Караван

* * *

Ту Доу, несмотря на непрошедшие еще головные боли и совершенно изможденное состояние, испытав в эту ночь невероятное потрясение, пребывая под его будоражащим воздействием, до утра так и не сумел сомкнуть глаз. Ему позволили помыться, дали чистые одежды, сытно накормили и оставили одного в маленькой, пустой, но ухоженной и уютной комнате. Он не мог понять, что с ним происходит. Мысли путались в его голове, утомляя еще сильнее. Слегка взбодрившись после мытья, но, ощутив насыщение едой, он сразу почувствовал невероятную слабость. Свернувшись клубком на циновке, единственной вещи, имевшейся в комнате, он несколько раз пытался уснуть, но тут же, вспомнив лицо и голос старшего мастера, открывал глаза, и легкая дрема покидала его, словно испуганная чем-то птица. Сердце вновь начинало бешено колотиться, а нутро наполнялось страхом. При этом он не смел даже пошевелиться. Его часто знобило и бросало в дрожь. В эти мгновения он покрывался холодным потом, слыша, как стучат его зубы. Трясущиеся руки он сцепил в замок и прижимал их подтянутыми к груди худыми коленями. На заре, окончательно обессиленный, он вновь прикрыл веки, но на этот раз уснул. То, что он увидел, заставило его прервать сон и открыть воспаленные глаза. Подобно прозревшему вдруг слепцу, он в страхе заслонился рукой, словно боялся быть ослепленным ярким светом. В комнате царил полумрак, но квадрат окна выделялся мутным пятном. Сквозь шум в ушах он сумел уловить далекий гулкий удар барабана и тут же, услышав чьи-то шаги, вскочил на ноги и бросился в дальний от входа угол, не сводя глаз с двери. Вскоре она отворилась и в комнату вошел человек.

– Иди за мной, – тихо повелел он и вышел обратно.

Ту Доу запахнул короткий халат и, пошатываясь, побрел за ним.

Шли они долго, часто поворачивая, петляя по просторным коридорам, минуя множество дверей. Ту Доу не смотрел на убранства дома, он видел только спину человека перед собой и старался не отставать от него. Дойдя до широкой лестницы, они стали подниматься вверх. Преодоление каждой ступени давалось ему с очень большим усилием. Он ставил на нее сперва одну ногу, помогая себе, упирался рукой в колено и только после этого подтягивал другую ногу. Наконец они поднялись наверх и человек остановился. Тяжело дыша, утирая пот со лба, Ту Доу чуть было не столкнул его. Человек поклонился кому-то перед собой, затем отошел в сторону и замер, пропуская его. Ту Доу увидел старшего мастера, сидящего в одном из двух кресел с высокими спинками. Только теперь Ту Доу понял, что они находились на террасе. Старший мастер движением руки пригласил его к себе, указав на пустующее кресло. Ту Доу вздохнул, прошел к креслу и устало опустился на краешек. Небо на горизонте слегка посветлело. Свежий утренний ветерок мягкими порывами шевелил листву в просторном саду, наполняя округу тихим ровным шорохом. Человек поклонился и удалился, оставив их наедине.

– Ты не спал. Я понимаю тебя, провидец Ту Доу, – спокойно смотря ему в лицо, начал разговор генерал.

Ту Доу вздрогнул, услышав его голос, и весь сжался.

– Довольно. Расслабься. Меня ты можешь не бояться. Я ведь тебе не враг, – заметив его напряженное состояние, произнес генерал. – Вон выпей вино, оно поможет, – генерал кивком указал на полную чашу, стоявшую на столике перед Ту Доу. Ту Доу, стараясь умерить дрожь в руке, что есть сил напряг ее и только после этого взял чашу. Он уже знал, что только этот напиток может успокоить и, с желанием сделав большой глоток, повернув голову, посмотрел на сад, ожидая наполнения своего нутра расслабляющим теплом вина.

– Расскажи мне о себе, о своей жизни, – произнес генерал. Его просьба, судя по голосу, как показалось Ту Доу, прозвучала искренне. Ту Доу сделал еще один глоток и перевел взгляд на него. Тот спокойно и с пониманием смотрел ему в глаза.

