Только свети

Только свети

Галина Шишкова

Иллюстратор Людмила Лебедева

Иллюстратор Автор рисунков Галина Шишкова

Корректор Анастасия Казакова

© Галина Шишкова, 2024

© Людмила Лебедева, иллюстрации, 2024

© Автор рисунков Галина Шишкова, иллюстрации, 2024

ISBN 978-5-0064-9560-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Среди миров, в мерцании светил

Одной Звезды я повторяю имя…

И. Анненский

От Автора

Друзья и знакомые, прочитав мою книгу «Ты и я», впоследствии разделились на два лагеря. В первый лагерь попали те, кому книга понравилась, а второй лагерь – в основном это была мужская их часть – сказал, что она слишком «девчачья». Поэтому я решила попытаться написать теперь «мужскую» книгу, продолжающую и в какой-то мере объясняющую предыдущий сюжет с точки зрения мужской психологии. Получилось ли это у меня, смогут сказать только мои читатели.

При описании здесь некоторых событий, происходящих в стране в восьмидесятые – девяностые годы прошлого столетия, я опиралась на воспоминания их участников, взятые из открытых источников в интернете. Все персонажи книги являются вымышленными, и любое совпадение с реально живущими или жившими людьми случайно.

Глава первая

Мы летели уже несколько часов, а я сидел и думал, что очень скоро, после того, как мы заглянем в ещё одну геологическую партию и лётчики оставят там груз, командировка наша с Сергеем закончится, мы с ним прилетим в Туру, потом в Красноярск, а там уже и Москва. Вертолёт монотонно ревел, как дикий зверь; всё было спокойно, внизу под нами расстилалась на сопках до самого горизонта лесотундра, которая периодически прорезывалась голубыми лентами рек и речушек; иногда под нами пробегали стада оленей, напуганные шумом двигателя; и я стал было задрёмывать от этих спокойствия и монотонности, как вдруг в стекло иллюминатора увидел, что на нас начала быстро надвигаться огромная туча, которая в одно мгновенье заполонила всё вокруг, и мы как будто провалились в чёрную яму. Только что сияло солнце, перебирая лучами уже осеннюю позолоту листвы, а теперь снаружи начал бушевать дождь, заливая стёкла потоками воды; всполохи молний периодически освещали окружающую нас темноту, но было видно, что они всё-таки находятся далеко от нас. Неожиданно вертолёт закачался, стал сильно трястись. В это время раздался сильный удар, скорее всего о сопку. Потом вертолёт, как мне показалось, на брюхе проехал какое-то расстояние, остановился как вкопанный; ревущий до этого двигатель замолк, и мы медленно стали сползать с пологой горы назад, круша окружающие кусты и деревья. Я отлетел по инерции вперёд и пребольно стукнулся головой о косяк. По лицу потекла кровь – наверное, я рассёк кожу. Посыпались ящики и какие-то упаковки. Виктор Михайлович, летевший с нами геолог (его все звали просто Михалычем), где-то в углу стал громко ругаться матом.

Потом всё стихло. Первое, о чём я подумал, – что вот сейчас раздастся взрыв и всё будет кончено. Страха не было, только мелькнула мысль: как же моя пятилетняя дочурка Маша это переживёт? Какое-то время стояла тишина, никто не шевелился, но взрыва не произошло и пожар в вертолёте тоже не начался.

В сумеречном свете я разглядел силуэт Петра, одного из наших лётчиков-вертолётчиков, который со своего места высунулся к нам:

– Народ, как вы там? Все живы? Подайте голоса.

– Я тут, – откликнулся Михалыч.

– Я, Андрей Бежин, тоже жив.

Серёжка молчал.

– Серёга, ты где? Яковлев? Что с тобой?

Из-под груды вещей раздался стон, но Сергей всё-таки, хоть и глухо, ответил:

– Я, Яковлев, тоже тут… Кажется, что-то сломал. – И он опять застонал.

Михалыч раздобыл где-то фонарь, и мы с ним, медленно раздвигая ящики и коробки, стали освобождать Сергея. На него свалился самый тяжёлый ящик, похоже с тушёнкой, упал прямо ему на грудь и придавил. Выбраться сам он не мог, лежал и старался молчать.

Через ящики к нам подлез Семён, второй лётчик:

– Что там с ним?

– Пока не знаем. Аптечка есть?

– Сейчас найду.

