Ренс уехал

Я отправился на улицу в поисках фотолаборатории. Через пару кварталов от нашего офисного здания нашёл отделение «Холланд Чембер» и отдал туда плёнку. Фотографии будут готовы через час, и я решил позвонить Джейн домой – узнать, могу ли заехать к ней. Не тут-то было – оказалось, Джейн собирается в галерею, открывать новую выставку, и позвала меня туда, заодно привезти фотографии. Заодно привезти себя как будто бы. Интересно, если бы я не позвонил, она бы меня пригласила? Если честно, после последнего инцидента мне не очень хочется ехать в галерею. Не понимаю, чего боюсь больше – увидеть Джейн с кем-то или же быть вынужденным на это реагировать. По всей видимости, если Джейн не хочет проводить так много времени со мной, это может указывать на то, что она это время проводит с кем-то ещё. Это объясняет дистанцию, которую она установила. Причин на то может быть полно, но я, как всегда, сосредотачиваюсь на худшей. Для обсуждения этих проблем с кем-нибудь я решаю отправиться в зоопарк Кулхейвен. До зоопарка и обратно как раз около часа, и в качестве собеседника мне идеально подойдёт какой-нибудь носорог или зебра.

* * *

У входа в галерею, как и в прошлый раз, толпятся люди. Сейчас они одеты проще – никаких перьев, блёсток и шёлковых перчаток по локоть. Я не стал читать описание выставки, так как мне, откровенно говоря, не особо интересно: важность этой информации я оценил в первый раз, к тому же после речи Джейн о смысле художественного посыла и рисования красками в воздухе я понял, что любые описания скорее формальность. Но я обращаю внимание на название – «Вторые акты: искусство переосмысления». Интересно, – видимо, что-то про театр и престарелых актёров.

Я почти сразу встречаю Джейн, она в компании тёмненькой полной девушки восточной внешности, на голову ниже Джейн.

– Познакомься, это Татьяна, я тебе про неё рассказывала.

– Очень приятно, Ренс, – протягиваю девушке руку. – Я так понимаю, это вы помогали нам с Джейн с домом? Отличная работа!

– Приятно слышать, то была интересная задача – надеюсь, всё получилось. – У Татьяны звучный низкий голос и заметный акцент. Похожий был у моего собеседника в самолёте – человека с наркозом и автобусами.

– Да, всё отлично. – Тут шумно, и я рефлекторно нагибаюсь к ней, чтобы она лучше меня слышала. – Джейн рассказывала вам про мой новый… проект?

– Да, и рассказала, как вы вдохновлены этим и хотите поскорее начать. – Сказав это, она кладёт руку на плечо Джейн и поднимает на неё чёрные глаза, будто ожидая подтверждения своим словам.

Джейн лишь улыбается, глядя на меня: её явно веселит эта маленькая шалость.

– Пока только впечатлён. Я как раз принёс фотографии и хотел спр… – Не успеваю я вытащить их, Татьяна резво выдёргивает из рук конверт, лезет внутрь и через секунду уже с интересом разглядывает фото. – Хотел спросить, когда будет удобно взглянуть на них, но, вижу, вам уже удобно. – Я понимаю, что процесс запустился сам собой и дальше моё участие тут только в роли наблюдателя.

– Ну и развалины! – Татьяна смеётся, подняв густые чёрные брови, но продолжает с интересом перебирать фотографии. Поворачивается к Джейн: – Пойдём в офис!

– Идём? – Джейн берёт меня за руку и тянет.

Татьяна, в свою очередь, тянет за руку Джейн, и паровозиком мы пробираемся сквозь толпу и по узкой лестнице поднимаемся на третий этаж. Тут тихо и никого нет.

– Зачем сфотографировал дохлую птицу? – почти без эмоций спрашивает Джейн, наклонившись над столом. На нём Татьяна, словно таро, раскладывает фотографии и записки с замерами. Джейн не ждёт ответа и продолжает: – Какой же погром… Неужели ты тут раньше жил? – Но и этот вопрос был риторическим.

– Очень интересная планировка участка – можно сделать прекрасный сад и красиво оформить входную группу. И вот тут, – Татьяна ткнула на фотографию с выбитыми окнами в спальне, – просятся окна в пол. Я бы убрала эту стену… – Татьяна начала сыпать идеями, но я отвлёкся.

