Караван

– Спи, спи, – услышал он тот же голос и через мгновение крепко заснул.

* * *

Поселение, в котором оказался Ту Доу, было другим и не было похоже на то, где прежде он обитал. Здесь повсюду располагались приземистые каменные строения различных размеров. Поначалу странной показалась ему и тишина, царящая во всей округе, от которой он отвык. Какие-то звуки доносились до его слуха, но они не были тем грохотом, что исходил от работ на горе. Людей здесь было много, но среди них надзирателей было мало. Все передвигались молча, неспешно, но соблюдая порядок. По цвету повязок на их головах он определил, что рабов было значительно больше, нежели простолюдинов, прозванных с некоторых пор черноголовыми, так как они носили черные повязки, как было заведено для всех и на всей территории государства. Прошел день после того, как Ту Доу встал на ноги. Никто его не беспокоил и ни к кому его не водили. Он не понимал происходящего с ним. Как, почему и для чего он оказался здесь, он не знал. Юноша молча приносил ему еду, забирал пустую посуду и больше не подходил к нему. Чувствовал себя Ту Доу пока еще довольно скверно. Телесная слабость не давала ему возможности покидать жилище дальше чем на пару десятков шагов. Даже от этой недолгой прогулки он быстро утомлялся, обильно потел и сразу же возвращался обратно, ложился на отведенный ему лежак и крепко засыпал.

* * *

Один раз в неделю, лишь только забрезжит рассвет, в поселение прибывал очень большой обоз. Вереница тяжело загруженных крытых повозок, каждая из которой тянулась двумя парами крупных и сильных волов, словно гигантская змея медленно вползала в южные ворота. На главной площади селения, куда вели дороги от всех четырех ворот, по мере продвижения она делилась на десятки, которые в сопровождении ожидавших их людей незамедлительно уводились к определенным строениям. К появлению обоза все надзиратели готовились по-особенному. Под их строгим контролем все эти строения очень тщательно вычищались и просушивались, в них добавлялось освещение, в каждом из них на полу прямого сквозного широкого коридора, от передних до задних ворот расстилались новые камышовые циновки, дабы грязь с колес и воловьих копыт и их помет можно было убрать сразу же после разгрузки повозок. Рабы-грузчики ожидали в два ряда по бокам от коридоров и, как только все десять повозок останавливались по всей длине строений, быстро приступали к работе. Каждая повозка была загружена новыми, небольшими, но тяжелыми мешками, которые складывались на высокие, сбитые из деревянных досок, поддоны. В мешках была глина.

* * *

Ту Доу после выздоровления определили на работу в одно из длинных строений, в котором размещалась одна из многочисленных мастерских. Почти сотня мастеровых в синих повязках трудилась здесь над изготовлением из глины туловищ для статуй. Они лепили их одинаковыми, полыми, при этом соблюдая заданные пропорции. Всю первую неделю за Ту Доу был закреплен опытный черноголовый наставник. Ту Доу наблюдал за работой мастера, по его требованию подносил ему глину и воду, зачищал, протирал и омывал формы, загружал на тележки готовые изделия, которые рабы увозили в другое строение для обжига в печах. Трудиться здесь для Ту Доу было не тяжело. К тому же знакомая ему работа особых сложностей не вызывала. Будучи потомственным гончаром, он любил заниматься ваянием из глины. С раннего детства обученный отцом ремеслу, уже к юношеским годам он был мастером в своем деле и владел в равной степени как ручной лепкой, так и работой на круге. Он научился главному – чувствовать глину. Вот и теперь, по прошествии всего лишь одной недели, после пробного изготовления изделия и ее положительной оценки мастером, он с позволения надзирателя приступил к самостоятельной работе, став старшим подмастерьем и заменив наставника, которого после этого больше не видел.

