным они говорили, что это сделали волки?

О: Возможно, их видели ещё крепостные, которые работали в лаборатории. Да, точно. Они должны были видеть, что случилось, они же и привозили тела в лабораторию.

У: Что за лаборатория?

О: Она раньше находилась в оранжерее. Вы могли заметить её рядом с аллеей по дороге к усадьбе. К сожалению, оранжерея сгорела. Но раньше там росло много редких растений, отец с графом собирали их по всему миру, надеялись вылечить кликуш с помощью лекарства. А внизу в подвале находилась лаборатория. Я редко туда спускалась и только в самые ближние помещения. Пару раз ассистировала отцу. Но вглубь он меня сам не пускал. Там он изучал кликуш.

У: Итак, Михаил Белорецкий нашёл тело расчленённой девушки. Как это связано с кликушами и вашим отцом? И колдовством?

О: Понимаете, Мишель сразу заподозрил моего отца. Он пробрался в лабораторию и выкрал его записи.

У: Вы их читали?

О: Да.

У: Что там?

О: Я… мне… Мне не хочется в это верить, но всё говорит о том, что отец проводил эксперименты над людьми. Он… на самом деле он не лечил кликуш, а превращал их… в чудовищ. Монстров. Отец… мой папа и граф верили, будто в Великом лесу, который растет вокруг Курганово, существует некий источник… магии. Они называют это Золотой силой. И этот источник охраняет Лесная Княжна. Золотая сила помогает менять природу человека, делать его сильнее и здоровее.

У: Это какая-то местная легенда?

О: Не совсем. Она существует. Я сама видела ведьму Великого леса.

У: Лесную Княжну?

О: Да. Это настоящая живая девушка. Она… коварна. Она влюбила в себя Мишеля и заманила в лес. Вы читали его дневник? Он восхищается ей, но не понимает, насколько она опасна. Эта женщина попыталась убить Настасью Васильевну.

У: Настасья Васильевна это сожительница графа?

О: Его крепостная. Да. Она проживала в усадьбе на правах его…

У: Любовницы.

О: Да.

У: Понимаю, вас смущает недостойное поведение графа. Итак, что случилось, когда Мишель нашёл записи вашего отца?

О: Мишель попытался разоблачить моего отца и графа. Он… он… мы все – я тоже присутствовала при этом – сообщили, что граф и мой отец ставят эксперименты над крепостными, превращают их в чудовищ. Мы все вместе: я…

У: Да, кто ещё?

О: Вы же читали дневник?

У: Конечно.

О: Тогда бессмысленно скрывать. Вы знаете, что я, Николя Стрельцов, Михаил Белорецкий и Лесная Княжна – мы все вместе пробрались в лабораторию и подожгли её. Но что происходило дальше, я так же знаю только из дневника Мишеля. Меня ранили, я едва не умерла… ох!

У: Что такое?

О: Может, всё дело в ранении? Понимаете, я… меня тошнит кровью. Может, я вовсе не больна чахоткой и это последствия ранения? Если задеты внутренние органы… но отец осматривал меня, он не мог не заметить. А после ранения у меня даже шрамов не осталось.

У: Неужели?

О: Честное слово! Мой отец – волшебник.

У: Или же он смог воспользоваться этой чудесной… Золотой силой, вы говорите? Он же научился её использовать?

О: Насколько мне известно, папа с графом так и не добрались до источника. Мишель написал в дневнике, что Лесная Княжна ослепила графа и едва не убила моего отца. Они выжили просто чудом.

У: Просто чудом… И вас тоже спасло чудо.

О: Судя по всему…

У: При этом вы наверняка не знаете, как именно доктор Остерман вас вылечил?

О: Нет.

У: Что ж… ладно, что произошло после исчезновения Михаила Белорецкого? Как он пропал?

О: После того как Лесная Княжна ослепила графа Ферзена, Мишель пропал без вести. Остался только его дневник. Он оказался у меня, не знаю, кто его подкинул. Я отправила дневник со всеми записями преподавателю Мишеля в Новый Белград. Профессор Афанасьев приезжал сюда, в Курганово, пытался найти Мишеля, но тоже безуспешно. И после… вот, приехали вы. Профессор обещал, что поможет восстановить справедливость и наказать виновных.

У: То есть графа Ферзена и вашего отца доктора Остермана.