Я никогда не был на этом этаже маяка и принялся разглядывать комнату. Она интересна тем, что Джейн проводит тут много времени и без стеснения допустила меня сюда, чего не скажешь про её квартиру, в которой я был последний раз года два назад. Я замечаю некоторые подаренные мной вещи. Так интересно – я помнил о них некоторое время после того, как подарил, но затем они исчезали и я даже не задумывался, куда они делись. Все эти дурацкие вазочки и статуэтки, которые мы вместе покупали на барахолках. И она смотрит на них каждый день и помнит о событиях, трофеями которых они стали. Это приятно и странно – странно, что я не помню. Странно, что теперь у нас как бы разные воспоминания об одном и том же.

Тут аскетично, немного душно и темно: всего два крошечных круглых окна, от которых мало толку. Недостаток света компенсирует множество разных ламп, торшеров и свечей, которые так любит Джейн, стоящих по всем углам. Углов тут, конечно же, нет, ведь это круглый маяк. Простая или даже примитивная мебель – из однотипной лакированной фанеры. На спинке одного из кресел я вижу знакомый плед. Это рабочее место Джейн. Рядом с небольшим книжным стеллажом импровизированная крошечная кухня со скромным набором посуды, простыми белыми чашками и электрочайником. Трудно представить Джейн, использующую всё это, когда работает в темноте, за этим столом. Тем не менее, очевидно, это именно так.

– Эй, ты опять за своё? – говорит Джейн мне на ухо, упершись подбородком в плечо.

Я перемещаю внимание обратно на фотографии и голос Татьяны. Та уже вовсю что-то рисует карандашом в блокноте.

– Смотрите, мне понравились вот эти небольшие ворота. Это очень интересно. Их можно использовать для чего-нибудь. И когда мы начнём стройку, через них будет удобно разгружать материал.

– Чувствую, будто уже начал его разгружать, – реагирую я с долей ироничной фатальности.

– Вроде всё не так плохо, ты чего? – Джейн обхватывает меня за плечи и сжимает, будто ловит.

– Да, тут много работы, но эти дома очень красивые. Из них можно делать невероятные маленькие виллы. – Татьяна говорит уверенно, её совершенно не смущает увиденное.

Она выглядит как предводитель революционного отряда или рок-звезда. Короткая стрижка, джинсы с высокой талией обтягивают полные бёдра, сверху мотоциклетная куртка с висящими пряжками, полустёртыми черепами и пламенем на спине. Под курткой короткая майка, которая периодически задирается и оголяет пухлый живот. Татьяна активно жестикулирует и немного пьяна, изредка пытается задёрнуть оголившийся живот, но этот нюанс беспокоит её не сильно. Мне нравится её уверенность, непринуждённость и девичий задор. Их с Джейн энтузиазм немного развеял мои сомнения, и я соглашаюсь на всё и плыву по течению, несмотря на то что все мероприятия по ремонту обойдутся мне дороже, чем мог бы стоить сам дом.

– Видишь, Джейн, хотя бы один раз тебе придётся приехать – встретить паром со стульями.

– Я приеду, как только это хоть немного станет моим делом. – Джейн понимает, о чём я, но её реакция кажется мне неожиданной. Произнеся эту фразу, она отстраняется и излишне внимательно или даже зло смотрит на меня, будто я внезапно вспомнил нечто, что давно должен был забыть, и теперь пойду на корм рыбам. Тем не менее она продолжает собственнически тискать меня.

Когда обсуждение закончилось, я собрался уезжать. Вечеринка только началась, и Джейн, как я понял, намеревалась быть тут ещё долго.

Спустившись, я решил перед уходом посмотреть экспозицию. Джейн объяснила – это картины художников, которые раньше имели профессии, не связанные с творчеством. Добившись успеха в карьере, они открыли для себя искусство, и тут выставлены немногие из тех, кто преуспел в этом. Единого стиля у экспозиции нет. Кажется, многие импровизировали на тему своей былой деятельности: много портретов в форме, странных интерьеров – заводов, офисов и прочего. Кто-то, выйдя на пенсию, отправлялся в путешествия – пейзажи и попытки изобразить быт местного населения экзотических стран.

