Флэшмен под каблуком

– Ч-тов грунт! – бурчал он. – У этого Дарка метлы, что ли, нет?

И я готов был с ним согласиться.

Тут я, как понимаете, оказался на вершине: Феликс, а потом – Пилч! Во всем мире не осталось места для подвигов – так я полагал – ибо что способно сравниться с теми двумя славными ударами? Мои внуки, если они родятся, не поверят! Святой Георг, нужно скупить все выпуски спортивных газет за следующий месяц и обклеить ими спальню старого Моррисона! Однако лучшее было еще впереди.

На линию выходил Минн. Вижу его, как сейчас, и в памяти моей всплывает строфа Маколея, написанная в том самом году:

«Раздался возглас: „Астур!“ – и вот через ряды походкой величавой проходит вождь Луны».

Да, это был Альфред Великий от «а» до «й», статный и величественный, препоясанный алым кушаком и с битой размером с небольшое весло. Проходя мимо, Минн одарил меня широкой улыбкой и встал на позицию, лениво обводя взором поле. Сдвинув соломенную шляпу на затылок, он кивнул рефери, старому Эйслби, который, дрожа от возбуждения, вскричал: «Игра!»

Можете быть уверены – я не рассчитывал превзойти свои недавние достижения, но подать намеревался как можно лучше. Готовясь к разбегу, я подумал вдруг: «Старина Эйслби – человек Рагби, и взялся за это дело исключительно ради чести своей школы. Он, ясное дело, честен, как Бог, но, как все энтузиасты, видит то, что хочет видеть, разве не так? А Минн настолько здоров, что попасть в него – дело плевое, если есть желание и подача быстра». Все эти мысли пронеслись в моей голове, пока я двигался к калитке: Феликса я одолел благодаря мастерству, Пилча – с помощью везения, Минна же попробую уделать коварством – или погорю на попытке. Я буквально распластался у линии, запустив превосходный мяч: идеально по дальности, но на фут в сторону от ближней к нему стойки. Мяч подпрыгнул, Минн шустро отступил, пропуская его, но тот чиркнул ему по икре. В этот миг я уже метнулся на три фута в сторону, закрывая Эйслби видимость, и, разворачиваясь в прыжке, закричал во весь голос:

– Ну, что там, сэр?

Подающий, имеющий честь называться джентльменом из Рагби, не станет апеллировать к судье просто так. Пучеглазый идиот Эйслби ни ч-та не видел, поскольку моя плотная фигура находилась как раз между ним и местом преступления, но пришел к выводу, что, раз я обращаюсь к нему, значит, на то есть веская причина. Так я и рассчитывал: когда старина Эйслби протер слезящиеся глаза, Минн вернулся на исходную, оказавшись как раз напротив калитки. И судье надо было обладать более чем человеческими способностями, чтобы не поддаться соблазну и не произнести слово, которое страстно желали услышать все, за исключением Эльфи.

– Выбыл, безоговорочно! – воскликнул Эйслби. – Выбыл! Выбыл!

Начался бедлам: зрители ревели, а товарищи по команде кинулись на меня, устроив кучу-малу. Даже Браун жал мне руку и хлопал по плечу с криком: «Вот это здорово подано, вот это подача, Флэши!» (Отсюда мораль: пока ты способен сбивать калитки, таскайся по шлюхам сколько влезет – никто тебе и слова не скажет.) Подошел Минн, качая головой и бросая укоризненные взгляды на Эйслби, – Эльфи знал, что решение несправедливое, но изображал на багровом лице улыбку, как и полагается настоящему ослу-спортсмену. А потом он сделал то, что стало притчей во языцех: снял шляпу и с поклоном протянул ее мне.

– Такой трюк стоит новой шляпы на каждый день, юноша, – говорит.

Будь я пр-т, если понял, какой именно трюк имеет он в виду[23], да не особенно и вникал. Знаю только, что правило ноги перед калиткой бывает в отдельно взятых случаях очень полезным.

