Ренс уехал

– Ты ведь так себе психолог, Эл. Зачем лезешь в это?

– Подожди. Улови мысль. – Мы уже заметно нахрючились. – Человек хочет что-то сделать и составляет план, типа: я строю дом, мне нужно то-то, и далее список – начертить проект, купить…

– Дом.

– Материал! Нанять строителей, построить дом… И-и-и…

– И-и-и?

– И на этом всё. А что – ведь остальное появится само. А что появится? Не появится ни хрена! Проблема в том, что человек резервирует…

– Резервирует, значит? – заржал Рик. – Как столик в ресторане?

– Да, резервирует у себя в голове ресурс. Ресурс на постройку. А на то, чтобы радоваться, ресурса уже нет. – Я развожу руками и роняю на пол конверт от пластинки, тянусь за ним и продолжаю из-под стола: – Отсюда и идея о том, что надо постоянно что-то делать. Не переставая строить дома. Нам внушили, что важен процесс, понимаешь?

– А разве не важен? Что ты там возишься?

– Важно всё в комплексе, ты же сам сказал.

– Вроде того.

– Вот эти обманки нам и мешают жить нормально в зазорах между делами.

– Ты так сильно не опрокидывайся, посмотри, как рожа раскраснелась. Нам уже за тридцать, не забывай. Особенно тебе.

– Мы ровесники, Рик.

– Да, но ты-то додик.

– Как скажешь… – Я наконец поднял конверт, который всё никак не цеплялся пальцами с пола.

– Ты мне эту лапшу уже десять лет вешаешь, каждый год придумываешь более классную, сложную версию, зная, что я тупой.

– Ты о чём?

– Про таблетку твою.

– А. Ну не настолько же ты тупой, в конце концов.

– Да всё проще – ты захотел влезть в чужие головы, потому что в своей ни черта нет, понять, чему хотят радоваться эти чудаки. Ведь для тебя этот вопрос так не стоит? Ты просто живёшь и чего-то ждёшь.

– Да брось. Чего я жду?

– Вот и мне непонятно. – Рик размашисто хлопает меня по плечу так, что я роняю кусок колбасы. – Начни уже жить на полную! Сам по себе! – Рик закидывает руки за голову, сгущает кожу на лице в саркастичной имитации внимания, как бы ожидая, что поверг меня и теперь я взорвусь или хотя бы нагреюсь. – Что же пошло не так? Откуда повылазили все эти психи с выпученными глазами?

– «Все»? Да их там пара человек всего! – Сказал я это явно чуть громче, чем требовалось, выдавая свою обеспокоенность вопросом.

– Двое – уже толпа!

– Ты же знаешь, я не единственный босс в компании.

– Ты единственный там не босс.

– Моя система сбора данных и прочего дерьма сильно мешала обороту. Слишком громоздко для этих кретинов, понимаешь? Им бы побыстрее. Вот пусть разгребают теперь, но…

– Могу их понять – с тобой каши не сваришь. Тебе небось, чтоб поссать, надо часа три на сборы.

– Двух обычно хватает. Но тем не менее иди на хер, – уточнил я и забыл, о чём хотел сказать.

– Уволься, бойкотируй это.

– И какой смысл? Всё уже происходит, продаётся – все довольны!

– Из моих подопечных пока никто не сошёл с ума. Уже стоит подыскивать новых?

– Они же не в старческом маразме, как все эти «пострадавшие». Короче, думаю, рассосётся. Никто, кроме меня, об этом не беспокоится.

– Ага. А ещё чувака, который два месяца ходит в одной простыне только потому, что «чешется» вся одежда. – Рик заржал, запрокинув голову, качнулся на стуле и чуть не упал.

– Где ты откапываешь всю эту чушь?

– Газеты читаю, знаешь ли.

– Мало ли психов. Но я не говорю, что это нужно игнорировать, даже если ERA замешан косвенно. Всё это плохо влияет на репутацию.