На первом уровне маяка три большие картины совершенно поражают меня глубиной и цветом. Трудно было их не заметить сразу, войдя через эти же самые двери, но моя голова тогда была занята другим. Сюжет картин прост – холмы, овцы, вода. Чувствуется невероятная свобода, объём и, самое главное, грусть. Грусть, которую испытывает человек в глубоком одиночестве. Но её он придумал сам для себя, как спутника. И грусть эта созидающая, будто ты отправился куда-то так далеко, что теперь способен смотреть на всё, словно на маленький клочок бумаги на столе. На этом клочке вся твоя жизнь, всё время. И пока ты смотришь на поля и холмы, есть возможность, словно глядя из зазеркалья или космического корабля, облететь все места на планете, где ты когда-то бывал, всех, с кем был знаком, и услышать вновь всё услышанное. Время уже не имеет никакого значения, и после попадания сюда, на эту сторону, люди на той стороне перестают тебя знать, а события, в которых ты когда-то участвовал, перестают существовать. Совершенно не верится, что так много можно передать холодными тусклыми цветами и белыми пятнышками. Я стоял и смотрел на них около минуты и вдруг вздрогнул – я был так сосредоточен, что привычное прикосновение Джейн показалось жёстким и враждебным.

– Эй, ты чего?

– Полегче, не обязательно так тыкать.

– Перестань, ты в порядке? Чего тут стоишь? – Ладонь её растекается у меня между лопатками и становится привычна.

– Что это? – я показываю на три поразившие меня работы. Потом догадываюсь, что там есть шильдик с названиями, но уже поздно, и я получаю справедливую долю сарказма от Джейн.

– Ты, конечно же, не из тех, кто утруждается поиском жалких табличек. Зачем, ведь можно найти куратора выставки и попросить лично рассказать про картину. Это «Изолированная красота». Автор Глен Харт.

– А… И кто он? Что за пейзажи?

– Насколько я знаю, это Фолклендские острова. Не более того. Дяденька интересен тем, что когда-то работал адвокатом в Чикаго, потом его как громом поразило, он собрал чемодан и умотал. Он, конечно, тогда уже был старый и вроде как собирался на покой, но, по рассказам супруги, никто не ожидал от него такого решения – он одним днём собрался и уехал чёрт-те куда, на эти самые острова. Кажется, они находятся где-то, не доезжая пару остановок до Антарктики. Место малообитаемое, одинокое и холодное. Работы шли к нам долго, мы созванивались с его женой. Это один из самых сложных авторов. Узнала я про него случайно и загорелась найти. И нашла. – Джейн хвастливо улыбается половинкой рта.

– Впечатляет. Это, – я показал на картины. – И твоя целеустремлённость.

– Ты правда считаешь это хорошей работой?

– Во всяком случае, она впечатляет. Для меня это главный показатель.

– Приятно слышать, – Джейн взяла меня под руку. – Кажется, в прошлый раз тебя ничего не впечатлило?

– В прошлый раз я как-то не был готов что-либо воспринимать.

– Что изменилось?

– Не знаю, день какой-то совершенно пустой. Долго добивался от Коча информации по составу ERA, и, кстати, добился. Но использовать не смог – все опять проголосовали против. В общем, всё как всегда. Не хочу об этом…

– Дай этому дню шанс – кажется, тебе понравились идеи Тани? Теперь ты хотя бы немного хочешь заняться домом?

– Знаешь, когда печатал фотографии, понял, что это был единственный плодотворный шаг за последнее время и может положить начало чему-то.

– Будет весьма терапевтично. Сделать что-то для себя. Во всяком случае, сейчас это может помочь тебе.

Примерно через три недели мы встретились с Джейн в ресторанчике «Бююкада», принадлежащем отцу Татьяны. Там она показала мне большой альбом – готовый проект с идеями, чертежами планировок и расстановкой мебели. В альбоме красивые скетчи, сделанные цветными карандашами и гуашью, перспективные планы и развёртки стен. Особенно меня привлекают образцы материалов – отрезки льна, велюра и жёсткой толстой кожи, гипсовые прямоугольники с нанесёнными на них шероховатыми штукатурками. Картинки с мебелью вырезаны из журналов и каталогов, наклеены в виде коллажа – распределены по комнатам. Тут даже есть образцы сухоцветов, благодаря которым альбом пахнет не только чернилами и гуашью, но также эвкалиптом и пампасной травой – этих названий я, конечно же, не знал: каждый образец подписан красивым почерком. Ближе к концу альбома – примеры оформления двора и сада, схемы возможных планировок с дорожками и клумбами, а также картинки и описания деревьев и кустарников, предложенных к посадке. Далее изображение дощатой плоской конструкции – веранды, которая должна быть организована сразу при выходе из моей комнаты и бывшей комнаты тёти, а по плану – большой гостиной.