О: Да.

У: Вы не должны винить себя, Клара. Вы точно ни в чём не виноваты. Понимаю ваше смятение. Доктор Остерман – ваш родной отец, но он к тому же преступник, который совершал ужасные преступления. И в ваших силах принести погибшим по его вине девушкам покой на том свете. Видит Создатель, несчастные заслужили справедливости.

О: Я знаю. Но он мой папа… это неправильно, но я всё равно люблю его.

У: Это совершенно естественно, что вы любите своего отца. Но это не отменяет того факта, что он преступник. Может, он был хорошим отцом для вас, но при этом он остаётся ужасным человеком. Одно другому не мешает. Вы отвечаете за свои поступки. И с вашей стороны, как благородной девушке, будет правильно помочь найти графа и доктора и заставить их отвечать по закону.

О: Да, да…

У: Вижу, вы устали, но разрешите задам вам ещё пару вопросов. Расскажите, что происходило в Курганово после исчезновения Михаила Белорецкого? Что делали доктор Остерман и граф Ферзен?

О: Я… я болела.

У: Болели? Всё время?

О: Да, меня ранили. А потом… начались эти видения…

У: Какие видения?

О: Ужасные. Кошмарные. Они мучают меня.

У: Клара…

О: За что они мучают меня?.. тут и там… и скрежет. И кровь.

У: Кровь?

О: Ох, да, кровь. Она повсюду.

У: Клара, где вы видели кровь?

О: Сладкая, горячая, такая горячая… ох, её так много. И плачет. Она всегда так жалобно плачет.

У: Кто плачет, Клара?

О: Они всегда плачут. Умоляют. Папа пускает эфир. Чтобы не кричали. А то они так жалобно кричат… просят… я же не хочу этого делать, понимаете?

У: Конечно, понимаю, Клара. Вы не хотите этого.

О: Нет-нет, совсем не хочу. Я хороший человек. Я добрая. Папа говорит: я милое невинное дитя. Я не плохая. Это не моя вина.

У: Что не ваша вина, Клара?

О: Это не моя вина… не моя вина. Не моя вина. Мне так плохо… мне плохо. Я умираю…

У: Клара, в чём вы не виноваты? Что произошло? Что… А-а! Смирнов!

Запись прервана. Допрашиваемую вырвало кровью. Она потеряла сознание. Допрос перенесён на другой день.

3 лютня

2 часа пополудни

Должности с подписями по очереди

ДЕМИД ИВАНОВИЧ ДАВЫДОВУСЛАДИН САВВА ТЕРЕНТЬЕВИЧЕВГЕНИЙ ИЛЬИЧ СМИРНОВОБЪЯСНИТЕЛЬНАЯ ЗАПИСКА

Старшему сыскарю Первого сыскного отдела г. Новый Белград

Усладину Савве Терентьевичу,

От сыскаря Первого сыскного отдела г. Нового Белграда

Давыдова Демида Ивановича

Я, Давыдов Д. И., в ходе проведения допроса проходящей свидетелем по делу о Курганово Клары Остерман использовал бранную речь по причине тяжёлых рабочих условий и большого эмоционального напряжения.

В своём поведении раскаиваюсь и считаю его неподобающим для представителя государственных служб. Впредь обязуюсь вести себя сдержаннее.

Давыдов Д. И.ИЗ ДНЕВНИКА КЛАРЫ ОСТЕРМАН

Мне стало снова дурно. А я только поверила, что всё же выздоравливаю. Сколько меня не рвало кровью? Дня два? Надежды нет.

Я умру.

Только что ушёл этот мерзкий Давыдов. Он ворвался в мою спальню, когда я уже собиралась готовиться ко сну. Весь день после допроса пролежала, не переодеваясь, на кушетке, не могла прийти в себя. Меня знобило, голова болела, подташнивало. От переживаний я совсем расклеилась. И вдруг снова этот Давыдов. Он бессовестный, ополоумевший самодур!

Без стука он вошёл, сразу с порога начал бросаться обвинениями, которых я даже не понимала. Что-то говорил постоянно про кровь и про Соню, про эксперименты отца. Ещё и припомнил, что я ассистировала папе в лаборатории. Это так, но я же никогда не принимала участия в экспериментах! Помогала проводить операции, пару раз отец брал меня с собой на вскрытие. Я всегда проявляла живой интерес к его работе, много читала научной литературы, которую он выписывал из Лойтурии. Конечно же я хотела помочь! Но никаких чудовищ уж точно не создавала.