– Косвенно?

– Ну да, они могли смешать его с чем-то, например. – Началась стадия опьянения, когда обе руки сложены на столе друг на друге, а глаза смотрят сквозь стол.

– Какой же ты демагог. Теперь тебя волнует репутация вашей шаражки?

– Скорее, моя личная.

– Да ты и сам не знаешь, что тебя волнует. И никогда не знал. Хорошо, что у тебя есть такой друг, как я! У тебя какой размер?

– Размер чего?

– Мне прислали две пары, – Рик показывает в сторону прихожей.

– Сорок пятый.

– Оке-е-ей. Ща! – Рик лениво поднимается и уволакивает стул за собой в прихожую. Приносит коробку с отбитыми углами и полосатым флагом. – Надевай и отчаливай на хрен, я спать хочу.

– С радостью.

– Тут журнальчики кое-какие. Почитай про китов, ты вроде любишь эту скукотищу.

Я беру коробку, без слов иду в прихожую, где на пуфике с тигровой обивкой долго вставляю шнурки в новые ботинки. От них пахнет складской новизной и синтетическим жиром. Всё вокруг крутится, и меня подташнивает. Шнурки жёсткие и плохо гнутся. Кладу свои туфли в коробку из-под ботинок и собираюсь уходить.

– Как поживает Джейн? Уже завела себе кого-нибудь вместо тебя?

– Не знаю. Точнее, хорошо, наверное. Тусуется с художниками, революционерами и прочими маргиналами. Практикует какие-то… – я хорошенько икаю, – …практики. Подарила, значит, мне картину. На ней я голый во весь рост, прямо с писькой, некоторые части тела почему-то выделены красным, как, знаешь, на этих плакатах, – будто там какая-то боль или страдание… Отсюда вопрос – откуда маргиналы знают про мои страдания и что у них там за революция такая?

– Это два вопроса…

– Писька, кстати, не красная – видимо, с ней всё путём. Кстати… – Я в одном ботинке, качаясь, иду в сторону туалета, подвинув Рика в сторону. История с картиной его не впечатлила.

– Дай сюда, – Рик выдёргивает коробку из рук, пихает себе под мышку и закуривает.

Я выхожу из туалета, поднимаю ладонь в знак победы, надеваю второй ботинок и, минуя Рика, выхожу за дверь квартиры.

– Эй, придурок!

– М?

– Не пропадай.

«Рокси» он так и не поставил.

2. Серые ящики

На улице я чувствую влажный запах асфальта, дышу. Стало уютнее и свободнее, хочу прогуляться. Пробивается редкое для нашего города солнце. Направляюсь к недавно построенному деловому центру. В нём на одиннадцатом этаже офис нашей конторы, а на подземной парковке – любимое железное корыто. Оно – формальная цель прогулки. Если идти быстро, становится жарко в ветровке, но это обман – в тени, например под мостами и в переходах, уже холодно. И сейчас, после сомнительных напитков и душной квартиры, мне нужна именно эта прохлада. Выпущенный мозгом серотонин заканчивается, и власть берёт усталость. Нужно или выпить ещё, или освежиться. Я выбираю второе. Закат окрашивает оранжевым стеклянные фасады новых домов. Они кажутся временными, хотя занимают весь обозримый объём. Постройки нового времени – второе и третье поколение на месте разбомблённого города. Хорошо, что люди не живут слишком долго.

Я немного протрезвел и начал бубнить про себя. Семь часов – немного поработаю и переночую в офисе, утром поеду в Блумендал. Гретта обещала покормить Каризму вечером. Забыл предупредить её про шторы. От них так странно пахнет. Вообще шторы нормальные, но, кажется, от них прёт кошачьей ссаниной на каком-то сакральном кошачьем уровне. Каризма явно к ним неровно дышит. Опять это пустозвонство, нужно попробовать практики Джейн. Что вообще привело её к этому, какие проблемы она решает? Может, она ведьма? Она точно ведьма… Голова кружится, нужно смотреть вперёд, а не под ноги.

