Ужас на пороге

Прошло 40 минут. К этому моменту Дима понял, что устает. Популярность – это конечно хорошо, он о ней мечтал, но мороз, околевшие руки и пронизывающую все тело дрожь никто не отменял. В какой-то момент он хотел прекратить все и уйти, однако просмотры продолжали расти, достигнув отметки в 50000.

– Вот, – как и в прошлый раз его отвлек голос полицейского, чему он обрадовался, – принес, – подняв руку, переговорщик показал красную банку, на которой было написано «Coca-Cola».

– Настоящая?

– Да. Можешь сам прочитать, на ней написано. Можно подойти? – Дима кивнул. Ему уже хотелось завершить этот цирк и пойти домой. Сесть в горячую ванную и обдумать дальнейшие планы по продвижению самого себя. Все-таки за несколько часов получить пару десятков тысяч подписчиков и уже более 50 000 зрителей – это круто. Теперь надо понять, что с ними делать? Их же теперь надо как-то развлекать.

Полицейский подошел, протянул банку. Дима взял ее. Затем открыл и сделал несколько глотков. Напиток был холодный, но несмотря на мороз, парень пил с удовольствием. Это была самая идеальная кока-кола в его жизни.

– Ну что, теперь пойдем? Как договаривались, – напомнил полицейский.

– Да, – ответил Дима, – сейчас.

Он подошел к краю крыши, наставил на себя камеру и начал речь.

– Спасибо зрителям, которые сегодня были со мной. Спасибо за поддержку и за неравнодушие. Если бы не вы…, – речь его прервалась. Зажав в руке телефон Дима ощутил падение за копчик, как в детстве, наверное, всем знакомое ощущение удара. Такое бывает, когда человек, особенно неопытный ребенок наступает на лед зимой и падает на пятую точку. А потом друзья смеются над ним. В конце концов и ему становится смешно.

Однако Диме смешно не стало. И он не успел понять, смеется ли кто-нибудь в чате или нет. Все произошло очень быстро. Он поскользнулся на основании образовавшейся сосульки, что выросла на краю крыши. А затем, после того как упал, словно по ледяной горке съехал вниз. Раздался громкий удар. Что-то сломалось. А затем тишина.

– Твою мать! – полицейский аккуратно подошел к краю крыши и посмотрел вниз. Козырек, закрывавший подъезд, был сломан. В паре метрах от подъезда лежал Дима. Он не шевелился. А еще в нескольких метрах от него лежал телефон экраном вверх. Стрим продолжался. Его смотрели уже свыше 60 000 человек. На экране продолжали с неимоверной скоростью нестись сообщения: «он прыгнул! Охренеть!», «молодец! Все правильно сделал!», «круто! Парень просто бомба!», «Да, класс, чувак, ты крутой!!!».

Дима разлепил глаза. Боль, точно ожидавшая его пробуждения, накинулась со всех сторон. Непроизвольный стон сорвался с губ.

Каждая частичка его тела агонизировала. Умоляла вернуться в забытье. А лучше – умереть. В голове витала пустота, любую зреющую мысль боль выжигала на корню, не позволяя той сформироваться. Перед глазами плыло. Лишь по окружающей обстановке, по одинаковым койкам и лежащим на них людям парень догадался, что находится в больнице.

Сегодня утром его перевели в общую палату из реанимации, но на тот момент Дима еще этого не знал. Он боялся шевелиться, лишь как слепой крот водил глазами и щурился, пытаясь найти фокусировку на чем-нибудь определенном.

– Что-ж вы такие дурные то, – услышал он женский голос где-то сбоку. Он не видел, кто именно произнес эту фразу, лишь почувствовал руку у себя на лбу. Руку девушки, женщины или может быть пожилой дамы. Она нежно погладила его по голове, затем добавила.

– Молодец что очнулся. Скоро выздоровеешь. Больше так не делай, – а затем вышла из помещения. «Что не делать?», хотел было спросить Дима, но с непривычки послышался только стон. Во рту пересохло. Язык не слушался. Горло немного саднило. Сотрудница больницы не отреагировала и вышла из помещения. Вероятно, это была санитарка или медсестра. Но точно не врач, потому что врач пришел позже. Он справился о его здоровье, но не добившись ответа, позвал медсестру, и та вколола Диме обезболивающее. На некоторое время стало легче. Боль никуда не делась, но стала терпимее. Множество раз парень проваливался в дрему и выходил из нее, снова и снова пытаясь понять, где он и как тут очутился. Но ответов не было. Последнее, что он помнил – это разговор на крыше с полицейским, а затем пустота. Может, тот сотрудник избил его после того, как снял с крыши? Или ударил шокером, а потом избил?

