Флэшмен под каблуком

Впрочем, в качестве самой большой странности стоит отметить отношению к нему моего тестя. Несколько раз за зиму старый Моррисон покидал свое логово в Пэйсли и отправлялся на юг, чтобы обрушиться на нас и постенать по поводу расходов, и во время одного из таких визитов нам случилось пригласить на обед Соломона. Моррисон глянул на модный покрой сюртука и ньюгейтские нокеры[31], хмыкнул и пробормотал что-то про «очереднова шаркуна, у которого денег больше, чем здравого смысла», но не успел обед подойти к концу, как он готов был есть из руки Соломона.

Старикан, как обычно, бодро ныл про плачевное состояние нации, так что начали мы с супа с луком и курицей, палтуса под устричным соусом и налога на доход, на смену им пришли пирог с рубленой курятиной, отбивные котлеты из ягненка и Акт о шахтах, за которыми последовали оленина в бургундском, фрикассе из говядины и чартисты, а увенчали все десертом из мороженого с виноградом, черничного торта и ирландского вопроса. После чего наши леди (Элспет и любовница моего отца, Джуди, к которой Элспет, Б-г весть отчего, питала сильную привязанность) удалились, и за портвейном мы перешли к забастовкам шахтеров и Всеобщей Гибели Страны.

Отличная тема. Мой сатрап захрапел в кресле под разглагольствования Моррисона о происках подлых шахтеров, которые имеют наглость не соглашаться с тем, что их голые дети должны тягать вагонетки с углем всего по каких-нибудь пятнадцать часов в день.

– Это все трреклятая Королевская Комиссия, – вопит тесть, – от нее все зло – и оно будет распространяться, попомните мои слова! Коль парням моложе десяти нельзя работать под землей, так долго ли нам дожидаться, как их и на заводы запретят брать, а? Чтоб сдох этот молокосос Эшли! «Им учиться надоть», – говорит этот сопляк! А кто их выучит, как не я? Теперь будем ждать Акта о заводах – ей-ей!

– Поправки не примут еще года два, – спокойно говорит Соломон, и Моррисон изумленно уставился на него.

– А вам откудова знать?

– Но это же очевидно. Вышел Акт о шахтах, взбудораживший всю страну. И скоро наступят тяжелые времена – не через два, так через три года. Из доклада мистера Хорна это совершенно очевидно.

Его спокойная уверенность произвела впечатление на Моррисона, не привыкшего слышать от кого-либо лекции по деловым вопросам. Впрочем, упоминание имени Хорна снова вывело старикашку из себя – насколько я понял, этот достопочтенный сэр собирался опубликовать некий документ, касающийся детской занятости, что неизбежно повлечет за собой банкротство всех честных работодателей вроде моего тестюшки, раздачи бесплатного пива и устройство праздников для нищих, а также восстание рабочих и вторжение французов.

– Не стоит преувеличивать, – улыбается Соломон. – Но его доклад поднимет целую бурю, это уж точно. Я его читал.

– Вы его читали?! – восклицает Моррисон. – Но он же выйдет только после Нового года! – Несколько секунд тесть сердито пыхтел. Потом нервно глотнул портвейна. – Однако вы парень far ben[32], сэр. А нет ли там… хм… Случаем, вам не попалось упоминания про Пэйсли, а?

Соломон не помнил точно, но сказал, что в докладе приводится ряд шокирующих примеров: как надсмотрщики жестоко наказывают детей, секут их голыми на улице за опоздание, а на одном заводе их даже прибивали за уши к столбу за плохую работу.

– Вранье! – взвизгнул Моррисон, грохнув бокал на стол. – Бессовестное вр-ранье! Да ни одного малого на моей фабрике никто и пальцем не трогал! Бог мой: молитвы в семь, стакан молока и кусок пирога на обед – из моего собственного кармана! Да еще и по ярду пряжи в подарок каж-но-му, хотя от таких растрат я скоро по миру пойду…

Соломон успокоил его, выразив уверенность, что заводы Моррисона – суть рай на Земле. Потом мрачно добавил, что, учитывая доклад Хорна[33] и общий упадок торговли, производителей в ближайшие годы ждут веселенькие времена. Вложения в заморские предприятия – вот это, дескать, дело: человек, понимающий в бизнесе (вроде него самого), способен делать на Востоке миллионы. И хотя Моррисон фыркал и называл это все заманухой, можно было заметить, что он, сам того не желая, заинтересовался. Тесть начал задавать вопросы, спорить; у Соломона же на все находился ответ. На меня это все навевало смертную скуку, и я предоставил им молоть языком, а сатрапу – храпеть и рыгать – единственные вразумительные звуки, услышанные мной за тот вечер. Зато потом старый Моррисон заметил, что «у юного Соломона есть башка на плечах, ей-ей, замечательный молодой человек – не то что некоторые, способные только болтаться и пить все время, да тратить не ими нажитое». Ну и так далее.