После всего этого оставалось проделать только одно. Заявив Брауну, что испытываю боли в руке: «ревматизм после афганской раны, скорее всего… как жаль, как раз игра пошла… так болит… вот ведь невезение… полевым можно, хотя…» (У меня совсем не было желания схлопотать от какого-нибудь кентца мячом ни за что ни про что.) Так что я отправился на позицию дальнего полевого, сопровождаемый восхищенными овациями зрителей, которые принял с надлежащей скромностью, помахав в ответ шляпой Минна, и наслаждался славой до самого конца матча, проигранного нами с разрывом в четыре калитки. («Вот если бы этот красавец Флэшмен мог подавать постоянно, а? Тогда „Кент“ разделали бы под орех. Говорят, что в правой руке у него до сих пор сидит пуля из джезайля? Нет, это рана от копья – говорю то, о чем читал в газете», и т. д. и т. п.)

После чего в павильоне рекой лилось пиво, сопровождаемое поздравлениями на все лады: Феликс жал мне руку, кивая на свой застенчивый манер головой, а Минн поинтересовался, намерен ли я провести следующий год в Англии: если армия не найдет мне применения, у него оно найдется – намек на совместное участие в Большой Кентерберийской крикетной неделе. Это было в высшей степени лестно, но мне сдается, что самой большой похвалы я удостоился, когда Фуллер Пилч сел на скамью со своей кружкой и добрые две минуты, нахмурив лоб, пристально смотрел на меня, не говоря ни слова.

Даже трясущийся герцог подошел поздравить меня и сказал, что мой стиль в точности напомнил ему его собственный.

– Я не говорил тебе, дорогая, – обращается он к своей скучающей пироженке, которая, прячась под зонтиком и подавляя зевок, показывала мне свой хорошенький профиль, одновременно оценивающе глядя в мою сторону краем глаза, – что бросок мистера Флэшмена очень напоминает подачу, поданную мною Боклерку в Мэйдстоне в шестом году? Я нацелил ее во внешнюю стойку, сэр, подловив его на возвратном движении, как понимаете. Мяч упал с недолетом и врезался в центральную стойку, развалив калитку напрочь. Ха-ха! А, что?

Мне удалось отговорить старого идиота от демонстрации своего подвига, и его гурия, оказав поддержку, не упустила возможности прижаться ко мне своим пышным плечиком.

– Надеюсь, вы не лишите нас удовольствия видеть вас следующим летом в Кентербери, мистер Флэшмен, – промурлыкала она, и старый пень, удаляясь с ней под ручку, верещал: «Да, да, превосходная идея!»

Я решил не упускать ее из виду, придя к выводу, что за зиму она может прикончить своего старикашку.

Только выйдя из ванной и приступая к пуншу из бренди, я поймал себе на мысли, что не видел Элспет с самого конца матча. Это было странно, поскольку не в ее правилах было упускать шанс понежиться в лучах моей славы. Я оделся и обошел все вокруг – никаких следов: ни среди редеющей толпы, ни у павильона, ни за чайными столиками для дам, ни в нашем экипаже. Кучер тоже ее не видел. У паба было настоящее столпотворение, но вряд она направится туда… Тут кто-то потянул меня за рукав, и, обернувшись, я увидел рядом высокого, краснорожего субъекта с черными, похожими на пуговицы глазами.

– Мистер Флэшмен, мое почтеньице, сэр, – говорит он, толкнув свою плоскую шляпу тростью. – Извиняйте за вольность. Тигг, Дедалус Тигг, так меня все кличут. Агент и счетовод для господ из джентри, – и сальными пальцами протягивает мне визитку. – Имея шанс, дорогой мой сэр и спортсмен, спешу засвидетельствовать свое почтение, и…

– Благодарствую, – говорю. – Но пари меня покуда не интересуют.