Ничего не понятно.

На третий день пребывания в общей палате Дима наконец заговорил. То обрадовало не только его, но и доктора, который радостно заявил, что парень идет на поправку.

– А что со мной случилось то?

– Ты упал с крыши, – ответил доктор, не отвлекаясь от журнала обхода, – вспомнил?

– Упал? Я? – переспросил парень. – Зачем?

– Не знаю. С этим другой врач разберется, когда окончательно придешь в себя. Психиатр, – иронично дополнил доктор, – мое дело – поставить тебя на ноги, в прямом смысле слова. У тебя куча переломов. Об этом потом, – спешно закончил он, сделал запись в историю болезни и поспешил удалиться. Затем остановился в дверном проеме и обернувшись добавил, – кстати, ты теперь знаменит.

Дима ничего не понимал. Как он мог упасть с крыши? Он же не собирался этого делать. Он хотел просто снять контент и судя по последней реплике лечащего врача, ему это удалось.

Дни сменялись днями. Бесконечные болезненные перевязки, кормления с ложечки, утки, уколы – все по кругу, снова и снова. События дня, когда Дима якобы упал, возвращались небольшими порциями – дозированно: паника при виде полицейского, эйфория при виде большого количества зрителей, подсказки в чате, правило номер два…

– … хочу кока-колу, – раздался голос диктора из выпуска новостей.

Сосед по палате, проснувшись, включил телевизор. Дима прислушался. Слова ведущего новостного канала каким-то образом переплетались с его воспоминаниями.

Кока-кола…

– … несколько человек покончили жизнь самоубийством, засняв свои последние минуты на камеру, – продолжал ведущий. – Что это – воздействие секты или новое безумное веяние молодежи? Сейчас мы покажем ужасные кадры и просим слабонервных и детей отодвинуться от экрана.

Секундой позже появилось любительское видео с телефона, на котором юноша, стоя на краю высотного здания, произносил слова прощания. По экрану рассыпались сердечки и всплывали сообщения.

«Он ведет стрим, как я», догадался Дима, потирая повязку на руке. Ему стало жутко на это смотреть, словно разглядывал самого себя – свою фигуру на крыше здания, с которого он обещал спрыгнуть. И, по всему видимому, спрыгнул, так как переломы и ушибы на его теле указывали именно на это… или поскользнулся? Что-то вдруг щелкнуло в голове. «Конечно! Случайность и не более того, ирония судьбы, форс-мажор, но уж точно не умышленный прыжок с крыши пятиэтажного дома!», Дима улыбнулся! Ему стало значительно легче от осознания, что он не делал этого умышленно.

– Хештег – хочу кока-колу…

Затем картинка в телевизоре взбесилась. Верх и низ так быстро сменяли друг друга, что от такого зрелища могло замутить. На экране мелькали окна, магистраль, небо, солнце – все смешалось в одно целое. Словно кто-то закинул камеру в центрифугу. И также резко все замерло, как и началось. Теперь только небо и… тишина.

«Кока-кола», с ужасом повторил про себя Дима, вспомнив, что попросил у полицейского.

– Вот это хренотень, – пробубнил сосед по палате и переключил канал, – не могу такое смотреть. Бедные дети. Ты видел? – он обратился к Диме, поскольку в данный момент они находились в помещении вдвоем.

Парень ответил кивком, но мысли его блуждали совершенно в другом месте. Если то, что он сейчас наблюдал по новостям – правда, а не сон больной фантазии, тогда получалось, что игра на крыше вышла из-под контроля. Мало того – игра повлекла за собой последствия. Падение Димы, а теперь и смерти других людей. Как там сказал диктор: несколько человек покончили жизнь самоубийством?

Хештег – хочу кока-колу?

Неужели, его видео завирусилось, и он случайным образом создал новый тренд? Смертельный тренд… Бессмысленный тренд.