Одним из последствий разговора стало то, что дон Соломон Аслам стал в нашем доме еще более частым посетителем, деля свое время между Элспет и ее батюшкой – причудливое разнообразие, если угодно. С Моррисоном он бесконечно толковал про восточную торговлю, побуждая тестя заняться ею – даже намекал старому хрычу, что неплохо бы ему лично побывать в тех краях – тут я его готов был поддержать руками и ногами. Короче говоря, они нашли друг друга, и поскольку Моррисон в это время расширял свои предприятия, а Аслам имел хорошие связи в Сити, смею предположить, что мой драгоценный родственничек находил знакомство полезным.

Так прошли зима и весна, а в июне я получил два письма. Одно было от моего дяди Биндли. Тот сообщал, что решается вопрос о предоставлении мне места лейтенанта в Королевской Конной гвардии. Он давал понять, что это великая честь, которой я обязан своими афганскими подвигами, а не происхождением, бывшим, по его представлению, низким – дядя происходил, как помните, из пэджетовской моей родни и открыто презирал Флэшменов, что подтверждает наличие у него скорее здравого смысла, нежели хороших манер. Новость буквально окрылила меня, почти так же, как и второе письмо. Его прислал Альфред Минн, напомнивший мне о предложении сыграть вместе с ним в Кентербери. Я провел несколько игр за «Монпелье» на поле у Бихайва и был в форме, так что согласился не раздумывая. И не только ради крикета – у меня имелись три весомые причины оказаться подальше от столицы, и поскорее. Во-первых, я только что организовал провал Лолы Монтес на лондонских подмостках[34] и имел основания полагать, что эта бешеная с-ка выслеживает меня с пистолетом в руке – она, как вы знаете, была способна на все, включая убийство. Во-вторых, одна акробатка, с которой я имел связь, заявляла, что понесла, и с угрозами и слезами требовала компенсации. И в-третьих, я вспомнил, что миссис Лейд, молодая пассия герцога, должна быть в Кентербери во время Недели крикета.

Как понимаете, смена обстановки – как раз то, что требовалось старине Флэши. Кабы знать, к чему это все приведет, я бы заплатил акробатке, послал бы миссис Лейд ко всем чертям, подставил бы Лоле спину под выстрел – и считал бы себя еще везунчиком. Но нам, по воле Небес, не дано предвидеть будущее.

Я намеревался поехать в Кентербери один, но за неделю или около того до отправки, когда мы с Элспет были у Аслама, проронил словечко о своих планах. Дон тут же пришел в восторг, заявляя, что это самое то: будучи без ума от крикета, он снимет в Кентербери домик на неделю, а мы станем его гостями. Соломон обещал устроить вечеринку, а это шанс отлично провести время. Это в его стиле: любые затраты – для него пустяк, и вот Элспет уже хлопает в ладоши, предвкушая пикник, танцы и прочие развлечения.

– Ах, дон, это изумительно! – вопит она. – О, это будет так здорово, ведь Кентербери, уверена, славное местечко. Да, там ведь стоит полк. Но Б-же мой, что же я надену? За пределами Лондона мода совсем другая, особенно если нам придется часто завтракать al fresco[35], да и многие вечеринки наверняка будут происходить под открытым небом. Ах, но как же мой драгоценный бедный папочка?

Забыл добавить, что еще одной причиной покинуть Лондон для меня было стремление улизнуть от старого Моррисона, продолжавшего отравлять нам жизнь. Надо сказать, что в мае его скрутила болезнь – к несчастью, несмертельная. Сам он грешил на переутомление, но я точно знал – причиной стал выход доклада комиссии по детской занятости, который, как и предсказывал дон Соломон, вызвал настоящую бурю, поскольку доказывал, что условия труда на наших заводах хуже, чем в сибирских соляных копях. Имен не называлось, но в парламенте стали звучать вопросы, и Моррисон трепетал при мысли, что его вот-вот уличат как грязную рабовладельческую свинью, которой он и являлся. Так что маленький мерзавец слег в кровать вроде как с нервными приступами и развлекался тем, что пр – нал членов комиссии, ворчал на слуг и задувал из экономии свечи.

