Тайна Сомерхеймского аббатства

Полина Сутягина

Тайна Сомерхеймского аббатства

Глава 1. Дорога в Сомерхейм

В эти осенние дни представлялось совершенно невозможным лишний раз выйти на улицу. Словно разбойник с большой дороги, ветер норовил сорвать решительно всё с любого неосторожного прохожего: от котелка до часов на цепочке, плотно погруженных в нагрудный карман жилета. Бесчинства эти сопровождались ледяным косым дождем, сменявшимся то всепроникающей изморосью, то откровенно уже неприличным ливнем.

Пребывая долгими часами в своем кабинете за весьма обремененным бумагами делом, Джон Картвей в глубине души радовался тугой бюрократической машине, спасавшей его в эти дни от нахождения за стенами сыскной конторы. Своего удовлетворения ситуацией, он, разумеется, никоим образом окружающим не показывал. При каждом взгляде за окно Джон демонстративно делал печальное выражение лица и иногда даже слегка поправлял пиджак у верхней пуговицы.

Прикрыв объемную папку и перевязав на ней тесьму, Джон слегка нахмурил брови и повел остриженными на последний манер усами. За окнами косые струи дождя облизывали стекла. Глянув на нескончаемые потоки небесной влаги, Джон решил, что в самый раз бы выпить чашечку кофе, когда без предварительного стука распахнулась дверь кабинета и проем заняла объемистая фигура мистера Твибинса – начальника конторы «Мудрый эсквайр».

– Вот, – на только что увязанную папку легла другая, весьма тоненькая, что сразу подсказало Джону, что именно на него будет возложено ее распухание. – Ознакомьтесь. Это по Вашей части, мне думается.

– По моему делу еще два судебных процесса, – Джон нехотя приподнял картонный лист кончиком пальца.

– Виттекер Вас заменит, если потребуется, – мистер Твибинс сделал пару тяжелых шагов в сторону окна и тоже неодобрительно поморщился, глядя на потоки небесной жидкости. – На эти, с позволения сказать, процессы можно даже клерка отправить, а здесь дело поинтереснее. И, хм… фигурант Вам знакомый присутствует…

Джон скользнул взглядом по первому листу: «интересное» и «знакомый» – это пока было неясно, а вот «командировка» в этом листе читалось прямо-таки заглавными буквами, а еще «дождь, ветер и снова дождь» и снова в незнакомом городе.

Он поднял взгляд на начальника. Мистер Твибинс смотрел в окно и чему-то слегка улыбался.

+++

Сомерхейм гордился своими прямыми и ровными улицами. Ведь мало какой город мог таким похвастаться в этом гористом неприветливом краю, где основными достопримечательностями были разве что вересковые пустоши и до неприличия шерстистые овцы, пасущиеся под здешними ветрами. Гордился Сомерхейм и великолепными каменными домами, широкими печными трубами и новыми фонарями на больших улицах. В остальном же это был, увы, весьма провинциальный город.

От пронизывающего и всепроникающего холода и влажности не спасали даже старинные гобелены на каменных стенах и расточительно растопленные камины во всех жилых частях старинного аббатства на холме по соседству с Сомерхеймом. Семья адмирала Хавиза жила здесь веками. Разумеется, не все ее представители имели высокие морские звания, но старшие сыновья по традиции, оставшейся еще от древних завоевателей этих земель, испытывали тягу к морским сражениям, соленым ветрам, скрипу рангоута и вздымающимся полотнищам парусов, которые теперь активно вытеснялись тяжеловесными порождениями стремительного прогресса. Лорд Хавиз не отличался склонностью к романтизации былых эпох, да и в целом чего-либо иного, потому он легко воспринимал подобные нововведения, хотя уже несколько лет как пребывал в отставке, ныне полностью предоставленный делам своего имения – в отличие от флота, не слишком прогрессивного.

