Полная версия
Мизеус
Елена Трумина
Мизеус
Часть 1. Анна
Второе мая
В окно первого этажа летели возмущенные голоса соседей. Прислушиваясь к ним, Анна завязала на шелковой блузе бант. Приколола к лацкану брошь с натуральным жемчугом, подарок мужа на годовщину. Царствие небесное. Встала на каблуки, только на них она чувствовала себя нормального роста. И не спеша вышла из дома удовлетворить любопытство.
Щух! Французский батон рассек воздух прямо у нее перед носом.
– Уже видела-а-а-а?! Открылись!
Мария из пятой квартиры после ходьбы задыхалась, как сошедший с дистанции марафонец.
– А-а-а-а!
– Вот иду. Ну что там? – живо спросила Анна.
Судя по выпученным глазам дело было плохо. Анне захотелось отмотать секунды назад, застыть, удержать настоящее – хоть чахлый сачок накинуть на этого глубоководного сома.
Рядом с Марией топтался старик Йоргос с собакой.
– Идите полюбуйтесь, – заворчал он. – Идите, идите. Потом обернитесь, я хочу видеть ваше лицо.
– Тут между прочим люди живут! А-а-а-а!
– Какие велики продавали! И всего за сто евро!
– Надо написать мэру. А-а-а-а!
– В нашем доме… образцового содержания, – бормотал старик. – Уже вообще…обалдели.
Анна не стала говорить, что этой медной табличке «дом образцового содержания» сто лет в обед, никто даже не помнит, когда ее пришпилили. Обогнув клок газона и цыкнув на своего кота, чтоб не вздумал с подоконника прыгнуть, она шагнула к витрине.
Прислоненные к стене, за стеклом витрины вертикально стояли гробы. Они скорее напоминали сундуки или гигантские лаковые шкатулки. Первый гроб был расписан под хохлому, второй разрисован под леопардовую шкуру, третий оплетали черные древесные корни, четвертый изображал подводную лодку. Пятый Анна рассмотреть не успела, так как отвлеклась на вышедшего из подъезда Григория.
И то, что случилось в следующую минуту, поразило Анну гораздо больше, чем гробы в двух метрах от ее собственных окон. Григорий, ее любовник в недавнем прошлом, перед витриной коротко перекрестился и торопливо зашагал прочь, даже не взглянув в Анину сторону.
Как он мог ее не заметить? Ослеп он, что ли?
***
Анна с мужем приехали в чешский город Куновице лет двадцать назад из Питера. Павел многие годы работал инженером-конструктором на чешском авиазаводе. После скоропостижного ухода ее Павлика, беда случилась шесть лет назад, Анна вместе с подругой Юлией перебрались из Куновице сюда, в Бржецлав. Он был всего в двух с половиной часах езды от Праги, куда к тому времени уехали на учебу их дети. У Григория Мельникова Бржецлав тоже был не первый чешский город, сюда пару лет назад он перебрался из Либерец.
По пятницам вдова ужинала в его ресторанчике «Синий кит». Они обменивались новостями, болтали на родном языке о том, о сем. Болтала, впрочем, в основном Анна. Мельников был немногословен. Все, что ей удалось из него вытянуть – он жил в Чехии шесть лет, до этого жил во Владивостоке, там случилось что-то страшное, он потерял жену, но деталей трагедии Анна не знала. Она злилась на Мельникова за скрытность. Ей хотелось знать, где и как он потерял глаз. Анна смотрела в искусственный глаз Григория и ей рисовались пугающие картины его прошлого. Она не могла в полной мере сочувствовать ему, не зная подробностей.
Потом Анна его поцеловала, просто так, в минутном порыве – Мельников показывал ей в кухне ресторана здоровенного краба.
– Смотри, смотри, какие у него глазища!
Глазища! Господи! Бедный! Как не поцеловать? И краба Анна пожалела тоже, а вслед за ними всех несчастных и обездоленных. В порыве великого сострадания она повисла у одноглазого богатыря на шее, и в тот момент дверь в подсобку за их спинами распахнулась, видимо, богатырь толкнул ногой. И там, на коробках, всё (по взаимному согласию) и случилось.