* * *

Прошел год с того дня, как Ту Доу оказался в поселении ремесленников. Теперь он уже не был подмастерьем. За его глубокие познания в своем деле, исполнительность и трудолюбие, ответственность и высокое качество работы во всех мастерских он был повышен до уровня мастера готовых изделий и повязал на голову черную повязку. Учеников ему не назначали, так как понимали, что немой мастер не может обучить их, как положено, полноценно. Однако его особое усердие было замечено, оценено и соответственно вознаграждено. Через два месяца после работы в первой мастерской, он в числе еще нескольких подмастерьев был переведен в другую, где изготавливались нижние части статуй. В отличие от туловищ они были монолитными и тяжелыми. Затем, по прошествии еще двух месяцев, его перевели в третью мастерскую, где работа была немного сложнее, поскольку здесь изготавливали головы и руки для статуй. Проведя один месяц у печей, в которых при очень высокой температуре обжигались все части статуй, где глина становилась крепкой, как гранит, он проработал еще три месяца в сборочной мастерской, где все части статуй уже соединялись воедино, образуя цельную фигуру. Наконец Ту Доу определили в последнюю мастерскую, где его ожидала самая сложная и наиболее интересная работа. Здесь голову каждой из статуй покрывали дополнительным слоем глины, и скульптор приступал к лепке лица, причем придавая каждому лицу сугубо индивидуальное выражение. После этого статую облачали в доспехи, красили, а голову венчали пучком накладных волос. Завершенная статуя, изготовленная в мастерских этого поселения, была статуей императорского воина. Ту Доу уже был наслышан о том, что почти подобные поселения мастеровых находились в ближайших окрестностях и что там так же изготавливались глиняные статуи, но уже императорских офицеров и даже лошадей. Несколько позже он узнал и о том, что в отдельных поселениях изготавливались и целые колесницы и что они вытесывались из дерева.

* * *

По велению особого императорского инспектора, цзяня, осуществлявшего высший надзор над всеми поселениями ремесленников, в мастерских которых производились статуи, мастера, наиболее отличившиеся своими высочайшими достижениями, ежемесячно поощрялись однодневным посещением главного города государства. Они имели возможность самостоятельно, без какого-либо сопровождения покинуть пределы своих поселений и отпускались строго на три дня, по истечении которых были обязаны вернуться обратно и предстать перед надзирателем. Однажды такой великой милости был удостоен и мастер Ту Доу. Надзиратель с вечера выдал ему и еще пятерым мастерам чистые халаты, назначил старшим в группе мастера лет сорока, каждому дал по десять бронзовых монет «пол-ляна», в очень строгой и назидательной форме объяснил им все запреты, связанные с их поведением в городе, и отпустил их на отдых, а с раннего утра сопроводил их до ворот, откуда в город отправлялась повозка.

* * *

Город был не просто большим, он был огромным и надежно защищенным со всех четырех сторон. Усеченные кверху высокие каменные стены, по всему периметру у подножий с внешней и внутренней стороны были обложены очень большими кирпичами. Верх стен также был выложен из кирпича. Со всех сторон в стенах имелись главные ворота, перед каждыми из которых были возведены полукруглые внешние укрепления, в них под прямым углом к открытым главным воротам имелись внешние ворота. Над всеми четырьмя главными воротами вздымались ввысь покрытые черепицей трехъярусные деревянные башни прямоугольной формы, в которых размещалась стража ворот. Угловые башни с внешней стороны были укреплены кирпичами и имели бойницы. На небольшом отдалении от стен находились бастионы, у подножья которых были вырыты рвы.

Ту Доу и остальные мастера, проведя первый из отведенных им трех дней в пути, а ночь отдохнув у костра на обочине дороги, вблизи от одного из предместий, наутро второго дня наконец прибыли к городу. Под пристальным вниманием стражников они прошли главные ворота западной стены и вступили в город. Перед ними сразу же начиналась широкая мощеная улица, уходившая строго на восток. По ней передвигалось очень много людей в черных одеждах с черными повязками на головах. Бывавший в городе уже несколько раз старший мастер стал тихо показывать и объяснять новичкам, что были лет на десять младше него, что и где расположено. Они неспешно двинулись по улице, при этом стараясь держаться как можно ближе к нему. Ту Доу внимательно прислушивался к его словам, с нескрываемым интересом рассматривая округу. Все, что он увидел с первых шагов, мгновенно восхитило его. Он даже представить не мог, что на земле бывают такие удивительные поселения. Всюду, куда он только ни бросал свой взгляд, строения с яркими черепичными крышами утопали в зелени садов. Его прежнее отношение к этому городу, внушавшее настоящий панический ужас, почти вмиг исчезло, как только он прошел городские ворота. Теперь же его душу переполнял истинный восторг. По мере продвижения по улице он все больше поражался невероятному творению человеческих рук. Здесь, как сразу показалось ему, даже воздух был другим. Ему захотелось вдыхать его глубже и чаще. Он наслаждался им, почти ощущая во рту его пьянящий вкус. Вскоре он понял, чем так сладко насыщен был этот воздух. Он благоухал ароматами цветов.