Толстые каменные стены аббатства, призванные защищать обитателей от вражеских нападений, не слишком хорошо оберегали их от промозглости и холода осени. Старинная и монументальная мебель требовала внимания, некоторые окна – починки пропускающих сквозняки рам, а слуги время от времени – к великому сожалению адмирала – требовали жалования. Последнее обстоятельство казалось ему особо прискорбным. Мало того, что этим людям посчастливилось служить одной из стариннейших семей графства и жить в стенах Сомерхеймского аббатства, они еще желали за это денег, причем на регулярной основе! Это было возмутительно, но жалование приходилось платить. Ко всему прочему на днях приходил мастер и сообщил, что нужно заменить несколько участков водопроводной трубы в нижних помещениях, не говоря уже о том, что давно встал вопрос о проведении водопровода в верхние, хозяйские, комнаты, чтобы избавить слуг от утренней повинности носить туда воду для умывания. Эта необходимость была продиктована не столько заботой о старом Джонсоне, а тем, что в силу возрастных изменений слуга успевал расплескать половину воды, пока нес или же делал это так медленно, что из приятно горячей она становилась еле теплой, тем более, когда аббатство было пропитано осенним холодом.

Мастером Хайнс был хорошим, но, по мнению адмирала, брал непомерно много за такие простые работы, как починка труб, настройка оросительной системы в оранжерее или прочистка канализации. К тому жил Хайнс в Сомерхейме и потому не всегда мог прибыть по первому требованию, а держать его в штате слуг было бы уж слишком накладно.

Лорд Хавиз пододвинул кресло поближе к камину – по полу сквозило. Вытянув ноги в сапогах прямо к огню, он накрылся пледом. Этим утром хозяин старого аббатства планировал выехать на охоту, но погода совсем разладилась, и морозить старые кости расхотелось. Поэтому он сказал Джонсону повесить ружья и затопить пожарче камин в кабинете, а конюху – к радости того – расседлать лошадей. Привычку проводить много времени в кабинете лорд Хавиз завел еще до того как овдовел. Особенно это спасало его в те годы, когда их единственная дочь вошла в брачный возраст. Несколько лет в аббатстве творилась жуткая канитель, но после пары-тройки столичных сезонов мисс Хавиз наконец удалось сбыть с рук. Теперь же отсиживаться в кабинете уж не было такой надобности: дочь приносила наследников своему супругу где-то на другом краю страны, а жена, упокой Господи ее душу, хорошая все-таки была женщина, вот уже два года как не составляла ему компании за трапезой и не беспокоила хозяйственными вопросами по содержанию аббатства. Только теперь лорд Хавиз начинал понимать, как редко, в действительности, она это делала, и как много оказалось этих вопросов, когда ему пришлось решать их одному. Были еще, конечно, две какие-то дальние племянницы, которых кузина привозила время от времени в аббатство, видимо, в надежде, что когда придет срок, он упомянет их в завещании. Младшая была весьма бестолковая девица, под стать его дочери, но старшая неплохо читала вслух и в целом была почтительна и внимательна, так что расчет кузины мог бы когда-нибудь и оправдаться. Но сейчас они, как полагалась всем незамужним девушкам этого возраста и положения, проводили время в столице в погоне за «уютом домашнего очага» в виде мужей. И адмирал, если не считать скромного штата слуг, нынче был совершенно один в своем аббатстве.

Осенний унылый дождливый день явно не сулил ничего, кроме подписания очередных счетов, борьбы со сквозняками, и быть может, пары малопримечательных заметок в газете… А кстати, отчего до сих пор не были доставлены утренние новости? Лорд Хавиз поднялся и, пройдя к двери, нетерпеливо дернул тесьму колокольчика. Долгое время за дверью стояла гробовая тишина, и только отплясывали чечетку дождевые капли за окном и вторил им потрескиванием камин. «Скоро придется самому вниз бегать, чтобы хоть чего-то добиться? Уволю всех к черту!»

На лестнице раздались неравномерные шаркающие шаги, и дверь растворилась.

– Да, сэр? – Джонсон явно сдавал. Он служил еще предыдущему лорду Хавизу – отцу адмирала, и вырос до своей теперешней должности из мальчишки-посыльного, которым начинал еще до того как наследник аббатства появился на свет. Старый дворецкий пытался держаться прямо, но было видно, как его перекашивает на больную ногу, а спина гнется к земле, словно дерево в шторм. И хотя адмирал тоже уже был не молод, он, напротив, сохранил морскую выправку, отличался высоким ростом и суровыми чертами лица. Сведенных кустистых седеющих бровей его и взгляда темных глаз боялись все на флагманском корабле. Но только не слуги. Многие из них, знавшие адмирала с еще детства, когда он был несколько замкнутым, но смышленым мальчишкой, понимали, что за этим взглядом часто кроется усталость и даже отрешенность, а не настоящий гнев.