– У меня опять было видение, – словно не слыша его просьбы, тихо начал Ту Доу. – Знатный человек, смерть, Шацю, белые росы, свинья, – Ту Доу вдруг замолчал. Он прикрыл веки, опустил голову, задрожал, словно озяб, и выронил чашу. Генерал изумленно подался вперед, не смея произнести ни единого слова. Ту Доу глубоко задышал, через какое-то время стал успокаиваться, наконец пришел в себя, открыл глаза, наклонился, поднял чашу и поставил ее на край столика. Генерал потер шею, выставил подбородок, несколько раз повел им из стороны в сторону, словно ему вдруг не стало хватать воздуха, затем потянулся к кувшину и наполнил вином обе чаши.

– Этот город, огонь, тигр, – уставившись в одну точку, тихо продолжил Ту Доу, но вскоре замолчал. Генерал, нахмурив густые брови, напряженно слушал его, не сводя с него внимательного взгляда.

– Я, ты, малые снега, большая стена, злые рабы, – прошептал Ту Доу, затем вновь опустил голову и едва слышно добавил: – Я очень устал.

– Да, да, конечно, – генерал хлопнул в ладони. На террасе появился тот же человек.

– Отведи его в синюю комнату. Никому его не беспокоить, – поднимаясь, строго повелел ему генерал. Вдали, нарушая предрассветную тишину, ударили в барабан. Ударов было три. Наступило инь, время к рассвету.

* * *

– С твоим человеком, да цзян, встретиться не удалось. Многие вызваны во двор императора и вечером отбыли из города, – доложил Джан Ву.

Генерал недовольно мотнул головой.

С самого утра Джан Ву прибыл к генералу, и они находились на террасе.

Генерал был погружен в думы. Он стоял спиной к Джан Ву, заложив по привычке руки за спину, и смотрел вдаль.

– Что узнал Лао Кэ? – спросил он, развернулся, подошел к креслу и устало опустился в него.

– У дороги он провел полдня. Видел дозорные отряды. Она готовится к проезду, – как всегда строго по-военному ответил Джан Ву.

– О немом он узнал что-нибудь? – указав рукой на кресло, вновь спросил генерал.

Джан Ву почтительно поблагодарил его наклоном головы за приглашение и присел на край кресла.

– Да, да цзян. Немой простой гончар. Два года назад овдовел. Год назад на запретной дороге убит его единственный сын. Сам числится утопленником. Не преступник. Не осужден. На каторге случайно. Год в мастерских. До каторги не был немым, – четко доложил Джан Ву.

– Довольно подробно, – взглянув ему в глаза, удивленно произнес генерал.

– Дорога, где был Лао Кэ, та, на которой убит сын немого. Лао Кэ побывал в его деревне. В мастерские направил человека я, – уловив недоумение генерала, объяснил Джан Ву.

– Очень был привязан к семье. Столько горя пережил. От того и онемел. Год назад сына потерял, говоришь? Выходит, сразу после этого попал на каторгу, коль провел там год, – задумчиво рассуждал генерал. – Пока все совпадает. Твои люди немного переусердствовали с ним, когда он заступился за сына вдовы, вот от этого и вернулась к нему речь. Причина и следствие породили друг друга. Он вновь заговорил, и это, видимо, справедливо. Одно потрясение лишило его речи, другое ее вернуло. – Генерал покачал головой, какбы соглашаясь со своими словами, затем спросил: – Как там охотник?

– Без изменений, – коротко ответил Джан Ву, внимательно наблюдавший за генералом все это время. По его лицу было заметно, что он не очень понял последних рассуждений генерала.

– По какой причине был вызов ко двору? – вновь спросил генерал.

– Мне неизвестно, – ответил тот.

– Это плохо, – генерал нахмурился.

Джан Ву не мог понять, что именно плохо, то, что был вызов, или то, что ему неизвестна причина вызова.

– Прости, да цзян, – тихо произнес он.