Я сворачиваю на набережную к институту искусств, где училась Джейн. Дохожу до Морского музея. У причала копошатся яхты, мачтовые и обычные моторные корабли. Джейн вспомнила бы городские пейзажи Мариески. Для неё важно вкраплять искусство в жизнь, понимать практическое предназначение прекрасного. А мне вот неважно. Сворачиваю в сторону центра, солнце тонет за зданиями. Чёрт, забыл свою коробку. Как вообще в этом ходят? Я завязал шнурки на ботинках двумя разными способами. Надеюсь, престарелые богачи не примут меня за скваттера. Закидываю торчащий хвост шарфа за спину, присаживаюсь и вытаскиваю джинсы из ботинок – так вроде поприличнее. В голову приливает кровь с остатками алкоголя. Тучи всё-таки сползлись – начинает моросить мелкий дождь, и всё становится на места.

Я решил проехать пару остановок на трамвае. Пока шёл от остановки, промок и забрызгал джинсы. Это мой доступный уровень аккуратности.

Наша фирма занимает целый этаж. Выйдя из лифта, прохожу сквозь стеклянную дверь. В офисе почти никого, и лишь некоторые ячейки выделяются жёлтыми световыми островками. От рисунка ковролина рябит в глазах даже в темноте. Накатывает посталкогольная усталость – надо бы выпить кофе. Я выстраиваю вектор в свой кабинет, снимаю ветровку, стряхиваю воду и иду вдоль офисных рядов. Кто-то заметил меня – из одного островка высовывается блондинистая голова и ладонь в знак приветствия. Я рефлекторно дёргаю рукой где-то чуть выше пояса – её, конечно, никто не видит. Интересно, сколько таких пустых рефлексов не дошло до адресатов. В ячейках единообразно стоят коричневые кресла с крепкой нейлоновой обивкой, угловые столы и шкафы. Кое-где простые растения – бедолаги еле пережили переезд, за это им разрешено стоять в горшках в проходе. Особые «эстеты» приносили что-то своё. Сентиментальные сотрудники успели налепить на перегородки фотографии и открытки, календари и прочее индивидуализирующее барахло. Отчасти это помогло – теперь я определяю сотрудников, например, как «мисс поясок» или «собачий угол». Последний, как можно догадаться, принёс и повесил огромный календарь с псиной. Это немного раздражает, ведь я специально позаботился о том, чтобы перегородки были полупрозрачны. Не знаю почему, но у меня было твёрдое убеждение, что так нужно.

В переговорной горит свет, захожу туда, и на меня смотрят рекламные плакаты. На первом из них группа людей изображает семью. Смущают их улыбки: они не то что неискренние, а будто по разным поводам. Семья на фоне идеального дома, но члены семьи почему-то не похожи на родственников – люди с разными этническими признаками, и собака колли. На других плакатах все по отдельности, в разных жизненных ситуациях – кто-то строит дом, кто-то играет на гитаре, кто-то учит детей в школе. Нет только пса – видимо, бездельника не тяготит прошлое. В переговорной остались следы бурного брейнсторма. Душно, накурено, кресла стоят вразнобой, на столе недопитые банки с кока-колой и черновики со стрелками и корявыми схемами без словесного описания. Всегда важны только стрелки и прямоугольники, остальное передаётся словами или вовсе не важно. На доске полустёртый график: две линии показывают восходящее движение, их тревожное перекрестие обведено красным кружком – видимо, он и стал причиной ожесточённых споров. Что-то вышло из-под контроля у этих умников. Конечно, о целях графика я могу лишь фантазировать. Последнее время меня не очень-то посвящают в рабочие вопросы. Я придвинул один из стульев, в переговорной их постоянно двигают туда-сюда, так что мы решили заменить эпилептический ковролин на ровное твёрдое синтетическое покрытие, как в супермаркетах. Я уселся, вытянув руку вперёд, рядом положил голову, смотрю на доску с графиком.