Старший продолжал свой рассказ о городе, о строениях и парках и еще о чем-то, но Ту Доу слушал его уже не так внимательно, как это было в начале. Его поглотили совершенно новые приятные чувства и волнительные ощущения, которые он испытывал здесь впервые в жизни. Такого состояния, в котором он пребывал, он не ведал еще никогда. Ему было легко. Он совершенно ни о чем не думал. Его голова была пуста. Все, что прежде в ней бесконечно вертелось и крутилось какой-то тревожной и от этого черной массой, пугая его и выматывая напряжением душу, вдруг куда-то исчезло само по себе, не оставив и следа. Он весь целиком и полностью был поглощен тем, что теперь созерцал и ощущал при этом, и они, все эти прелестные виды вокруг, насыщали его радостью и умиротворением.

– А улицы, их две и они главные, пересекаются в самом центре города, – Ту Доу взглянул на старшего и услышал его слова. Тот продолжал: – И до него дойдем. А они тянутся строго с севера на юг и с запада на восток. – Старший остановился на миг, указал рукой в разные стороны и пошел дальше. – Они прямые, как стрелы, и очень протяженные. Говорят, каждая из них длиной почти в семнадцать с половиной ли, – старший вдруг остановился, о чем-то задумался ненадолго и продолжил: – Нет. Это раньше так измеряли, до принятия новых мер длины, а теперь они почти сорок ли. Так вот, – он вновь тронулся с места. Мастера очень внимательно выслушали его поправку, с удивлением покачали головами, поцокав языками, и двинулись вместе с ним. – Этими улицами город разделен на четыре части, можно сказать, на четыре города. Есть императорский город, там расположены дворцы высших сановников, а внутри, в его северной половине к югу от реки Вэй находится запретный дворцовый город, в котором разбит Цзиньюань, огромный императорский парк, и где расположен Дамингун, дворец императора, в котором главный зал для приемов очень большой. Он с востока на запад длиной в пятьсот шагов, а с севера на юг сто шагов, и в нем могут разместиться сразу десять тысяч человек. От входа в него идет прямая дорога к горе Наньшань, на вершине которой в виде больших ворот сооружена церемониальная арка. Вокруг той горы проложена дорога. А еще одна дорога, мощеная, ведет от этого дворца в город через реку Вэйхэ. Она символизирует мост Тяньцзы, который находится там и идет через млечный путь к Инчжэ, – старший засмеялся, ткнул пальцем в небо и продолжал увлеченно рассказывать, – Туда нам всем точно не попасть, – он категорично мотнул головой. – Есть еще и торговый город, ну и, конечно, город домов. Мы идем мимо него. А там вон, там, там и там, – старший вновь остановился и стал указывать рукой в разные строения, – двухъярусные черепичные крыши. Это тоже дворцы сановников, но поменьше рангом. Как видите, они соседствуют с простыми домами черноголовых, таких, как вы, – он внезапно замолчал, как-то безвольно опустил руку, на миг задумался, изменившись в лице, но вскоре с какой-то грустинкой в голосе поправился, – ну да, таких, как мы. Так почему-то заведено, – он окинул быстрым взглядом своих спутников, с легким недоумением пожал плечами, улыбнулся одними губами, словно извинялся за что-то, будто был вынужден признать, что и такое, оказывается, бывает в жизни.

Ту Доу, как и другие мастера, был удивлен познаниями старшего об этом городе. К тому же старший был интересным рассказчиком, и от этого им было особо приятно пребывать в его обществе. Уважение, которым они прониклись к нему с самого начала его рассказа, как только он открыл рот и произнес первую фразу, постоянно росло. Манера его повествования, несмотря на насыщенность информации подробностями, свидетельствующими о глубине его познаний, была для них приятна своей простотой. Его речь была понятной им благодаря его обычному языку, без мудреных слов и витиеватых выражений. Они слушали его, затаив дыхание, впитывая все, что он говорил, искренне стараясь запомнить все сказанное им. Общение с ним и его присутствие в их кругу все больше радовало их, так как вытесняло из каждого из них неуверенность в себе от пребывания в этом городе. Робость, которую они испытали, услышав о таком поощрении, была настолько сильной, что каждый из них воспринял его для себя как подобие наказания. Но теперь никто из них не сожалел о том, что был отмечен за свой труд именно так – посещением главного города империи. И причиной тому стал этот человек, никому из них доселе неизвестный, но отныне ставший почти родным.