Аслам, естественно, заявил, что папаша поедет с нами – мол, свежий воздух пойдет ему на пользу. По моему убеждению, старому хрычу на пользу пошла бы только полная остановка дыхания, но, понятное дело, ничего подобного сказать я не мог, и поскольку первая моя игра за команду Минна намечалась на понедельник, было решено тронуться в путь днем ранее. Мне удалось увильнуть от поездки вместе со всеми – дело в том, что молодой Конингэм заказал комнату в «Сороке», чтобы поглядеть на казнь, назначенную на утро понедельника, – но Элспет я об этом ничего не сказал. Дон Соломон препроводил всю орду на станцию, к нанятому им специальному поезду. Там была Элспет с чемоданами и коробками, достаточными для основания новой колонии, старый Моррисон, укутанный в плед и стенающий по поводу необходимости путешествовать по железной дороге в воскресный день, и Джуди, штучка моего батюшки, наблюдавшая за происходящим с ехидной усмешкой.

Мы с ней в те поры не общались. Я как-то завалил ее (один раз) в стародавние времена, воспользовавшись отсутствием сатрапа, но потом она дала мне от ворот поворот, и между нами случилась оживленная перепалка, в ходе которой я поставил ей фингал. С тех пор мы находились исключительно в светских отношениях, ради сатрапа, но когда некоторое время тому назад его снова увезли к эскулапам в надежде излечить от белой горячки, Джуди заделалась компаньонкой у Элспет – о, мы представляли собой вполне приличную семейку, ей-богу. Девчонка была симпатичной и толковой, и, помогая ей сесть в экипаж, я пару раз ущипнул ее, за что удостоился ледяного взгляда. Помахав на прощание, я обещал присоединиться к компании завтра в полдень в Кентербери.

Не помню, с какой стати устраивать казнь в понедельник, что, впрочем, и не важно, но это был единственный раз, когда мне довелось наблюдать, как вздергивают человека в Ньюгейте. Кроме того, там произошла встреча, имеющая отношение к нашей истории. Прибыв в воскресенье вечером в «Сороку», Конингэма с дружками я не застал – они отправились в тюремную часовню, наблюдать за последней службой приговоренного. Я немного потерял, так как, вернувшись назад, парни жаловались, что чуть не умерли от скуки: капеллан без конца бубнил молитвы, а убийца сидел в темном закутке и болтал с тюремщиком.

– Они даже не сажали его на гроб, – заявляет Конингэм. – Мне казалось, они всегда используют его как сиденье, Бересфорд мне об этом говорил, чтоб ему!

– Ну, знаешь, все-таки не каждый день видишь парня, присутствующего на собственной похоронной службе, – говорит один. – Хотел бы ты выглядеть таким же живым на своей собственной, а, Коннерс?

Затем они занялись картами и вином с легкой закуской, а ближе к вечеру появились, само собой, и девки – шлюхи из Сноу-Хилла, к которым я и на пушечный выстрел не подойду. Мне было любопытно наблюдать, как Конингэм и прочие юнцы просто подпрыгивают от возбуждения – отчасти из-за игры и разврата, но больше всего из-за предстоящего зрелища казни. Для меня-то это все были пустяки: мне за время странствий приходилось видеть, как людей вешают, обезглавливают, распинают и вообще Б-г знает что творят; просто мне было интересно посмотреть, как английского преступника будут вздергивать перед лицом английской толпы. Пока же я уселся за экарте со Спидикатом и благодаря шулерству обчистил его напрочь.

К тому времени большая часть компании упилась и храпела, но выспаться не удалось, так как спозаранок прибыли строители виселицы и устроили на улице такой перестук, что все проснулись. Тут Конингэм сообразил, что у него имеется ордер шерифа, и мы всей толпой побрели в Ньюгейт, чтобы поглядеть на того парня в камере смертников. Помню, как эта пьяная, шумная компания затихла, стоило нам оказаться внутри Ньюгейт-Ярд, с тамошними сырыми темными стенами, обступающими со всех сторон. Наши шаги гулко отдавались по каменным коридорам, дыхание сделалось сдавленным, а голос понизился до шепота, тюремщики же жутко ухмылялись и вращали глазами, стараясь сполна отработать заплаченные Конингэмом денежки.

