Караван

«Где же ты прятал все это, рискуя своей жизнью?» – подумал генерал. Тем временем все это оружие Лао Кэ поднес каждому из сидящих у костра, начиная с генерала, после чего, сложив мешки, присел на свое место. Ту Доу впервые в жизни держал в руках настоящее боевое оружие. Он был в восторге подобно юнцу.

* * *

Снег шел три дня. Генерал и его люди впервые за все время пребывания в пути выспались и чувствовали себя отдохнувшими. Лао Кэ маялся от безделья. Он обучал Ту Доу то владению оружием, то уходу за лошадьми, которых сам стал понемногу подкармливать ячменем из нетронутых до сих пор запасов, то садился и начинал расщеплять кинжалом оставшиеся обломки от повозки, то чинил застежки на подпругах и проверял нагрудные ремни к седлам-попонам, то перебирал и удобнее раскладывал все вещи в мешках. Не мешая никому, он постоянно находился в движении и все время подыскивал для себя какое-нибудь занятие или работу, обязательно приносящую пользу для всех. Это был человек непоседа. Он был поистине двужильным. Больше всех он обрадовался тому, что снежный поток прекратился, и первым, разгребая сугроб, выбрался наружу.

Вся округа ослепляла своей искрящейся белизной. Ее виды разительно изменились. День стоял ясный и солнечный.

– Пора в дорогу, – оглядывая окрестности, произнес генерал.

Лошади вскоре были оседланы и навьючены. Лао Кэ связал их гуськом и с одобрения генерала первым двинулся по пологому склону, осторожно ступая по снегу. Генерал тронулся за ним, отстав от него на пару десятков шагов. Следом пошел Джан Ву, держа под уздцы первую лошадь. За ней потянулись остальные лошади. Ту Доу был замыкающим. Спустившись к полудню в низину, на самое дно извилистого длинного оврага, уходящего на север и показавшегося им с высоты довольно ровным и проходимым, они поняли, что продвигаться по нему из-за глубокого снега невозможно. Лао Кэ нашел удобный подъем, и они стали вновь взбираться наверх и дальше двигались уже по самому краю этого оврага, где снежный покров под своей тяжестью обваливался вниз, почти оголяя землю.

* * *

Прошло еще три дня.

Как ни старался Лао Кэ, но пшена в последнем мешке оставалось всего лишь на несколько дней, а дороге не было видно конца. Больших снегопадов за все это время не случалось. Иногда сыпала пороша.

На ночь они остановились у небольшой рощи невдалеке от подножья одного из хребтов. Вместо двух шатров, с одобрения генерала, Лао Кэ при помощи Ту Доу соорудил только один, утеплив его и застлав пол двойным слоем оставшимися от второго шатра шкурами. Скудной порции каши для восстановления сил уставшим мужчинам давно уже не стало хватать, но каждый из них понимал сложившуюся ситуацию и терпеливо переносил почти полуголодное состояние. Тяжелее всех приходилось Ту Доу. Он, хоть и был неприхотливым и жил прежде бедно, но всегда был сытым и, даже будучи в рабстве, не испытывал недостатка в еде, обходясь той пищей, что ему давали, но он, в отличие от своих спутников, не был в прошлом военным человеком, способным в любых условиях стойко переносить все тяготы и невзгоды суровой воинской службы. И без того худой он, казалось, уменьшился вдвое. Крепко сложенный генерал и жилистый Джан Ву тоже выглядели заметно исхудавшими, и лишь Лао Кэ оставался прежним, мощным как дубок.

В один из дней поутру Лао Кэ взял свои лук со стрелами, связку веревок и подошел к сидящим у костра генералу, Джан Ву и Ту Доу и взглянул генералу в глаза. Тот понятливо улыбнулся и одобрительно кивнул. Лао Кэ склонился и направился к хребту. Он впервые в этой местности выступил на охоту. Другого выхода уже не оставалось. Еды не было. Все припасы закончились.

Генерал задумчиво смотрел ему в спину.

