Шала-баксы

Шала-баксы

Александра Шевелева

Иллюстратор Midjourney

© Александра Шевелева, 2024

© Midjourney, иллюстрации, 2024

ISBN 978-5-0064-9939-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Шала-баксы

Всем баксы моей семьи, испанским, русским и казахским —

с пожеланием продолжать творить волшебство.

I

Старый Бог Кэры Кудан, вечный сват земли и неба, проносился в воющей вышине, и его шестикрылая Белая Орда швыряла белые хлопья на уснувшие внизу поселки, стонала в горных вершинах, морозила городские дома и еще встречающиеся иногда на его пути – хоть и все реже с каждым годом – затерянные юрты. А наверху, в самом сердце его владений, маленькая белая скорлупка самолета прокладывала свой путь – как вечную победу временного над постоянным – и крохотные люди внутри спокойно дремали в креслах, потягивали лениво томатный сок, и не было им никакого дела до безвременья, до зимы, до степных духов той земли, к которой они приближались.

Публика в салоне была весьма разнообразной, как всегда бывает на международных рейсах. Казахи, возвращавшиеся на родину, сверкавшие подчеркнуто-европейскими светскими улыбками, которые уже в аэропорту, при встрече с близкими, сотрутся, слетят, сменившись совсем другим, домашним, понятным выражением; русские и немцы, чьи предки когда-то белыми костями легли в этих краях – летевшие над той же степью, так же ее любящие, скучавшие по ней в разлуке – но видящие ее, пожалуй, совсем другими глазами; любопытные иностранцы, прижимавшие к иллюминаторам носы и пытающиеся разглядеть за белой небылью огоньки городов незнакомой для себя страны; уйгуры, корейцы, татары – все те, кого ждала в ладонях из гор старая Алматы, сонная под выпавшим снегом.

Убедившись, что вся подотчетная ему испанская делегация, утомленная долгими перелетами от самого Мадрида, дремлет, Дамир тоже начал вглядываться в белую муть в иллюминаторе. Как в детстве, ему почему-то показалось особенно важным разглядеть под крылом самолета самый первый огонек города, ждавшего его вдали. Он бывал в этом городе совсем малышом, лет до пяти, еще не понимая, насколько другим был тот мир, в который он окунался в те короткие визиты. Они запомнились ему сплошным потоком незнакомых лиц, которые считались его родственниками, канатной дорогой на Кок Тобе и величавыми слонами в зоопарке, а особенно – невообразимым смогом и запахом казы и яблок, которыми его угощали. Тогда маленький Дамир смущался, все эти люди были ему чужими, ему приходилось говорить по-русски, потому что казахского он не знал совсем, – и он путал «ты» и «вы», и не хватало слов, и он переходил на привычный уже испанский и жесты, а большие люди вокруг находили это забавным. Кто-то угощал его бешбармаком, а другие спорили о том, настоящий ли это рецепт бешбармака и вообще – почему он бешбармак (пять больших пальцев), а не бес-саусак, но спор выходил бесплодным, потому что и казахский язык многие в семье как следует не знали. А Дамир смеялся, угадывая детским чутьем комичность этой межкультурной оторванности.

И вот теперь он сам себя чувствовал, как этот самый неправильный бешбармак, составленный из теста и мяса самых разных народов. Он, испанский гражданин с то ли славянским, то ли тюркским именем, с приподнятыми к внешним уголкам глазами, неожиданно доставшимися от казахского деда через поколение, русским тяжеловатым подбородком, унаследованным от бабушки, римским носом и точеной линией скул испанского отца – странная смесь, не принадлежащая ни одной земле мира. И внешне, и внутренне он был, пожалуй, похож на тех арабов Аль-Андалуса, что уже пришли на иберийскую землю и считали ее своей, но где-то, в уголках генетической памяти, еще помнили маки других степей и снежные вершины совсем других гор. А вот где находятся эти горы – Дамир не знал. И, может быть, поэтому, когда он искал первые огоньки в черно-белом рисунке заснеженной земли, какое-то странное предчувствие, словно привкус полыни в горле, сбивало порой дыхание.