Вспоминаю, как всё начиналось. Не было никаких офисов и директоров, и я работал в новенькой, недавно открывшейся «Синераме» на Вестблааке. Начиная со второго курса был киномехаником, одним из пяти. Со мной работал и Рик. Он пришёл туда позже и постоянно косячил, – были у него дела поинтереснее, чем торчать в аппаратной среди серых ящиков и плёнок. После первого просмотра фильма был второй и третий, и так пару десятков раз. Я выходил в зал и наблюдал за людьми, за их реакцией на фильм. Фильмы я знал наизусть, знал, что будет через секунду, понимал, как ожидание формируется и проявляется в жестах и мимике людей в зале. По остаткам попкорна я рассчитывал, насколько интересен фильм. Были видны закономерности, группы эмоций, понятно, какие из них спонтанные, какие наигранные. Сначала я наблюдал, потом стал записывать самое интересное поведение – например, кто-то специально не смеялся на комедиях или сдерживал эмоции на драмах. Имён я не знал и придумывал свои, хотел понять, зачем эти люди приходят, если не хотят испытывать заложенные эмоции. Рик прозвал меня Эл Би – так звали персонажа из кино Хичкока. Так прозвище и прилипло.

Прошли первые десять минут фильма, я сходил в буфет и взял банку пепси. Я непривычно лёгок и весел, на мне униформа «Синерамы». Тихонько забрался в зал, минуя толстую занавеску, и сел в темноте, в проходе у стены. Зал полон. И вдруг между застывшими кадрами на тёмном экране показывают меня, сначала со спины, потом сбоку, сверху, будто несколько камер расположены вокруг меня. Я кручу головой, забочусь о том, как выгляжу, поправляю причёску. Сцена затягивается, паника наконец овладевает мной, и я из полулежачей позы приподнимаюсь, продолжая оглядываться. Кадр на экране замер моим общим планом. В него попали и зрители – видно, что они возмущаются. Почему им показывают не кино, а какую-то ерунду, на что они тратят время? Затем посреди зала встаёт человек в белом с длинными волосами и рыжей бородой. Я замечаю, что он в простыне на голое тело. Свет экрана подчёркивает его мерзкий силуэт, который просвечивается сквозь тонкую ткань. На экране кадр сменяется на крупный план моего лица, и теперь оно само стало источником света, отчего мне ещё противнее. Камеры спереди, конечно же, нет, я бы заметил. Мелькнула мысль, что это запись, и я пробую скорчить рожу, сверяясь с экраном. Рожа корчится и там, и тут. Нет времени разгадывать эту загадку, я снова отвлекаюсь на человека в простыне. Он неуклюже ползёт через ряды ко мне, наступая на ноги, заваливается и в поиске опоры путает спинки сидений с головами людей. Он не смотрит под ноги и не извиняется, лишь стремительно движется ко мне, будто хочет срочно что-то показать. Он не агрессивен, но возбуждён, руками хлопает себя по бокам, будто что-то ищет. Это пугает, ведь карманов у него нет, я вижу его практически насквозь. И вот ему остаётся преодолеть пару человек. Я пытаюсь пятиться к выходу, опираясь на ладони, смотрю на мужчину, но не могу встать: что-то прижимает меня к полу. Пальцами я въелся в ворс ковролина, смотрю на экран, на этого мужчину, на возмущённых людей. Некоторые встают и показывают рукой в сторону выхода, а я мимикой пытаюсь объяснить, что не могу встать. Сидящая слева женщина дёргает меня за локоть. Я тяжёлый и неуклюжий, мотаю головой – мол, не могу двинуться. Человек в простыне подходит на критическое расстояние, и я так дёргаюсь в попытке бегства, что просыпаюсь.