Мы растащили сбившийся в кучу груз, состоящий из ящиков, мешков и коробок, в разные стороны и соорудили из нескольких ящиков что-то наподобие лежанки. Нашёлся большой кусок брезента, положили его на это самодельное ложе и перенесли туда Сергея. Он снова застонал – похоже, у него были сломаны ключица и, наверное, ребро. Только бы оно не проткнуло ему лёгкое!

Михалыч протянул мне перекись водорода и бинт:

– Вытри лицо, у тебя на лбу здоровенная ссадина. Давай я обработаю.

У него самого была порезана рука, хорошо хоть несильно, и ободрана щека.

– Тогда считать мы стали раны, товарищей считать… – неловко пошутил я, вспоминая Лермонтова. – Давай сначала Серёгой займёмся.

Вертолётчики что-то крутили в кабине вертолёта, пытаясь понять, что произошло, и наладить связь. Как ни странно, оба они были целы и невредимы.

Михалыч ловко сделал Серёжке укол обезболивающего, и мы, невзирая на стоны и чертыхание, приподняли его и туго перебинтовали ему грудь и плечо эластичным бинтом – может быть, станет полегче. Дело было плохо! Сергей лежал, закусив губу от боли, и пытался не шевелиться. Я присел рядом с ним и вдруг усмехнулся про себя: «Представляю, как заверещит Светка и обложит нас матом, – (у Сергея жена была суровой женщиной, командиршей, и могла сильно приложить нецензурной лексикой), – а потом скажет, что двух таких болванов она в жизни не встречала».

Серёжка криво улыбнулся и сказал, превозмогая боль:

– Представляю, что скажет Светка, когда узнает, – что двух таких болванов она в жизни не встречала и только с нами могла произойти эта история.

Мы с ним глянули друг на друга и рассмеялись: чувство юмора у нас было совершенно одинаковым.

Из кабины показались Пётр и Семён. Двери у них заклинило, и они стали вылезать через нашу дверь. Нужно было осмотреть вертолёт и решить, что делать дальше. Снаружи бушевал дождь, хотя гроза, похоже, прошла мимо. Я сунулся было за ними – тоже посмотреть, что произошло с вертолётом, – но сплошная стена дождя остановила меня: всё равно разглядеть что-либо было невозможно, а мокнуть не хотелось.

– Ну, что там со связью? – спросил у них Михалыч, когда они удручённо вернулись, злые и насквозь промокшие.

– Пока связи нет, приборы разбиты. Радуйтесь, что живы остались.

– Да мы и радуемся, – буркнул Михалыч. – Ну просто очень рады.

Лётчики вытащили карту района и вместе с геологом углубились в неё. Нам с Сергеем приходилось только ждать, что они решат делать.

– Ребята, оставаться тут нам нельзя. Во-первых, здесь нет воды, не считая дождя, во-вторых, здесь спасатели ни за что не сядут и не вытащат нас. Придётся продвигаться к реке. Судя по карте, идти дня три, если Серёжа сможет идти; если нет, то, может быть, и больше.

– Я смогу. – Серёжка, приподнявшись, снова застонал.

– Он не сможет, – сказал я, разозлившись, и сжал зубы. – Если вы торопитесь, я потащу его сам: сделаю волокушу, и как-нибудь доберёмся; карту только оставьте.

– Я смотрю, ты самый крутой тут из нас, – засмеялся Петька. – Герой; а мы так, просто пописать вышли. Хватит дурью маяться. Никто никого не бросит, тем более что у нас есть носилки. Мы, между прочим, иногда и людей раненых и больных вывозим.

Мне стало безумно стыдно за мою раздражительность не по делу.

– Ладно, ребята, простите, я дурак. Просто очень разволновался за Серёгу.

Вдруг раздался рёв Михалыча:

– Есть рация! Я же сам её грузил ещё в Туре. Обещал Воловцу привезти в партию – у них своя что-то забарахлила. Как же я забыл? Она где-то тут, среди ящиков; хоть бы не разбилась!

Рация не разбилась. Лётчики долго настраивали её и в конце концов добились – она заработала. Я не слушал, о чём они там говорили с Большой землёй, половина их речи была для меня на «китайском» языке; долго обсуждали с начальством, что нам делать дальше, и в конце концов пришли к тому же выводу, к которому и мы раньше пришли: нужно выходить к реке. С Большой земли сообщили, что прогноз погоды плохой, дожди должны прекратиться только через несколько дней, поэтому неизвестно, сколько нам ещё придётся ждать, даже когда мы дойдём до реки, прежде чем нас вызволят. Но там, на реке, хотя бы был шанс не пропасть и дождаться спасателей. Хорошо, что продуктов в вертолёте была пропасть: мы же должны были залететь в ещё один отряд, завезти им продукты и рацию, а потом уже возвращаться в Туру. Да уж, вот такое приключение, если только всё произошедшее можно так назвать!

