Полная версия
Ловкач. Роман в трёх частях
Вот поэтому, как только Вероника Устиновна услышала за окном возле дочери весёлый мужской голос, она тотчас же ревностно высунулась в форточку и решительно отозвала Марину домой, дабы та не отвлекалась от дела с праздношатающимся болтуном. И когда Марина вошла в комнату, мать попрекнула её, не для этой ли цели она вышла? Однако дочь отмолчалась и пошла к себе.
Ходаковы занимали всего две комнаты: одна была чуть больше другой.
В городе родители собирались приобрести дом, но обязательно к моменту замужества дочери. Для Вероники Устиновны было желательно, чтобы Марина привела мужа в их дом. И будет очень огорчительно, если дочь уйдёт в невестки, не то с её таким тихим нравом на стороне от них она непременно пропадёт. Хорошо, коли жить доведётся отдельно от родителей мужа, а если со свекровью?
В своё время Вероника Устиновна не согласилась на то, чтобы Родион Степанович перевёз к ним свою престарелую мать, которая так и дожила свой век одна в каком-то удалённом от райцентра хуторе.
О будущем зяте она мечтала тайком: чтобы был послушным, сговорчивым, умеренно образованным, не то с учёным ей никогда не столковаться. Одним словом, должен быть такой, который умел бы ей подражать.
Между прочим, Вероника Устиновна не считала себя сквалыжной, хотя вся её жизнь была отдана честному накоплению денег. Все домашние расходы она вела сама, мужу не доверяла, с которым за все годы совместной жизни выезжала отдыхать на море всего два раза, да и то по рекомендации врачей нужно было вывозить дочь к морскому воздуху, для укрепления её слабого с детства, здоровья. Потом, занимаясь спортом, не уклоняясь от уроков физкультуры, Марина физически окрепла, и теперь меньше болела.
Любовь дочери к родителям была неравной. Марина помнила, как между ними случались периоды отчуждения и сближения. По грубым и неуважительным репликам матери в адрес отца, она понимала, что причиной такого обращения являлись посторонние увлечения отца другими женщинами, и это несмотря на то, что отец был намного старше матери. Она считала, что отец не сумел расстаться с матерью исключительно из любви к ней, своей дочери. Как хорошо, что за всю свою жизнь он так и не привязался к спиртному, по крайней мере, пьяным она его никогда не видела. Он был мягче и добрее матери, никаких своих программ дочери никогда не предлагал, в то время как мать постоянно ею руководила, отчего порой ей всё надоедало: и учёба, и рукоделие, и книги. Только от одного этого у дочери напрочь пропадало желание учиться дальше, так как мать, сама того не подозревая, нацеливая её на институт, тем самым воспитывала у неё к нему устойчивое отвращение. И вместе с тем, Марина давно согласилась с её желанием о том, что поступать учиться всё равно придётся, поскольку того требовал современный уклад жизни. И наизусть вызубрила установку матери: если хочешь добиться серьёзного результата в образовании и положения в обществе, тогда один путь – учиться!
Через несколько минут Вероника Устиновна вошла в комнату дочери спросить о том человеке, который так игриво болтал с нею.
– Это кто с тобой так забавно тарахтел?
– Я сама не знаю… Вроде бы брат Никиты Карпова, – вялым, нарочито скучным тоном ответила дочь.
– Да-а? Я тоже подумала: однако, как похож он на Никиту! – удивлённо произнесла мать. – Смотри, больше ты с ним не стой, сдаётся мне – глаза у него, ох, и лживые, как у проходимца! – почла нужным предупредить Вероника Устиновна.
– Ну, ты и скажешь, будто я его сама позвала? – серьёзно возмутилась Марина.
Она сидела на диване перед круглым столом и смотрела в книгу, глаза выхватывали одни и те же строки, а мысли крутились вокруг недавнего разговора с молодым человеком. Марина отчётливо видела перед собой его небольшие, как чёрные пуговки, глаза, почти не стоявшие на месте, и весёлую мимику лица. При этом она чувствовала, как он всё глубже западал в её одинокую душу. Марина слышала в ушах его звонкий голос, видела его улыбку шутливого озорника и представляла, какой у него, должно быть, лёгкий нрав, находя, после часа общения с ним, в своей душе какое-то даже просветление.