«Сколько же лет мы с тобой знакомы? Почти половину моей жизни получается. Да и твоей тоже. Все походы мы прошли вместе, дорогой мой Лао Кэ. Дважды я нес тебя на спине. Девять раз ты меня. На всем белом свете нет такого верного человека, как ты. Я многим в своей жизни обязан тебе. Может быть, даже всем. Только ты всегда был рядом со мной и не дал мне остаться в одиночестве, когда я потерял семью. И даже здесь ты со мной», – с волнением и благодарностью думал генерал, видя, как удаляется его молчаливый преданный друг.

* * *

Лао Кэ, проваливаясь в снег до колен, прошел всю рощу, поднялся по менее заснеженному отлогому склону к подножью хребта, вскоре подступил к его каскадом спускающейся каменистой стене и стал внимательно осматривать ее, запрокинув голову. Не увидев подходящих для подъема выступов, он стал обходить ее, огибая оконечность хребта. Высота хребта была около десяти ли. На некоторых выступах были видны оголенные хлысты мелкого кустарника, за которые зацепились комья снега. Дойдя до тенистой стороны, он нашел удобное для восхождения место и стал взбираться наверх, хватаясь за выступы. Камень был очень холодным, и вскоре руки стали сильно замерзать. Часто замирая, он согревал их своим дыханием, осматривая склон, выискивая подходящее место и намечая дальнейший путь для подъема вверх. Прошло довольно много времени, прежде чем он смог достичь всего лишь десятой части от высоты хребта. Здесь было еще холоднее. Порывистый шквальный ветер так и норовил сдуть его со стены, обжигая лицо и руки подхваченными со склонов песчинками. С трудом удерживаясь за торчащие камни, он подтянулся в очередной раз и, когда поднял голову, то увидел, что достиг ровной и широкой террасы, огибающей склон горы. Взобравшись на нее, отойдя от края на пару шагов, он устало присел, переводя дыхание, и впервые за весь подъем посмотрел вниз. Только теперь он понял, что находится на большой высоте. Деревья внизу были очень маленькими и больше походили на веточки, торчащие из снега. Согревая руки, засунув их на груди под теплую шубу, он перевел взгляд вдаль и был поражен увиденным. Всего лишь на расстоянии примерно в пять или шесть ли от него все заканчивалось. Там уже не было ни холмов, ни оврагов, ни хребтов, вообще ничего не было. Всюду, до самого горизонта, виднелась только плоская и ровная, как столешница, земля, покрытая, словно туманной кисеей, сплошной бледно-синеватой подрагивающей пеленой. Он тут же поднялся, всматриваясь в нее.

* * *

Генерал не сводил глаз с темнеющей рощи, через которую ушел Лао Кэ. Уже опустились сумерки, а его все еще не было. Когда он уже собрался было идти туда, то вдруг услышал доносящийся оттуда хруст снега и вскоре в отсвете пламени костра увидел приближающегося Лао Кэ. На сердце у него тут же отлегло. Он прикрыл глаза, глубоко вздохнул, стараясь успокоиться. Лао Кэ неспешно подошел к нему, взглянул ему в лицо и почтительно склонил голову. Генерал коснулся руками его плеч, оглядывая его с головы до ног, словно хотел убедиться, что это он и с ним все в порядке. Джан Ву и Ту Доу стояли по бокам от генерала. По тому, как они смотрели на Лао Кэ, было заметно, что они очень взволнованы и искренне рады его благополучному возвращению. Жар от костра стал быстро согревать озябшего Лао Кэ. Все поглядывали на него, но никто ни о чем его не спрашивал, давая ему возможность спокойно отогреться.

– Прости, да цзян, но я ничего не добыл, – взглянув на генерала, нарушил тишину густым низким голосом Лао Кэ.

Генерал понятливо кивнул.

– Там нет никаких следов, – выставив к огню руки, с сожалением произнес Лао Кэ.

– Попей вот кипятку, – протягивая ему чашу, заботливо предложил Ту Доу.