– Как тебе? – спросила Джейн, дождавшись, пока я пролистаю всё.

– Мне нравится ваш подход. Для моего первого дома вы не делали такой альбом.

– Это не требовалось. Этот альбом – дорожная версия. Постарайся не потерять его.

– Мне очень нравится. Это впечатляет. В моём доме будет пахнуть так же?

– Если откроешь изостудию, – Джейн смеётся.

– Один только вопрос.

– Я слушаю. – Джейн подаётся немного вперёд и внимательно на меня смотрит, слегка приблизив правое ухо.

– Что такое «помпеянский красный»?

– Это значит «очень красивый».

– А это кто? – снова листая альбом, на одном из масштабных планов я вижу фигуру человека – тёмные волосы, лицо, обозначенное четырьмя импрессионистичными мазками.

– Угадай…

11. Хорошие соседи

Я снова на Юге, устроился на диване в лобби «Аргентины» с альбомом и решил разобраться в чертежах, попробовать составить задание для строителей, если они мне попадутся. Для перевода некоторых фраз пришлось потревожить девушку-администратора. Через два часа у меня был переработанный альбом с чертежами, схемами и списками, понятный не только мне. Можно отправляться в путь, попробовать найти службу по вывозу мусора. В деревне я никого не знал, но ничего лучше, чем просто поехать к дому, я не придумал – кто-то из местных наверняка мне поможет.

Как я и предполагал, по дороге от такси мне попались объявления на столбах и заборах заброшенных домов, в том числе и на моём. Но для связи опять-таки нужен переводчик. На объявлениях указывался и адрес, и я решил, что, если не получится позвонить, я схожу туда и объяснюсь на пальцах. Нужно будет описать им фронт работ, и я, вооружившись блокнотом и разговорником, купленными в аэропорту, отправился к дому, чтобы составить список того, что надо вывезти.

Подойдя к двери, я обнаружил записку со словами «под камнем». Что за глупости? Я нагнулся, осмотрелся – внизу действительно лежит камень, которого раньше не было. Я сдвинул его ногой и увидел уголок бумаги. В записке адрес и подпись: «Соседка Х.». Точно, я совсем про неё забыл! Она не первый месяц тут живёт – наверняка сможет помочь найти строителей или переводчика. Не исключено, что она или её отец общаются с местными. Как давно тут эта бумажка? Будто совсем недавно. Но перед тем как идти к Хёрдис, я решил всё-таки завершить задуманное и вошёл в дом.

Оказалось, Хёрдис живёт не совсем рядом – пешком около десяти минут, и если идти от магазина, где мы познакомились, до её дома, то мой совсем не по пути – зачем она делала такой крюк? Неужели тут так скучно, что молодая особа вроде неё готова с первым встречным идти чёрт-те куда, лишь бы поболтать? Ладно, как раз узнаю у неё об этом при встрече. Надеюсь, её отец не встретит меня с ружьём.

Я нашёл нужный дом – каменный, с тёмно-синими ставнями. Он больше моего – двухэтажный, а позади большой участок. Вход в дом сразу с улицы, но есть и калитка во двор. Я осмотрел участок за невысоким деревянным забором: вдруг кто-то есть во дворе и заметит меня, тогда не придётся ломиться в дверь. И действительно: вдалеке, под перголой, за большим столом сидит седой, коротко стриженный мужчина плотного сложения.

– Добар дан! – здоровается он, поднимается и идёт ко мне.

Ростом мужчина чуть выше меня и в очках. На нём голубая полосатая рубашка, синие брюки и кожаные сапоги с войлочным верхом. Сверху длинная безрукавка из овечьей шкуры мехом внутрь. Одет излишне аккуратно, даже учитывая элементы местного колорита. В руках у него книга, но какая именно, я не разглядел. Указательным пальцем он зажимает страницы, на которых остановился. Это значит, что у меня не так много времени, чтобы изложить суть дела.

– Добрый день, я недавно переехал… – Я повернулся и указал примерное расположение дома. – Я ищу тех, кто занимается вывозом мусора и строительством, точнее, уже нашёл парочку, но из-за незнания языка мне затруднительно договориться с ними. Не могли бы вы мне помочь?

– Как вас зовут?

– Ренс Роланд.

– Я Гидо Бреннер. Приятно познакомиться! – В глазах его будто мелькнул энтузиазм. – Как вы нашли меня?