В её короткой жизни, пока ещё не было парня, хотя отдельные кавалеры из местных пробовали с ней дружить. Но приученная матерью к взыскательному на них взгляду, Марина ни в одном не находила хотя бы какого-либо представления о том, каким должен быть её парень, и потому никто в её душе не смог вызвать на их признания ответного чувства.
Вопреки запретам матери, хотя бы временно не думать о парнях и налегать на учёбу, Марина, не скрывая от себя, испытывала нетерпеливое желание, чтобы снова наступил долгожданный вечер…
И когда солнце село, Марина почувствовала, что стесняется выйти на улицу. Если бы даже ей понадобилось сходить в магазин, она бы, наверное, и тогда не пошла, поскольку он мог подумать, будто она решила нарочно показаться перед ним, и тогда начнёт самонадеянно думать, что она уже по уши в него влюблена. Хотя чего ради она должна гадать, какие к нему приходят мысли на её счёт, неужели просто нельзя перед сном подышать свежим воздухом, а на него даже не взглянуть. И уже было решилась выпорхнуть из барака. Но тут прежнее соображение вновь пришло на ум, и она, сердясь на себя за нерешительность, осталась сидеть дома. К тому же Марина в окно увидела, как он расхаживал перед своим домом в руках с прутиком, и то и дело поглядывал на окна их квартиры.
На нём был вчерашний в мелкую клеточку тёмно-серый костюм, правда, не совсем новый. В нём он казался стройным и подтянутым. Лицо его было некрупным, и от загара казалось смуглым. Он без конца кидал на окна смелые взоры. Марина досадовала, что не способна найти убедительного предлога выйти погулять на свежий воздух. Но вовсе не ради него, и это дать тому сразу понять. Вдобавок она упустила своё время, и теперь надо было отпрашиваться у матери, и об этом она думала с огорчением. Если бы у неё была безоговорочно добрая мать, она бы могла доверить ей свои сокровенные думы, чтобы понимала её правильно. Но у Марины была строгая матушка, которую она безотчётно побаивалась. И потому никакого разговора о доверии ей своих сокровенных тайн не могло быть и речи. Словом, диктат матери довлел над её чувствами. Но что было любопытно, у неё всуе никогда не возникало и мысли, как от него освободиться, поскольку была воспитана в почитании принципов и привычек матери.
Если бы Марина изъявила желание учиться в другом городе, Вероника Устиновна ни за что бы её одну на сторону не отпустила, поскольку не признавала современные вольные нравы молодёжи, всемерно страшась одного того, как бы дочь по недомыслию их не переняла.
Но в отношении нравственности своей дочери, Вероника Устиновна вполне могла быть спокойна. Марина вела себя благонравно, приученная с детства к её наставлениям. Правда, она одного не учитывала, что дочь могла неожиданно влюбиться и тогда её кропотливые заботы о будущем дочери в одночасье изменятся.
Вероятно, катастрофа её замысла надвигалась с неотвратимостью неписаного закона, так как после консультации в школе, Марина даже не притронулась к учебникам. И временами как-то тяжело еле слышно вздыхала. Благо, Вероника Устиновна и в вечерние часы иногда пропадала на даче и была в неведении происходившего у дочери душевного борения с самой собой.
Глава четвёртая
Марина бесконечно сожалела, что у неё здесь не было близких (а самое главное), доверительных подруг. Жила лишь одна старше её года на три, но в другом барачном доме по имени Полина. Она работала в детсаде няней и вовсю гуляла с парнями и старше и младше себя, чем, собственно, и прославилась во всей округе. Матери, подраставших своих дочерей, о ней намеренно распускали такие ужасные слухи, чтобы в глазах дочерей создавался её отвратительный образ, и по замыслу это должно было уберечь их от дурного влияния Полины, и шарахались от неё как от прокажённой. И, пожалуй, нужных результатов они добивались, все воспринимали её сквозь призму этих нелестных россказней. Была в этом, разумеется, лепта и Вероники Устиновны…
В то самое время, когда Жора прогуливался в пространстве между бараками, с другой стороны из такого же дальнего дома показалась та самая Полина, словно посланная небом для испытания нравственных устоев Жоры. Высокая, худощавого телосложения, девица, с тонкой длинной шеей и маленькой головкой, бросалась в глаза даже на расстоянии. Когда та близко подошла к Жоре, который расхаживал возле своего дома, она повела в его сторону зазывный взгляд. Жора тотчас замедлил шаг, как кот при виде кошки и стал поглядывать на неё, точно на невиданную диковинку.