– Где утренние новости, Джонсон?

– Финнеган еще не вернулся из города, сэр, – невозмутимо, несмотря на раздраженные нотки в голосе хозяина, отвечал дворецкий.

– Мне утренних новостей вместе с вечерней периодикой ждать? Так отправь кого-нибудь другого в город. Что там Томас делает? У него наверняка никаких занятий, раз охота отменилась.

– Он повел Макбет к кузнецу, подкова отошла, сэр.

«Еще один счет» – возвел глаза к высокому потолку лорд Хавиз.

– Так кого-то еще отправь. Всё.

– Да, сэр. – Джонсон прошаркал за дверь.

– Да побыстрее пусть!

Дворецкий развернулся, неторопливо прошаркал обратно:

– Да, сэр. – И снова начал уже проделанный путь.

Адмирал повалился в кресло: «Уволю всех к черту».

+++

В это время внизу Матильда устало громыхала кастрюлями. С тех пор как, оставшись один, хозяин аббатства упразднил большую часть штата слуг, у нее почти не было помощи, потому все кухонные дела, от приготовления пищи до уборки лежали на ее хоть и крепких, но все-таки женских плечах. Остатки утренней овсянки прилипли к стенкам, и теперь раскрасневшейся и огрубленной работой рукой женщина усиленно терла медные бока кастрюли изнутри. Работы было еще немало, а дела шли медленнее от того, что снова для мытья посуды приходилось греть воду на огне, поскольку в котельной что-то распаялось, и они ждали мастера из города, чтобы тот исправил, если конечно хозяин подпишет ему чек. Матильда раздраженно драила кастрюлю, так что та уже сверкала как новенькая монета. Ко всему прочему ее племянник Финнеган с самого утра куда-то запропастился. Сестра, живущая в Сомерхайме, пристроила по протекции Матильды своего младшего из четверых сыновей мальчиком-посыльным на службу в аббатство, хотя, видит Бог, разнося газеты на городских улицах, он заработал бы больше, да и жалование, глядишь, получал бы без задержек. Но плюсом устройства слугой здесь было жилье и питание, и мать Финнегана могла избавить себя хотя бы от этих расходов, ведь у него были еще две младшие сестры. Отец Финнегана, как и его три старших сына работая на заводе, считал слуг вымирающей профессией, но от такого варианта экономии не отказался, и мальчик поступил в распоряжение Матильды и пожилого Джонсона.

И вот теперь, полагала кухарка, этот бездельник наверняка заигрался где-нибудь с уличными мальчишками, хорошо бы еще газеты хозяина по дороге не потерял и денег на закваску, за которой она послала его к другой своей сестре в пекарню.

Шаркающую походку Джонсона Матильда различила даже сквозь грохот ополаскивания кастрюли. «Не явился, да?»

– Хозяин все еще ждет утреннюю почту, – безэмоционально заметил Джонсон и прошел к кухонному столу. – Миссис Кухенбакер, не будете ли Вы так любезны сделать мне теплого молока с медом, как прошлым вечером?

– Все еще нездоровится? – покачала головой Матильда, обтирая руки полотенцем. – Ай-ай-ай… Сейчас.

Она сняла с крючка над печью маленькую кастрюльку с длинной ручкой:

– Куда же подевался только этот негодник… – кухарка, причитая, пошла за молоком. – Вот уволят его… – она взобралась на невысокий трехногий табурет и шарила рукой на верхней полке в поисках банки с прошлогодним медом. Женщиной Матильда была весьма крепкого, даже объемного телосложения, работая на кухне, всегда прятала темно-русые седеющие волосы под чепец и старалась чаще вытирать руки, поскольку мокрая кожа быстро покрывалась цыпками и досаждала. Матильда помнила, как покойная хозяйка, время от времени спускавшаяся в кухню, чтобы лично дать распоряжения относительно блюд, иногда одаривала ее каким-то кремом. Это была совершенно волшебная вещь, от которой к вечеру уже просто горящие руки Матильды словно оживали. Но после смерти леди Хавиз о таком пришлось позабыть. Сам лорд Хавиз даже в дни выдачи жалования не заходил в служебное крыло, а собирал всех в холле.