Сдается, впрочем, что юные повесы ничего не поняли, так как спешили увидеть человека, забывшегося сном на каменной скамье, рядом с которым на матрасе лежал надзиратель. Пара ребят из наших, слегка уже протрезвев, настаивала, чтобы осужденного разбудили. Они, как я понимаю, надеялись, что он начнет стенать и молить. Конингэм, самый рьяный из всех, разбил о решетку бутылку и заорал, побуждая парня подниматься, но тот только тупо поглядел на нас. Зато на сцене появился похожий на церковного старосту тип в черном плаще и высокой шляпе. Он обрушился на нас с яростью урагана.

– Бездельники! – закричал он, топая ногами и побагровев. – У вас совсем совести нет? Б-же правый, и это те, кого называют цветом нации! Пр-тье! Пр-тье! Что вам всем, к ч-тям, провалиться!

Он буквально обезумел от гнева и клялся, что тюремщик заплатит за это своим местом, потом начал толкать Конингэма. Но нашего бравого Кони так просто не смутишь: отвечая ругательством на ругательство, он пьяно проковылял к эшафоту, который был почти закончен – черный брус, ограждения и все такое – и стал плясать на ступенях, пока разозленные рабочие не спихнули его на дорогу.

Дружки со смехом и шутками подняли лорда и повели обратно в «Сороку». Было теплое летнее утро; собравшаяся уже толпа улюлюкала и ухмылялась, пока мы пробирались сквозь нее, но кое-кто бросал на нас хмурые взгляды и кричал: «Позор!» На улице пирожники расхваливали свой товар, а продавцы моделей виселиц, признаний Курвуазье[36] и кусков веревки с последней казни (приобретенных, без всякого сомнения, в бакалейной лавке этим же самым утром) сидели за завтраком в «Ягненке» или «Сороке», дожидаясь, пока народ соберется по-настоящему. Подтягивалась мелкая воровская шушера и шлюхи, у окон занимали места благопристойные семьи, решившие устроить себе пикник; извозчики расположили свои экипажи у стен домов, предлагая выгодные места по шестипенсовику за штуку. Лавочники и привратники, которым нельзя было бросить работу, кляли тех, кто мешался у них под ногами, констебли парами сновали туда-сюда, отгоняя нищих и пьяниц и не спуская глаз с явных жуликов и воров. Ханжеского вида малый в одежке священника с живым интересом наблюдал, как Конингэма втаскивали в «Сороку» и далее наверх по лестнице. Он вежливо кивнул мне.

– Пока все довольно тихо, – говорит, и я подметил, что правая его рука свисает под странным углом: она была скрюченной и имела восковой оттенок. – Не возражаете, сэр, если я составлю вам компанию? – И он назвал мне свое имя, вот только теперь, хоть убейте, не помню, какое.

Я не возражал, и он поднялся наверх, в руины передней из наших комнат. Лакеи убирали объедки от ночной пирушки и выпроваживали шлюх, жалобно скуливших; почти все наши представляли собой жалкое зрелище и вовсе не спешили лакомиться вырезкой с почками.

– Первый раз для большинства из них, – говорит мой новый знакомый. – Интересно, сэр, очень интересно.

Следуя моему приглашению, он налил себе холодного пива, и мы, устроившись у окна, за едой и разговором, наблюдали, как прибывает толпа. Наконец она разрослась настолько, что заполонила всю улицу в оба конца от эшафота: бурлящее, необъятное живое море, ограниченное оцепившими место казни легавыми, плотное настолько, что даже карманникам было затруднительно промышлять своим ремеслом. Должно быть, тут собрались представители всех слоев Лондона: гнусные отбросы общества бок о бок с торговцами и людишками из Сити; клерки и приказчики из магазинов; отцы семейств с сынишками на плечах; нищая братия, собирающая подаяние. У стены стоит карета лорда, и толпа веселится, наблюдая, как кучер помогает хозяину вскарабкаться на крышу; из каждого окна высовываются зеваки; на крышах оборудованы галереи с сидячими местами; даже с водосточных труб и фонарных столбов свисают зрители. Какой-то оборванный пацан, словно мартышка, лезет по стене «Сороки»; его грязные пальцы цепляются за наш подоконник, а голодные глаза обозревают тарелки. Мой собеседник протягивает ему кусок мяса, который в мгновение ока исчезает в чавкающем рте.

Кто-то окликает нас снизу, и я замечаю дородного курносого малого, глядящего в нашу сторону. Мой сухорукий сосед пытался докричаться до него, но шум толпы не способствовал разговору. В итоге мой компаньон бросил это дело и говорит мне:

– Так и знал, что он придет. Выдающийся писатель – затмил всех нас. Вы не следили за «Мисс Тиклтоби»[37] прошлым летом?