Лао Кэ принял ее, обхватив обеими ладонями, но пить не стал, о чем-то думая.

– Что-то случилось? – заметив это, спросил генерал.

– Прости, да цзян, могу ли я задать тебе вопрос? – Лао Кэ выпрямился и посмотрел ему в лицо.

– Спрашивай, Лао Кэ, – генерал смотрел ему в глаза.

– Мы идем туда, куда нужно?

– Да, мы идем в земли сюнну, – спокойно ответил генерал.

Лао Кэ задумчиво кивнул и перевел взгляд на костер.

Джан Ву и Ту Доу переглянулись.

Генерал еще более внимательно посмотрел на Лао Кэ, поднялся и пошел к шатру.

– Лао Кэ, я привязал лошадей, как ты учил. Вон они стоят. Тебе нужно отдохнуть, – подсаживаясь ближе к Лао Кэ, учтиво произнес Ту Доу.

Лао Кэ взглянул на лошадей, поблагодарил его, тронув за плечо, поставил чашу на снег, поднялся и направился к шатру, на ходу снимая с плеч лук, моток веревки и перекидывая через голову колчан со стрелами.

* * *

На следующий день с самого утра они двинулись дальше. Снег заметно просел и уплотнился. Идти стало легче. По равнине они шли десятый день. Лао Кэ, как всегда, шел впереди, но теперь не отдалялся. Генерал был всего в нескольких шагах от него. Джан Ву и Ту Доу поменялись местами. Так им велел генерал. Изможденного Ту Доу он не стал оставлять замыкающим. Генерал поглядывал на спину Лао Кэ. Хорошо зная характер своего старого товарища, он чувствовал, что тот что-то видел на охоте, но почему-то ничего не сказал об этом. К тому же генерал все не мог понять, почему он задал ему вчера у костра странный вопрос о правильности избранного ими пути. Лао Кэ, словно разгадав мысли генерала, умерил шаг, и вскоре генерал поравнялся с ним.

– Я видел ту землю, да цзян, – неожиданно начал Лао Кэ.

Генерал молча шел рядом с ним, внимательно слушая его.

– До нее всего пять ли. Мы почти уже дошли, – продолжил тот.

Генерал удивленно взглянул на него.

– Она пустая. Там нет жизни. Здесь ее больше, чем там, – посмотрев ему в лицо, произнес Лао Кэ.

– Ты уверен, что видел ее?

– Да, да цзян, видел. С горы все видно, – оглянувшись на идущих сзади, кивнул Лао Кэ.

Некоторое время они шли молча.

– Я, как и ты, никогда не был в этих краях, но много раз слышал о них. Мы не могли ошибиться, – задумчиво произнес генерал.

– Мы не ошиблись, да цзян. Там могло все измениться, – кивнув вперед, тихо сказал Лао Кэ.

Они вновь замолчали, каждый думая о своем.

Уже ближе к полудню генерал имел возможность убедиться в том, что Лао Кэ был прав. Вид окрестностей совершенно изменился. Последние из хребтов остались позади. В распадках поднялась низина и поглотила глубокие овраги, превратив их в мелкие, едва заметные ложбинки. Увалы исчезли. Холмы стали оголенными и низкими. Вся земля стала постепенно выравниваться.

Генерал и Лао Кэ остановились. Вслед за ними замерли и все остальные. Перед ними до самого горизонта простиралась плоская каменистая равнина. Это была земля, издревле названная их народом песчаным морем.

– Это песчаная страна Шасай, – тихо произнес генерал. – Лао Кэ, мы дошли до нее. Я полагал, что туда мы двинемся в сезон личунь, начала весны, но теперь понимаю, что это рано. Даже в сезон юйшуй, дождевой воды, рано. До наступления сезона дзинчже, пробуждения насекомых, мы останемся здесь. Нужно подыскать подходящее место для стоянки. Повозочную лошадь придется заколоть.