Слушая старшего, рассматривая город по бокам от улицы, при этом часто останавливаясь, ближе к полудню группа мастеров дошла до самого центра. Здесь улица, по которой они шли, пересекалась с другой, разделявшей город строго с севера на юг. Удивительным для них зрелищем была трехэтажная смотровая башня, возведенная прямо на пересечении этих двух главных улиц. В нижнем этаже башни располагались четверо распахнутых ворот, через которые, пересекаясь под прямым углом, проходили обе улицы.

– Если закрыть одни из ворот в этой башне, то попасть на улицу за ними уже будет невозможно, – остановившись и разглядывая башню на небольшом отдалении от нее, объяснял старший. – На втором ярусе стража, воины. А на верхнем ярусе находится очень большой барабан. Удары в него вы не раз еще услышите.

Все вместе они подошли к башне, задрав головы, стали рассматривать ее, затем вошли внутрь, сразу ощутив тенистую прохладу, посмотрели по сторонам на все ворота и вновь вышли из нее.

– Что-то я проголодался, – погладив живот, хитрым глазом скользнув по своим спутникам, произнес старший. – Знаю я тут одну харчевню, где можно сытно поесть, да и вино там некислое.

Все тут же переглянулись, заулыбались и дружно закивали.

* * *

Торговый город был очень большим и многолюдным, но, несмотря это, старший уверенно вел своих спутников, петляя в толпе, то ненадолго теряясь из вида, то вновь появляясь, поджидая их с вытянутой вверх рукой, тут же вновь устремляясь вперед, не по возрасту проворно и ловко протискиваясь между многочисленными прилавками. Вскоре изрядно вспотевшие мастера нагнали старшего. Он остановился, обернулся к ним и указал на дом перед собой: – Вот и пришли. Сейчас поедим.

Внешне харчевня была подобна обычным жилым городским домам. Ее высокая и крутая черепичная крыша, похожая на крышу шатра, покоилась на колоннах. Завиток крыши был не очень изогнутым, карнизы были гладкими, а на коньке виднелись нечастые орнаменты из маленьких фигурок. Старший вошел внутрь, следом за ним вошли и мастера. Харчевня, как и любой дом, состояла из нескольких дворов, но в отличие от него имела боковые залы, не разделенные на комнаты поменьше, а оставленные цельными и просторными. Здесь было много посетителей, сидящих группами за столами, но уже не было слышно базарного шума и оглушающего гула голосов. Старший выбрал один из пустующих столов и с явным удовольствием уселся на стул, вытянул ноги, в предвкушении обеда довольно потирая руками. Его молчаливые спутники не так уверенно, как это сделал он, присели за стол и тут же стали осматривать помещение, оглядываясь вокруг.

– Итак, что будем есть? – больше рассуждая вслух, нежели вопрошая у спутников, произнес старший.

Мастера робко переглянулись, уставились на него и почти одновременно пожали плечами, что явно означало, что они оставляют выбор за ним. Ту Доу отвязал от пояса маленький тканевый мешочек с деньгами, положил его перед собой на столешницу и очень аккуратно подвинул его к старшему. Остальные суетливо последовали его примеру. Старший задумчиво посмотрел на них, перевел взгляд на мешочки, затем, не притрагиваясь к деньгам, встал и куда-то ушел. Все недоуменно переглянулись и вновь дружно повернули головы в его сторону. Его долго не было, но, когда он вернулся, за ним шли трое юношей, неся еду. Вскоре все уже насыщались пищей. Горячие суп и каша из крупы чумизы вприкуску с душистыми лепешками, выпеченными из муки чумизы, показались им самой вкусной едой на земле. Судя по тому, как и с каким аппетитом ели мастера, старший понял, что они были очень довольны едой. Дождавшись, пока они остатками лепешек протерли опустевшие миски и проглотили последние куски, бережно откупорив большой глиняный кувшин, старший разлил по чашам вино.

– Это настоящее желтое вино, – подняв чашу, при этом смачно цокнув языком, произнес старший. – Такое вино сбраживается из клейкого риса. Пейте и запомните его вкус.