Постепенно стресс начал проходить, напряжение внутри стало утихать, голова – постепенно проясняться. Я сидел около Серёжки и боялся только одного: вдруг ему станет хуже. Вроде, когда он изредка кашлял, кровь из горла не шла, но может же быть и внутреннее кровотечение? Он тоже немного успокоился, только всё время пытался глубоко вздохнуть, но у него это не получалось: видно было, что ему больно. В конце концов он задремал, а мы стали расчищать место для ночёвки среди ящиков. Утром разберёмся, что возьмём с собой, а что оставим. Перекусили солёным хариусом: лётчики наловили штук десять и присолили их, чтобы не испортились, пока геологи, у которых мы прожили последние несколько дней, разгружали свой груз, доставленный им вертолётом.

Сейчас в самый раз было их съесть. У Михалыча в его торбе была половина буханки чёрного хлеба; мы собрали немного дождевой воды для питья, поели и завалились спать.

Я долго вертелся на ящиках и с усмешкой вспоминал мысли, пришедшие мне в голову незадолго перед крушением: что мы с Серёжкой уже, наверное, могли бы давно быть в Туре, а завтра – вылететь в Красноярск и потом в Москву, а тут такое! Прямо накаркал!

Мы с Яковлевым прилетели сюда в очередную командировку с заданием сделать репортаж о трудовых буднях геологов. Геологическая экспедиция имела базу в Туре, областном центре Эвенкийского округа, занималась разведкой и поиском исландского шпата – как нам объяснили, минерала, который имел огромное значение в развитии оптической промышленности Советского Союза. Наши оптимизм и неусидчивость нас и сгубили. Мы всё отсняли в Туре, познакомились с нужными людьми, Серёжка у всех взял интервью, и можно было бы лететь домой, но тут вдруг узнали, что в тайгу вылетает вертолёт в одну из партий, везёт для геологов продуктовое пополнение и необходимую технику. Мы, не сговариваясь, тут же напросились полететь с ним и остаться на несколько дней у геологов: вкусить экзотики, увидеть новые места и пополнить наш репортаж ещё более интересными деталями. Местное начальство разрешило, а наше начальство продолжительность командировки строго не регламентировало, главное, чтобы дело было сделано на совесть, – тем более что примерно через пять дней туда, к геологам, снова должен был прилететь вертолёт. Он нас заберёт, залетит на ещё одну точку, завезёт продукты и почту, а потом доставит обратно в Туру.

Мы интересно провели время в лагере геологов в отпущенные нам дни; впечатлений была масса, должны были получиться хорошие репортаж и фильм. Потом сердечно со всеми распрощались, когда за нами снова прибыл вертолёт, и отчалили. После таких поездок расстаёшься с людьми так, как будто они всю жизнь были твоими друзьями. В вертолёте кроме лётчиков из Туры летел и Виктор Михайлович, пожилой геолог; ему нужно было как раз в партию того самого Воловца, которому он вёз рацию. Мы с ним быстро познакомились, и хотя в вертолёте разговаривать было сложно: двигатель ревел так, что даже у самого уха ничего не было слышно, – он всё равно сначала пытался что-то у нас спрашивать, интересовался, кто мы и откуда, но потом тоже замолк и стал смотреть в иллюминатор. Я исподтишка разглядывал его: очень колоритная фигура; видно было, что в этой профессии он старожил, много всего повидавший за годы работы в геологии. Крепкий, коренастый, усатый, с волосами, тронутыми сединой, он представлялся мне каким-то монолитом, которого никакие превратности судьбы не смогут поколебать.

И тут вдруг новое приключение, которого и не ожидали! Мы попали в зону непогоды, проливного дождя, врезались в сопку и, к общему изумлению, не погибли. Если бы не Серёжка, я бы, может, и обрадовался такому происшествию – бывать в такой ситуации мне ещё ни разу не приходилось, – а теперь не знал, что и думать. Врача рядом не было, диагноз мы с Михалычем поставили сами, исходя только из внешнего осмотра Серёги и его стонов; что с ним было на самом деле, не знали.