Часть вторая

Внутренняя Азия. Держава Хунну

209–204 гг. до н. э.

Глава первая

– Югюлюй, ты же не пастух. Ты мой сын. Сын ваньци. Сын военачальника, под чьим командованием десять тысяч воинов. Сколько можно тебе говорить об этом? Ты не должен уделять столько времени хаптагаям. Этими животными занимаются те, кому положено, пастухи. Они и рабы должны присматривать за ними, – в очередной раз терпеливо отчитывал десятилетнего мальчика его отец. – Вот скажи мне – ты из какого рода?

Покрытый весь пылью мальчик стоял перед отцом, низко склонив голову, искоса наблюдая за сполохами огня в очаге.

– Ты слышал, о чем я тебя спросил? – тот строго смотрел на него.

– Да, – тихо ответил мальчик и вытер рукой нос.

– Что «да»? – отец прищурил узкие глаза.

– Слышал, отец. Я из рода Си Люаньди. Шаньюй тоже из него. Мы его родичи, и поэтому ты ваньци, а я твой сын, сын ваньци, а хаптагаями должны заниматься только рабы. Но они мне нравятся, – не сводя глаз с огня, словно по заученному, монотонно ответил мальчик.

Отец выслушал его и, едва сдерживая улыбку, прикрыл ладонью рот, дабы тот ничего не заметил.

– Что еще ты познал? – кашлянув в кулак, посерьезнев, спросил отец.

– Отец, тебе сказать о родичах или хапта…? – взглянув на отца, запнулся мальчик.

– Иди сюда, – хлопнув по колену, улыбаясь, позвал его отец.

Мальчик тут же засиял глазками и, обежав очаг, радостно уселся отцу на колено. Тот, разглядывая его, погладил его по бритой головке, шутливо дернул его за косичку, нежно понюхал в самое темечко и безо всякой уже строгости в голосе сказал: – Сперва расскажи мне о том, чему я тебя учил. Ну а потом уже о своих любимчиках.

– Наш правитель шаньюй. Он первый среди равных. А их много. Двадцать четыре. Они все имеют титул ваньци, и одного из них зовут Тюйлюхой. И он мой отец, – мальчик откинул голову и, улыбаясь, посмотрел ему в лицо. – После шаньюя есть чжуки-ван левого крыла. Он старший чжуки-ван. Он там, откуда восходит светило. А чжуки-ван правого крыла, он младший чжуки-ван, и он там, где светило всегда уходит на ночь. Они, как и ты, из рода Си Люаньди. Еще есть знатные рода Хуянь, Лань и Сюйбу. А потом, после чжуки-вана левого крыла есть левый сянь-ван, левый лули-ван, левый гудухоу, левый дувэй, левый данху и левый цецзюй. Также и после чжуки-вана правого крыла есть они, но уже все правые. Все сянь-ваны и лули-ваны тоже из рода Си Люаньди. А все гудухоу, дувэйи, данху и цецзюйи из этих знатных родов. Все. Правильно?

Отец, довольный знанием сына иерархии власти, улыбаясь, кивнул.

– Все правильно, Югюлюй. Запомни, чжуки-ван левого крыла старший, потому что он является прямым наследником великого шаньюя, ну а чжуки-ван правого крыла, он младший, потому что он не прямой наследник, но из одного рода с великим шаньюем. Понял? – еще подробнее объяснял ему отец. – Ты должен все это знать и помнить всегда. И еще, сын мой, никогда не называй правителя без его полного титула. Не говори шаньюй. Это неправильно. Говори всегда великий шаньюй. Хорошо?

Мальчик кивнул и, взяв отца за палец, спросил: – А теперь рассказать тебе о хаптагаях?

– Погоди. Ответь мне – кого называют четыре рога? – спросил отец.

– А, четыре рога? – мальчик задумчиво почесал голову и стал отвечать, – Это левый сянь-ван, левый лули-ван, правый сянь-ван и правый лули-ван. Вот.

– Ты послушный мальчик. Теперь можно, – одобрительно разрешил отец и вновь погладил его по головке.