Всё это Марина с тоской наблюдала в окно, чувствуя, как в душе начинала бродить злость из-за того, что Жора посмел обратить внимание на Полину. Марина уже не раз порывалась выйти из дому на улицу. Но стоило ей пройти десяток шагов по общему коридору до выхода из барака, как ноги сами замедляли ход, и она, охваченная робостью, возвращалась домой.
Любопытно было то, что она весьма редко плакала. Марина считалась рассудительной и уравновешенной девушкой. Но теперь её заинтересовало, с таким ли огоньком заведёт разговор с Полиной этот новоприезжий краснобай, с каким он накануне демонстрировал перед ней своё шикарное красноречие?
Но Жора был отнюдь не настолько глуп, чтобы на виду у Марины приступить к осаде новоявленной девицы, которая прошла от него в пяти шагах, направив на Жору пучок света из затемнённых тушью больших луповатых глаз. В её поощрительном взоре он уловил явный укор из-за того, что стоял, как истукан. Затем через плечо Полина кинула в его сторону ещё один взгляд, и затем медленно отводила свою птичью головку на длинной шее обратно, точно этим движением приглашала его следовать за ней.
Полина вышла на край дороги и стала посматривать в обе её стороны. A за спиной, в сорока метрах, Жора упорно поглядывал на неё и бросал изредка взгляды на окно, в которое вчера просунула голову его разлучница и позвала дочь домой. Жopa вдруг проникся к претендентке в тёщи, глухой неприязнью. Постояв бесцельно ещё минут пять, Жора решил, что из-за него Марина попала под бдительный надзор матери и теперь выйдет на улицу не скоро.
Вчера Никита обрисовал ему её родителей, которые производили впечатление чересчур деятельных людей. Но особенно Вероника Устиновна своей въедливой натурой не оставляла ему шансов на встречу с дочерью. И всё-таки, выслушав брата, он надеялся на лучшее.
Только было сейчас он направился пойти посозерцать вместе с Полиной дорогу, как из-за поворота вырулила полнотелая женщина. И по мере её приближения, Жора узнал вчерашнюю разлучницу, которая держала в руке большой букет красных пионов, а в другой – полную сумку, должно быть, с ягодами.
– Здрасте! – его приветствие вырвалось подобострастно и даже с поклоном, что прозвучало с тем явным оттеночным смыслом, будто он говорил: «Вот и я, посмотрите, разве я так плох, зря не даёте дочери со мной постоять!»
– Здравствуй?! – с удивлением в голосе чуть ли не нараспев произнесла Вероника Устиновна, странно засмотревшись на чудного незнакомца. И, пройдя несколько шагов, она невольно обернулась, узнав вчерашнего обольстителя своей дочери: «Ишь ты, каков гусь, запомнил меня?!» – подумала она, и вместе с тем отметила, что к парню вовсе не возникло недоброго чувства. К тому же его глаза производили сейчас не лживое впечатление, как в тот раз, а вполне смиренного добряка.
Разумеется, Марина не видела, что Жора делал дальше. Хотя в глубине души у неё родилось предчувствие, которое ей говорило, что об этом человеке не стоит тужить, если он склонен замечать, со своим неизменным интересом ловеласа, всякую мимо проходящую девушку. И все её грёзы закончились лёгким разочарованием. Она снова взяла в руки учебник, мать застала её в таком положении и отнеслась к прилежанию дочери с глубоким удовлетворением, что Марину нисколько не тронул случайно повстречавшийся обольститель…
Между тем, после того, как ему не удалось заговорить с Вероникой Устиновной, как только та ответила на его приветствие, он намеривался спросить: «А где ваша Марина?» Но встретив той отнюдь не дружелюбный взгляд, он проглотил все слова, решив, что вчерашний его бесплодный дебют, теперь как бы остался невостребованным Ему пока ничего не пришло в голову, как незамедлительно скрыться с глаз долой, да отвести временно душу с той престранной особой, которая стояла у дороги…
Когда Жора заговорил с ней о чудном вечере, то неожиданно для себя, услышал из уст Полины такую отповедь, что ему тотчас захотелось заткнуть уши:
– Чхала я на твой вечер, когда морит скукота и некуда податься! А ты, я вижу, здесь новенький, что умиляешься глухоманью?