Девушка, сидящая ближе к проходу, тоже пыталась все время заглянуть в иллюминатор. Молодая казашка в объемных черных башмаках и бесформенном балахоне, с каким-то немыслимым пирсингом в носу и изжелта-металлическим остроконечным маникюром, чуть ли не перегнулась через его кресло, высматривая сквозь кружащийся снег огни аэропорта. Звякнул на ее руке массивный браслет – тяжелые медные монеты на кожаной ленте. Дамир вежливо улыбнулся ей, отодвинулся, и их взгляды встретились; девчонка при этом не смутилась, а только еще внимательнее стала смотреть куда-то на его переносицу.

– Вот ведь странные люди к нам прилетают! – вдруг заявила она.

– Простите? – Дамир даже не успел удивиться бесцеремонности этой смешной неформалки с претензией на гота.

– Ну, ты не казах, хотя и похож. И думаешь, что прилетел по делам, – сказала она. – А к нам – я имею в виду к нам, а не просто в Алматы – прилетают совсем по-другому. Ты хоть слышал когда-нибудь, как звучит кобыз?

– Нет. – слегка сумасшедший разговор почему-то затягивал Дамира.

– Услышишь! А вообще не стесняйся. Это хорошо, что ты все-таки попал сюда, – вдруг улыбнулась она, и Дамир почувствовал внезапно запах ее волос – какой-то удивительно притягательный, но совсем не женский; так пахнет раскаленная сковорода, на которую кинули пучок степных трав и специй. – Только осторожнее… Нас тут много разных. Я вот тебя точно не съем, но другие могут.

И пока он подбирал слова, чтобы ей ответить, и пытался сообразить, что это – экстравагантность или просто безобидное сумасшествие, она демонстративно достала из сумки и нацепила на себя дорогущие наушники, показывая, что разговор окончен. Дамиру осталось только пожать плечами и смотреть, как под крылом самолета быстро побежали огни взлетно-посадочной полосы, как легкий толчок встречи с землей заставил нетерпеливых пассажиров, которых на любом рейсе находится немало, начать складывать вещи и стучать ремнями – словно так можно выйти из самолета раньше. Когда он повернулся к креслу, где сидела его спутница, ее уже не было; похоже, это было не ее место, и после посадки она все же прошмыгнула куда-то вперед по салону. И только на сиденье лежал маленький квадратик бумаги с именем «Данара» и телефоном.

Дамир улыбнулся – слишком уж нечасто на него, обычно чрезмерно погруженного в книги и мысли, девушки обращали внимание вот так явно – и экстравагантность случайной попутчицы показалась ему даже в чем-то притягательной, и захотелось снова ощутить этот странный пряный металлический запах и прикоснуться к тонкой смуглой руке, пусть даже и испорченной уродливым маникюром. Секунду подумав, он положил листок в записную книжку и начал вслед за всеми собирать вещи и пробираться к выходу.

II

…От аэропорта их подвозили микроавтобусом. Белозубый и жизнерадостный водитель Алихан старательно выговорил «Буэнос диас», отчего испанцы-переводчики заулыбались – было уже около десяти вечера, какой уж «добрый день» – и «Мерседес спринтер» пополз по припорошенному снегом шоссе мимо заборов, маленьких домиков и тусклых мигающих ламп, освещавших ведьмовские черные метлы пирамидальных тополей. Въехали в город, одновременно азиатский и европейский, современный и провинциальный, как будто составленный из фрагментов разных десятилетий. Постепенно старые дома уходили, и вместе с ними уходила эта мозаичность; центральные улицы, кокетливые, вычищенные, с яркими вывесками на двух языках, могли принадлежать уже почти любой стране мира, а подчеркнутая национальность фасадов казалась пластмассовой и игрушечной.

Роскошный отель «Достык», в котором их разместили – перелицованное наследие советской еще помпезности – был освещен так ярко, что после темноты салона автомобиля огни фонарей вокруг него расплывались в мутные полосы. Дамиру показалось, что огромная золотая змея с распластанными по фасаду рогами оплетает колонны входа, и на секунду это видение стало невозможно ярким, почти галлюцинацией. Но стоило сморгнуть, и тут же все исчезло, и фонари опять распались на отдельные пятна света. «Какая чушь», – подумал юноша, отвернулся, занося чемоданы в вестибюль и стараясь не смотреть назад, а потом, рассердившись на себя самого за мистицизм и малодушие, наоборот, оглянулся. Из фойе отеля рогатая змея оказалась видимой еще более отчетливо – она блестела маслянисто и как-то особенно мерзко, а неподвижный жутковатый взгляд огромных глаз был равнодушным и одновременно хищным и всезнающим. «Наверное, я слишком устал», подумал Дамир, тряхнув головой. «Странные разговоры в самолете, а теперь мерещится всякое. Закончу – и пойду спать сразу же».