– Не уволят, – Джонсон незаметно растирал скрюченной ладонью больную ногу, – свой посыльный все равно лучше, чем городской, – и все-таки решил вытянуть ногу, слегка поморщившись. Но быстро сделал безучастное ко всему выражение лица, столь натренированное за долгие годы работы дворецким, что теперь не снимал его даже в служебных помещениях.

Матильда, однако, продолжала причитать, пока напиток не был готов, потом она перелила его в большую глиняную кружку, больше походившую на пивную, и поставила перед Джонсоном.

– Премного благодарен Вам, миссис Кухенбакер.

– Это все погода! – заметила она, продолжив прибираться на кухне, – совершенно невыносимая погода в этих местах круглый год, но особенно в конце осени!

– Вы это каждый год говорите, – Джонсон отпил несколько раз из кружки и стал немного растекаться по стулу, а на щеках прорезался тонкими линиями намек на румянец, – и при том прожили в этих, как Вы изволили выразиться, краях всю жизнь.

– О да! Но вот моя мама, как Вы знаете, и мой бедный отец, они-то родились совсем не здесь!

– Несомненно, – Джонсон углубился в напиток. Историю родителей, прибывших из столь благословенных по климату краев, что вообще непонятно, зачем они из них отбыли, кухарка рассказывала всякий раз, когда она была чем-то недовольна в здешнем мироустройстве. А это бывало частенько.

Газету принесли только к ланчу. Финнеган явился запыхавшийся, с раскрасневшимися как наливные яблоки щеками, мокрой от дождя головой и до щиколоток заляпанными грязью ботинками. Из чего Матильда заключила, что дорогу до аббатства снова развезло. Мальчишка не очень походил на свою тетку, был весьма худ, с трудом мог находиться больше минуты в одной позе, волосы и глаза его были темнее, чем у сестер Кухенбакер – в отца. Но высокий, слегка выпирающий лоб и прямой нос – выдавали фамильные кухенбакерские черты.

Вручив Матильде горшок с закваской, мальчик достал из-под куртки слегка помятую, но зато спасенную от несносных проявлений осени газету. Этот недостаток доставки, впрочем, легко было исправить – Джонсон по старинке слегка проходился утюгом по газетным листам, прежде чем доставить их хозяину. Временами, правда, результатом были подозрительные желтые пятна, но это не слишком расстраивало адмирала, поскольку, как правило, они оказывались на статьях с самым незанимательным содержанием, вроде внешней политики. С тех пор как лорд Хавиз покинул флот, они казались ему особенно абсурдными.

Когда Джонсон неторопливо поставил на стол поднос с теплой хрустящей газетой, лорд Хавиз поспешно отложил сэндвич с маслом и развернул ее. «Чего и следовало ожидать, – он проглядывал заголовки: в парламенте опять пропихивали какой-то либеральный проект, где-то происходили выступления рабочих, в том числе женщин. – Правильно говорил отец: дали им право получать образование, вот теперь пожинайте плоды! А вот… корабль затонул, ну разумеется! Эти выскочки из Нового Света никогда не научатся строить корабли… Остались только местные новости, ну тут уж подавно ничего интересного – у какого фермера овца окотилась… Постойте-ка!»

Адмирал опустил газету прямо на сэндвич с маслом и сам навис над нею. «Краткое описание основных лотов воскресного аукциона» – он выставил длинный сухой палец и коротким ногтем проскреб по газете. «Не может быть… – его узкие бледные губы беззвучно шевелились, когда он, не веря глазам, вновь и вновь перечитывал одну из строчек. – Не может быть… После стольких лет!»

+++

Джон оказался прав. Разумеется, его ждала командировка. Аккуратной стопкой сложив рубашки на дно чемодана, он поместил между ними папку с делом, как всегда поступал при выездных операциях. И если бы еще где-то неподалеку. Почти два дня пути! Провинциальная кухня… Джон печально оглядел свою комнату, показавшуюся ему в этот момент еще более уютной. Придорожные гостевые дома… На мгновение унылое выражение лица его сменилось промелькнувшим теплым лучом улыбки. «Хорошо, согласен, допустим, не все провинциальные гостевые дома так уж плохи, в конце концов». И памятуя о событиях двухгодичной давности, он предусмотрительно поместил в чемодан толстый шерстяной свитер.