– Они могут очень долго не пить воды и ничего не кушать. А если захотят кушать, то могут есть колючку. А ее никто больше не ест. Они могут идти весь день с вот таким грузом, – мальчик развел руки и очертил круг во весь размах. – А еще у них два горба и в них много жира. А еще у них такая шерсть, что они, как я, не потеют. Им не жарко даже в такую жару, – мальчик кивнул на вход в юрту, давая понять, что там, за ним очень жаркий день. – Я еще многого не знаю, но скоро буду знать. Если ты разрешишь.

– А откуда ты все это узнаешь? – искренне удивился отец.

– От пастухов. От рабов, – мальчик посмотрел отцу в лицо. Тот молчал.

– Их вот столько, – он показал четыре пальца. – Один из них так много знает о хаптагаях! Он мне и говорит.

– Ну хорошо. Узнавай о них, коль тебе это интересно. Близко к животным не подходи. Только в жару находись в тени и далеко не уходи. В следующий раз я объясню тебе, кого называют шестью рогами. Ты должен будешь все это тоже запомнить, – ставя сына на ноги, поднимаясь, разрешил отец.

Мальчик послушно кивнул, поклонился отцу и выбежал из юрты. Ваньци Тюйлюхой хлопнул в ладони. Тут же в юрту вошел его начальник стражи. Он склонился в ожидании приказа.

– Вели, чтобы отныне глаз не сводили с Югюлюйя. Пусть узнают, что за рабы ведут с ним беседы о хаптагаях, – повелел он.

– Повинуюсь, властитель, – начальник стражи удалился.

* * *

– Ну, сын мой, повтори мне все о шести рогах, – усаживая на колено сына, спросил Тюйлюхой.

– А, шесть рогов? – мальчик по привычке почесал голову. – Это левый и правый жичжу-ваны, левый и правый вэньюйти-ваны, а так же левый и правый чжаньзян-ваны. Вот. Правильно?

– Дальше, – вопрошал отец.

– А, вспомнил. Вот этими, кого я назвал, могут быть только родичи самого великого шаньюя, ведь они, как и он, все из одного рода, – потянувшись было к голове, чтобы почесать ее по привычке, ответил мальчик.

– Кто из них может стать великим шаньюем? – прищурившись, спросил отец.

– Тот, кто старше из его родичей, но прежде всех чжуки-ван левого крыла, – уверенно ответил сын.

– Правильно. А кого из всех, о ком я тебе говорил, имею право назначать я, ваньци? – смотря в лицо сыну, полагая, что тот запутается, с хитрецой спросил отец.

– А, кого можешь ты, отец? – задрав голову, почесывая ее, стал вспоминать мальчик. – Ваньци может назначать своих дувэев, данху, цецзюев, ну, это значит тысячников, сотников и десятников. Вот. Правильно?

– Пока все верно. А гудухоу могу я назначить? – решил уточнить отец.

– Их нет, отец. Они ведь очень знатные. Некоторые из них находятся при великом шаньюе, и они помогают ему. А еще при нем всегда есть ланчжуны, телохранители. Вот. Правильно? – серьезно ответил тот.

– Мм-да. Правильно, – кашлянув, довольный ответом, кивнул отец.

Мальчик смотрел на него, ожидая нового вопроса.

– Ну а что там твои хаптагаи? – зная, что сыну не терпится рассказать о них, спросил с улыбкой отец.

– У них очень толстая кожа. Она вдвое толще, чем у волов. А на ногах и на груди у них толстые мозоли. Когда они ложатся при жаре на землю, то касаются земли ими и не получают ожогов. Вот. А когда они упитаны, то горбы у них не сваливаются на бок, а стоят прямо вверх. Когда на них груз, то они, опускаясь и поднимаясь с ним, всегда ревут. Вот, – мальчик с интересом смотрел отцу в лицо.

– Да, ты много уже знаешь о них. И это все тебе рассказывает тот раб? – похвалив сына, спросил отец.