Утомленных дорогой участников литературной конференции пришлось разводить по номерам буквально за руку. Старая испанка Анна-Мария, отец которой когда-то сгинул в Карлаге, говорливый славист Хавьер, во время пересадки надоевший Дамиру рассуждениями о том, как много современная казахская поэзия заимствовала у русской, и даже молодой, но амбициозный Хосе, изучавший в основном любовную лирику и в самолете поглядывавший на стюардесс с нескрываемым мужским интересом – все были вымотаны долгим путешествием до предела. А сам Дамир, разведя всех, как ни странно, почувствовал себя, скорее, перевозбужденным. Идти к себе уже не хотелось; запахи, звуки, ощущение нахождения в непривычном месте тревожили его.

В этой новой для него стране он чувствовал себя чужим… и в то же время его не покидало чувство, что он вернулся в привычный, знакомый еще с детства мир. Изменившийся, видимый сейчас другими глазами – но на удивление до сих пор ему принадлежащий. Глаз подмечал все эти мелкие детали – черты лиц, орнамент в оформлении, и ему казалось, что какая-то часть его крови словно отзывается на все это, стучит ритмично в висках, и хотелось прикасаться ко всему, слушать, видеть, дышать этим воздухом и проникаться им.

Доведя напоследок Анну-Марию до ее номера и убедившись, что пожилая дама размещена с комфортом, он спустился в бар и заказал себе у сонного бармена стакан минералки. Бармен нехотя налил ее – и сразу же опять залип в телефон, продолжая бороться со сном.

За стойкой сидел, сгорбившись над бокалом коньяка, подвыпивший казах средних лет – величавый, с орлиным носом, который делал его похожим на индейца, и странным взглядом, одновременно острым и расфокусированным от алкоголя; Дамир кивнул ему, и казах удивленно вскинул голову.

– Ну что же, тогда приветствую.

– А почему «тогда»? – усмехнулся Дамир.

– Потому что Вы обратили на меня внимание. А вот он, – казах кивнул на бармена и улыбнулся каким-то своим мыслям, – меня не замечает. Кстати, меня зовут Мукагали, а Вас?

– Дамир.

– Хорошее имя. Это от «дающий мир» или от «железо»?

Дамир задумался. Он привык к славянской интерпретации своего имени, но имела ли в виду мама казахскую кровь, когда дала ему его? Почему-то это вдруг показалось важным.

– А вот, честно говоря, не знаю.

– Тогда – «Железо, дающее мир». Хорошо бы. Нам сейчас не хватает и того, и другого. И силы железа, и умения употребить ее с мудростью. И мира. – Мукагали протянул руку через стойку и плеснул в свой уже опустевший стакан щедрую порцию «Белого аиста» из бутылки, стоявшей на витрине, явно уже не первую. Бармен даже не повернулся: похоже, в его владениях этот странный человек был своим. – Скажите, Вы литератор? Тут в отеле их много собралось…

– Нет, я просто сопровождаю переводчиков на конференцию. Испанская делегация, – Дамир сделал глоток минералки и с удивлением заметил, что она тоже ударила в голову, как шампанское. Наверно, сказывались последствия перелета – не хватало еще от минералки опьянеть, за компанию с ночным собеседником. – А Вы тоже приехали на конференцию?

– Увы, нет. На этот раз меня не пригласили. Хотя я, пожалуй, поэт значительнее многих из тех, кто был приглашен… И кто-то даже считает меня известным, – казах чуть дернул уголком рта. – Кстати, а кто будет?