Адам из отдела логистики, засидевшийся хозяин светового островка, нежно шатает меня за плечо. Он оценил тревожность моего сна и решил разбудить. В руке я сжимаю шарф.

– При виде графиков сразу засыпаю.

– Понимаю. Хорошо, что тебя не было, – они тут такой срач подняли. Мне тоже попало.

– Тебе-то за что?

– Навешали работы до понедельника. Сижу вот, проверяю накладные по упаковке и тарам. Говорят, могла закрасться ошибка со стороны поставщика, хотят как-то использовать это, подготовиться.

– К чему?

– Да чёрт их разберёт. Тебе виднее.

– Ну да. Ладно, иди домой. Надя ушла?

– Конечно, вслед за вами.

– Естественно.

После недолгого сна и от влажной одежды зябко и неуютно. Иду на кухню, стою пару минут и рассеянно гляжу в стену. На кухне запах кофе и свежей краски. Покрасили всё в бледно-жёлтый. Отвратительно. В помещении нет окон и тесно – находиться тут невозможно. У Рика, кроме странной колбасы и выпивки, ничего не было, а я бы не отказался перекусить. Загрёб рукой шоколадных конфет из большой каменной вазы и отправился в кабинет. План – забыть странный сон, включить телевизор и уснуть в кресле. Что же он хотел достать из своего… не знаю откуда.

Мой ковролин тёмно-синего цвета. Всё сдержанно, за исключением пары абстрактных картин и скульптуры страшной рыбины на высоком постаменте. Поверх ковролина лежат два ковра. Это удобно, но странно, ведь ковролин – это уже ковёр. У дальней стены ореховый стол и кожаное коричневое кресло. Спереди у стола ещё два кресла, но не мягкие, а с сиденьем из ротанга, на стальных трубках. Джейн, как мой личный консультант по дизайну, приволокла картин и безделушек – вазочек, статуэток и этнической ерунды. Тревожная картина с болевыми зонами тоже планировалась сюда, но я не тороплюсь: уж больно очевидно сходство со мной. По задней стене стоит шкаф с открытыми полками. Я ещё не успел всё расставить, и большая часть книг хранится в коробках в противоположном углу кабинета.

Верхний свет ослепил меня, и я включил торшер на массивной каменной подставке. Рядом с ним кресло – на нём я и собираюсь отрубиться. Мой любимый аксессуар – фигурка чёрной пантеры 30-х годов на столе, подарок одного из довольных клиентов того периода, когда довольных клиентов было куда больше.

Я наконец снимаю жёсткие ботинки. Приятно ощущать ворс голыми ступнями – к ним возвращается чувствительность и расслабление, утерянные в прогулке. Остальные конечности требуют того же. Я не сопротивляюсь, вспоминаю слова Джейн про принятие своего состояния. Подхожу к бару, из-за откидной крышки он напоминает маленький клавесин, но играют на нём в основном мои коллеги. Принятие принятием, а допинг неизбежен.

…Всё прошло по плану, и я проснулся утром с лёгким похмельем. Спасибо моему умению спать в любом положении. Человек в простыне больше не приходил. С чего я вообще взял, что он выглядит именно так? С чего решил, что простыня белая, что он рыжий и старый? Я сменил рубашку, надел единственные ботинки, будь они прокляты, – вчера успел натереть мозоли. Оцениваю помятость в зеркале и решаю всё-таки выпить кофе в вонючей кухне, после чего отправляюсь на парковку, где меня ждёт новенький 505-й «пежо» серого цвета. Коллеги все уши прожужжали, что эта машина, видите ли, не соответствует моему статусу и можно было бы приобрести что-то роскошнее. Очевидно, говнюки больше переживают за свой статус.