Я лежал и думал, что Светка, Серёжкина жена, через несколько дней в Москве начнёт генерить, всех доставать, – энергии у неё было хоть отбавляй. А моя Вера? Боюсь, она не заметит, вовремя я вернулся или нет. Мне кажется, она и не знает, когда я должен вернуться. Будет опять где-нибудь на своих сборищах болтаться. Хорошо хоть, у нас есть соседка по этажу, Валентина Петровна, одинокая пенсионерка, которая всю душу вкладывает в воспитание нашей дочки. Настоящая бабушка!

Честно говоря, я до сих пор так и не понял, зачем восемь лет назад я понадобился Вере: возраст у неё, что ли, поджимал. Она была красивой женщиной, работала на Мосфильме монтажёром, все окружающие мужики вились вокруг неё, а она вдруг положила глаз на меня и стала выделять из общей массы восхищённых поклонников. Это было очень лестно: я был молодым специалистом, только что окончившим институт, Вера была на три года старше, уже побывала замужем, развелась и второй раз замуж вроде не спешила. Мне казалось, её устраивало всеобщее мужское внимание, ни к чему не обязывающее, а тут вдруг заторопилась. И я уже не помню, как мы с ней оказались в ЗАГСе. Конечно, тогда она мне очень нравилась: умная, весёлая, любила театры, кино; но через некоторое время я, к сожалению, понял, что больше всего она любила не это, а саму театрально-киношную среду: бывать в обществе деятелей, входящих в эту общность, и сверкать. Я же за прожитые вместе с ней годы не оправдал её ожиданий, но мы всё равно как-то умудрились притереться в наших отношениях и не мешать друг другу. Единственное, что нас соединяло, – это дочка Маша. Она родилась через три года совместной жизни, и сейчас этот пятилетний ребёнок был самым главным, что есть у меня.

Где-то в мешке с аппаратурой я хранил для неё красивый полупрозрачный камешек, похожий на рыбку: нашёл его на берегу реки, пока жил у геологов. Геологи как-то называли этот минерал светло-зелёного цвета, но я уже позабыл название, да это было и неважно. Машенька была очень любознательным ребёнком, как все пятилетние дети, задавала много всяких вопросов, на которые иногда даже трудно было ответить, и я уже представлял, как буду ей рассказывать разные интересные истории, придуманные мной, о том, что мне пришлось испытать в далёкой тайге (что такое тайга, она не знала, но это тоже было неважно). А теперь, пожалуй, и истории-то придумывать не нужно было – вот они, уже начались.

Да, кстати, об аппаратуре! За всеми делами, обсуждениями и тревогой о Сергее я совсем забыл о ней. Цела ли? Мы так приложились к горе, что от неё могло ничего не остаться. Да и где этот баул? Всё завалено ящиками и коробками; сейчас все спят, не хочется их будить и шуметь. Ладно, завтра разберусь: если всё разбито, всё равно ничем не поможешь.

Серёжка опять застонал во сне – наверное, неловко повернулся; я подполз к нему, укрыл сползшей с него курткой, потрогал лоб – температуры вроде не было. Серёжка забормотал во сне, как будто что-то хотел сказать, а потом затих; я пристроился рядом и в конце концов заснул.

Утро почти ничем не отличалось от предыдущего дня, только сильный дождь сменился изморосью. Всё вокруг было пропитано влагой; тучи нависали так, что казалось: можно до них дотянуться рукой. Вылезать из вертолёта совсем не хотелось. Мы чем-то перекусили и стали собирать вещи; отыскались и носилки, и моя аппаратура. Вроде всё оказалось целым, это радовало. Конечно, никаких палаток или спальников в вертолёте не оказалось, да их там и не должно было быть. Лётчики редко когда ночевали у геологов – быстро перелетали с места на место и возвращались домой. Если же и нужно было переночевать, в лагере всегда находились и места в палатке, и спальники.

Долго думали, что взять из продуктов: всё, кроме банок с тушёнкой, было малопригодно для нашего похода. Готовить еду было не в чем: котелок был всего один и маленький – Михалыч всегда брал его с собой, да и тот был предназначен только для заваривания чая (Михалыч не признавал чая, который заваривали для общей компании в большом котле), а тут он пригодился: хоть чай будет где вскипятить и заварить. Мука; что с ней делать в этой ситуации, я не представлял, но Михалыч настоял, и мы взяли немного; он потом придумает, как с ней поступить: наверное, можно будет налепить что-нибудь вроде лепёшек и запечь на костре. Взяли лук, сахар, которые отыскали в ящиках среди продуктов, а соль нашлась у лётчиков – что-что, а соль они всегда брали с собой для рыбы. Вообще, наловить рыбы и привезти её домой из такого полёта было всегда основной задачей всех лётчиков, которые облетали геологические партии; в посёлке такой не наловишь! А здесь, в тайге, в горных речках, рыбам было раздолье, и лётчики на наших глазах в лагере геологов, выпрыгнув из только что приземлившегося вертолёта, сразу бросились вытаскивать их одну за другой, не отвлекаясь от этого занятия на другие дела, – главное, наловить побольше перед отлётом, пока геологи выгружают привезённый для них груз.