– Я еще с ними не знаком. Знаю, что открывает Айсултан Ахметов, главный редактор журнала «Шабыт сөздерi»…

– Охх…, Айсултан? – Мукагали наморщил лоб, вспоминая что-то. – Значит, он теперь у них за главного? Вот ведь судьба. И наверняка ведь увлекся карьерой и перестал писать. А жаль. Был талантливый мальчик, приходил ко мне когда-то читать свои стихи… Кстати, если увидите его, скажите, что завтра вечером у него будет как раз возможность ко мне зайти, пусть прочтет, если у него есть все-таки что-то новое и стоящее. – По лицу казаха промелькнула горечь, а выражение стало вдруг беспомощным и детским. – Пожалуйста, скажите ему, правда… раз уж мы встретились в этом баре. Кстати, знаете, как созвучны в казахском языке «Бар» и «Присутствие»? әлі уақыт бар, мой испанский друг. Время еще есть…

Дамир посмотрел на часы. Усталость после перелета уже начинала сказываться, минералка все больше пьянила, как будто он и правда выпил бокал шампанского натощак. Сидеть долго с пьяным поэтом не хотелось; слишком хорошо Дамиру, все годы после окончания университета работавшему в издательском бизнесе, были знакомы такие непризнанные гении, считающие себя великими поэтами. «Вот типичный представитель, – подумал он. – Не повезло!»

– Вообще-то уже поздно, Вы меня простите. Я, пожалуй, пойду.

Мукагали вздохнул.

– Идите, идите…. Железо дает мир, ну конечно же… Славянин, казах, испанец… Мир-Дамир… – Похоже, собеседник Дамира был пьян даже больше, чем показалось сначала. – Кстати, Вы видели золотого Змея, который душит этот отель?

Несуществующий хмель сразу вылетел из головы Дамира.

– Какого змея?

– С рогами, конечно же. – пожал плечами собеседник. – Какого же еще?

– А… Вы его тоже видели?

– И не только его, мальчик. – Мукагали внезапно перешел на «ты». Алкоголь открывает глаза… Ты вот пьешь минералку, и все равно пьян. И при этом, хоть и пьян, ничего не можешь понять. Иди спать.

– Но позвольте…

– Иди спать, ты же этого хотел. Мне тоже пора. Только передай Айсултану мои слова, хорошо?

– Обязательно передам. – Дамир был откровенно растерян. В голове крутились какие-то обрывки мысли – «показалось», «совпадение»… И при этом все усиливающееся ощущение, что он не понял чего-то важного и теперь стоит на краю обрыва. Не выдержав, Дамир действительно поднялся со стула и попятился – как будто, выйдя из бара, можно было сделать шаг обратно в действительность – и, пробормотав невнятно слова прощания и кляня себя за растерянность, почти побежал к выходу.

– Ну, жаксы… – донесся ему вслед пьяный смешок. – Эхх, Железо, если не испугаешься, приходи завтра!

Дамир попытался еще что-то сказать на эти слова, но увидел, что оставшийся у барной стойки Мукагали сидит уже к нему спиной, и опять не решился. «Спать, – сказал он себе. – Постараюсь разобраться на свежую голову». И только уже уходя, краем сознания удивился тому, что на протяжении всего их разговора бармен так и не оторвался от своего телефона.

III

Завтрак он, конечно же, проспал. Пришлось бежать прямо в зал для презентаций, проверять все к открытию конференции, договариваться про интервью для своей делегации, раскладывать экземпляры изданий на испанском языке – словом, делать все то, что полагалось координатору испанской части проекта. Почему-то любимая раньше работа казалась ему сейчас какой-то невозможно пустой – настолько, что еще чуть-чуть, и он бы просто вышел из зала и ушел в никуда. «Это нервы, – говорил он себе, – я просто переутомился вчера», и продолжал улыбаться, утрясать недоразумения, перескакивать с английского на испанский и с испанского на русский…

Начали собираться участники, и рядом с табличкой с именем «Айсултан Ахметов» за стол президиума сел грузный пожилой человек с мясистым и недовольным лицом. Дамир даже оробел – он думал со слов Мукагали, что Айсултан намного моложе, но ему было неловко нарушить обещание. Поэтому, когда представилась возможность, он подошел знакомиться, и после нескольких обычных в таком случае незначащих фраз выдал: «А я вчера видел Вашего знакомого в баре отеля, он очень просил передать, чтобы сегодня вечером, если у Вас будет возможность, Вы зашли к нему».

Айсултан удивленно вскинул брови.

– Как Вы, говорите, звали этого человека?

– Мукагали.

– Мукагали… совершенно точно не знаю такого… Это достаточно редкое имя. Может быть, Вы не расслышали?

– Но он сказал, что у Вас будет возможность сегодня вечером посетить его и чтобы Вы приходили к нему читать свои стихи! – Дамиру стало обидно, так как имя он точно запомнил правильно.