Затем произошло то, чего Анна не предвидела. Григорий чинил в ее кухне какие-то мелочи, что-то подклеивал в ванной, жужжал шуруповертом в прихожей, ночевать приходил каждый день, как к себе домой, и вдруг неожиданно сделал предложение. Он молча натянул на палец Анны золотое колечко, нежно приложился к щечке любимой и погромче включил телевизор. Одновременно подкручивая ноги старому табурету, Мельников подбадривал футболистов незатейливыми междометиями. Когда заревел стадион, он сказал:
– Гады. Совсем играть разучились. Ох, даже сердечко закололо.
Анна зевнула. Потом еще раз. В тот вечер она легла рано и не помнила, как уснула. На следующее утро, все еще бестолковая, она ходила с колечком по комнате, мусоля его в ладони, и, решив последовать Гришиному примеру обходиться без слов, сунула кольцо в ящик с триммером, после чего неожиданно повеселела.
После ужина Анна обнаружила кольцо в чайной чашке. Пинг-понг продолжался недолго. Григорий надулся, забрал триммер, зубную щетку, и неделю Анна его не видела.
Через неделю он попытался объясниться, но легкомысленно рассмеявшись, Анна все обернула в шутку, и разговора не получилось. В глубине души он чувствовал, что Анна не полюбила его, но мужское самолюбие и усталость прожитых лет давили эту примитивную истину, ведь глупый закон любви имеет срок годности, так он считал, и Мельников самозабвенно искал рациональные причины ее отказа, те, на которые он мог повлиять. А какие могут быть причины у одинокой сорокапятилетней женщины для отказа такому молодцу, как он?
Анна по-прежнему заходила в его «Синий кит» по пятницам, чтобы с самым непринужденным и благодушным видом умять свою порцию устриц.
***
Провожая удивленным взглядом стремительно удалявшуюся спину Григория, она не заметила, как рядом возник симпатичный малый в модно скроенных брюках, светлой рубашке в тонкую полоску и серой жилетке в крупную перламутровую розу. Скрипнул ключ, щелкнул замок, парень весело тряхнул чубом.
– Привет!
– Доброе утро! Так значит вы теперь вместо велосипедов?
Он поклонился. Театральные звезды так кланяются в зените славы, когда еще не угасла их благодарность зрителю.
Шут гороховый.
– Оригинально.
– Эти я расписывал сам. Хотите зайти? Только прошу прощения за беспорядок, не все еще готово.
Анна слегка кивнула – она любила этот тип мужского голоса: низкий, но не грубый, мягкий, но не слабый.
Йоргос с Марией наблюдали за происходящим с такими испуганными лицами, словно Аид на их глазах похищал Персефону.
Анна вошла в магазин. Никакого беспорядка она не заметила. Взору ее предстала регата – торжественные ряды разнообразных посудин, ожидающих сигнала к началу заплыва. Анна восхищенно и испуганно усмехнулась. Жаль, у нее не было гудка! Она бы дунула!
Вдоль выбеленной стены в нишах высоких стеллажей выстроились погребальные урны всевозможных форм. Тут были керамические, мраморные, некоторые напоминали средневековые вазы.
Иностранец, судя по акценту прибалтиец, дал гостье осмотреться, и как только она отошла от стеллажа, сообщил:
– Любой образец можно выполнить в любом материале.
– Вы знаете, жильцы в шоке от этих ваших образцов.
Лет ему, должно быть, не более тридцати. Молодой, привлекательный… гробовщик.
– Ничего, привыкнут. Разрешите представиться. Бруно, владелец салона. Художник по гробу.
Ах, художник!
Анна назвала себя, с улыбкой разглядывая его одновременно мужественное и по-клоунски трагикомичное лицо.
– А раньше здесь были велосипеды.
– Что делать. Все меняется. Меняются средства передвижения.
– Да. Жизнь преподносит сюрпризы. Вот только что был велосипед, и вдруг гробище.
– Уверен, – Бруно с гордостью обвел зал рукой, – таких вы не видали никогда.
С насмешливым кивком Анна сделала вперед несколько шагов и остановилась перед нежно-перламутровой поверхностью одного из «гробищ». Театральным жестом Бруно откинул в сторону крышку. На светлой ткани белели несколько крупных искусственных жемчужин.
Анна не переставала улыбаться. Ее забавляла его актерская грация – почтительная, будто он ныряльщик, добывший жемчуг вельможной даме.
– Это заказ одной певицы. В каталоге под номером семнадцать похожий. Возьмите, – Бруно протянул каталог. – Несколько слоев итальянского лака создают полную имитацию морской раковины.
– Она извращенка, эта певица?