– После полудня меня уже здесь не будет. Сюда я больше не вернусь. Буду в третьем доме, – взглянув в лицо Джан Ву, давая понять, что разговор окончен, решительно поднялся генерал. Джан Ву тут же вскочил на ноги, поклонился и направился к выходу. Вдали послышались удары в барабан. Их было четыре. Наступило мао, время к восходу.

* * *

«Император скоро в последний раз до начала сезона байлу ненадолго переедет в другой свой летний дворец. После этого он вернется сюда, в главный дворец, ну а потом куда он двинется с инспекцией, никому не известно. Скорее всего, опять на восток. К морю. Восемь лет назад он посетил там остров Чжифу. Сяо Лонг как-то говорил о том, что император не раз высказывал желание вновь побывать там. Все может быть. Теперь о главном. Видение провидца. Что он сказал сначала? Знатный человек, смерть, Шацю, белые росы и свинья. Что это все означает? Знатный человек – это император. Смерть. Чья? Его? Видимо да, ведь другого человека он не назвал. Так. Теперь Шацю. Это же город в двух месяцах пути отсюда. Что получается? Император умрет в Шацю? Да, странно все это. Так. Дальше. Белые росы. Это же начало сезона байлу! На дворе сезон лицю, сезон начала осени, затем наступит сезон чушу, сезон прекращения жары, и лишь потом наступит сезон байлу. И что получается? До наступления байлу остается около двадцати дней. Ничего не могу понять. Если следовать словам провидца, то император умрет в Шацю в сезон белых рос. Но ведь сам Шацю находится в двух месяцах пути отсюда, а до наступления байлу всего двадцать дней. Император, даже если сегодня выедет туда, то окажется всего лишь в середине пути. Выходит, что провидец ошибается? Так. Что там было дальше? Свинья. Да. Свинья. Что это означает? Думай. Думай», – генерал шел по узкой садовой дорожке, склонив голову и заложив по привычке руки за спину. После полудня он уже находился в своем третьем доме. «Причиной его смерти свинья не может стать. Это исключено. Хотя отравленная кем-то свинина может оказаться такой причиной. Нет. Ее предварительно проверяют. Что тогда? Ох уж эта свинья!» – продолжал напряженно размышлять генерал. Где-то послышался лай собаки. Он отвлек генерала от дум. Генерал остановился. «Собака. Свинья. Так это же год! Этот год, год гоу, собаки, а следующий год, год чжу, свиньи! Вот оно как! Провидец не ошибался. Сезон байлу не этот, а тот, что будет на следующий год. Неужели император все-таки умрет? Получается почти в это же время через один год». Генерал поднял голову, распрямил плечи и, увидев в двух шагах от себя скамью, подошел к ней и устало опустился на сиденье. «Так. Что дальше сказал провидец? Этот город, огонь и тигр. С городом все понятно. Огонь. Он видел огонь в городе. Как это понимать? Он, конечно же, видел большой огонь. Получается, он видел весь город в огне. Огромный пожар. Город будет сожжен! Это невозможно! Как это вообще может случиться? Кто на такое способен? Не понимаю. Нет. Что-то явно напутал провидец Ту Доу. Что там еще было? Тигр. Неужели это тоже год? Год ху, тигра. Когда он наступает? После этого года, года гоу, собаки, год чжу, свиньи, затем год шу, мыши. Год, когда начал править император. Потом год ню, коровы и после него наступит год тигра» – генерал загибал пальцы на руке. – «Город сгорит через три года. Невероятно!» Генерал потер лоб, поднялся и пошел по дорожке, качая головой. Дом был не таким большим, как прежний, но имел два просторных двора и очень ухоженный сад. Дойдя до дома, он поднялся на нижнюю террасу и опустился в кресло. «Так. Что там дальше? А дальше были я, он, малые снега, большая стена и злые рабы. Малые снега – это сезон сяосюе», – генерал вновь стал загибать пальцы: – «Лицю, чушу, байлу, цюфень, ханьлу, шуаньцзян, лидун, сяосюе. Он наступит через шесть сезонов. Примерно через восемьдесят дней. Со мною и с ним что-то произойдет в это время. Что? Одно пока ясно. И я, и он доживем до наступления сяосюе. Теперь о большой стене. Что за стена? В империи каждый город обнесен стеной. Он не назвал города и не сказал слово город. Он сказал «большая стена». Может, он говорил о Ваньли чанчэн? О стене длиной в десять тысяч ли? Других таких нет. Она самая большая в империи. Что еще он сказал? А еще он сказал «злые рабы». Злые рабы – это сюнну. Для защиты от них уже более четырех лет возводится эта стена. Не могу понять, что связывает меня, его, эту стену и этих сюнну. Но ведь не зря он перечислил все это именно в таком порядке, а не иначе. В его видениях все имеет порядок. Все последовательно. В любом случае я понял так, как понял, и по-другому уже не сумею. Ладно, достаточно дум обо всем этом. Мне пора немного отдохнуть», – генерал откинулся на спинку кресла и устало прикрыл глаза. В главный барабан ударили девять раз. Наступило шэнь, время к вечеру.