Айсултан вдруг недобро сощурился.

– Это очень дурной розыгрыш. Вы на что намекаете, говоря, что сегодня вечером я буду у Мукагали?

– О чем Вы? – тут уже сам Дамир растерялся и начал злиться от того, что явно перестал понимать ситуацию.

– Как так можно. Такие шутки пожилому человеку! – Лицо Айсултана пошло пятнами, и Дамир вдруг заметил, как из зрачков плеснуло вдруг настоящим, животным страхом. – Уходите и никогда так больше не шутите!

Дамир, совсем растерявшись и разозлившись, отступил. У него было ощущение, что то ли весь мир, то ли он сам сходит с ума.

Конференция уже начиналась, Айсултан вышел к микрофону, а Дамир постарался раствориться на дальних стульях вместе с телеоператорами. Постепенно он успокаивался, понимая, что, скорее всего, его просто разыграли; он по опыту знал, что среди поэтов нередко возникает дурная, какая-то совсем детская вражда, и, похоже, что-то такое было и между этими двумя, а он попал между жерновами. Захотелось ночью найти этого Мукагали и сказать, насколько некрасиво тот поступил.

Между тем время шло, прошел перерыв на обед. Дамир почувствовал, что сильно проголодался, и вся эта неприятная ситуация как-то отступила на второй план по сравнению с румяными, похожие на маленькие желтые солнца баурсаками и мясными закусками. Дальше конференция пошла уже своим чередом, и до закрытия первого дня Дамир полностью успел прийти в себя. Оставалось каких-то полчаса, и можно будет выйти, пройтись по городу, выкинув все это из головы.

Айсултан вышел к микрофону, чтобы произнести заключительное слово по итогам первого дня. Дамир заметил, что он гораздо бледнее, чем утром, а на лбу стала заметна испарина; видимо, пожилому и тучному человеку было нелегко выдержать весь день в президиуме. Он тяжело оперся рукой на кафедру и вдруг схватился за левое плечо; глаза его расширились, и Айсултан стал оседать на пол. К нему тут же подбежала какая-то женщина, раздались крики «вызовите скорую!», зал зашумел и по нему пошли волны обычной в таких случаях неразберихи. Кто-то схватил воду, кто-то бросился в холл искать дефибриллятор, какая-то дама в изящном и слишком вычурном платье прижимала капризно руки к губам, громко повторяя «кошмар, кошмар» и явно втайне наслаждаясь водоворотом эмоций…

А Дамира вдруг осенило. Забившись в угол, он выхватил мобильник из кармана и дрожащей рукой набрал в поиске «Мукагали», надеясь, что, если это действительно редкое имя, оно сработает. И действительно, на первой же обнаруженной странице оказалось фото его ночного собеседника – не узнать его было невозможно – и годы жизни: 1931—1976. И Дамир почувствовал, что мир превратился в хохочущую бездну…

IV

Скорая появилась довольно быстро и увезла главного редактора «Шабыт сөздерi» – как говорили, еще живого, хотя и без сознания. Участники конференции потерянно разбредались по номерам, в фойе слышались взбудораженные шепотки, куда-то звонили приглашенные репортеры; наверно, Дамиру положено было бы тоже суетиться, разбираться и стараться замять это жутковатое происшествие, но у него не было сил. Он ушел в свой номер и обессиленно рухнул на кровать. Слишком много всего навалилось сразу.

Он пытался объяснить себе все это. Предположим, он сходит с ума и все это было галлюцинацией. Но откуда он угадал, кто такой Мукагали, угадал его внешность? Откуда узнал, что он поэт? Увы, он не был специалистом в казахской поэзии – просто сопровождал делегацию. Может быть, где-то при подготовке сборников и материалов ему просто попалось это имя и вот теперь было выдано на-гора больным подсознанием? Может, это просто сон? Он распахнул окно номера, и ломкий зимний ветер ворвался в темную комнату вместе с мелкими снежинками. Внизу горели фонари и новогодние украшения – все-таки вторая половина декабря. А поверх этих украшений, медленно извиваясь, мутно отражая медными кольцами уличные огни, плыл в воздухе огромный рогатый змей, который, казалось, стал еще больше со вчерашнего дня. Видение было абсолютно отчетливым; Дамир видел каждую чешуйку, хищный оскал огромной пасти, вертикальные зрачки немигающих глаз… Змей этот медленно повернул голову к ошеломленному Дамиру, и ему показалось, что на морде отразилось что-то вроде усмешки. «Шшшелезо…. Шшшелезо…. Сссллабость…» послышалось в зимнем воздухе. Змей медленно проплыл на уровне третьего этажа и скрылся за поворотом, напоследок махнув огромным хвостом, от чего фонари на улице замигали. Маленькие человечки внизу, до этого не обращавшие никакого внимания на происходящее, удивленно переглянулись – но через секунду так же заспешили по своим делам, и Дамир окончательно понял, что возвращения в привычный мир уже не будет.