Больше ничего из подходящих продуктов в ящиках мы не нашли, разве только рис. Взяли и его немного – вдруг удастся сварить, хотя непонятно в чём; если только Михалыч разрешит использовать его котелок для варки в нём чего-то кроме чая; но раз он взял с собой рис, значит, разрешит. Ещё обнаружили подсолнечное масло, прихватили и его. А в основном рассчитывали на то, что протянем на рыбе (здесь в речках её было достаточно, а лётчики считали себя знатными рыбаками) да ещё на тушёнке. У Михалыча было ружьё, тоже немаловажная вещь в тайге. В общем, надеялись прожить, даже если через три-четыре дня погода не устаканится и спасения придётся ждать неизвестно сколько времени.

Рюкзаков тоже не было, был только у нас с Серёжкой один на двоих да небольшой у Михалыча, солдатский вещмешок. Петя и Семён соорудили какое-то подобие рюкзаков из брезентовых упаковок из-под продуктов, запихали туда рацию, что-то из аппаратуры вертолёта и брезент: пригодится для навеса от дождя на ночь. Мы с Серёжкой Яковлевым прилетели в Туру пятнадцатого августа; пока жили в Туре, а потом у геологов, прошла ещё неделя, время стало приближаться к осени, тем более что мы находились почти у полярного круга, здесь осень наступает очень рано. Температура днём уже не превышала градусов пятнадцать, а ночью – семь, а то и меньше, зато комары и мошкара исчезли, что очень и очень радовало. Если придётся застрять в тайге на долгое время, температура может понизиться ещё больше и по ночам начнёт достигать нулевой отметки.

Ну вот, пожалуй, и всё; последний взгляд на разрушенный вертолёт, подняли носилки с Серёжкой и зашагали. Ровно через пять минут поняли, что вчетвером нести трудно: мы пытались идти по звериной тропе, которая чётко была видна на фоне серебристо-серого ягеля, но тропа была узкой и по два человека, идущих спереди и сзади носилок, на ней уместиться не могли; пришлось нести носилки по двое, а потом меняться. А дождь всё моросил и моросил, постепенно просачиваясь за воротник куртки и стекая противными холодными струйками по спине. Иногда тропа терялась и приходилось прокладывать путь в стланике, карликовой берёзке; лес был редким и состоял в основном из лиственниц. Это была уже не та тайга, к которой все привыкли по описаниям и рассказам там, в городе. Мне приходилось бывать в Сибири южнее этих краёв, где тайга была мощным монолитом, иногда непроходимым; а здесь, наверное, уже начиналась лесотундра и вокруг были хоть и не такие высокие, с густыми ветвями, деревья, как в настоящей тайге, но всё-таки это были деревья, в основном кривоватые, которые закрывали обзор и не давали возможности видеть, что там, далеко впереди, делается, поэтому приходилось останавливаться и всё время сверяться по карте и компасу. Несмотря на трудности перехода, потерянная тропа всё равно отыскивалась или мы находили другую и шли по ней, главное – не терять направление. Да их тут было множество; не одна тропа, так другая всё равно была проложена зверьём и вела куда-то к водопою.

Не умел я ходить по звериным тропам. Нога всё время попадала в мякину ягеля и с хрустом проваливалась. Я старался идти аккуратно, потому что каждый неверный шаг отдавался Серёге болью. Он пытался не стонать, когда я сбивался с тропы и носилки дёргались. Хорошо хоть, мы с Серёжкой догадались из Москвы вылететь в спортивных ботинках – наверное, предчувствовали, что попадём в какое-нибудь приключение.