И вдруг Давыдов начал обвинять меня в соучастии.

– Я перечитал протокол вашего допроса, господица Клара, – язвительно произнёс он, сверкая злыми глазами, – и знаете, что я заметил? Как вы говорите о крови.

Конечно, я говорю о крови, ведь меня несколько дней рвало ей! Я умираю! Мне всего двадцать один год. Я никогда не была замужем, не выезжала из Курганово. Я даже не целовалась ни разу, и мне – не познавшей жизни, не испытавшей и не изведавшей ничего, кроме четырёх стен графской усадьбы – предстояло умереть от чахотки совсем одной, в одиночестве, брошенной отцом.

Я разрыдалась. Меня снова стошнило, снова кровью, от чего подурнело ещё сильнее. Давыдов стоял надо мной, насмехался, вглядывался в мою кровь, точно надеялся найти там улики против отца и графа. А я рыдала, сидя на полу, не в силах даже вытереть это расползающееся кровавое пятно. Хорошо хоть ковёр не испортила на этот раз.

И только Усладин, которого позвал кто-то из младших чинов, смог отогнать от меня Давыдова и отправил того за доктором. Создатель, молю, пусть доктор приедет скорее. Я умираю. Чувствую, что умираю. Ноги коченеют.

До сих пор слышу шаги за дверью. Темнеет, но я не зажигаю свечу, чтобы они посчитали, будто я сплю. Моя болезнь теперь служит удобным прикрытием от их вмешательства.

В углу по-прежнему стоит собранный саквояж. Несколько раз порывалась разобрать его, но так и не взялась. Во мне всё ещё брезжит надежда на возвращение отца. Разве мог папа бросить меня здесь совсем одну? Он никогда прежде не оставлял меня надолго, даже в прежние времена, когда в Курганово и появиться никого чужого не могло. Я же… он же мой отец. Он не мог оставить меня, словно забытую вещь. Он же любит меня.

Он сделал из меня чудовище. Мишель писал об этом. Мои сны все кричат об этом.

Я жажду крови. Я чую её на своих губах, на языке. Помню, как она стекает горячая солоноватая в горло, как согревает грудь, как…

Создатель! Какие ужасные вещи я пишу. Это точно вовсе не я. Клянусь, не помню, в упор не помню, как написала эти строки в собственном дневнике, точно некто завладел моим телом, заставил взяться за перо и записать эти чудовищные выдумки. Мне и в голову прийти не могло ничего подобного. Конечно, мне по нраву новомодные мистические романы о вампирах, но чтобы поверить в это…

Может ли ранение привести к сумасшествию? А чахотка? Что со мной происходит? Мне страшно. И шорохи. И скрип. И этот проклятый писк. Он затопляет мою спальню.

Я плачу очень тихо, чтобы никто не услышал.

А шорохи подбираются всё ближе.

Меня колотит от холода, едва держу перо в пальцах.

Они здесь. Они всё ближе.

Срочно! Всем постовым отделениям! Разыскивается подозреваемая в убийстве Клара Остерман, девица 21 года. Роста невысокого. Телосложение худощавое. Волосы тёмно-каштановые, глаза карие. Может быть вооружена. При обнаружении задержать и сообщить в Первое отделение.

ОБЪЯСНИТЕЛЬНАЯ ЗАПИСКА

Главе Первого отделения г. Новый Белград

Волкову Борису Дмитриевичу,

От сыскаря второго ранга Первого отделения г. Нового Белграда

Давыдова Демида Ивановича

Я, Давыдов Д. И., по распоряжению Усладина С. Т. отправился в город Орехово в поисках доктора для Клары Остерман, которая потеряла сознание во время допроса.

В Орехово доктора долго не мог найти, в связи с чем задержался до позднего вечера. Доктор, как мне объяснили, навещал сложных больных. Вернулся он поздно, не один, а со столичным профессором, который настоял, что тоже желает отправиться в Курганово. Мешать в этом намерении не стал.

По возвращении в Курганово, т. е. утром следующего дня мы обнаружили всех сотрудников Первого отделения убитыми особо жестоким способом. Как и в предыдущих случаях с крепостными, найденными в деревнях, тела обескровлены, но помимо этого тела до неузнаваемости обезображены укусами крыс, которые были кем-то натравлены в неестественном количестве.