Парень усмехнулся. Мельком поглядывая на его открытое, с гладкой кожей лицо, Анна подумала, что его серым, удлиненным глазам позавидовала бы любая женщина.
– Вы еще не видели этого, – таинственным полушепотом произнес Бруно и бесподобным жестом указал куда-то вниз, под ноги. Там, на низкой ступени, похожий на огромную шкатулку для великанши, стоял черный блестящий гроб богато инкрустированный перламутром.
От изумления позабыв, что перед нею гроб, Анна воскликнула «божечки!», «какое чудо!», «потрясающе!» и потянулась к «чуду» всем своим существом.
– Вам повезло, что вы его застали. Это настоящее произведение искусства. Его изготовили в Китае по моему эскизу. Сегодня вечером он будет доставлен одному банкиру.
– Как я ему завидую!
– Эта модель на редкого любителя восточной экзотики. А вот флористический орнамент.
Повинуясь движению Бруно, Анна обернулась. Позади них стоял еще один гроб – белый, с нежными цветками лотосов, стрекозами и русалкой, лицо которой показалось Анне слишком доверчивым и глуповатым.
Бруно приподнял крышку.
– Обратите внимание. Внутри перуанский хлопок. Жители одной деревни из поколения в поколение ткут вручную. Я очень люблю редкие ткани. У меня есть кусок касайского бархата. Я все никак не найду ему достойное применение, хочется чего-то особенного. Касайский бархат делают в Конго из рафии. Листья рафии высушивают на солнце, и плетут вместе с листьями молодых пальм. Их блеск придает ткани бархатистость. Ткань изготавливают мужчины, а вышивку женщины. Причем беременные…
Анна выслушала рассказ об удивительном бархате с раскрытым от изумления ртом.
– Даже не знала, что такое бывает, – она не удержалась, провела рукой по прохладной поверхности дерева, затем по перуанскому хлопку.
– Еще одна особенность моих гробов – они очень легкие. Попробуйте, приподнимите!
Анна с комичной готовностью одной рукой взялась за угол и, действительно, без особого труда оторвала ящик от пола. Она попала на сцену и участвовала в занимательном представлении.
– Легчайший! Один из моих секретов!
Анна любила качественные и красивые вещи. Она пила вино из черного бокала Ридель ручной работы, кофе и чай из невесомых фарфоровых чашек на изящной ножке, носила в ушах скромные, но все-таки бриллианты, и кот, которого, правда, нельзя назвать вещью, был чистокровной британской породы с родословной и паспортом. Поэтому мимолетная мысль о том, что она будет лежать в далеком будущем вот в таком качественном и легком гробу, согрела ей сердце.
Гробовщик курсировал между гробами, обращая ее внимание то на один, то на другой, а она, околдованная, отуманенная, крутила головой, вскидывала руки, ахала. Как жаль, что ей так не скоро умирать!
– Знаете, я считаю людей, которые заблаговременно заботятся о том, чтобы родственники не похоронили их в пластмассовом лотке для зелени, очень разумными, – добавил гробовщик.
– Я с вами согласна. Гроб – это колыбель души. Об этом стоит позаботиться заранее.
Разумеется, она шутила. Неужели он всерьез думает, что она купит гроб, пусть даже такой?
Анна не заметила, как, восхищенно покачивая головой, села на кстати предложенный табурет. В лепестках лотосов угадывалось обещание вечной жизни, спокойствия, которым Анна так дорожила, небесной, почти райской тишины. Анне чудились ароматное благоуханье цветов, шорох золотистой листвы, скользящий танец тонконогих водомерок, рисующих на водной глади символы бесконечности.
Затем Анна слегка повернулась влево и взгляд ее упал на черный, матовый экземпляр. Простой и лаконичный, с изящными серебряными ручками, он стоял на чем-то вроде ступени, простой и элегантный, как платье от Коко Шанель. Ни росписи, ни резьбы, ни инкрустации, но Анне померещилось сияние, зыбкое сияние потустороннего, исходящее от него.
– Американский тополь, – голос Бруно доносился откуда-то издалека.
– А внутри перуанский хлопок? – рассеянно спросила Анна, то ли в шутку, то ли всерьез.
– Нет. Внутри китайский шелк.
Анна взглянула на гробовщика, ожидая маленького театрального представления под названием «откидывание крышки гроба».
О да. Но он уже не играл, он священнодействовал.
– Потрогайте.
И накрыв ее руку своей, парень потянулся вниз, чтобы позволить гостье коснуться ткани.