Отсюда я сделал вывод, что увиденный нами под окном субъект – не кто иной, как мистер Уильям Мейкпис Теккерей. Впрочем, этой встречей все мое знакомство с ним и ограничилось.

– Чудовищная идея, – продолжает мой сосед, – но если б казни проводились в церкви, у нас не было бы недостатка в прихожанах – может, собиралось бы даже больше, чем сейчас. Как думаете? Ага, пошло!

Загудел колокол, и толпа хором начала отсчитывать удары: «Один, два, три…» – пока не пробило восемь, после чего раздалось раскатистое «ура», заметавшееся между домами. Вдруг оно смолкло, и наступила тишина, прерываемая только пронзительным детским плачем.

– Колокол церкви Гроба Господня начинает звонить, – прошептал мой компаньон. – Да смилуется Господь над душою бедняги.

Когда гул толпы снова усилился, мы устремили взоры поверх бушующего человеческого моря к эшафоту и увидели констеблей, выходящих из тюрьмы через Ворота Должников. Окружив заключенного, они поднялись по ступеням на платформу. Приговоренный пребывал, казалось, в полусне. «Наркотик, – пояснил мой приятель, – ему сейчас на все плевать». Это точно, зато народ начал топать, орать и свистеть, заглушая слова священника. Тем временем палач наскоро соорудил петлю, накинул на голову обреченного капюшон и встал, готовый вытащить болт. Теперь не раздавалось ни звука, только чей-то пьяный голос изрек: «Будь здоров Джимми!» Раздались смех и крики, и все в ожидании уставились на фигуру в белом, застывшую под перекладиной.

– Не смотрите на него, – шепчет мой приятель. – Посмотрите на своих товарищей.

Я бросил взгляд в сторону соседнего окна: лица застыли, рты приоткрыты, кто-то улыбается, кто-то бледен от страха, некоторые физиономии выражают почти экстатическое удовольствие.

– Продолжайте наблюдать, – говорит сосед, и тут раздается стук, звук падения, мощный стон толпы, и по всем лицам у того окна разливается удовольствие: Спидикат злорадно улыбается, Бересфорд вздыхает и облизывает губы, по суровому лицу Споттсвуда пробегает тень мрачного удовлетворения, а его девка тем временем жмется к нему, стараясь спрятать лицо.

– Интересно, не правда ли? – спрашивает сухорукий; он взял шляпу, нахлобучил ее и дружески кивнул. – Весьма признателен вам, сэр.[38]

И был таков. На той стороне улицы под перекладиной крутилось тело, закутанное в белое. Констебль придерживал раскачивающуюся веревку. Прямо внизу окраины толпы стали рассеиваться, расходясь по тавернам. В углу комнаты рвало Конингэма.

Я спустился вниз и стал ждать, пока толпа поредеет, но большинство еще рассчитывало посмотреть на тело повешенного, поскольку из-за скопления людей впереди ничего не было видно. Я прикидывал, удастся ли мне добраться до кэба, как вдруг передо мной возник человек, и я сразу узнал красную рожу, круглые глаза и расшитый жилет мистера Дедалуса Тигга.

– Во-во, сэр, – говорит он. – Обратно мы свиделись! Слыхал, вы едете в Кентербери: славно, вы им покажете, как надо играть, ага! – Потом он кивает в сторону эшафота. – Видали вы худшее убожество, мистер Флэшмен? Глянуть не на чё, просто не на чё. Ни слова не сказал – ни единого звука, ни жалобы, не трепыхался даже, шоб мне лопнуть! Эт не то, чё называлось «повесить» в наши молодые годы! Прикиньте, – говорит Тигг, засунув большие пальцы за жилет, – не, тока представьте, шобы в наши дни этакий вот молодой жулик не сказал бы ни слова, не предпринял бы ничего! О, не, сэр! Када человеку выпадает такая возможность, он должен выказать себя с лучшей стороный, проявить стойкость, а не накачиваться до поросячива визгу. Где была его чессь, када он позволил вздернуть себя вот так, вместо того шоб, видя интерес всех собравшихся тут, присноровиться удовлетворить его?

Он улыбнулся мне, склонив на бок голову.

– Никакой твердости, мистер Флэшмен. Никакова духа. Вот вы бы, сэр, придись вам оказаться в его шкуре – от чего избавь мой бок – показали бы как нада. И я тоже, слышьте? Мы б дали людям то, за чем те пришли, как и подобает настоящим англичанам. Шо до игры, – продолжает Тигг, – то я надеюсь, шо вы к Кентербери подошли в лучшей форме. Я рассчитываю на вас, сэр, рассчитываю. Слышьте?