– Да, отец. Он обещал еще рассказать, – с восторгом произнес мальчик.

– Ну хорошо. Иди отдыхать. Я доволен тобой. Помни о том, что я тебе сказал, – понюхав его в темя, отец отпустил его.

«Странный этот раб. Такими познаниями обладает. Нужно посмотреть на него», – подумал Тюйлюхой, стягивая сапоги с натруженных ног.

* * *

– Властитель, рабы, что ведут разговоры с твоим сыном Югюлюем, были захвачены дальним дозором прошлой весной на границе с Ордосом. Они сами вышли на наших воинов. Пришли по своей воле из-за желтой реки. С тех пор их определили на работы с хаптагаями, – склонясь, доложил начальник стражи.

– Где Югюлюй? – поднимаясь, спросил ваньци Тюйлюхой.

– При них, властитель, – ответил главный стражник.

– Когда Югюлюй уснет, приведи ко мне их старшего, – повелел ваньци.

– Повинуюсь, властитель, – тот вновь склонился и вышел.

Вслед за удалившимся начальником стражи Тюйлюхой вышел наружу. Два стражника, стоявшие по бокам от входа в его юрту, почтительно склонили головы. Вечерело. Воздух стал прохладным и свежим. Становище готовилось ко сну. Большая площадка перед его юртой была пуста. Всюду перед жилищами горели костры, от которых тянулись светлые струйки дыма, поднимавшиеся вверх и исчезавшие в уже сгущающихся сумерках. Слышались людские голоса и лай собак. Последние бледно-розовые полоски отсвета уходящего солнца растворялись на далеком западном горизонте, плавно затухая, уступая место на потемневшем небосклоне пока еще тусклым и редким звездам.

Пройдя в сторону от юрты, Тюйлюхой подошел к длинной вкопанной в землю деревянной коновязи, провел ладонью по ее гладкой и очень ровной поверхности, ощутив исходящее от нее тепло и, услышав за спиной стук копыт, развернулся, всматриваясь в приближающихся всадников. Их было двое. Шагах в десяти от юрты они осадили лошадей и оба спешились. Начальника стражи Тюйлюхой узнал сразу. Тот направился было в сторону юрты, но, заметив его, тут же пошел к нему. Второй человек остался на месте.

– Властитель, Югюлюй уснул. Старший из рабов доставлен, – склонился начальник стражи.

– Приведи его ко мне, – повелел Тюйлюхой и быстрым шагом направился в юрту.

Обойдя пылающий очаг, он опустился на низкую скамью, покрытую белой овечьей шкурой. Вскоре, склонившись, вошел начальник стражи. За ним вошел раб. Взглянув на смотрящего на него стражника, Тюйлюхой кивнул. Стражник шагнул в сторону и повернулся к рабу, пропуская его вперед. Тот сделал шаг и замер, низко склонив голову, покорно опустив жилистые руки. Длинные с проседью волосы были перехвачены грязно-черной лентой-повязкой. Это был мужчина среднего роста, очень худой, но широкий в плечах. Полотно старого рваного бесцветного халата на рукавах и подоле превратилось в лохмотья. Изношенные штаны едва прикрывали колени. Мозолистые ступни были сплошь покрыты ранами и царапинами.

Оглядев его с ног до головы, Тюйлюхой повелел: «Подними голову».

Тот исполнил его веление, взглянув ему в лицо, сверкнув умными глазами из-под густых бровей. Повязка перекрывала его высокий с залысинами лоб. Усы и борода, поросшая по щекам от самых висков, не могли скрыть его крупного с широкими толстыми ноздрями носа, сильно выпяченных губ и выпирающего массивного тяжелого подбородка. Тюйлюхой только теперь смог определить его возраст. Они оба были почти одних лет. Тюйлюхой всматривался в него очень внимательно, изучая его лицо, пытаясь понять по нему, каков он характером и не представляет ли опасности для его маленького сына, поскольку именно к нему тянется мальчик, узнавая от него все о хаптагаях.