От прикосновения горячей мужской руки Анна затрепетала. А Бруно еще и оказался в неприличной близости от ее лица, присев рядом на корточки. Анна слегка качнулась.
– Как вы сказали, кедровый тополь?
– Американский.
Бедняжка! От близости молодого привлекательного мужчины у нее закружилась голова. Гробовщик посвящал гостью в тонкости ремесла, но вряд ли она улавливала смысл произносимых им слов. Она пыталась понять, в чем секрет, в чем секрет этой удивительной химии, где сокрыта тайна прикосновения.
Взгляд Бруно оставался открытым и вдохновенным, а она отвечала на его прямоту тихой удивленной полуулыбкой. Анне льстило, что парень хотел произвести на нее впечатление.
– Значит они дорогие, ваши удивительные гробы?
– Какие именно?
– Какие? Вот этот, например…
– Двенадцать тысяч долларов.
– Сколько?! Вы шутите?
Морок вдруг рассеялся, оцепенение исчезло. Анна расхохоталась.
Задетый Бруно пожал плечами.
– К чему притворство? Я вижу, что вы способны оценить реальную стоимость вещи. И понимаете, что это нормальная цена для такой работы.
– Это гробы. Гробы, понимаете?
Анна направилась к выходу, обмахиваясь каталогом, чудом оказавшимся в руке.
– Кто купит такой гроб да еще за такую цену? Машину можно купить за эти деньги.
Обогнав ее, Бруно учтиво отворил дверь. Он собирался что-то сказать, губы шевельнулись, но Анна опередила его:
– А какие здесь продавали велосипеды! И всего за сто евро.
Мало заботясь о деликатности, она всучила ему каталог и выскочила на улицу.
Мария и Йоргос удивленно уставились на нее, словно ад выплюнул ее преображенной. Но она была настолько поглощена своими чувствами, что прошла бы мимо, если бы Йоргос ее не окликнул.
– Что? – нахмурившись, обернулась она. – Что там? Так зайдите сами и посмотрите.
Как дети, ей-богу…
Перед дверью подъезда Анна, однако, оглянулась снова и громко, с торжествующей интонацией добавила:
– Ну по крайней мере не китайская харчевня!
– Уж лучше бы харчевня. – крикнул в ответ Йоргос.
И добавил:
– Мизеус! Его будут звать Мизеус!
Но Анна уже ушла.
Мальчишка сошел с ума, со смехом думала она дома, скидывая туфли. Кто купит такой гроб? Да еще за такие деньги? Полный безоговорочный ку-ку.
С минуты на минуту на урок должен был прийти сын веганши Каролины, и постепенно мысли Анны вернулись в повседневное русло: к нотам, к теме занятия, к педагогическим мелочам.
Хорошие новости
Садясь за фортепьяно, двенадцатилетний Мартин менялся до неузнаваемости: из угловатого, непоседливого подростка он превращался в серьезного джентльмена. У него появлялись осанка, такт, деловитость. В нем просыпались гены европейских аристократов. Слушая объяснения, он кивал головой с важностью герцога. Анне нравилось, что он такой правильный и послушный.
– А сейчас мы с тобой вот что сделаем с темой, – мягко произнесла она. – Мы не просто ее сыграем. Мы ее проинтонируем.
Речь Анны также была проинтонирована отработанными годами доверительной нежностью и строгостью.
– Представь торт. Булочник испек торт и теперь сверху украшает глазурью. Листики, розочки, завитки. Это все и есть интонация. Можно говорить монотонно. Бу-бу-бу-бу-бу-бу. А можно с интонацией. Точно так же и музыку можно сыграть без интонации, – тонкие музыкальные пальцы без малейшей эмоции прогулялись по клавишам. – Все. Просто ноты. Ноты без глазури. Скучно, безжизненно. Ни завитков, ни розочек. А могу сыграть вот так.
Пальцы вспорхнули, и комнату залило живым, веселым звуком.
– Или даже так…
У Мартина дернулись плечи, и он строго взглянул на свои ноги, опасаясь как бы те не выскочили на середину комнаты, не пустились в пляс.
– Есть разница? Смотри, никаких опознавательных знаков в тексте нет. Мы видим длинное легато, небольшие подчеркнутые акценты на отдельных нотах в правой руке, нет софорта и нет никаких сигнальных столбиков. Но что у нас есть? У нас есть свой художественный вкус. У нас есть чувства. И мы используем их, чтобы эту тему проинтонировать.