* * *

Ту Доу впервые выспался. В новом доме, куда переехал генерал и куда перевезли его, он почувствовал себя гораздо легче. Головные боли прошли. Сон был долгим и безмятежным, словно он погрузился во что-то обволакивающее, мягкое и теплое. Пробудился он сам. За маленьким окном сиял день, проникая в комнату ярким игривым светом, наполняя ее свежестью и приятными для слуха птичьими голосами. Присев на толстой циновке, он потрогал валик, что лежал под его головой, ощутив под пальцами его податливую упругость, затем встал, подтянул пояс, к которому крепились две отдельные штанины ноговицы, поднял вверх руки и с удовольствием потянулся. Тело стало постепенно наливаться силой и наполняться легкостью. В голове у него не было никаких мыслей. А в его душе впервые за все последнее время царило спокойствие. Обувшись в тапочки с круглыми мысками, сплетенные из пеньковой веревки, облачившись в черный полотняный халат, который едва доходил ему до колен и которым он укрывался ночью, подпоясавшись тканевым поясом, Ту Доу подошел к двери и прислушался. Послышались шаги. Они приблизились. Ту Доу отошел от двери. Ему принесли еду и вино. «Ко времени», – подумал он, сразу же почувствовав голод. Послышались удары в барабан. Их было шесть. Наступило сы, время к полудню.

* * *

– Там, где ты находился сначала, на горе Лишань, по указу императора возводится усыпальница для него. Это огромный подземный дворец, откуда он желает продолжить свое правление и после смерти. А в мастерских, где мы с тобой трудились, изготавливаются воины для его армии, дабы они охраняли его и этот огромный дворец. Не удивляйся так. Это его решение и веление, – увидев на лице Ту Доу неподдельное удивление, подчеркнул генерал и продолжил, – Даже три источника воды, три живых ключа, обнаруженные на дне огромного котлована в горе, не помешали работам. Их попросту залили медью. Ты многого не знаешь. Например, того, что глину, из которой творились воины, брали почти на месте, а вот ту, что шла на изготовление военачальников и даже лошадей, привозили из южных земель. Но ты ведь не был в тех мастерских и тебе это неведомо. Внешне она выглядит одинаково, и поэтому мало кто знает об этом. Я прошел все мастерские и заметил отличие в глине, когда увидел в ней крупинки разных трав. Одни из них произрастают в окрестностях горы Лишань, а другие только на юге империи. Мне довелось побывать много где, оттого и познания разные прибавились. Все это, конечно, интересно, но для нас с тобой не так важно. Важно то, что мы уже не там, и туда, надеюсь, никогда не вернемся. – Генерал замолчал, о чем-то подумав, затем взял чашу и пригубил вино. После полудня они находились на террасе.