Я никогда не занимался никаким экстремальным туризмом, хотя в небольшие походы в выходные дни в лес ходить любил и умел разжигать костёр, ставить палатку и варить еду в котелках. Здесь же всё было по-другому, и я с опаской думал о том, что всему придётся учиться заново, учиться выживать. Серёжка лежал на носилках, ему было очень неловко перед нами за то, что мы его тащим, и он только бубнил, что может сам идти, напрасно мы тратим на него свои силы. Напрасно! Утром он еле встал сходить до ветру, для этого ему пришлось вылезать из вертолёта; забраться назад он уже не смог. Пришлось уложить его под лиственницей, накинуть на него брезент, чтобы он не очень промок под моросящим дождём, пока мы собирали пожитки.

– Молчи уж лучше! Если ты будешь сам передвигаться, мы приползём к реке только через месяц, – заворчал я. – Ей-богу, тебя легче тащить на носилках, чем подпирать со всех сторон, пока ты будешь корчиться от боли.

Мы несли Серёжку, периодически сменяя друг друга, до самого вечера, если только небольшие сумерки можно было назвать этим самым вечером: в Заполярье только-только заканчивались белые ночи, а настоящие ночи ещё не наступили. Наконец стали появляться ручейки, которые, правда, текли куда-то не в ту сторону, куда нам нужно было идти, но по крайней мере появилась вода, и в конце концов, уже одурев от этого мокрого бесконечного перехода, когда я стал думать, что он никогда не закончится, мы плюхнулись под какую-то развесистую лиственницу, одну из немногих крупных, и решили, что пора останавливаться на ночёвку.

Только сейчас я понял, как необыкновенно нам повезло, что с нами был Виктор Михайлович: его присутствие очень облегчило нашу жизнь. Ему было уже лет шестьдесят, но на пенсию он не собирался – говорил, что в городе долго не протянет. Каждый год глубокой осенью Михалыч, конечно, возвращался в Москву, до весны работал в городе, пока не нужно было снова улетать в экспедицию. У него были семья, дети и уже внуки, но ничего пока не могло изменить его образа жизни. Я ему даже позавидовал – повезло ему найти такую жену, которая бы столько лет безропотно ждала его ежегодного отъезда и возвращения. Долгие годы работы в суровых условиях Севера сделали его абсолютно несгибаемым перед трудностями человеком. Он умел делать всё, его ничем нельзя было удивить; похоже, выжить он мог в любой ситуации.

Под его руководством из брезента мы первым делом натянули навес, один конец которого спускался к земле, а второй укрепили на вырубленных шестах так, чтобы тент был натянут под углом; наломали веток, разложили их под тентом и уложили туда Серёгу. У лётчиков был небольшой топорик, а у Михалыча нашёлся огромный тесак, который мог перерубить не очень толстое дерево. Кстати, у лётчиков были также весьма приличные ножи, а мы с Серёгой, голодранцы и неумёхи, запаслись только одним на двоих перочинным ножичком, но зато с открывалкой – не нужно будет вскрывать консервные банки большим тесаком.

Михалыч завалил три лиственницы, сложил их друг на друга в длину треугольной пирамидой вдоль натянутого навеса, наломал сухих веточек, разложил их в щели между брёвен, поджёг, и скоро огонь распространился вдоль всей длины лежащих деревьев; костёр разгорался, становилось тепло. Оказывается, у лиственниц в любое время года, невзирая на осадки, под основными ветвями всегда можно найти множество отживших веток и сучков, ломаются они как спички и всегда сухие. Век живи – век учись!

– Гори, Наденька, гори! – веселился Михалыч.

Много позже я узнал, что такой костёр называется нодья, отсюда и прижилось имя Наденька.

Очень быстро от костра пошёл сильный жар, он быстро прогрел воздух под навесом, жизнь начала принимать радостные очертания. Я за день устал как собака, но хотя по специфике моей профессии мне всегда приходилось много перемещаться и я привык к такому, здесь всё было по-другому: по тайге ходить оказалось очень трудно. Ноги ныли; к тому времени, как мы дошли до места, где остановились, мне уже казалось, что я больше не смогу сделать ни шагу, и я бы с удовольствием просто бухнулся под навес и вырубился, но Михалыч заставил нас притащить веток, срубить ещё пару небольших лиственниц и разогреть банки с тушёнкой. Он заварил чай в котелке. Лётчики вытащили из своего мешка спирт; вот уж я не сомневался, что у лётчиков он всегда найдётся. Наши с Серёгой запасы (а мы с ним прихватили к геологам бутылку коньяка) были выпиты уже давно, ещё в последний вечер перед отлётом. Среди продуктов нашлось несколько пачек сухарей, что было встречено нами тоже с восторгом, ведь хлеба-то не было.