– Да в принципе, это я так… – пошёл Жора на попятную перед разбитной девицей, у которой даже не отважился спросить имя. Вблизи она ему показалась совсем безобразной, неряшливой и отталкивающей. На ней была укороченная до неприличия чёрная юбка и не первой свежести вязаная кофта, плотно облегавшая, как и юбка, её худое тело. Рыжие волосы болтались от затылка хвостом, туго стянутые от висков назад резинкой, что делало голову совсем крошечной. У неё был короткий заострённый носик, мизерный подбородок, вогнутые седловиной тонкие губы, мелкие, но резкие черты лица. И большие карие глаза с хмурой в них поволокой. Говорила хрипловатым или сиплым голосом, и от неё разило крепким запахом выкуренной сигареты. Он невольно посмотрел на её рот, губы ошалело накрашены алой помадой. «Как противно их целовать, но она вряд ли об этом догадывается, – подумал Жора. – Это же чистая волчица вышла поохотиться на мужиков. И я, к моему несчастью, подвернулся хищнице первым. Да, от неё как от псины несёт!» – и он невольно поморщился.
Жора вдруг почувствовал, что он только напрасно тратит время, и ему захотелось убежать, но почему-то его удерживал это сделать её холодный притягивающий к себе змеиный взгляд. У него по телу даже пробежали мурашки. Но он мысленно взбодрил себя, собираясь сейчас выяснить у неё, верна ли его догадка о волчице.
Понимая, что парень как будто перед ней оробел и начал терять интерес, Полина теплее и зазывней заулыбалась с каким-то для себя значением; лучики тонких морщинок разбежались от самых глаз к вискам.
– Как тебя зовут? – высокопарно спросила она.
– Петя! – слукавил Жора, наморщив глубокомысленно лоб, и теперь этак понаглей взирал на пошлую девицу.
– А меня ты знаешь? – ломанным, грубым выговором спросила она. – Выпить мастак?
– Чего?
– Ты оттуда?..
– Не понял, откуда «оттуда»?
– Ну из зоны, что ли…
– Почему так решила?
– Ёжик торчит на голове!
– А-а, да я только что из армии, – заикаясь, ответил бывший солдат.
– О-о, ну тогда погнали? – и скосила глаза, как будто этих слов от него только и ждала. – Ко мне на дачу, вином клёвым угощу… за твой дембелёк!
Жора захлопал растерянно ресницами, озадаченно почесал затылок и робко спросил:
– Дача далеко?
– Ха-ха! Боишься заведу в дебри? Не дрейфь, здесь совсем рядом!
Жора отчаянно махнул рукой и уверенный в успех пошёл в полуметре от с долговязой Полиной.
Со всех сторон уже надвигались майские сумерки. Молодые люди вошли в окружение фруктовых деревьев, где запахло цветами, здесь было ещё сумрачней, как будто кругом таилась какая-то опасность. Впереди стоял мрачный деревянный домик с застеклённой верандой, к нему вела вымощенная кирпичом дорожка. Полина отомкнула ржавый навесной замок и ногой толкнула дверь, впуская сначала Жору. Он с опаской оглянулся на девушку, увидев на её лице наглую исподлобья усмешку, и её белые зубы как-то злобно блеснули.
В домике, в одну комнатку, стояла железная кровать, застеленная серой дерюгой. К окошку стоял стол, по бокам два табурета, на полу выстроились, как к смотру, стеклянные банки, бутылки, причём везде было мусорно и нечисто. Полина подняла в полу крышку ляды, нагнулась так, что оголилась поясница и выглядывали белые трусики, она вытащила бутыль с тёмной жидкостью, поставив её на стол.
На дворе, кажется, сильней загустели сумерки, в домике уже становилось совершенно темно. Полина зажгла толстую свечу, всадив её в пол-литровую стеклянную банку. И было видно, как таинственно и туманно блестели её глаза. Из стола она достала два гранёных стакана и наполнила из бутыли красным вином. Один подала Жоре, второй уверенно взяла сама.
– Ну, Петушок, опрокинем за твой дембель! – она держала стакан на весу и ждала, пока он выпьет первым.
Жopa недоверчиво, с подозрением присматривался к жидкости в стакане, выставив его на свет окна. Вино отливало тёмной краснотой от падавшего от свечи блика.
– Что межуешься, наливка верная, пей, солдат!
– Не, лучше ты давай…
– Ха-ха! Сдрейфил, – боишься, что отравлю? Смотри, – она стала выцеживать из стакана терпкое красное вино.