Даже если его увезут в психбольницу и вылечат – это не успокоит его, потому что он никогда не узнает, что это было. Безумен ли он или, наоборот, видит что-то, недоступное другим – он должен понять все это до конца, разгадать всю механику возникшего бреда, чтобы можно было опять жить без вот этого ужаса в груди, без ощущения бесконечного падения в неизвестность. И, захлопнув окно и стиснув зубы, чтобы унять некстати возникшую дрожь (как он не любил в себе эту слабость и робость, эту прозрачную для всех печать робкого интеллигентного мальчика из хорошей семьи на лбу!) он понял, что он будет делать: близилась ночь, и ему предстоял обстоятельный разговор с покойным Мукагали.

V

Дамир спустился в бар с уже каким-то странным спокойствием. Обычная его стеснительность теперь казалась мелкой, как стены детского песочного замка перед прибоем; ничего уже не имело значения, мир был безумен, и он сам был безумен в этом мире.

Мукагали сидел на том же месте, сгорбившись, и перед ним стояла все та же бутылка «Белого аиста». Дамир отметил про себя, что жидкости в ней не убавилось ни на каплю, но теперь его это не удивляло.

– Вы увиделись с Айсултаном? – спросил юноша вместо приветствия.

– Да. Увиделись и он ушел дальше. Стихов в его сердце все равно уже нет, так что скучать не буду. – Мукагали смотрел на Дамира изучающе. – А ты не хочешь спросить… Как все это получается?

– Хочу, но на этот вопрос Вы и так мне ответите, иначе не позвали бы. – Дамир действительно понял, что есть ответы, которые уже сложились для него, что река неведомого мира подхватила его и несет, как щепку, по известному ей одной пути.

– Да. Раз уж мы встретились. Тут все просто: ты баксы. Иными словами, видящий, шаман, просто дурной и ничего не знающий. Наши баксы видят своих мертвых и духов степи. Ты не чувствуешь степь, потому что ты ее не понимаешь, и из-за этого ты слаб, как котенок. Зато она не заслоняет тебе кое-что другое. Тебе не надо камлать, чтобы видеть, точнее, за тебя камлает Небо.

– А почему это происходит именно со мной?

– С кем-то же должно. – Мукагали усмехнулся. – Или ты думаешь, что ты избранный? Нет, не тянешь ты на героя, который победит Змея. В тебе от железа – одно название… Но, видимо, хоть так. Кто-то должен противостоять Ему во время очередного конца света… Наверняка есть кто-то еще, кроме тебя. Надеюсь…

– Конец света?

– У вас есть этот проклятый интернет. Посмотри сам. «Легенда о Нур-Толе». Я не хочу тебе рассказывать сказки. Знаешь, когда я впервые тебя увидел, я думал, ты пусть не знаешь точно, но… проникаешь в суть вещей больше. А оказалось, что на самом деле ты еще дитя во взрослом теле. Учиться и учиться. Я и правда не знаю, почему именно ты…

– Но что мне надо сделать?

– Ну, это не мертвый поэт тебе должен объяснять. – Мукагали плеснул себе коньяка в опустевший бокал. – А знаешь что? Может быть, алкоголь тебе развяжет мозги. Ты ж видишь все, только не хочешь это понять. Давай я тебе плесну своего…

Он бесцеремонно взял второй бокал у бармена со стойки (тот все так же продолжал завороженно смотреть в экран телефона, и Дамиру показалось, что и клип, который он смотрел, был тот же самый, что и вчерашним вечером) и налил из бутылки и Дамиру. Дамир удивленно посмотрел на свой бокал: тот был абсолютно пуст.