Нечто в его тоне пробудило во мне легкое беспокойство. До того я смотрел на него холодно, теперь взгляд мой сделался ледяным.

– Понятия не имею, о чем вы, приятель, – говорю. – И знать не хочу. Можете оставить при себе…

– Нет-нет-нет, дорогой мой юный сэр! – Тигг расплывается в еще более радушной улыбке. – Вы меня совсем не так поняли. Я хотел тока сказать, что заинтересован – очень сильно заинтересован – в успехе команды мистера Минна. Вот шо мне нужно в первую очередь – к вашему удовольствию и моей выгоде. – Он плутовски прищурил глаз. – Припоминаете, сэр, как выразил я вам свое восхищение вашей незабываемой игрой в «Лордс» в прошлом годе, отправив вам в знак своего восхищения небольшой подарочек…

– Я никогда не получал от вас этой вещи, – прерываю его я, быть может, слишком поспешно.

– Не получали, грите? Шоб мне треснуть, удивляете вы меня, сэр – ей-бо. Я особливо озаботился, шоб направить их вам – а вы не получали? Ну и ну, – и черные глазки словно окаменели. – Неужто этот подлец Винсент прикарманил их, вместо того шоб отправить вам? Человеческая испорченность, мистер Флэшмен, нет ей конца. Но не стоит переживать, сэр, – мошенник весело рассмеялся, – мы добудем еще больше, сэр. И вот шо скажу, сэр: если вы сегодня вечером удержите биту против «Любителей», можете рассчитывать на три сотни, вот вам мое слово. Ну, как?

Разинув рот, я уставился на него, не в силах вымолвить ни слова. Он добродушно подмигнул мне еще раз, потом огляделся вокруг.

– Жуткое дело, сэр, просто кошмар. Пока ищейки не в силах избавить нас от этих ч-товых воров и карманников, дженты вроде вас не могут чувствовать себя в безопасности. Стоит только мальца зазеваться, и тут же окажетесь в ихней пасти. Безобразие сэр: шо вам нужно, так это кэб. Ага.

Тигг кивнул; здоровенный детина, крутившийся рядом, издал пронзительный свист, и не успели бы вы глазом моргнуть, как через толпу к нам двинулся экипаж. Недостаточно шустрых кучер подгонял крепким словцом. Здоровяк схватил лошадь под уздцы, другой его сообщник распахнул дверцу, и мистер Тигг, держа шляпу в руке, подсадил меня внутрь, сияя пуще прежнего.

– Удачи вам сегодняшним вечером, сэр! – кричит. – Уверен, вы накидаете этим любителям по первое число, но главное, – он снова подмигнул, – надеюсь, вы удержите биту, мистер Флэшмен. Эй, возчик, к Лондонскому мосту!

И кэб покатил, увозя крайне озадаченного, можете мне поверить, джентльмена.

Всю дорогу до Кентербери я размышлял про удивительного мистера Тигга и пришел к выводу, что раз ему угодно бросать на ветер свои деньги, то это исключительно его дело. С какой стати ему ставить на то, что я, будучи весьма посредственным отбивающим, не дам разбить свою калитку?[39] Кто рискнет поставить на это три сотни? Ну, это его забота, но мне лучше быть поосторожнее: не стоит шутить с такими типами; кроме того, подкупая меня, он хотя бы не требует, чтобы я «слил» игру – даже наоборот, побуждает к лучшему. М-да…

В итоге я хорошо подавал за команду Минна, а когда пришел мой черед отбивать, стоял у своей калитки, как приклеенный – к разочарованию зрителей, ожидавших от меня сумасшедших мячей. Будучи третьим с конца, я мог рассчитывать, что долго это не продлится, а учитывая, что на другом конце стоял сам Минн, командовавший пробежками, тактика моя оказалась абсолютно верной. Мы выиграли с перевесом в две калитки, и Флэши не выбыл. И вот наутро, после завтрака, меня ожидал неподписанный конверт с тремя сотнями в векселях.

Я уже было запечатал конверт и собирался приказать лакею вернуть его посыльному, но не сделал этого. Дельце с душком, но три сотни есть три сотни, а кроме того, это ведь подарок, не правда ли? При случае я всегда могу откреститься – Б-же, каким же наивным я был тогда, вопреки всем своим военным компаниям!