– Дорогой мой сэр! – расплывается Тигг в улыбке. – Ажно и в мыслях не держал! – и призывает в свидетели своих дружков, целую шайку. – Моим сильнейшим желанием, дорогой сэр, было пригласить вас разделить со мной мою удачу, благо и вам она сопутствовала. А для начала пропустим по глоточку этой французской шампани – кое-кто называет ее пудельковой м-чой, но когда сие подают в лучших заведениях таким парням, как мы, – в самый раз, сэр. Винсент, принеси-ка бокал нашему отважному…

– В другой раз, – отвечаю я, пытаясь оттеснить его плечом, но плут набрался нахальства схватить меня за руку.

– Погодить-ка, сэр! – кричит. – Минуточку, это было лишь вежливое начатие. Меня переполняет желание пожаловать вашему превосходительству…

– Убирайтесь к дь-лу! – не выдержал я. От него несло бренди.

– …сумму в пиисят гоблинов[24] в знак величайшего моего почтения и восторга. Винсент!

И чтоб мне провалиться: проныра, стоящий рядом с ним, протягивает мне одной рукой бокал с шампанским, а другой – пачку банкнот. Я обомлел.

– Какого ч-та?..

– Исключительно из уважения, – говорит Тигг. Разговаривая со мной, он слегка пошатывался; запах перегара, покрой сюртука, цепочка от часов на расшитом шелковом жилете, яркий цветок в петлице – все указывало на его плебейский вкус, зато маленькие глазки на жирной физиономии были остры, как буравчики. – Вы добыли их для меня, дорогой мой сэр. И еще кучу сверху, будь я пр-т. Раззе не так? – Его присные, сгрудившись вокруг, одобрительно загудели и подняли бокалы. – Своим собсснным потом – прошу прощения, сэр – выступившим на вашем челе́, и своей велликолепной правой: вы выбили Феликса, Пилча и Альфреда Минна тремя поддачами, сэр. Гляньте-ка.

Винсент, повинуясь движению указательного пальца, бросил бокал и раскрыл кожаную сумочку, висевшую у него на поясе. Она была набита банкнотами и монетами.

– Вы это заслужили, сэр. Ага. Когда вы вышибли Фуллера Пилча – ну раззе не отличный мяч, а? – я грю Толстому Бобу Нэпперу, которого все признают за короля чета-нечета: «Нэппер, – грю, – во отличный поддающий, слышь? Чё дашь, если он выбьет Минна с первой поддачи?» «Чепуха, – грит тот. – Троих подряд – никада! Тыща к одному, и плати щас». Щедрое предложение, соглсситесь?

Пройдоха подмигнул и шмыгнул носом.

– Я кладу фунт – и вот она нэпперова тыща, наличью – и полссотни из нее причитаюца вам, отважный сэр, с наилуч-чими пожеланиями от Дедалуса Тигга, ик-сквайра, агента и счетовода джентри, который предлагает выпь-пить за… – он поднял бокал и пьяно рыгнул. – Прось-ссите, ваше превосходительство, ч-вы огурцы, – за самую оп-па…сссную правую руку в срременном крикете! Гип-гип-гип… ура!

Против воли я развеселился, глядя на этого скота и его банду – пьяные букмекеры и жулики настолько увлеклись кутежом, что совершенно забыли про приличия.

– Спасибо на добром слове, мистер Тигг, – говорю я, поскольку не грех быть вежливым с букмекером, а настроение у меня было отличное. – Можете выпить на эти деньги за мое здоровье. – И я решительно отодвинул его, отчего он тяжело плюхнулся на землю, прямо в лужу из дешевого шампанского. Сами едва стоящие на ногах, приятели Тигга сгрудились, поднимая его. Не то чтобы мне некуда было деть полсотни, но кому захочется иметь дело с парнями такого сорта, тем более брать от них деньги? Я помчался дальше под аккомпанемент криков: «Удачи, сэр! За молодчину Флэша!» Приступив к дальнейшим поискам Элспет, я все еще улыбался, но, когда дошел до полигона, где стреляли из лука, улыбка стерлась с моего лица. На длинной аллее между ограждениями стояли двое: Элспет и высокий мужчина, сжимавший ее в объятиях.