– Как ты уже понял, я человек военный и по долгу службы прежде бывал в разных землях. Большую часть жизни я провел в походах. Их было очень много, и всегда, покидая дом, я прощался с ним так, словно видел его в последний раз, а когда возвращался, то встречался с ним будто в первый раз. Отвыкал от него и вновь привыкал. Странно, но это так. Походы помню все и довольно подробно, а вот жизнь в доме только какими-то разрозненными обрывками. Все походы были похожи один на другой, а в доме всегда все менялось. Кто-то старел и в мое отсутствие умирал, а кто-то вырастал до неузнаваемости, да так, что мне приходилось с ним знакомиться заново. Все это повторялось вновь и вновь, как будто я все время шел по кругу, – генерал замолчал, задумчиво улыбнулся, что-то еще вспомнив, а через какое-то мгновение изменился в лице. Оно вновь стало суровым. Ту Доу заметил это и то, что генерал очень сильно сжал в руке чашу. Они оба молчали.

– Когда-то и у меня была семья, – вдруг, как-то скорбно и тихо произнес генерал. – Мы жили не здесь. Я был в походе, а когда вернулся, то от моего дома остались одни руины. Тогда весь город был в руинах. Еще в пути мне сообщили о том, что там случилось. Я надеялся, что моя семья не пострадала, но этого не произошло, и моим надеждам не суждено было оправдаться. Мало кто уцелел. Город спал, когда затряслась земля, – генерал вновь замолчал, склонил голову и взволнованно стал тереть лоб. Ту Доу почувствовал, как в душе защемило. Ему стало жаль собеседника и от этого захотелось как-то успокоить его, сказать ему что-то сочувствующее, но не зная, как это сделать, и не найдя подходящих слов, он потянулся, осторожно взял кувшин и наполнил вином чашу, которую генерал продолжал держать в опущенной руке.

– Круг прервался, – придя в себя, прошептал генерал. – Больше нет семьи. Завершились походы. Пустота. – Он поднял голову и посмотрел на чашу. Ту Доу молча смотрел на него.

– Из всех радостей только оно и осталось, – подняв чашу, тихо произнес генерал и большим глотком осушил ее до дна.

Какое-то время они продолжали молчать, каждый думая о своем.

– Я знаю, что нечто подобное случилось и с тобой, – прервав раздумья, тихо сказал генерал. – Ничего не поделаешь. Нужно смириться. К сожалению, сил в человеке для смиренного существования оказывается достаточно. Даже после пережитой утраты. Гораздо сложнее найти теперь смысл жизни. К ак-то обрести его. Все зависит от того, для чего ты живешь после всего этого. Ведь что-то нужно делать. Как-то жить дальше. Когда о тебе заботится семья, ты не задумываешься о том, что она не вечна, и принимаешь ее внимание к себе как нечто само собой разумеющееся. Ты уверен, что это будет длиться всегда. Но когда ты остаешься в полном одиночестве, начинаешь понимать, что жил ты всегда благодаря ей и только для нее. Творил, страдал, терпел, проливал кровь и пот только ради нее. Оказывается, что только она всегда была смыслом твоей жизни. Родимая земля – это и есть в первую очередь твоя семья и лишь потом все остальное. Ты никому не нужен так, как нужен своей семье. Род человека – это дерево. Предки и пращуры – его корни. Семья же это его ствол. А дети – его ветви. Корни всегда остаются в земле, а ствол имеет разную судьбу. Ему всегда что-то угрожает: то ураган, то засуха, то пожар, а то и просто дровосек. Мы с тобой, Ту Доу, к нашей печали, оба уже становимся валежником. Ствола у нас нет, ветвей тоже. Но и мы можем сгодиться для чего-то значимого. Хотя бы для огня. Последнего, но жаркого и яркого, – генерал замолчал. Он смотрел в сад. Ту Доу, слыша его слова, всей душой соглашался с их правотой. Он был благодарен ему за этот первый между ними очень откровенный разговор. Все, что говорил генерал, эхом отражалось в его душе, находя там полное подтверждение.

– Ты пытаешься уйти от одиночества? – вдруг спросил Ту Доу.

– Нет. Я всего лишь пытаюсь уйти от себя, себя нынешнего, от того, кто во мне появился с некоторых пор, – взглянув ему в лицо, ответил тот.

– Разве такое возможно? – спросил Ту Доу.

– Пока не знаю. Ищу пути. Одно мне ясно. Нет никакого смысла в том, как я живу теперь. Вот ты. Ты для чего живешь? – ответив ему, спросил генерал.

– Я? – Ту Доу растерянно пожал плечами. – Не знаю. На каторге мечтал о воле. А теперь не знаю.

– Я знаю, для чего тебе нужно жить, – утвердительно произнес генерал. – Ты провидец. Для чего нужно жить провидцу? Чтобы помогать кому-то, тому, кто верит тебе и твоим видениям.

– Ты опять назвал меня провидцем, а я даже не знаю, кто это, – вновь пожал плечами Ту Доу.

– У тебя были видения. В одном из них ты увидел мальчика и женщину, а потом встретился с ними наяву. Ведь так? Только провидец способен на такое. Ты понимаешь меня? – объясняя, спросил генерал.

– Да, но были и другие видения, а я в них не понимаю ничего и никого из тех, кого видел в них, не встретил. Кроме тебя, – растерянно ответил Ту Доу.

– Это потому, что твои видения случаются раньше, чем все, что ты видел, происходит наяву в жизни. Оно происходит, но позже, чем твое видение. Между твоим видением и его исполнением должно пройти какое-то время. И это время длится по-разному. Теперь-то ты понимаешь меня? – пытаясь втолковать ему суть, спросил генерал.

– Не совсем все понимаю. О времени да, понял. А вот то, что происходит потом, после видения, оно вызвано этим видением или нет? – спросил Ту Доу.

– Вот так вопрос ты задал! – на этот раз был искренне удивлен генерал. Он задумался, растирая лоб. Ту Доу молча ждал ответа, не сводя глаз с генерала. «А вдруг он прав? Может, он способен на такое? Хотя нет. Он ведь видел мальчика и женщину, а их встреча с ним была заранее устроена моими людьми. Получается, что не его видение вызвало эту встречу, а все случилось наоборот. Нет, не так. Не наоборот. Он увидел то, что должно было случиться. Но всего этого я ему не скажу. Нельзя», – размышлял генерал.

– Думаю, что нет, не вызвано, – перестав тереть лоб, взглянув в глаза Ту Доу, начал вслух рассуждать генерал. – Когда у тебя случалось видение, ты ведь не думал прежде о нем и не желал его. Так? Так. Получается, что ты видишь только то, что однажды должно будет случиться само по себе.

– А, вон оно как, – с пониманием кивнул Ту Доу.

– Да, вот так, – утвердительно произнес генерал и вновь спросил, – Скажи мне, Ту Доу, ты сам что-нибудь понимаешь в своих видениях?

– Нет, – Ту Доу пожал плечами.

– Тогда хочу дать тебе один очень важный совет, – понизив голос, строго смотря ему в глаза, произнес генерал. – О своих видениях никому кроме меня не говори. Это очень опасно для тебя. Ты ничего не понимаешь в них. Они сами приходят, но для чего и как, ты не знаешь. Не знаешь ты и того, что они означают. Так? Так. А теперь представь, что ты кому-то рассказал о них. К ому-то кроме меня. Что может случиться с тобой? А случится может всякое. Не думаю, что что-то хорошее. Все зависит от того, как поймет твои видения человек, которому ты поведаешь о них. А вдруг он воспримет твои видения как угрозу, а тебя самого за слабоумного или, того хуже, за преступника. Что тогда будет с тобой? В лучшем случае тебя осудят на отрезание языка, а в худшем осудят на каторгу или даже на казнь. Так что говори о них только мне. Я тебе не враг. Живи у меня. В обиду никому тебя не дам. Понял меня? Согласен?

– Да, да, – с расширенными глазами закивал Ту Доу.

– И вот еще что. Когда мы с тобой находимся наедине, обращайся ко мне по имени. Меня зовут Гуан Си. Когда помимо нас есть кто-то еще, обращайся да цзян. Хорошо? – генерал наполнил чаши.

– Да, Гуан Си, – понятливо кивнул Ту Доу.

В главный барабан ударили десять раз. Наступило ю, время заката.