Он пригубил вино, слегка откинулся назад, прикрыв веки, подержал его во рту, явно наслаждаясь вкусом, и только потом проглотил, покачивая от удовольствия головой. Мастера бережно держали в руках свои чаши и, затаив дыхание, следили за всем, что и как он делает. Как только он приоткрыл один глаз и взглянул на них, они тут же заерзали на сиденьях и дружно заулыбались, довольно переглядываясь между собой. Старший открыл второй глаз и, поджав губы, одобрительно кивнул. Все поспешно сделали по глотку, подражая ему, прикрыли веки и стали жевать вино, словно еду. Вновь наполнив свою чашу и намереваясь пригубить ее вместе с ними, но увидев то, как они это сделали, старший не смог удержаться и поперхнулся, подавшись вперед, не в силах сдержать хохот. Услышав его смех, в недоумении открыв глаза, взглянув на него, все поняли и уже вскоре заливались смехом, глядя то на него, то на поднятые вверх чаши, то тыча пальцем друг другу в грудь, при этом хватаясь за животы. От всей души, подобно детям, они еще долго смеялись, а потом кто как мог и хотел пил вино, но уже не стесняясь старшего, не испытывая неловкость друг перед другом, чувствуя себя в этом добром заведении весьма уютно и непринужденно. Напиток пришелся всем по душе, так как благостным теплом разлился по телам, облегчил им души, развеял тяжкие думы, расслабив разум, да и развеселил, как никогда им еще не было так весело. Каждый из них ощутил небывалую легкость во всем: и в общении со спутниками, и в поведении за столом, и в восприятии незнакомой прежде обстановки и всего царящего вокруг них, и вообще, в понимании несложной устроенности своей судьбы, доселе очень трудной и порой даже не очень желанной, но отныне ставшей вдруг терпимой и даже интересной. С очередным глотком чудодейственного питья каждый из мастеров все больше испытывал неописуемое наслаждение от пребывания в этом городе, в этой харчевне и в такой приятной компании.

Так, в веселом общении, шло время, и почти каждый из них легко и просто рассказал о том, за что угодил в рабство, а затем и на работы в мастерские и на какой срок, при этом более всего выделяя приятные для себя – даже в таком печальном признании – сведения о времени, оставшемся до освобождения и возвращения домой. Старший же не проронил ни слова о себе и своей доле, умело поддерживая беседу и в нужный момент, дабы собеседники не ожидали от него откровенного повествования о себе, переводя разговор в нужное ему русло. Ту Доу отдыхал, мелкими глотками пил вино и слушал других. К нему относились с прежним пониманием и никто ни разу не позволил себе спросить его о чем-либо, памятуя о том, что он немой. Когда речь зашла о пребывании его собеседников в неволе, он сперва ничего не понял из сказанного ими и стал внимательнее вникать в каждую фразу. Для него стали настоящим открытием факты о том, что каждый из них за определенную провинность был осужден в рабство, причем сроки были у каждого разные, и они уже истекли, и по этой причине всем им поменяли синие повязки на черные. Оказывается, как узнал Ту Доу, существовала временная ссылка на каторжные работы, и сроков было три: от одного месяца до одного года, два года и пять лет. Он был потрясен от всего, что услышал, так как он ничего подобного их проступкам не совершал и по отношению к нему не было никакого суда. Но самое ужасное, что он узнал, это были сроки рабства, вернее, то, что каждый за столом точно знал о времени своего пребывания в неволе. Получалось так, что каждый из этих мастеров знал совершенно определенно, когда его освободят от работ, а он не ведал даже того, за что и на какой срок он угодил в рабство. Как только он осознал, что попал в какое-то бессрочное страшное положение, да к тому же не так, как все эти люди, расслабленность, в которой он пребывал, мгновенно куда-то улетучилась. Его словно окунули с головой в ледяную воду. Ему стало не по себе. Он не знал, как теперь быть и что ему делать. Не желая больше пить вино, опустив чашу на стол, он прикрыл веки и вдруг увидел облик незнакомого ему мальчика с бритой головой с небольшими пучками волос, завязанными шнурами. Тот испуганно, но пристально посмотрел ему прямо в глаза и тут же исчез. Ту Доу хотел было открыть глаза, но внезапно появился облик незнакомой женщины. Прикрыв рот рукой, она тихо плакала и так же, как мальчик, взглянув ему прямо в глаза, исчезла. Ту Доу, наконец, открыл глаза и оглянулся по сторонам, но все было как прежде, и никаких мальчика и женщины в помещении не было. «Это все от вина» – промелькнула мысль в голове. Он взглянул на стоящую перед ним чашу и перевернул ее вверх дном. Вскоре старший прервал разговоры мастеров, подняв руку вверх и прислушиваясь к чему-то. Все тут замолчали и сразу же услышали отдаленные гулкие удары в барабан.

– Сколько ударов? – спросил старший.

Мастера молча переглянулись.