Я замер, онемев. По трем причинам. Во-первых, я был изумлен. Во-вторых, судя по внешности, этот скот был здоровяком: этакие массивные плечи, облаченные в шикарного кроя сюртук (дорогой, похоже). И в-третьих, я тут же сообразил, что Элспет является не только моей женой, но и источником существования. Пища для размышлений, как видите. Но прежде чем я успел поразмыслить хоть мгновение, они повернулись, и мне стало видно, что Элспет занята тем, что натягивает тетиву дамского лука, хихикая и очаровательно дурачась, а ее спутник, расположившись рядом, показывает, как надо держать руки, для чего ему, само собой, приходится обнимать ее, прижимая головку Элспет к своему плечу.

Все совершенно невинно – кому это знать как не мне, столько раз пользовавшемуся подобными ситуациями для того, чтобы зажать или ущипнуть красотку?

– А, Гарри, – кричит она. – Где ты пропадал все это время?! Знаешь, дон Соломон учит меня стрелять из лука. А я представляю собой такое печальное зрелище!

Подтверждая свои слова, она дернула тетиву, неловко повернула держащую лук руку и с притворным ужасом запустила стрелу в ограду. – Ах, дон Соломон, я совершенно беспомощна, если вы не держите мои руки!

– Это моя вина, дорогая миссис Флэшмен, – спокойно говорит он. Обвив ее, Соломон помог ей нацелить лук на меня. – Но вот является Марс, который, не сомневаюсь, может лучше меня послужить учителем для Дианы. – Он улыбнулся и приподнял шляпу. – Ваш покорный слуга, мистер Флэшмен.

Я кивнул, подчеркнуто холодно, и бросил на него взгляд поверх носа – это оказалось непросто, так как он был одного со мной роста и раза в два крупнее: дородный, если не сказать толстый, с мясистым улыбчивым лицом и превосходными былыми зубами, сверкающими на фоне смуглой кожи. Даго[25], видать, может, даже азиат – волосы и баки у него были иссиня-черные и курчавились, а в походке его, вопреки массивной туше, читалась присущая латиносам вычурная грация. И похоже, из важных, судя по одежке: булавка с бриллиантом в галстуке, пара колец на толстых коричневых пальцах, и – Б-г ты мой! – даже маленькое золотое колечко в ухе. Полуниггер, как пить дать, и из тех, что богаты к тому же.

– Ах, Гарри, нам было так весело! – прощебетала Элспет, и сердце мое екнуло, стоило мне взглянуть на нее: золотые сережки под вычурным беретом, розовые щечки на молочно-белом личике; вся ее невинная красота выразилась в том, как она рассмеялась, взяв меня за руку. – Дон Соломон учил меня играть в боулинг и стрельбе – пусть и безуспешно! – и развлекал меня: ведь крикет такой скучный, когда ты не играешь, а эти противные кентцы все отбивают и отбивают, и…

– Что? – я оторопел. – Ты хочешь сказать, что не видела моих подач?

– Ах, нет Гарри, но мы ведь так хорошо провели время среди этих развлечений, ели мороженое и, хоп-ля… – она продолжала лепетать, а черномазый вскинул брови, с улыбкой переводя взгляд то на меня, то на нее.

– Вот так так, – начинает он, – боюсь, я отвлек вас от вашего долга, дорогая миссис Флэшмен. Простите меня, – дон поворачивается ко мне, – что до сих пор не представился. Дон Соломон Аслам, к вашим услугам. – Он кивает и взмахивает платочком. – Мистер Спидикат, ваш приятель, насколько мне известно, представил меня вашей очаровательной супруге, и я взял на себя смелость предложить… небольшую прогулку. Если бы я знал, что вас это расстроит… Но скажите: вам сопутствовала удача?