Все распоряжения были оставлены, дела переданы, а хозяйка квартиры обещала приглядывать за порядком, привыкшая к периодическим отъездам жильца. Джон плотнее запахнул клетчатый шарф и накинул пальто. «По прибытию отзвонитесь» – наказал ему начальник. Хорошо хоть не добавил обычного: «Не затягивайте там». Ведь понимал, что это дело может краем зацепить репутацию конторы, хотя, разумеется, свою часть работы они тогда выполнили безупречно. Но мистер Твибинс и мистер Картвей хорошо знали нутро газетчиков, готовых выжать из каждой истории хотя бы хороший заголовок. А как известно, это – основное, что читают люди.

Автомобиль завелся с подозрительным булькающим звуком, и Джон с сожалением вспомнил, что так и не заехал к механику. В эти дни любое свободное от службы время Джон предпочитал проводить в домашнем тепле за хорошей книгой, содержание которой никак не касалось судов и делопроизводства. А поскольку выезжать далеко не приходилось, все откладывал визит к механику, но теперь уж было поздно сожалеть. Только одного он опасался: что в случае необходимости будет вынужден воспользоваться услугами какого-нибудь сельского мастера, который кроме тракторов за всю жизнь ничего и не видел. И это в лучшем случае, поскольку трактора только начинали входить в массовое использование, а многие фермеры все еще предпочитали лошадей.

Выезжать пришлось ранним утром, и поскольку в эти дни светало поздно, то часть дороги прошла лишь под свет фар. Поначалу автомобиль легко скользил по хорошей дороге, покидая город, но уже к тому часу, когда солнце поднялось и окрасило розоватыми лучами медно-бурые холмы, она начала портиться. Джон лишь обреченно вздохнул: знай он, что мистер Твибинс будет таким любителем отправлять его в командировки, купил бы себе трактор!

Давно убранные поля теперь служили пристанищем вороньих стай, нехотя перемещавшихся чуть дальше от дороги, когда Джон проезжал мимо. Постепенно сельскохозяйственные угодья начинали уступать место зеленым, не знавшим вспашки холмам, а то и лесам, теперь сплетавшим изогнутые голые ветви над усыпанной побуревшими листьями землей.

Весь день стояла сухая погода, и только ветер завывал за оконцами. Небо временами пропускало солнечные лучи, раздергивая то тут, то там облачную завесу, бугрясь по краям синевы серыми боками туч. Не сразу заметив, что снаружи уже совсем стемнело, Джон начал подумывать о ночлеге. Тем временем небо снова заволокло, и на автомобиль тяжелой пеленой обрушился холодный ноябрьский дождь.

Останавливаясь подле небольшой деревушки, как-то неявственно отмеченной на карте, Джон порылся на заднем сиденье в поисках зонта. Выставляя вперед себя, словно шпагу, черный зонт-трость, Джон нехотя покинул машину, опустив хорошие кожаные ботинки в придорожную лужу.

Глянув вниз, он тяжело вздохнул и почавкал к ближайшему зданию, вывеской обещавшему если не ночлег, то хотя бы горячий ужин.

В довольно тесном, скудно освещенном помещении было тепло и хмельно. Несколько местных мужчин громко обсуждали прошедший день у одного из столиков. За барной стойкой уныло восседала женщина в белой блузе. Она отрывисто поглядывала на мужчин в дальней части трактира, видимо ожидая, когда те освободят пространство, и ей можно будет отправиться спать. Но при виде нового посетителя немного оживилась: она сразу же приосанилась и поправила светлые вьющиеся волосы, забранные в свободный пучок и чуть прикрывавшие уши. Нацепив радушную улыбку и демонстративно протерев пространство стойки перед собой, она поинтересовалась, чем порадовать приезжего – разливным пивом?

Бросив оценивающий взгляд на окружающее пространство, Джон неторопливо приблизился к стойке.

– Чем у Вас можно отужинать?

– О, да Вы не из нашего графства! – еще более обрадовалась дама за стойкой, сразу уловив нездешний акцент, точнее его отсутствие – как полагал Джон. – Кухарка, к сожалению, уже ушла, но я могу разогреть Вам что-нибудь. Суп из потрохов? Картофель, рубленный с салом?

О том, чтобы спрашивать о ночлеге здесь, не было и речи. В воздухе отчетливо витал запах хмеля. Даже задерживаться не хотелось, но Джон был слишком голоден и понимал, что упустил час, и теперь уж вряд ли найдет хоть одно открытое заведение, разве что подобное. Пришлось выбрать наиболее безобидное из предложенного.