По дороге на парковку никто не попался, лишь пара человек в серых комбинезонах – из технического обслуживания здания. Геометрия разметки и светильников парковки тянется в бесконечность. Тут пусто, стоит пара машин, и моя среди них. Кое-где мигают лампы, любой звук множится бетонным эхо. Находясь тут более десяти минут, забываешь про время. Нужно быстрее сесть за руль и поехать, дабы не впасть в меланхолию. Так бывает, если долго ковыряться в багажнике.

При выезде из этого склепа в лицо ударяет жирный солнечный луч, я нащупываю очки в лотке между сиденьями, которые до этого момента стеснялся надеть. Казалось, они излишне модные. Смотрю в зеркало и понимаю – да, именно так. Услышав это, солнце тут же скрывается в серости. Там же в лотке лежит кассета с фортепианными пьесами Сати. Они никак лучше всего подходят для поездки домой в такое время. И не потому, что ничего другого нет. От Рика я узнал, что они попсовые, но по мне так вполне обычные, пианинные.

3. Невеста

На дорогах свободно, и от аэропорта я еду быстрее. Мягкая погода, пасмурно, как и вчера, поля и природа постепенно затягиваются желтизной и серостью, растительность опускается и редеет. С похмелья приятно чувствовать скорость и прохладный ветер из приоткрытого окна. Облака высоко, и картинка неба не меняется всю дорогу, словно в мультфильме.

Меньше чем через час я оказываюсь в своём сонном царстве, где меня встречают тоннели из поредевших, но создающих добротную тень деревьев. Сквозь крону падают пятна света, выхватывая засыпанные листвой участки. Кажется, японцы это называют словом «комореби». К моему дому ведут несколько узких односторонних дорог, с расположившимися вдоль них домами за живыми изгородями или низкими каменными заборами. Нужно точно знать алгоритм проезда, иначе неминуемо уткнёшься в тупик. Кто-то выгуливает собак, люди в нелепых шортах занимаются спортом на полянках и в крошечных парках. Как им только не холодно.

План посёлка нелогичен, не помню, чтобы я хоть раз сразу находил свой дом. Возможно, в этом и суть – выявление чужаков. Если спереди едет автомобиль, то вихрь листьев, влекомый аэродинамическим потоком, создаёт целую симфонию и так гипнотизирует, что можно ехать, преследуя эту машину до самого места её назначения. Пару раз я заехал в чьи-то угодья – высокие заборы и ворота тут не ставят, и не всегда понятно, где заканчивается общественное и начинается частное. Впрочем, для меня это оказалось неплохим поводом для знакомства с соседями.

Это старый район, брусчатка чередуется с асфальтом, что заметно по лёгкой вибрации в заднице и скатывающимся с передней панели предметам. Попадаются роскошные дома с соломенными крышами, но в основном с черепицей разных оттенков красного. Где-то стоят строительные леса: местные постоянно ремонтируют, обновляют жилища. Кажется, они вообще заняты только этим. Я также ступил на этот путь. После переезда пришлось обновить фасад, почистить и отремонтировать крышу. Даже учитывая, что дом у меня не самый бедный, я чувствовал себя неуместным, и пока что мой стиль жизни ещё не перетёк в эту вязкую среду. По сути, лишь реактивность может привести тебя к вязкости. В какой момент, интересно, я этого захотел? Как же не хочется зимы и холода. Этим вязким людям наверняка нравится зима, им вообще всё нравится. Или, наоборот, настолько всё не нравится, что они перешли на новый способ оценки действительности – ввели новую валюту, вязкий гульден.

При подъезде к дому я замечаю суету. Соседи обращают на меня внимание, будто ждут моего приезда. Я начинаю тревожиться, первая мысль – классика – пожар в новом доме. Но дело не в пожаре – нет ни дыма, ни пожарных машин. Рядом с домом замечаю только скорую помощь, полицию и кое-кого из соседей. Среди простых зевак также человек с фотоаппаратом – наверное, репортёр. Мне это сразу не нравится. Заехать на собственный двор я не могу и паркуюсь у края дороги.