– Ну, не без этого, – отвечаю я, весь кипя при мысли, что, пока я демонстрировал свои способности, Элспет таскалась в компании этого сального парня. – Феликс, Пилч и Минн в три подачи: можете назвать это удачей. А теперь, дорогая, если мистер Соломон извинит нас…

К моему удивлению, он расхохотался.

– Назову ли я это удачей? Да я, наверное, сплю – такого не могло случиться!

– Почему же, – вскидываюсь я. – Я разбил калитку Феликса, перехватил мяч Пилча и попал Минну в ногу перед калиткой. Но это, вероятно, ни о чем не говорит иностранцу…

– Б-же правый! Не может быть! Вы, должно быть, разыгрываете нас?

– Эй-эй, поосторожнее с…

– Что вы, что вы… О, мой Б-г! – Соломон что-то залопотал, потом вдруг схватил мою ладонь и принялся тискать ее, прямо светясь от удовольствия. – Дружище, я просто не могу поверить! Всех троих? И подумать только: я все проглядел! – Он покачал головой и снова рассмеялся. – Ах, что за дилемма! Возможно ли сожалеть о часе, проведенном с самой прекрасной девушкой в Лондоне? Но в то же время, миссис Флэшмен, как дорого это мне обошлось! Подобного не случалось никогда! И я все пропустил, подумать только! Что ж, приходится платить за то, что не смог устоять перед красотой! Браво, молодой человек! Браво! Однако это стоит отметить!

Предложение застало меня врасплох. Элспет выглядела очаровательно-растерянной, но нам не оставалось ничего иного, как последовать за ним туда, где разливали спиртное, и он шаг за шагом вытянул из меня описание всех трех моих великих подач. Никогда мне не приходилось видеть столь взволнованного человека, и я поймал себя на мысли, что чувствую расположение к нему: Соломон хлопал меня по плечу, а когда я закончил рассказ, шлепнул себя по коленке от восторга.

– Здорово, будь я проклят! Да, миссис Флэшмен, ваш муж не простой герой – он гений! – Элспет расцвела и сжала мою ладонь, после чего остатки моего дурного настроения испарились. – Феликс, Пилч и Минн! Невероятно! Да, я тоже, на свой скромный лад, почитал себя игроком в крикет – играл в Итоне, знаете ли. К сожалению, нам ни разу не довелось выходить против Рагби. Впрочем, я в любом случае закончил на год или два раньше вас, дружище. Нет, это превосходит все достижения!

Это было весьма приятно, и не в последнюю очередь благодаря эффекту, оказанному на Элспет. Этот иностранный хлыщ, только что увивавшийся вокруг этой маленькой вертихвостки, теперь совершенно переключился на мой крикет. Она разрывалась между гордостью за меня и обидой за небрежение к ней, однако, когда пришло время расставаться – с его стороны, с россыпью комплиментов и уверений, что мы обязательно должны как можно скорее нанести ему визит, и с искренней любезностью с моей – он вернул себе утраченные позиции в сердце Эспет, поцеловав ее руку так, будто собирался обглодать до косточек. Но меня это теперь не волновало: парень, похоже, не из низов по происхождению, а раз учился в Итоне, то должен, по идее, иметь определенный вес, да и в деньгах явно недостатка не испытывает. К тому же вокруг Элспет увиваются все, без исключения.

Так закончился этот великий день, который я никогда не забуду, поскольку в ушах у меня всегда буду звучать знаменитые имена: Феликс, Пилч и Минн, а также три оглушительных вопля, изданных толпой, когда выбывал каждый из них. А еще это был день, когда в почву упали семена великих событий, в чем вы еще убедитесь, и первый маленький плод ждал нас уже по возвращении в Мэйфер. Им оказался небольшой пакет, засунутый в ручку двери и адресованный мне. Он содержал чек на пятьдесят фунтов и скверно отпечатанную записку со словами: «С благодарностью от Д. Тигга, эск.». Что за несносная дерзость: этот ч-тов букмекер, или кто там он есть, набрался наглости послать мне наличные, словно я был какой-нибудь профессионал, играющий за деньги.