– Девять, – утвердительно заявил старший. – Наступило шэнь, время к вечеру. Нам всем уже пора в обратный путь. Это звучит тот самый огромный барабан на центральной башне. Я говорил вам о нем.

Старший поднялся, взглянул на сдвинутые к углу столешницы мешочки с деньгами мастеров, к которым так и не прикоснулся, и, указав пальцем на них, приказал: – Заберите их.

Мастера переглянулись и уставились на него, но он уже отошел от стола и направился к выходу.

* * *

В торговых рядах все было, как прежде, – бойко, шумно и тесно.

Мастера, все кроме старшего, пребывали в приподнятом настроении, о чем свидетельствовало их слишком веселое, зачастую почти глупое поведение. Они много и беспричинно смеялись, толкая друг друга в бока, при этом еще сильнее заливаясь хохотом. Ту Доу шел последним, намеренно отстав от них. Он был не в состоянии слышать их шутки. Он видел, что им было хорошо как никогда, но от этого ему теперь становилось все хуже и хуже. «Как же быть мне? Скоро мы сядем в повозку и прибудем обратно. А что потом? Опять эти работы? Опять это все?» – горькие мысли стучали в его голове словно молоты. Душа заныла от ощущения обреченности, а сердце защемило от отчетливого чувства безысходности. Сжав до белых костяшек кулаки, Ту Доу остановился. «Лучше я умру, но туда не вернусь!» – он решительно мотнул головой.

– Держите вора! Помогите! Держите его! – кто-то визгливо орал в толпе.

Пребывая в своих тягостных думах, Ту Доу не сразу смог понять того, что происходит. Кругом были люди, но в том, кто из них вор и кто пострадавший, он пока не мог разобраться. Вдруг из-за стоящего перед ним мужчины выскочил мальчик лет десяти и с разбега ударился в него. Ту Доу быстро схватил его за ворот халата. Тот попытался вырваться и, задрав голову, взглянул ему в лицо. Ту Доу обомлел от увиденного. Это был тот самый мальчик, который привиделся ему в харчевне. В растерянности Ту Доу разжал пальцы. Мальчик тут же исчез в толпе. Упустив на мгновение его из вида, Ту Доу тут же бросился вслед за ним, расталкивая всех на своем пути, только теперь догадавшись, что вор и есть этот мальчик. Он долго бежал, преследуя проворного воришку, и вскоре оказался на одной из окраин торгового города. Мальчик был пойман двумя мужчинами. Ту Доу остановился, глядя на них, переводя дыхание. Мужчины схватили мальчика за руки и стали волоком тащить обратно. Когда от них до Ту Доу оставалось шагов двадцать, внезапно откуда-то появилась женщина и вцепилась в одного из мужчин. Ту Доу был растерян. Женщина хоть и была хрупкой и отлетала от рослого мужчины при каждом движении его руки, но не отступала и отважно вновь и вновь бросалась на него, стуча по его плечу маленькими кулачками. Ту Доу не знал, что ему делать в этой ситуации, но когда мужчина ударил женщину кулаком по голове, причем сделал это намеренно, он подбежал к ним и со всех сил нанес удар в лицо сперва обидчику женщины, а потом и второму мужчине, который продолжал держать мальчика. Оба мужчины, один за другим попадали на землю, схватились за лица и стали отползать в разные стороны, испуганно тараща глаза на Ту Доу. Он подошел к присевшей женщине и, наклонившись, протянул ей руку, но она сама поднялась на ноги и побрела к мальчику. Ту Доу оглянулся, но мужчин уже не было. Они сбежали. Мальчик бросился к женщине и обнял ее, а она прижала его к себе и стала нежно гладить его по бритой голове. Ту Доу хотел было подойти к ним, но после увиденного не решился, понимая, что это уже ни к чему, догадываясь, что они не чужие друг другу и что женщина наверняка разберется во всем. Прежде чем уйти, он посмотрел на них еще раз. Они так и стояли, молча прижавшись друг к другу. Хотя ему были не по душе люди, берущие чужое без спроса, но почему-то ему стало приятно от того, что все так закончилось. Он отвернулся, дабы не смущать их, и уже намеревался уходить, как вдруг кто-то сзади слегка коснулся его руки. Он обернулся и вновь обомлел от увиденного. Перед ним стояла защищенная им женщина, но это была та самая женщина, что привиделась ему в харчевне вслед за мальчиком. Он не понимал, что происходит с ним. Влажными глазами она пристально смотрела ему в лицо. В этот миг он вновь услышал удары барабана. Их было десять. Наступило ю, время к закату.