Очевидных причин для суеты нет, и я пытаюсь понять, кто руководит процессом. Один из полицейских выделяется харизмой, и я решаю, что именно он тут шеф.

– Доброго дня! Вы, значит, хозяин дома? – успевает перехватить инициативу полицейский.

– Да. Что происходит?

– Нас вызвали соседи. Там ваша мадам? – не отводя от меня взгляда, рукой показывает в сторону полицейской машины.

Передо мной нетипичный для служащего полиции худощавый, но не болезненный, высокий человек лет сорока пяти, в затемнённых очках с диоптриями – такие носят люди, желающие скрыть косоглазие или другие внешние проявления дефектов зрения. Форма слегка висит мешком. Светлые редеющие волосы. Рукопожатие жёсткое, костлявое и сухое. Складывается впечатление, что он не полицейский, а скорее учитель физкультуры, об этом говорят кривые ноги и слегка развалистая походка. Такая была у моего тренера в секции.

В машине сидит незнакомая, как мне показалось, девушка – за стеклом, в растрёпанном виде сложно распознать, кто это. Из-под закрытой двери торчит грязный кусок ткани – будто свадебное платье.

– Не припоминаю… Вроде бы, – неуверенно отвечаю я.

Я чувствую, что теряю фокус, шея слабеет и перестаёт справляться с поддержкой головы. Причин для паники нет, но я часто паникую на всякий случай.

– Как это «вроде бы»? Она вот уверена, что является вашей невестой, – отчеканил полицейский, будто на пишущей машинке. – Вы хорошо себя чувствуете? Вам требуется психологическая или иная помощь?

– Я… Да. Я в порядке… Невеста? У меня нет невесты, то есть у меня есть девушка, но это не она.

– Вы уверены? Посмотрите внимательнее. Вы знаете, где сейчас находится ваша настоящая девушка?

Я, поддавшись власти полиции, зачем-то ещё раз имитирую внимание к несчастной девице, прекрасно понимая, что это не Джейн. Отряхнувшись от гипноза, я пытаюсь сосредоточиться.

– Послушайте, я уже сказал, что не знаю её. Что произошло?

– Не торопитесь, молодой человек. Чувствую, у вас вчера был весёлый вечер?

– Что?

– Вы ведь трезвый? Не додумались опохмелиться перед тем, как за руль сесть?

– Нет, о чём вы?

– Такое бывает, знаете ли… Суббота, на дорогах пусто… А потом вот… – Он снова показал в сторону машины, будто это имеет какое-то отношение к нетрезвому вождению.

– Пожалуйста, можно ближе к делу?

– Конечно, как скажете! Похоже, у вас с девушкой имеются неразрешённые личные вопросы, или вы её чем-то огорчили, раз она решила проникнуть к вам на территорию и сделать вот это. – Он указывает в сторону дома. – Надо бы разобраться. Не считаете? – Офицер поворачивается и проходит в глубь двора, к дому, и мимикой даёт понять, что мне надо идти за ним.

Я, конечно же, иду – как они это делают? На одной из стен дома, на левой половине, я наблюдаю цветастую незаконченную надпись: «Destroy Reco…»

– Вот, – останавливается полицейский у стены. – Нарушив спокойствие соседей, проникла и нанесла надпись средствами распыления. Помимо прочего, шумела и накинулась на соседа, пыталась разбить окно сапогом. Мы её остановили, а могла и внутрь забраться, дом сжечь. Как считаете?

– Я не…

– В доме, кстати, ещё кто-то есть? Вы один живёте? Вижу, ставни прикрыты – ремонт затеяли? Сосед сказал, вы переехали недавно. Откуда?

– Из центра… Я один живу… С котом. Недавно переехал, да – делаю ремонт… Строители на выходных не приезжают.