Клара Остерман пропала. Её следов, ни живой, ни мёртвой не обнаружено.

Прошу немедленно объявить её в розыск и прислать мне подкрепление. Оставляю Е. Смирнова в Курганово для решения рабочих задач и срочно выезжаю в Новый Белград для дальнейшего расследования.

Д. И. Давыдов 4 лютня 1227 г.ИЗ ДНЕВНИКА ДЕМИДА ДАВЫДОВА

4 лютня

Я привык излагать свои мысли в блокноте кратко и по списку. Обычно все детали записывает Смирнов. Но теперь считаю необходимым вести записи подробно, с некоторой даже дотошностью и передачей чувственной окраски, чтобы в случае необходимости те, кто найдёт мой дневник, смогли использовать его в деле.

Что ж, коллега, прошу прощения, но вести дневник мне непривычно, поэтому могу поначалу делать это не очень умело и размыто, а где-то напротив излишне подробно. На всё нужна практика, да и я не писатель, ремесло моё в другом.

С чего бы правильно начать.

Сегодня 4 лютня.

Я вернулся из Орехово после обеда, в четвертом часу. Сейчас нахожусь в усадьбе Курганово, на первом этаже хозяйского дома в окружении профессора Императорского университете Афанасьева и иноземца доктора Бернарда Шелли, его спутника.

Хах, опыт чтения протоколов сказывается. Как пишут в дневниках? Ну, если исключите страдания из-за разбитого сердца, сопли и прочую чепуху?

Дорогой дневник, я люблю графиню Анну, но она не обращает на меня внимания. Буду стреляться с её любовником и умру в страшных муках.

Наверное, нужно добавить своих мыслей, эмоций. Но не таких, конечно.

Что я чувствую?

Я хочу шею свернуть этой маленькой гадине Остерман.

Я знал, что девчонка лишь притворяется слабой и немощной. Такие невинные глазки строила, ну просто овечка. Волк в овечьей шкуре!

Пока все теории мои кажутся безумными, но, если найду остальные записи Остермана, может, это окажется не лишённым смысла. Пусть пока доказательств нет, но я готов поклясться, что за всеми убийствами в Курганово или хотя бы частью из них стоит эта Клара Остерман.

И мой новый знакомый Афанасьев, пусть и не напрямую, но подтверждает эти опасения.

Так, надо рассказать по порядку.

Всё началось, когда Усладин закончил допрос Остерман. Её вынесли на руках без сознания. Сказали, она начала бредить и её вправду стошнило кровью. Видел следы в кабинете. Такого у чахоточных не бывает. Слишком много крови. Любой человек давно умер бы, если бы его так обильно рвало кровью, а судя по словам Остерман, с ней это случилось не впервые.

Попросил протокол допроса, перечитал нашу с ней беседу. И, чтоб меня леший побрал, она буквально призналась, что помогала своему отцу. Девчонка может притворствовать и разыгрывать из себя жертву обстоятельств, но она далеко не так проста. Много ли юных девиц, которые вообще решатся присутствовать при операции, не говоря уже про ассистирование хирургу?

Готов поспорить, она с самого начала прекрасно знала об экспериментах отца, а потом влюбилась в этого Белорецкого. Может, он пообещал ей что-то? Нашептал романтичной ерунды, очаровал, и девица предала родного отца ради возможности выскочить замуж? Женщины и так не слишком умны от природы, а уж от чувств вовсе теряют голову.

Так или иначе, Остерман куда лучше осведомлена о делах отца, чем кажется на первый взгляд. Она не боится крови, умеет держать в руках скальпель и сведуща в анатомии и хирургии. А милое личико и эти огромные оленьи глазки придают ей совершенно невинный вид. Мужчины на такое падки. Ох, я болею. Ох, я умираю. Помогите-спасите. Столько лицемерия и жеманства, что блевать охота.