Мартин послушно интонировал тему, а на улице раздался шум перфоратора.
Только обживешься, думала Анна, расслабишься, возрадуешься, какая приятная, спокойная началась жизнь, как повезло с местом, домом, соседями. Нет! Снова перемены. Даже в такой глуши, как этот тишайший Бржецлав, жизнь не стоит на месте. Анна закрыла окно. Что он там сверлит, этот смешной сероглазый гробовщик? Образ Бруно ненадолго занял ее мысли, и она несколько секунд задумчиво смотрела на свою руку.
К Мартину Анна относилась бережно, жалела его. Ей всегда было жаль послушных детей. Она считала, что Каролина его чрезмерно нагружает и опекает. Эти современные мамаши совсем посходили с ума. Мальчишка с детства занимался немецким, куча каких-то у него кружков и секций, теперь еще и на музыку отдали. А он всего этого не любил, ни немецкий, ни музыку, но молча терпел, не хотел расстраивать мать.
– Котика погладить можно? – спросил Мартин, едва было объявлено о конце занятия.
– Конечно, можно.
Уроки Мартина заканчивались одинаково. Он шел в кухню, брал кота на руки, терся щекой о густую кошачью шкуру, прижимался лбом к загривку, потом кот из рук выскальзывал, парень распластывался с ним на полу, что-то бормоча в кошачье ухо. Кот терпеливо принимал ласку. Затем Анна мягко говорила, что уже пора, и после третьего напоминания, сердито зыркнув на нее, Мартин нехотя поднимался.
Сегодня Анна не успела отправить его домой, потому что зазвонил телефон.
– Что на этот раз? – услышала она шутливый голос Макса, своего двадцатипятилетнего сына. – У кота понос?
Хороший у нее сын, всегда терпелив к своей непутевой матери.
– С котом все в порядке.
– Так ты придешь?
Анна задержалась у окна. Гробовщик и какой-то парень загружали гроб в кузов пикапа.
– Да-да…
Анна рассеянно коснулась пальцами лба. Перемены, перемены, вот и гробы теперь по соседству. Внезапная слабость заставила Анну опуститься на стул.
– Точно?
Надо купить тонометр…
– Угу.
– Наконец-то! – обрадовался Макс. – Тогда в семь ждем. У нас хорошие новости.
– Хорошо…
– Но Машку ты не увидишь. Позавчера ее увезли на море.
Он повесил трубку, а Анна застонала. Черт! Черт! Черт! Но поздно, она уже дала согласие. Что за день?! Что за сумасбродный, кривой, непредсказуемый день…
Когда два месяца назад Макс объявил, что полюбил, она рассмеялась своим коронным смехом. Анна нежно называла ее «дружочек», женских имен она не запоминала.
– Умора! – говорила она Юле. – Она модель. У них серьезно.
– У Макса? Серьезно? Но дай бог, дай бог.
– Э-э! Весь в отца моего.
Однако легкомысленное отношение Анны переменилось после того, как она узнала, что «дружочек» – двадцативосьмилетняя эмигрантка из Молдавии с пятилетней дочерью. Оказалось, что единственный сын, подающий надежды драматург и театральный режиссер, вечно окруженный молоденькими актрисками, как теленок мухами, после двухмесячного знакомства перевез к себе разведенную авантюристку с ребенком. Вот тут Анна напряглась, неожиданно, даже для самой себя, превратившись в мать, желающую сыну добра, которая не для того его растила, чтобы.
Макс был поражен:
– Вот уж не ожидал от тебя!
– Ты хорошо подумал? – Анна вдруг перешла на чешский. Она часто так делала, когда была недовольна сыном.
Макс на чешский переходил с большой охотой:
– Ты так говоришь, потому что ее совсем не знаешь!
Глупый наивный дурачок!
– Зачем мне ее знать?
– Я тебе обещаю, ты перестанешь волноваться. Мы соберемся вместе, посидим, как нормальные люди, и ты убедишься, какое она чудо! Я сейчас пришлю фото нашей Машеньки.
– Нашей Машеньки?!
– Лови. Ты будешь от нее в восторге. От нее все в восторге!
– Хорошо, хорошо. Потом взгляну, телефон где-то на зарядке, – соврала Анна, хотя бумкнуло в кармане, и так и не нашла в себе силы взглянуть на девочку.