Окажись он здесь сам, я бы дал ему такого пинка, что он летел бы до Уайтчепела, или отходил бы для науки тростью. Но раз его не было, я сунул чек в карман, а письмо сжег – это единственный способ указать выскочкам, где их место.

* * *

[Выдержка из дневника миссис Г. Флэшмен, 1842 г.,

день и месяц не указаны]

…сказать по правде, для Г. очень свойственно оказывать в «Лордс» некоторое внимание другим леди, которые буквально с ума по нему сходят. И мне ли осуждать вас, мои менее удачливые сестры? Он такой высокий, статный и красивый, настоящий Английский Лев, что я почти лишаюсь чувств от любви и гордости… Знать, что этот удивительный человек, вызывающий у всех зависть и восхищение – мой муж!! Он – совершенство, и я люблю его сильнее, чем способна передать.

И все же мне хотелось бы, чтобы Г. обращал меньше внимания на окружающих леди, которые улыбаются и машут ему, когда он на поле, а подчас настолько забывают о рамках приличия, присущих нашему нежному полу, что заговаривают с ним! Разумеется, ему нелегко казаться безразличным – такому Обожаемому, – и в силу своей бесхитростной, рыцарской натуры он, я знаю, чувствует себя обязанным принимать их заигрывания из страха проявить, по его мнению, недостаток обходительности, присущей истинному джентльмену.

Он настолько Благороден и Вежлив, даже с такими déclassé[26] персонами, как одиозная миссис Лео Лейд, компаньонка Герцога, чье внимание к Г. носит настолько открытый и бесстыдный характер, что послужило поводом для некоторых разговоров и заставило меня вспыхнуть от стыда за ее репутацию, которой, уверена, у нее нет вовсе!!! Но Г., по своей наивной, мальчишеской доброте, не способен ни в ком разглядеть недостатков – даже в такой падшей женщине, каковой она, не сомневаюсь, является, так как ходят слухи… Но не будем марать твои чистые страницы, дорогой мой дневник, присутствием таких Мелких Сущностей, как миссис Лео.

Но воспоминание о ней снова говорит мне о Долге Защищать моего любимого – поскольку он совсем еще мальчишка, с присущей им naiveté[27] и восторженностью. Сегодня, скажем, он выглядел весьма задетым и разъяренным по причине внимания, оказанного мне доном С.А., человеком, абсолютно sans reproche[28] и наделенным выдающимися личными качествами. Говорят, с имений и предприятий в Дальней Ост-Индии он имеет пятьдесят тысяч в год, вращается в Лучшем Обществе и даже был на приеме у Е.К.В. Это настоящий англичанин, хотя мать его была испанской донной, и наделен в высшей степени обворожительными манерами, обращением и вообще один из самых приятных людей. Признаюсь, меня не на шутку позабавило произведенное мною на него впечатление, что носит характер совершенно безобидный и естественный, поскольку замечено: Джентльмены его Типа даже более чувствительны к красоте, чем те, в чьих жилах течет чистая Европейская Кровь. Боюсь, бедный Г. был не слишком обрадован, но я не могу удержаться от мысли, что ему следует знать о равенстве обоих полов в части безобидного ухаживания, и раз уж особы, подобные миссис Л.Л., так увиваются вокруг него, несправедливо будет возражать против естественного внимания ко мне со стороны дона. К тому же их нельзя ставить на одну доску, так как дон С.А. в высшей степени наделен тактом и обхождением: он приятный, с деньгами, лишен фамильярности в обращении. Наверняка мы частенько будем встречаться с ним в Обществе этой зимой, но, обещаю, не настолько, чтобы заставить моего Драгоценного Героя слишком страдать от ревности – он ведь такой чувствительный…

[Конец выдержки. – Г. де Р.]