* * *

Охотник выкопал яму на самой вершине вала. В глубину она была ему по пояс, но при этом была достаточно просторной, и он в ней мог разместиться сидя без стеснений. Для прикрытия ямы сверху он заранее приготовил крышку из многослойного плотно сплетенного камыша, способного выдержать на себе вес взрослого мужчины, к которой незаметно для глаз привязал снятые пласты дерна, чтобы она не выделялась и не была замечена со стороны. Всю землю, выбранную из ямы при ее копке, он ночью в несколько заходов отнес вниз, где проходил ров, и аккуратно рассыпал тонким слоем, чтобы она на следующий день подсохла на солнце и обрела обычный для этого места вид, при этом спускался с вала и поднимался обратно он в разных местах с тем, чтобы не появилась дорожка следов. При себе он имел лук со стрелами и кувшин с водой. Ближе к полудню, придирчиво осмотрев со стороны место схрона, внешний склон вала и дно рва, но не заметив ничего подозрительного, оставшись довольным своей работой, он забрался в яму и приготовился ждать, слегка приподняв крышку со стороны дороги, вставив в щель комочек земли. День стоял солнечный, ясный, но налетавший порывами ветерок был свежим и прохладным. Тень от насыпи, где находился охотник, падала на дорогу. Он заранее выбрал эту ее сторону, так как знал из своего опыта, что должен находиться спиной к солнцу, чтобы оно светило в глаза жертве, а в этом случае тем, кто будет осматривать вал.

Вскоре до его слуха донесся отдаленный стук копыт. Он тут же подался к щели и стал внимательно всматриваться. Вдали, поднимая пыль, появился конный отряд. Он быстро приближался. Прошло немного времени, и расстояние до них настолько сократилось, что лица передних воинов были уже различимы. Каждый из них впивался взглядом в насыпи, быстро и зорко всматриваясь в них снизу доверху, держа наготове лук с заложенной в него стрелой. Продвигались они рядами по пять всадников на отдалении друг от друга. Действовали они подобно ситу. То, что вдруг не могли заметить воины в первом ряду, могли заметить следующие за ними воины в других рядах. Охотник видел, что те из них, кто находились ближе к нему, смотрели в его сторону, прикладывая козырьком ко лбам ладони, заслоняясь от солнца, на что он и рассчитывал, устраивая именно здесь свое укрытие. Отряд вскоре проследовал дальше. Охотник, почувствовав небывалое возбуждение, словно и впрямь находился на промысле крупного зверя, азартно потер руки о штанины, нежно взял лук и заложил в нее стрелу, предварительно коснувшись губами его острого железного наконечника. До его напряженного слуха вновь донеслись стук копыт и еще какие-то грохочущие звуки. Он подался к щели. Вдали показались чжань чэ, боевые колесницы. Поднимая клубы пыли, они приблизились и, грохоча колесами, стали проноситься мимо него одна за другой. Их возничие бойко управляли лошадьми, а за спинами каждого из них находились наготове по два тяжеловооруженных воина, причем один из них был вооружен клевцом цзи, а другой со снаряженным луком в руках, при этом располагались они чередой в разные стороны от дороги. Колесниц было шесть. Дорога на короткое время опустела. И вот, наконец, наступил долгожданный для охотника момент. Он увидел повозку и тут же, сдвинув в сторону крышку, до уровня глаз высунулся из укрытия, держа наготове лук с заложенной в него стрелой. Повозка очень быстро приближалась к нему. За ней следовал еще один конный отряд. Когда до повозки оставалось около пятидесяти шагов, охотник встал во весь рост, натянул до предела тетиву, прицелился в нее, и в тот самый миг, когда он сумел различить зашторенное окошко, он выпустил в него стрелу. Он увидел, как она попала точно в цель и исчезла внутри повозки, но тут же почувствовал, как что-то больно ужалило его в грудь, а потом еще и в шею и в живот. Силы мгновенно стали покидать его тело. Ноги ослабли и подкосились в коленях. Он стал медленно оседать, запрокинув голову и шепча: «Ты отомщен».