– Я встретил вашу дочь в магазине, и она… – Я решаю не рассказывать про записку. – Она предложила зайти, если понадобится помощь.

– Теперь понятно. Что же, рад буду помочь. Что у вас за дом? Ремонт затеяли? Давно тут живёте?

– Я не живу. Точнее, живу пока в гостинице, в городе. В доме жить нельзя, там царит разруха и хаос. – Я доброжелательно смеюсь.

– Хаос, значит. И вы хотите с ним совладать?

– Вроде того. – Я опираюсь на заборную доску, и она хрустит.

– Осторожно, – спокойно реагирует Гидо. – Забор весьма номинальный. Мы сами только обживаемся, не успели всё починить.

– Да, я… в общем, вот – тут есть пара номеров, если не сложно, не могли бы вы… – Я принимаюсь неуклюже доставать из куртки бумажки с номерами телефонов, переписанными с объявлений.

– Да, я вам помогу. Но нужно идти на почту, телефона в доме у нас нет.

– Понимаю. Когда вам будет удобно?

– Моя дочь, раз уж вы знакомы, сможет вам помочь. Сейчас её нет, но она скоро должна прийти. Проходите, подождите, и, вполне возможно, получится уговорить её пойти с вами на почту, она работает до пяти часов.

– Ваша дочь?

– Нет. – Он сдержанно смеётся. – Почта. Почта работает до пяти. Проходите за стол. Не замёрзли? Хотите чего-нибудь? – Он открывает садовую калитку, которая была как раз под моей рукой.

– Да, чаю, если можно.

– Ещё как. Минуточку! – Гидо уходит в дом.

Я прохожу и сажусь за большой дощатый стол под перголой, в которую впутаны лианы винограда – голые сухие стебли, кое-где прерывающиеся и существующие уже самостоятельно, без материнского ствола. На них остались редкие листья и засохшие чёрные ягоды.

Я оглядываюсь. Сад неухоженный, но, конечно же, не такой запущенный, как мой, и вполне проходимый. Всё растёт будто само собой, как в лесу. Никаких новых посадок или обрезанных веток, не считая винограда надо мной. Садового инвентаря я тоже не вижу. Чуть дальше, за домом виднеется оранжевый универсал – двести сороковой «вольво», квадратный, как кирпич. Гидо оставил книгу на столе. Палец из неё ему всё-таки пришлось вытащить, заменив гербаризированным листиком винограда. Я читаю название – «Звуковой паттерн английского языка». Интересно.

Гидо возвращается с пластиковым подносом. На нём три чашки и чайник.

– Дочь пришла. Я рассказал, что вам требуется, – она готова проводить вас на почту и быть переводчиком. Хёрдис захватит ещё чего-нибудь с кухни, чтоб не просто так воду гонять.

– Спасибо.

Я вижу Хёрдис, она переодевается в темноте еле просматриваемого коридора. Кажется, замечает меня. Свет со стороны входной двери мгновениями подсвечивает её очертания, размывая силуэт худых ног – единственного, что сразу можно распознать более или менее отчётливо. Двухмерные очертания скомканы сочетанием объёмной куртки, волос, рук, иногда вырывающихся из этого комка, словно руки тонущего в стоге сена. Руки стягивают с худого тела мягкую ткань свитера, затем то же самое делают с тем, что под ним, а сам свитер натягивают обратно, высвобождая волосы. Тонкие ноги были воткнуты в сапоги, которые она энергично сбрасывает и надевает что-то домашнее. Наконец, разобравшись со всем этим, она, слегка взъерошенная, выходит к нам.

– Привет, Ренс, не фотограф и не инженер! Когда приехал? – Бодрая и лёгкая. Волосы небрежно убраны в хвост, затянутый детской пушистой розовой резинкой.

Хёрдис и её отец садятся напротив меня.

– Вчера.

– Всё-таки решился?

– На что же он решился? – интересуется отец.

– Ренс восстанавливает старый дом вверху по улице. Он в плохом состоянии, но с потенциалом. Да, Ренс? – Хёрдис улыбается и выпрямляет спину. Показываются её зубы, но тут же исчезают за стиснутыми губами.

– Вот оно что. Что же, дело хорошее. Уверен, у вас всё получится!

– Вы говорите, почта до пяти? Сейчас уже четыре. Как далеко она находится?

– Не волнуйся, успеем. Попробуй сыр, очень вкусно. – Хёрдис вытягивается и толкает кончиками пальцев тарелку ближе ко мне. – У Ренса своя фирма, пап, слышишь?