II

До поры, когда я вновь вспомнил о крикете, прошло восемь месяцев, но должен признать, что стой лето хоть с октября по март, мне все равно было бы некогда. Поглядел бы я, как вам удалось сочетать страстную связь с Лолой Монтес, из-за которой вы по уши вляпались в историю с Отто Бисмарком, – что и приключилось со мной той осенью – и в то же время находить свободное время для спорта! Кроме того, это был период, когда слава моя стояла в зените – после визита во дворец за Кабульской медалью – и я шел нарасхват, а Элспет, обожающая вращаться в свете, позаботилась, чтобы у меня не было ни единой свободной минуты: балы, приемы, обеды – ни малейшей возможности всерьез повеселиться. Это, конечно, здорово – быть кумиром дня, но ч-ки утомительно.

Впрочем, в отношении нашей истории не случилось почти ничего стоящего упоминания, за исключением того, что дородный дон Соломон Аслам в течение зимнего сезона стал занимать в наших делах все более значимое место. Любопытный это был субъект, право слово. Никто, даже его бывшие однокашники по Итону, не знали о нем ничего, кроме того, что это своего рода набоб с большими связями на Лиденхолл-стрит, но его хорошо принимали в обществе, где деньги и манеры решают все. И похоже, его везде держали за своего: в посольствах, модных домах, спортивных обществах, даже на политических обедах; он был на дружеской ноге как с Хаддингтоном и Стэнли по одну сторону лестницы, так и с прохвостами вроде Глухого Джима Берка и Бругама с другой. В один вечер он мог ужинать с Абердином[29], а следующий скоротать в Рошервилль-Гарденс или в «Сайдер-Селларс». А еще у него имелся невероятный дар знать все обо всем и обо всех: хотите узнать новости о бунтах против дорожных пошлин или услышать историю о вельветовых брюках Пиля – спросите Соломона; он расскажет вам последние анекдоты про Элис Лоу и про Нельсонову колонну, ему заранее все известно про скачки в Эскоте и не составит труда напеть вам в своей гостиной арию из «Богемской девушки» за несколько месяцев до того, как оперу поставят на лондонских подмостках.[30] В то же время его нельзя было назвать сплетником или болтуном: просто о чем бы ни зашел разговор, он всегда знал ответ на любой вопрос.

По идее, он должен был вызывать раздражение, но, как ни странно, ничего подобного не происходило, потому что Соломон не выпячивал себя и не красовался. Жил дон на широкую ногу, устраивал в своем доме на Брук-стрит «китайские приемы», обходившиеся ему, по слухам, в двадцать тысяч и служившие предметов для разговоров в течение нескольких последующих недель, а внешность его принадлежала к типу, которые дамы называют романтическим – достаточно напомнить про колечко в ухе, – но при этом Соломон ухитрялся выглядеть скромно и не вызывающе. Ему был присущ шарм, вынужден признать, а еще – дар втираться в доверие, выказывая к собеседнику самый оживленный интерес. Ну и, конечно, у него имелись деньги, чтобы сорить ими налево и направо.

Впрочем, он не слишком занимал мои мысли: со мной он был по-прежнему любезен и, с тех пор как я сделал вывод, что его энтузиазм по отношению к Элспет несколько поостыл, стал относиться к Соломону вполне терпимо. Она была готова флиртовать с любым существом, одетым в брюки, и даже – подозревал я – более чем флиртовать, но имелось много куда более опасных рогонаставителей, нежели наш дон. Взять, к примеру, хотя бы этого у-ка Уотни или развратного сноба Ранелага; не удивлюсь, если и юный Конингэм тоже увивался вокруг нее. Да Соломон и не выказывал склонности к распутству – у него, насколько известно, не имелось даже любовницы, и на Виндмилл-стрит и в других подобных местах я, по крайней мере, его не встречал. Еще одна причуда – он в рот не брал спиртного, вообще.