Итак, меня со Смирновым отправили за врачом в Орехово. К счастью, до самого города Смирнов со мной почти не разговаривал. Только в начале попытался обсудить Остерман и сказал, что она похожа на лунатика, такая бледная и странная. Что, если она и вправду страдает сомнамбулизмом? Это объяснило бы её плаксивость, некую слабость (или, скорее, раздражительность и нервозность) ума, странные шорохи в спальне. Несколько ночей я вызывался сторожить под дверью её комнаты, во-первых, потому что не доверяю другим, во-вторых, потому что надеялся поймать её на попытке побега или подкараулить самого доктора Остермана. С трудом верится, что он оставил любимую дочь насовсем. Скорее всего, он попытается или уже смог с ней связаться, минуя нас.

Выйти из спальни ночью Клара не пыталась, к её комнате снаружи тоже никто не приближался, но из-за двери постоянно доносились шорохи и голоса. Причём, несмотря на то что я никогда не замечал за собой галлюцинаций (даже в самых расшатанных своих состояниях), готов поклясться, что голоса эти были не только женские.

Я встречал пару раз умалишённых. Некоторые из них, особенно те, что верят, будто в них обитает больше одной души, порой пытались вполне правдоподобно имитировать чужие голоса, но никогда ни один из них не мог издать звуков настолько для них от природы не естественных.

И между тем готов поклясться, что по ночам в спальне Клары Остерман не раз звучал мужской голос, но, когда я пытался подглядеть через замочную скважину, не заметил ничего, кроме её мечущегося из угла в угол силуэта.

Клара Остерман слишком хилая и тщедушная, чтобы изобразить такой голос. И слишком маленькая и слабенькая, чтобы убить кого-либо, а между тем в Курганово и Заречье всё завалено трупами.

В Орехово мы не нашли местного доктора, он уехал в деревню и, как нам сказали, вернётся не скоро. В округе подозрение на эпидемию неизвестной болезни, и доктор планировал задержаться на несколько дней.

Но нам неожиданно повезло встретить иностранного доктора, который по удивительному (ни разу не удивительному, но я упорно подыгрывал им поначалу) стечению обстоятельств как раз направлялся в Великолесье.

Итак, назад мы возвращались уже с профессором Афанасьевым и доктором Шелли. Оба – личности интригующие, которых никак не ожидаешь встретить в глуши, подобной Курганово.

Афанасьева я узнал сразу. Это он написал заявление в Первое отделение на Ферзена, и это о нём Остерман и Белорецкий рассказывали в своих записях. Профессор преподавал пропавшему без вести Белорецкому. Видимо, на его поиски он и едет. Клара говорила, что прошлый его приезд оказался безуспешным.

Мне было интересно понаблюдать за ними со стороны, не выдавая себя, поэтому я не спешил представляться сыскарем.

Профессор оказался человеком степенным, на первый взгляд добродушным, очень интеллигентным, ровно таким, каким представляешь себе университетского преподавателя. Он с самого начала, когда подошёл и спросил, не подвезём ли мы его до Камешка (это усадьба по соседству с Курганово), выглядел обеспокоенным, даже встревоженным. Вещей у него с собой почти нет, только небольшой полупустой саквояж.

Доктор Бернард Шелли из Брюфомора – лицо в этом деле новое, незнакомое. Афанасьев рассказал уклончиво, что они познакомились с Шелли в Новом Белграде, доктора спасли с корабля, застрявшего во льдах Океана Ледяных духов. Там он путешествовал с научной экспедицией. Почти весь экипаж погиб, и выжил едва ли не один-единственный доктор.

– Я свалиться профессор на голову! Прямо на голову! – повторил Шелли несколько раз, безудержно хихикая. Видимо, ему очень понравилось это ратиславское выражение. Не помню, есть ли близкое по значению выражение в брюфоморском языке.

Афанасьев и Шелли утверждают, что навещают в Камушке старых друзей, но очевидно, что они приехали на поиски Белорецкого. Если заинтересованность Афанасьева понятна, то намерения Шелли остаются неясны.

Я успел шепнуть Смирнову, чтобы он молчал о нашей работе. К счастью, мы оба надели шубы, найденные в Курганово в хозяйских вещах. Наша форма хороша для столицы, но не спасёт от мороза в долгом пути. В общем, поначалу мы не вызывали подозрений и ничем не выдавали своей профессии, поэтому можно было попробовать разболтать наших новых спутников.

Но Афанасьев будто бы что-то заподозрил и начал нас расспрашивать.

– Вы впервые в Великолесье? – спросил он, стоило нашим саням отъехать от Орехово.