– Вам только мусор нужно вывезти? – не реагирует на слова дочери Гидо.

– Нет. Дальше буду заниматься ремонтом. Кстати, может быть, у вас есть знакомые бригады?

– Можно обратиться в муниципальный совет, но и парочку частников я знаю лично. Когда будете на почте, можете позвонить и им.

– Так и сделаю. Спасибо.

– Что же, тогда пойду попробую найти их номера. – Ударив руками по коленям, отец грузно поднимается из-за стола.

– Пап, ну допей чай!

– Толку от него, от вашего чая, – почки гонять, – бухтит Гидо и направляется в дом.

– Как он тебе? Он добрый, но задаёт много вопросов. Но ты не пугайся.

– Кажется, он рад помочь. Не знаю, что бы я без вас делал. Но мне не хочется сильно вас этим занимать.

– Ему тут совершенно нечего делать. Он целыми днями читает и спит. – Она говорит это наигранно тихо, будто это секрет.

– А ты? Тебе есть чем тут заняться?

– Есть, но мне интересно тебе помочь, так что не переживай за меня. Если ты мне надоешь, то сразу это поймёшь. – Она снова смеётся. – Придёшь вечером на ужин?

– Почему бы и нет? – Планов на вечер не было. Я представил, как лежу на кровати в номере, уставившись в потолок, и понял, что соседский ужин не самая плохая альтернатива.

Чаепитие продлилось минут двадцать, и мы с Хёрдис отправились на почту, где сделали все нужные звонки. Строители придут осматривать дом в восемь утра. Так рано вставать не хотелось, но языковой барьер помешал договориться о более позднем времени.

Я недолго повозился в доме, пытаясь разобраться с мусором, и пришёл на ужин около семи. Гидо приготовил курицу и овощи на костре. На столе также стояла пара грубо нарезанных салатов, много хлеба и пиво – как можно его пить в такой холод? И ладно, я так голоден, что всё это весьма кстати.

Темнело, и Гидо наладил импровизированные светильники на веранде – круглые плафоны разной формы и цвета стекла вразнобой развешаны на решётке перголы, от каждого тянется провод в дом. Уютно и тихо. Где-то в соседних дворах приглушённо лают собаки, а из темноты дома доносится хаотичная мелодия ветровых курантов, приводимых в движение сквозняком. Судя по всему, до этого момента вечерние посиделки тут не устраивались, да и вообще гости бывают нечасто.

Гидо ковыряется с углями, напевая что-то по-немецки. Я сажусь за стол, за которым уже сидит Хёрдис, одетая в привычную безразмерную одежду. Она улыбается из-под капюшона пуговицами карих глаз. Волнистые светлые волосы торчат по сторонам лица и забавно прижимаются капюшоном к щекам. Я снова обращаю внимание на её руки. Кожа на них белая и сухая. В движениях лёгкая нервозность – руки лежат рядом и периодически срываются, царапают друг друга, освежая белые следы шелушащейся кожи. Ногти подстрижены до возможного коротко. Никаких колец, украшений или часов. И вообще Хёрдис, кажется, не использует аксессуары, а одежду будто донашивает за старшими братьями. Только обувь ей по размеру, но тоже не отличается женственностью. Несмотря на прохладную погоду, позже она скидывает её и садится по-турецки на стуле, оголив бледные ступни, иногда подтягивая их руками к себе.

Гидо заканчивает с костром и присоединяется к нам. Приносит последнюю партию куриных ног, сразу, без всякой церемонии, наливает себе пиво в высокий прозрачный стакан и принимается есть дымящиеся куски.

После двух куриных ног и стакана пива Гидо тянет на разговор:

– Так как вы приобрели этот дом? В округе много неплохих домов – как вы выбрали именно этот? – Не дождавшись ответа, он подскакивает и быстрым шагом уходит. Возвращается, и в руках у него безымянная банка с чем-то красным. – Вот, совсем забыл, покупаю тут, у местных, отличная вещь! – С усилием хлопает крышкой и кладёт на тарелку немного неоднородного содержимого, после чего продолжает есть, поглядывая на меня в ожидании ответа.

– Он достался в наследство от тёти.

– О, это интересно! – Гидо кладёт приборы в тарелку и, вытирая пальцы бумажными салфетками, спрашивает, глядя на меня: – Вы были с ней близки?