Подобное не укладывалось в сознании. Дима молча лежал, глядя за окно, и его донимали весьма скверные мысли. Например: «а что будет дальше, когда меня выпишут»? или «полиция наверняка связала другие смерти с моей трансляцией». Вдруг его надумают посадить – без вины виноватого…

Чертова кока-кола. И зачем он только ляпнул про нее, зная, что интернет помнит все? Куча вопросов и ни одного ответа. А самый главный из них: он теперь убийца? Не сам, конечно, но косвенно – ведь именно его стрим привел к таким последствиям. А с другой стороны, мало ли что он там сделал в своей трансляции. То не запрещено законом. Он никого и ни к чему не подстрекал. Может быть, он вообще был не в себе. Ему, вероятно, предстоит ответить полиции, почему он просил напиток в обмен на прыжок с крыши и вообще, что все это значило? Вот тут и нужно быть максимально внимательным, ибо ответ «просто так, дурачился» приведет его прямиком в тюрьму.

«Ах дурачился!?», судья насмешливо повысит голос, «в результате твоего дурачества несколько человек погибло. 10 лет заключения! Там у тебя отобьют охоту дурачиться!».

Нет. Он скажет иначе. «Помрачение рассудка», «я был сам не свой», «не помню», в конце концов он чудом остался жив, какой с него спрос?

– Как я остался жив? – поинтересовался Дима у врача во время очередного осмотра.

– Ты упал на козырек подъезда, – последовал ответ, – чистое везение. Если бы метр вправо, метр влево…, – доктор записывал на ходу в журнале обхода, – тебя, кстати, по телевизору каждый день показывают, как первого.

– Что значит – первого?

– Ну ты был первым, кто сиганул. Других пока нет… живых, имею ввиду, им не повезло так, как тебе.

Сосед по палате понял, о чем идет речь. Он приподнялся на локте, оторвавшись от чтения и спросил:

– Так это он?

– Он самый, – ответил врач, – наша знаменитость.

Пациент ничего более не произнес, лишь ухмыльнулся и вернулся к чтению. Но взгляд его после того случая стал недобрым. Дима весь последующий день замечал на себе цепкий прищур, в котором читалась откровенная ненависть.

А ночью проснулся от того, что ему не хватало дыхания. Темно. Страшно. На его лице что-то находилось, не позволяя вздохнуть. Не позволяя позвать на помощь. Пальцы заскребли по металлической раме кровати, вцепились в простыню. Паника разгоралась, и тем сложнее становилось рационально мыслить. Кто-то пытался его убить, кряхтел и вполголоса матерился с той стороны тьмы.

– Сдохни… сука… – доносилось сверху.

Дима извивался, как мог, но изломанное тело не позволяло сопротивляться. Нога висела на бандаже, стянутые ребра высекали искры из глаз при каждом движении. А сила, с которой парня отправляли на тот свет, напирала все больше.

И когда воздуха в легких практически не осталось, Дима услышал крики, топот и какой-то нечеловеческий хрип. Сразу же ослабла хватка, исчезло давление сверху. Удалось сделать небольшой вдох. Слезы потекли по щекам парня, когда с его лица убрали подушку. В палате горел свет, стояли крики, была неразбериха. На полу, лицом вниз, лежал тот самый сосед по палате, который днем подслушал разговор Димы с врачом. Его держали двое мужчин, приказывая ему успокоиться, но он хрипел и сопротивлялся. Не иначе, хотел вырваться и довести дело до конца.

Дима молча смотрел за происходящим. Вскоре несостоявшегося убийцу утащили из палаты, и больше он в ней не появился.

А на следующий день к Диме пришел полицейский. Разложил на кровати бумаги, часть из которых необходимо было подписать. «Что, почему, может быть случился конфликт накануне?», задавал полицейский вопросы.

– Нет, – настойчиво отвечал Дима. Он едва держал себя в руках, чтобы попросту не заплакать от страха и непонимания. На какую-то секунду подумал, что тот самый стрим запустил чудовищный, мистический процесс, потому что с того момента он испытывал одни лишь страдания. Нет больше спокойствия и размеренности, которые были в его жизни до. Нет понимания происходящего.

– Да вы его простите, – заступался за нападавшего полицейский, – сами же понимаете, в больнице люди страдают. Нервы на пределе. Не подумайте, я ни в коем случае не пытаюсь его защитить или отговорить вас. Если решите писать заявление, это ваше право, и я, конечно же, его приму. Просто, жалко мужика. Посадят его за попытку убийства. Тут же свидетели. Вы поймите, у него племянник пару дней назад тоже… ну как вы.

– Что? – Дима понимал, о чем речь, но предпочел переспросить, все еще не веря, что запустил смертельный челлендж.

– Спрыгнул, – грустно произнес полицейский, – только мужик этот молчал. Это, понимаете, как-то странно… стыдно, позорно что ли выглядит. Вот он и молчал. В себе держал. А когда понял, что это с вас началось…, – полицейский вздохнул и сочувствующе посмотрел куда-то в сторону.

– Я понимаю, я не буду… Заявление писать не стану, – заверил Дима.

– Спасибо. Это по-человечески, – улыбнулся полицейский, собрал все бумаги в папку и направился к двери. В проходе он остановился, точно вспомнив о чем-то важном, и вернулся к кровати больного, – и еще кое-что, от себя лично, – проговорил полицейский, после чего Дима едва успел заметить, как тот замахнулся. Звук смачной пощечины разлетелся по палате. В глазах вспыхнули искры. Дима чуть не потерял сознание от внезапного, сильного, беспощадного удара по лицу. А когда открыл глаза в палате уже никого не было. Остались лишь звон в ушах и залитые слезами глаза от неожиданного сотрясения.

Больше к Диме никто не приходил. А через пару недель, более-менее научившись передвигаться на костылях, он выписался из больницы.

Следить за последствием своей выходки он стал лишь за несколько дней до выписки. Сначала ему было не до этого из-за травм. Потом тот случай с нападением… А затем он просто боялся. По телевизору то и дело крутили новости о вновь спрыгнувших. Число покончивших с собой с хештегом «хочу кока-колу» перевалило за несколько десятков. По всей стране и ближнему зарубежью молодые люди и совсем еще дети вели трансляции, а затем совершали прыжки. Будто внизу наложена куча матов, которая убережет их от травм. Некоторые отчаялись из-за безответной любви, другие подобным образом решали проблемы с родителями или сверстниками. Но самое страшное, что все чаще происходили случаи, когда ребята делали это осознанно, забавляясь и весело хохоча. Словно это была игра.

И Дима не мог понять их мотива. «Они же просто мрут, как мухи. Зачем они это делают?». Даже для него – человека, который когда-то перешел на грязный хайп, происходящее перестало быть понятным.

В какой-то момент он решил открыть свой канал и посмотреть, что там происходит. Десятки тысяч подписчиков и более ста тысяч комментариев было под его последним стримом. Люди хвалили его, подбадривали, проклинали, винили в смерти близких, угрожали расправой. Неизвестные граждане, по сути, ноу-неймы обещали ему все от мала до велика. На электронном ящике находилось более 50-ти писем от разных компаний с предложением рекламы. А на электронном кошельке скопилась огромная сумма донатов.

Смешанные чувства: удовлетворение от популярности и брезгливость к имеющимся деньгам; радость от рекламы и понимание, что его будущая карьера сделана на крови… В конце концов, однажды ему приходила мысль убить кого-нибудь в прямом эфире, но это было по пьяни, несерьезно.

Как-то он услышал высказывание мужчины в автобусе, «если бы не закон, они бы друг друга поджигали ради просмотров… пыточную бы организовали для людей, лишь бы трафик был». И Дима долго думал. Задавал себе вопрос, на что способен он ради славы и чего боится – закона, или все-таки он человек, для которого существуют базовые принципы «не навреди». И они, в свою очередь, выше всего – денег, славы, популярности. Он так и не смог ответить на этот вопрос. По-честному не смог. И предпочел не думать об этом.

Вернувшись домой, он наконец набрался смелости и сделал запись на канале, «всем привет, я вернулся». Однако реакции не последовало. Вопреки ожиданиям, он получил лишь пару десятков лайков и столько же дизов. Несколько комментариев с непонятными репликами и… всё. Десятки тысяч подписчиков и скудная, как и прежде, реакция.

«Время, чувак, вре-емя. Ты его, понимаешь ли, просрал. Куй железо, пока горячо, слышал такое?», раздался в голове тот самый внутренний голос, который пытался его когда-то образумить. Но теперь этот голос был не на его стороне, он подтрунивал над ним, смеялся, наслаждался глубоким чувством разочарования, которое обуяло Диму. Все правильно – момент. Момент и только момент. Те самые рекламные предложения уже не актуальны, потому что прошло 2—3 недели. Дима уже не интересен. Донатов больше не будет. Подписчики не подпишутся, а те что есть, не будут проявлять активности на его канале. Они уже и не помнят о том, что подписались на него. Они подписаны на тысячи человек, не потому что следят за чьим-либо творчеством, а потому что подписываются ради момента. На самом деле о нем никто уже не помнит, появились новые герои, новые звездочки на час, на два, на день, которые вот-вот погаснут, как и он. Его время прошло. Слишком долго он лежал в больнице. Ему следовало выходить в эфир сразу же, как он очнулся. Ему следовало не думать и не вспоминать, «что же произошло?», а показывать в прямом эфире, как он мочится через катетер и как санитарка меняет ему памперс, в который он недавно справил нужду. Вот тогда бы на его пост «я вернулся» отреагировали, вот тогда бы ему ради прикола закинули несколько десятков тысяч рублей. Но он упустил время. Он теперь почти что никто для зрителей сети. Переломанный ноль без палочки.

Дима закрыл ноутбук и заплакал.

Он не знал, что делать дальше. Как жить. Что скажут соседи, коллеги на работе, друзья?

Перед сном он заварил бомж-пакет и съел его с остатками трехнедельной пиццы – вместо хлеба, совсем не ощущая вкуса. Гнетущие мысли роились в голове. Всплывали образы, виденные по федеральным каналам. Сколько времени пройдет перед тем, как прекратятся самоубийства с хештегом «хочу кока-колу»? А сколько еще пройдет, прежде чем их перестанут ассоциировать с Димой?

Парень лег спать, приняв одну из немногих поз, при которых боль была терпимой. Он выпил две таблетки обезболивающего и ожидал начала их действия. Сломанную ногу ломило, а любой резкий вдох отдавался в забинтованных ребрах. Но это пройдет. Юное тело, хоть и сильно переломанное, заживало.

Дима заснул около полуночи, провалившись в кошмар. Он стоял на краю крыши, и ветер развевал его густые волосы. Только теперь это была не его скромная пятиэтажка, а огромный небоскреб этажей в 25. Солнце играючи выглядывало из-за соседнего здания, и его острые лучи заставляли глаза слезиться. Впереди раскинулась необыкновенная панорама, но насладиться ею Диме мешал страх. Он боялся снова упасть… боялся до дрожи, до всепоглощающего животного ужаса. От одного взгляда вниз подкашивались ноги, а к горлу подступал ком.

Затем он услышал голос позади себя и резко обернулся. В проеме черного прямоугольника чердачной двери стоял изуродованный до неузнаваемости парень. Тело смято, руки изогнуты под странными углами, шея свернута, демонстрируя кашу из правой половины лица. «Хошешь ышо кока-ковы»? прошепелявил он, делая шаг вперед. Жуткий шаг, олицетворяющий собой все безумие сложившейся ситуации.

Дима застыл. Он рад бы был убежать, но не мог. Единственный путь оказался перекрыт мертвым суицидником. А за его спиной показались другие. Они выбирались на крышу, стуча сломанными костями. Изуродованные в разной степени тяжести. Подростки, почти что взрослые, и совсем маленькие: те, которые еще не понимали, что смерть – это не игра. И что не стоило им повторять за упавшим дядей. Хруст снега под их ногами и нечленораздельная речь, льющаяся из глоток, смешались в жуткую какофонию звуков.

Мертвецы шли, чтобы спрыгнуть с крыши еще раз. Им не оставалось ничего иного, как проигрывать свою смерть снова и снова. Но теперь перед ними находился их предводитель – тот, с кого все началось. Как истовые последователи, они жаждали показать Диме, на что способны, и из толпы доносилась проклятая фраза «хочу кока-колу».

«А ты еще хочешь кока-колу?» спросил тот самый полицейский, что принес Диме напиток. И толкнул парня в грудь. С крыши.

Дима падал, не видя, но ощущая, как его мертвая паства последовала за ним, осыпаясь дождем. А в самый ответственный момент, как и обычно бывает, проснулся. И не помнил, достиг ли земли или вырвался из кошмара за мгновение до…

Но что за звук удара он тогда слышал, если не хлопок своего тела от падения? И лишь наутро заметил треснувшее наружное стекло в тройном стеклопакете в спальне. Кто-то бросил камень или еще что-то.

Он рассказал обо всем психиатру на следующем сеансе. Дима не хотел сюда приходить, но в полиции настояли. Следователю необходимо было заключение психиатрии в рамках следствия. В противном случае он грозился поместить Диму на принудительное лечение.

Толстая женщина средних лет сидела в своем бежевом кресле, внимая рассказу пациента. Иногда задавала вопросы, такие как «а что вы почувствовали в тот момент?» или «понимали ли, что это сон?», и еще «а когда вы вели стрим, вы осознавали, что все происходит на самом деле? Или вам казалось, что это тоже сон?».

Конечно же он понимал. Он же не идиот.

В сотый раз Дима объяснял, что упал случайно, но никто не слушал его. Он сравнивал себя с туземцем, слова которого являлись для колонизаторов тарабарщиной.

– Я передумал прыгать, когда появился полицейский, – лгал он, – мне стало жаль его стараний. Мы же с ним договорились, что я спущусь.

– Значит, вам стало жаль не себя, а полицейского, который пытался вам помочь? – переспрашивала доктор. Она все время переспрашивала, точно не понимала с первого раза.

Дима придумал для себя версию, которой придерживался в дальнейшем. Он не знал, к чему она приведет, и как растолкуют ее другие, но высказавшись однажды, уже не имел права отступать.

– Дмитрий, вас больше не посещают мысли навредить себе?

– Нет.

Он чуть не сорвался и не добавил, что эти мысли его и раньше не посещали (разве что лет в 14, страдая от безответной любви, да и то ничего серьезного он тогда не планировал), но вовремя сдержался. Необходимо себя вести так, как они (все они!) того хотели. Но Дима не знал, чего на самом деле они хотели, поэтому обдумывал каждое слово перед тем, как его произнести.

Но если прикинуть, хотели все одного и того же – отгрести волну дерьма от себя, спихнув Диму на кого-то другого. Это и не удивительно, покуда самоубийства продолжались, пока Диму опрашивали, допрашивали, успокаивали и перевязывали. А что он? Ну вот – что, если разобраться? Момент его дурачества совпал с вибрациями взволнованной молодежи на каком-то ментальном уровне. По-другому и не объяснить. Воля случая…

Психиатр лишь кивала да снова заводила пластинку про скрытые мотивы Димы.

Она выматывала его похлеще медсестер на перевязках, куда Дима ходил через день. По утрам. На днях сняли гипс, и парень едва узнал свою собственную ногу. Худая и бледная, она напоминала одну из конечностей покойников, виденных во сне накануне. Жуткое зрелище скрывала одежда, но хромота оставалась заметна. «Еще месяц придется потерпеть», сообщил его лечащий врач, «потом будете бегать… и прыгать».

Дима уловил сарказм последней фразы, но ничего не ответил. В данный момент он зависел от этого человека, и не хотел попусту накалять обстановку. Все его по-своему ненавидели, кто-то в большей мере, кто-то в меньшей.

– Да и черт с ними, – Дима бурчал себе под нос, возвращаясь с очередной перевязки.

По пути он зашел в супермаркет и купил на ужин котлеты и замороженные гавайские овощи. Готовить совершенно не хотелось, и полуфабрикаты спасали как нельзя кстати.

– Эй, ты, – окрикнули его по выходу из магазина.

Дима обернулся на зов, не до конца уверенный, что обращаются к нему.

– Это же ты – Кокакольшик? Охренеть.

Позади стояли четверо парней. Диму избили. Быстро, но жестко. Он не успел и слова вставить, как получил по больным ребрам и в нос. Повалился на тротуар и закрылся руками. Несколько сильных ударов пришлись по корпусу и один по почкам. Выплеснув пар, ребята убежали. А мир продолжал крутиться вокруг своей оси: люди шли, автомобили ехали, дети смеялись. Вот так – просто, словно ничего и не произошло.

Дима сел на скамейку, горстью снега стер с лица кровь. Наверняка под глазом вспыхнет синяк, но это мелочь. Главное, обошлось без новых переломов.

В кармане запищал телефон. Звонили из отдела кадров. Требовали как можно скорее явиться на работу.

– Что-то случилось? – спросил Дима, не понимая, к чему такая спешка. – Я могу прийти завтра?.. Нет?.. Хорошо, я понял!

В глубине души он знал, для чего его вызывают в столь срочном порядке. Но надеялся на лучшее. Не могли же все отвернуться от него в тяжелой жизненной ситуации. Они такие же люди, как и он, и у них должна быть хоть капля сострадания.