Прийти к ним означало бы благословение. Своим не-визитом она закрывала на их отношения глаза. А сегодня? Сегодня… сегодня, глупо засмотревшись на клоуна Бруно, она не успела придумать благозвучный предлог! Что ж. Надежды на то, что сын поумнеет, мало. Надо взять себя в руки и идти. Надо узнавать, какое эта авантюристка чудо.
И что это за хорошие новости?! Когда вам говорят, что «у них хорошие новости», о чем вы думаете? Вряд ли вам придет в голову, что на подоконнике у них зацвела хризантема.
– Мне вчера в парке счастливый билет достался, – завязывая шнурки на ботинках, сообщил Мартин то ли учительнице, то ли коту.
– Повезло тебе.
– Да. Я его съел.
– И желание загадал?
– Да. Хочу лошадь.
– Я думала, ты котов любишь.
– У мамы аллергия на них.
Вжикнула молния на ветровке.
На школьном уроке сольфеджио Анна сломала ноготь, все одно к одному, мельком подумав, что сломанный ноготь – хороший повод отказаться от визита.
Отработав положенные часы в музыкальной школе (по средам и пятницам с десяти до двух, по понедельникам и четвергам с четырех до семи вечера), она направилась в «Синий кит». На это имелись три причины. Во-первых, по пятницам она всегда ела устрицы и не видела повода изменять привычке, во-вторых, Анна хотела выпить до знакомства с хорошими новостями. Где-то надо было взять силы для фальшивого оптимизма. Хорошо еще, увезли на море эту бедную девочку. В-третьих, Анна собиралась посоветоваться с Гришей.
Однако с самого утра в тот злополучный день все шло наперекосяк.
Увидев бывшего любовника, Анна вспомнила, что он не поздоровался утром, и ждала приближения Мельникова, насмешливо сощурившись.
Григорий был невысокий, широкоплечий седеющий мужчина лет пятидесяти-шестидесяти, прыткий и деловой. Едва ли он был так же хорош в молодости, так как возрастные морщины сделали его лицо более характерным и по-настоящему мужским, и хотя этот богатырь где-то в боях приобрел двухсантиметровый шрам на левой щеке и потерял левый глаз, мало кто обращал внимание на этот недостаток, ведь стеклянный протез был отличного качества, а второй глаз лучился умом и силой.
– Куда это ты утром рванул, будто тебе в штаны ракету сунули? – спросила Анна по-русски, едва Григорий приблизился к ее столику.
– Я не рванул, богиня моя, а был поражен ужасом в нашем доме.
– Ужасом? В нашем доме?!
– Я говорю о гробах. Ты, что, не видела?
– Ах, это.
– Каролина сказала, наш дом окутан аурой смерти. Мы собираемся к мэру жаловаться.
– Аура смерти…боже, какой глупый пафос …
Григорий усмехнулся.
– А ты, кажется, чем-то очень довольна.
– Я? Довольна? Да я в ужасе, как и вы все. Гробы. Какой ужасный, ужасный кошмар! Надо бежать, лететь, мчаться к мэру! Дядя мэр, избавь нас от кошмарного ужаса.
Только теперь Мельников распознал в ее голосе сарказм и отчаяние.
– Случилось что-нибудь?
– Аура смерти подбирается ко мне.
Григорий вздохнул.
– Я понял. Ну раз ты шутишь, и у тебя такое шутливое настроение, ты не очень огорчишься, узнав, что устриц сегодня нет.
– Нет устриц? – бестолково переспросила Анна и подняла на него свои огромные, полные изумления глаза.
– Знаю, звучит, как ужасный кошмар. Но что делать? Непредвиденные обстоятельства. Но вместо устриц лосось на гриле.
Анна задумчиво посмотрела в потолок и после идеально выдержанной паузы меланхолично произнесла:
– Устрицы кончились и жизнь тоже кончается.
– Жизнь продолжается, но без устриц, а завтра будут и они…
– Это предвестие. Недолго музыка играла…
– Не драматизируй…
– Конец безмятежности, конец счастью.
– Я велю принести вина, пока ты раздумываешь…
– Я не раздумываю. Я уже все поняла. Это конец.
– Может вишневицы?
– Разумеется! Разве ты не видишь, в каком я состоянии?
Григорий подал знак официанту.
– А покушать?
– Теперь все равно. Но рыбу я не буду.
– Šunka a fazole?
– Сначала гробы. Потом – «у нас хорошие новости». Потом трам-пам-пам…и в результате с планеты исчезли устрицы.