– Уведи его, – повелел Тюйлюхой.

– Повинуюсь, властитель, – начальник стражи склонился и вывел раба из юрты.

«Глаз не прячет, не отводит, они не бегают, ясные и чистые. Такие бывают только у бесстрашного, бесхитростного, не вороватого и даже доброго человека, причем с чистой совестью. Взгляд не угодливый, прямой, смелый, осознанный, наполненный жизненной силой, пытливый, но без вызова, без горделивости, без злобы и без ненависти. Такой присущ уверенным в себе людям, не зависимым от чужого мнения, всегда проявляющим живой интерес ко всему, что значимо, способным управлять своими поступками, не терять рассудка и сдерживать свои чувства. Выпяченные толстые губы и тяжелый подбородок. Значит, человек весьма решительный, очень властный, упрямый, с непоколебимой волей. Да, странный этот раб. Он больше похож на властителя. Угроза от него не исходит. Это уже хорошо. По всему видно, что он способен многое понять должным образом. Такой всегда знает гораздо больше, нежели говорит. Да, непростой это человек. Скорее всего, он никогда не делает ничего необдуманно. У него все взвешенно и обоснованно. Способен всецело влиять на собеседника. Это уже чувствуется по его взору. Он смотрит так, будто ты обязан ему доверять беспрекословно и без малейших сомнений. Встречал я подобных ему, но очень редко. Он умеет молчаливо вести беседы, одним лишь взором располагая к откровенности, да так, что каждый будет с благодарностью изливать ему свою душу и с искренним желанием и даже радостью делиться с ним всем самым сокровенным. После беседы с таким человеком изначально чувствуешь себя облегченным в душе и даже удовлетворенным его редкостным чутким пониманием, но проходит какое-то незначительное время, и начинаешь с глубоким сожалением осознавать, что, безвольно поддавшись его чарам, ты вдруг стал совершенно опустошенным внутри, словно из тебя вынули все то, что было только твоим и благодаря чему ты ощущал себя особенным и от этого сильным. Потом ты мучительно ищешь встречи с ним, словно хочешь вернуть обратно все отданное ему в беседе с ним, но он уже избегает тебя и не нуждается в тебе. Ты исчерпал себя перед ним и для него перестал быть интересным. Он истый охотник и поэтому постоянно пребывает в поисках новой жертвы. Выбирает их он не бесцельно, а с умыслом, связанным с какими-то его планами. Сдается мне, что и сына моего приблизил он к себе рассказами о хаптагаях не просто так. Видимо, заметив любопытство мальчика, решил воспользоваться этим, преследуя свой интерес. А о том, чей это сын, узнать несложно. Так чего он добивается? Туцу сказал, что этот раб и его люди сами вышли на моих воинов. Ордос теперь под циньцами. Он сам пришел оттуда. Почему? Бегство? Видимо, так и есть. Его преследуют там, и он решил уйти от наказания к нам. Велико же прегрешение, коль даже ценою своей свободы не поскупился. Только от казни можно пойти на такое. То, что это не простой мирянин, видно по его внешности. Опять же его познания о хаптагаях не похожи на познания обычного пастуха. Так кто он на самом деле и для чего находится здесь? Лазутчик циньского императора? Что он мог узнать за эти полтора года пребывания в рабстве? Даже если он и узнал что-нибудь, то как он мог передать сведения? Это невозможно. Он явно беглец, а не лазутчик. Видно, что рабство не сломило его дух. Что-то поддерживает в нем стойкость. Такое может быть, но только в том случае, когда человек надеется на что-то или на кого-то. Нужно пристальнее следить за ним, за каждым его действием, за каждым его словом», – Тюйлюхой решительно встал и посмотрел на огонь в очаге. «Великое небо впервые послало мне в мои зрелые годы единственного сына. Да, я старею, но я никому не позволю подвергать его опасности», – он хлопнул в ладони. Вошел начальник стражи. Он склонился в ожидании веления.