Пока Джон ожидал, примостившись на табурете у стойки, сетуя на собственную недальновидность, что не захватил перекус из дома на первую часть пути, от компании за столиком отделился один мужчина и нетвердой поступью решительно направился к стойке. Достигнув цели, он оперся на нее мозолистой ладонью и, добавив запаха хмеля в воздух, обратился к Джону:

– Вот же ночка… Льет и льет… – повторенное слово далось ему без большой легкости. Он окинул взглядом коричневый пиджак Джона, видневшийся под распахнутым пальто, и теплый шарф. – Горожанин, да? Что-то вы все ездите и ездите. Дела, да? А у нас тут тоже… дела! Столько дел, – и он рассмеялся.

В этот момент вернулась дама в белой блузке и поставила перед Джоном тарелку.

– Что к нему привязался? – резко одернула она явно часто бывавшего здесь мужчину. – Шли б уж домой, ночь на дворе! Приличные люди дома в это время уже!

– А этот тогда, – мужчина комично округлил глаза и направил указательный палец в сторону пиджака Джона, – тоже не-при-лич-ный?! Или тебе того и надо, Мария? А? Я тебя спрашиваю, Мария?

Женщина отмахнулась от него тряпкой, которой до этого протирала стойку, издала снисходительно: «А!», и снова ушла на кухню.

– Во-о-от, – торжественно подытожил мужчина, – так о чем я тебе рассказывал?.. А, о делах. Вот тут у нас такие дела… Сомерхейм, туда дальше… – он махнул в сторону так широко, что чуть не рухнул, но уцепившись за стойку все-таки удержался, – там у них реуалярно, нет, ре-улярно… – он на мгновение задумался, шевеля губами, – ну ты понял… в общем, аукцион проходит.

Снова появилась женщина в этот раз с чайником и чашкой. Завсегдатай глянул на это с презрением, потом на Джона, но встретив его внимательный взгляд, никак не прокомментировал выбор напитка, а продолжил:

– Так вот, мы с Тэдом, – он помахал друзьями, но те были слишком заняты обсуждением некой особы по имени Молли, – привезли им стулья, ну, новые стулья, понимаешь, для зала… Тьфу, не понимаешь ты ничего… – он начинал терять интерес к происходящему и тихонько подсползал вниз.

– Очень хорошо понимаю, – спокойно произнес Джон, сидя прямо и положив один локоть на стойку, полностью игнорируя стоящую рядом тарелку. Он повернулся к даме.

– Мадам, – в ответ на такое обращение белокурая Мария немного смутилась, – будьте любезны, налейте этому уважаемому еще пинту за мой счет.

«Уважаемому» – хмыкнула презрительно под нос женщина, но сняла кружку и повернулась к крану.

– Во-во, – мужчина сразу вскарабкался обратно, – это я понимаю! Вижу, ты мужик душевный… Я это… сейчас ребят…

– Вы присядьте на табурет, удобнее будет, – вкрадчиво произнес Джон, кивая на сиденье за мужчиной.

Загипнотизированный таким обращением и пододвинутой к нему кружкой, тот последовал совету угощавшего.

– Вы говорили о стульях на аукционе в Сомерхейме, – мягко напомнил Джон.

– Да! Именно о них! – негодующе воскликнул мужчина. – Они не заплатили ни фартинга! – и он отчаянно начал пить, словно это как-то могло изменить положение дел.

– За что не заплатили?

– За доставку, я же говорю! Ну стульев! До сих пор ждем…

– Неужели после успешного аукциона у организаторов не было средств, чтобы оплатить стулья?

– Успешного… ха! – он интенсивно закивал. – Такой скандал… вот уж с неделю в газетах полощут…

Джон налил себе чая. Живот тихонько поднывал. И все больше крутились мысли о чистых простынях и удобной постели…

– Так-так… – произнес он со внимательным видом.

– Вот тебе и так-так, пуф! – мужчина произвел жест руками, как будто в них что-то взорвалось, – и нету… А нам теперь что? Пока полиция все это порешает? А кто за доставку-то платить будет? А? – на мгновение в голосе завсегдатая послышались грозные нотки, но пронзительный взгляд Джона снова вернул его к действительности. – Ну вот я и говорю… – печально подытожил мужчина, – у них скандал, а у нас, – он икнул, – нет оплаты… И ведь же не все пропало, только одна побрякушка какая-то…