– По нам так заметно? – вопросом на вопрос ответил я.

– Вы не знали, где искать доктора Дериглазова, – улыбнулся Афанасьев весьма добродушно. – Местные вызывают его, когда больничный врач занят. Пусть я бывал в этих краях всего однажды, но уже успел с ним познакомиться. В прошлый приезд меня мучили головные боли.

– То есть вы, доктор Шелли, не местный доктор?

– Ай? Нетъ, нетъ, – замотал головой брюфоморец. – Я есть в экспедишьон. Мы изучать льды.

– Изучаете лёд? В стакане уйджи? – попытался пошутить я.

Если и есть за что уважать брюфоморцев, так это за их напитки. За всё остальное хочется плюнуть им в лицо. Пираты есть пираты, пусть они и разбогатели, нацепили дорогие костюмы и важный вид, но суть их не изменилась. Как предки грабили западное побережье, так и потомки их продолжают обкрадывать целые народы. Не может ли доктор принадлежать к Историческому обществу Думнорга?

Доктора моя шутка повеселила, и он сразу стал чуть разговорчивее. Понимать его сложно. Он говорит на жуткой смеси ратиславского, лойтурского и брюфоморского. Признаю, мой брюфоморский весьма плох. Матушка по настоянию деда наняла лойтурского и литторского гувернёров, которые обучили меня своим родным языкам (а также троутоскому), но вот с брюфюморским, который пытался объяснить мне господин Дроссельмейер, так и не задалось. Зато я знаю парочку ругательных стишков (опять же, от господина Дроссельмейера. Хороший был малый, особенно когда выпивал. Жаль, что мучился от собственных бесов. Они его и сожрали. Ну, они, бутылка и чахотка).

Стишки мои весьма развеселили доктора, и он стал ещё разговорчивее.

В Новый Белград Шелли прибыл недавно в составе экспедиции с островов. Зачем и как они изучали Океан Ледяных Душ и каким попутным ветром их занесло в столицу, так и осталось непонятным. С Афанасьевым, если верить обоим, их свёл интерес к фольклору.

– Вы, доктор, тоже изучаете фольклор? – удивился я.

– Да, доктор Шелли, – поспешил ответить за него Афанасьев, – большой знаток мифологии разных стран. Сами понимаете, когда живёшь на Брюфоморе, иначе и нельзя.

Об островах говорят столько всего, что поверить во все эти небылицы образованному человеку просто сложно. Я видел в княжеском Белградском музее редкостей много любопытных существ, но, в отличие от большинства посетителей, и, опять же, благодаря господину Дроссельмейеру, познакомился со старым экскурсоводом.

Иван Демидович сразу проникся ко мне симпатией благодаря нашим зеркальным именам. Он разрешал без билета навещать выставку, даже закрытые залы, и показал, как все эти диковинки якобы из-за моря мастерят буквально в подвале музея. Я видел, как младенцу пришивают поросячий пятачок, а взрослому мужчине – чешую и рога. Мастера, лепившие этих диковинных уродцев, пили чистый спирт. Видимо, только так и получается выдержать такую работёнку. И, наверное, только оставаясь мертвецки пьяным, можно придумать что-то настолько уродливое и странное. А потом они всё это заливают формалином, помещают в стеклянные сосуды и подписывают сложными заумными словами на троутоском, выдавая или за мутантов, или за данийцев.

Мерзкое зрелище, зато теперь точно могу выдержать вид любого, даже самое преотвратного места преступления. Удивить меня сложно. Впрочем, благодаря Ивану Демидовичу мне и поручили дело Ферзена. Отличить настоящих чудищ и мутантов от поделок из музея не каждый сможет. Большинство неспособны преодолеть отвращение, чтобы обратить внимание на детали. Волков же знает о моем опыте, верит, что я не сделаю всё тяп-ляп, лишь бы побыстрее развидеть это. Он надеялся, я привезу несколько образцов экспериментов Остермана в Белград, только мы до сих пор ничего не обнаружили. Доктор и граф всё уничтожили. Если, конечно, эти существа и вправду существовали. Не стоит исключать вероятность, что Белорецкий – судя по записям, он юноша нежный, впечатлительный и с богатым воображением. А ещё с больной головой – всё придумал. И если это так, то все опыты Остермана не увенчались успехом, и это такие же музейные уродцы, не пригодные к жизни.