И только тогда Жopa принюхался, попробовал несмело глотнуть, а после трёх глотков он отстранил стакан, ощутив враз, как по телу пробежали холодные мурашки. Вкус вина был терпкий, кисло-сладкий и оно отдавало запахом клубники и винограда. Только затем выпил в три приёма, и вскоре приятно запекло под ложечкой и как-то всё призрачно сдвинулось в сознании, увеличилось и поплыло перед глазами. За всю свою жизнь Жора выпивал очень мало и больше двух-трёх стопок водки, и столько же вина, не употреблял, поскольку хмель разбирал его довольно быстро.
Полина, с какой-то заученной величавостью в движениях, снова наполнила стаканы бурой жидкостью. С непринуждённой деловитостью вынула из кармашка блузки сигарету и томным взглядом попросила у него спички. Но Жора не курил. Тогда она попросила пододвинуть банку со свечой, Жора при этом почувствовал приливший к щекам жар, он стремительно подхватил свечку и наставил к сигарете язычком оранжевого пламени. Полина глубоко, удовлетворённо втянула в себя дым, потом выпустила плотную струю прямо на него, как фимиам. Жора инстинктивно отклонился вбок, руками разгоняя дымное облако. Но успел заметить, как она закатила глаза, что-то быстро зашептала себе под нос, затем встряхнула головой и направила на него какой-то долгий втягивающий в себя взгляд, от которого ему стало жутковато, а в солнечном сплетении образовался холодок.
Спустя несколько секунд Полина сосредоточенно курила и смотрела куда-то мимо Жоры, словно он ей уже порядком надоел. И вдруг резко встала, отчего Жора даже вздрогнул.
– По второму лупанём!? – бодро возвестила она, туша об край стола сигарету и нацелено, холодно всматривалась в него, будто испытывала на мужскую прочность к спиртному. – Начинай, а я покурю, – и, засунув в кармашек блузки два пальца, вытащила сигарету.
– Не, честно, как тебя зовут? – заискивающим тоном спросил он.
– Память винцом отшибло? – попрекнула она грубым выговором. – Полька я, чи ты, разве про меня ничего не слыхал? – как-то разочарованно прибавила и продолжала: – Бабка мне проболтала, что Никита с братцем прикатил, поглянь, мол, на него, так вот ты и есть он самый?
– Да. Но во мне ничего путного… – не хотелось Жоре, чтобы Полина поимела на него свои виды, что потом вовек не отвяжется.
– Скромничек? Посмотрим! Значит, про меня не успели натрепать. Ну, давай, Петушок, лакаем по второму – веселей будет, ха-ха! – у неё как-то при этом безумной храбростью сверкнули глаза. Полина ретиво выпила, Жора не торопился, с опаской думал, а что если обопьётся? Она подталкивала под локоть, дотягиваясь свободной рукой, и запускала в него свой вязкий, томный взгляд.
Он смотрел на стакан и бессмысленно кивал головой, не зная, как сказать, что много никогда не пьёт, а то чего доброго Полина примет его за слабака, мол, она женщина, хлещет дай боже, а он, как хлюпик – похуже бабы. Но ещё Жора ощущал над собой какую-то не видимую её власть, будто бы уже был опутан неведомой колдовской силой, которая исходила из её глаз. Рука точно сама несла стакан ко рту, он пил осторожно, через силу, ему казалось, как после каждого глотка голова наполнялась тяжёлым хмелем, и делалось веселей, и он вдруг осмелел.
Потом Жора с недоумённым изумлением смотрел, как Полина вновь наполнила стаканы на третий заход, при этом коротко глянула на него, оценивая по его виду, довольно ли ему последнего? Она заткнула бутыль деревянной пробкой и спрятала её в подполье.
Минуты две она сидела в безучастной позе, как будто тут с ней его вовсе не было…
– Ну чего? – тупо уставилась Полина. – Вроде на видок деловой, а сидишь, как мартышка.
– Не понял, – Жopа кинул на неё притворный, не понимающий взгляд, весь нахмурился и подался назад, точно это хмель его повёл. Разумеется, её намёк здорово кольнул в самолюбие, и в то же время как бы припугнул. Хотя сейчас он насторожился от страха неизвестности, а что же его тут ожидало? Но ещё раньше, когда входил в этот домишко, который хранил следы былых здесь кутежей. Приметы: в банке доверху окурки, пепел, на полу, расплюснутые пробки, семечная шелуха, и стоял прогорклый запах. Причём сама хозяйка этого притончика вызывала брезгливое отвращение, и недвусмысленно склоняла его к близости, чем, видать, тут занималась с первым встречным, подобно ему. А возможно, со своими постоянными партнёрами на этой кровати, от которой разило застарелым потом.
С сосущей тоской Жopa вспомнил Марину, и на него, будто мгновенно повеяло свежим воздухом её нравственной, телесной чистоты. Вот кто был прошлой ночью в его мыслях и грёзах…
В своей двадцатидвухлетней жизни, сколько бы он ни начинал дружить с девушками, всякий раз свидания оканчивались ничем. Эти неудачи Жоpa объяснял своим иногородним происхождением, почему-то было непросто найти отклик у городских коренных красавиц, если они узнавали, что он не местный.
После окончания пэтэу, он безоглядно влюбился в медсестру, будущая акушерка до него пережив неудачную любовь, решила закрепиться на жилплощади молодого строителя, когда находчивый, кавалер, помня о своих былых невезениях у девушек, расписал, что вот-вот получит две комнаты благоустроенной квартиры, лишь не учтя, что ему ещё предстояла служба в армии. А ей сулила разлуку, которая оказалась не по силам её нетерпеливому сердцу и горячему темпераменту, найдя у будущего воина такой же живой отклик своей бойкой натуре. Когда он получил повестку в военкомат, акушерка предложила ему искусственный способ поднятия кровяного давления, чтобы он добился отсрочки от призыва, и тем самым продлил её телесный рай.
Однако эта смекалка и псевдоучёность возлюбленной вовсе не вызвала в нём какого-либо восхищения. И тогда без особого труда Жора уяснил зыбкость их отношений, которые вскоре доказала разлука. Когда проходил службу в армии, его бывшая девушка нашла своё место в сердце другого, и с кем впоследствии удачно обвенчалась…
И вот Жоре казалось, что в образе Марины, он впервые встретил свой идеал, от которой превратностями судьбы и невероятными зигзагами его занесло на дачу к Полине.
На дворе под деревьями стояла непроглядная темень, хотя в два окошка дачной халупы с тёмно-синего звёздного неба сеялся бледный сумрак.
Жору невольно охватил ужас, когда Полина после реплики, что он якобы сидит как мартышка, с лёгкостью растленной женщины, стала снимать кофту, затем блузку, под которой без лифчика, выступали белые с розовыми сосками торчащие маленькие груди. Потом она встала с табурета и расстегнула юбку, при этом ни на миг, не отводя с Жоры цепких глаз.
– Что это ты делаешь? – спросил он дрожащим голосом не то от страха, не то от возбуждения.
Пока он это произносил, Полина осталась в одних трусах. Её нагота пронзительно ударила в голову, обнажив худое тело: особенно остро торчали ключицы и повергли его в полное смятение. А холодный взгляд, пристально направленный на него, словно выжимал из хмельного сознания всю энергию и он будто на глазах безнадёжно слабел.
Сначала ему показалось – он совершенно протрезвел, но вот снова в голове всё смутно видимое сдвинулось и завращалось перед глазами. То, что она не сняла с себя последнего, его как-то успокаивало и вселяло надежду, что она не сделает того, чего он так страшился. Главное, он был не в силах пошевелиться, совершенно заворожённый ею, как кролик перед удавом. Хотя отлично понимал – спасение его в одном: надо немедленно убежать из подстроенной таким образом Полиной ловушки. Потом, как во сне, он услышал её резкий, будто приказ, голос, который уже прозвучал почему-то без сипоты.
– Пей, бог любит троицу! – и рукой повелительно указала на полный стакан, который стоял перед ним.
И сам того не ведая, Жора безропотно ей подчинился: поднял стакан и отпил, точно желая найти в этом вине своё спасение, лишь бы потянуть время.
– Всё – до дна! – вскрикнула опять сипло она, и сама тоже не медля, потянулась за стаканом и скорыми, булькающими глотками выпила, при этом ни на миг, не сводя с него взгляда. В этот момент Жоре привиделось – её глаза как-то опасно приблизились к нему, зрачки расширились, и он, охваченный трепетом, заглянул в них помимо воли, как в чёрную дымящуюся бездну, почувствовав гулкие удары сердца. Допивая вино, он будто хотел заглушить его сильное биение. И, поставив стакан на стол, смело изрёк: