Приказано не умирать

– Подзаправились, ребята? – спросил он вполне дружелюбно. – Так мотайте отсюда, а то неровен час… – Он кивком и взглядом долгим и каким-то печальным, как показалось в тот момент, довершил сказанное.

Цукан обвел взглядом окрестности с цепью брустверов и окопов. Мирный пейзаж полей и рощиц на горизонте получил уже иную окраску. На такие заслоны несли свой бомбовый груз немецкие самолеты эшелон за эшелоном. А следом ползла гусеничная армада. Из кабины он глянул на симпатичного курносого лейтенанта с багрово-сизым пятном ожога на щеке и шее и отчетливо пожалел, угадав, как это у него получалось не раз, что убьют парня в этой красивой долине прямо сегодня, и ничего тут не прибавить, не убавить. И стало ему тоскливо, словно терял близкого друга.

Дал Цукан зарок не сажать никого по доброй воле, но вскоре сам же и нарушил. На гребне оврага у дороги увидел мосластую фигуру в сером комбинезоне и без пилотки. Подумал, что ж он по жаре с непокрытой головой. Когда поравнялся, узнал техника-лейтенанта Кузнецова из службы наземного обслуживания самолетов. В авиации и летчики, и техники были в большинстве дружескими парнями. К шоферам относились без высокомерия, шутили, что мы с вами коллеги, только скорости у нас разные. Поэтому Цукан притормозил, окликнул его.

– О, у тебя нет никого! – обрадовался Кузнецов и, похоже, был готов расцеловать пыльную морду водителя. Рассказал, что едва отошел к друзьям-летчикам, чтоб узнать дислокацию, водитель умчался с его инструментом и даже пилотка осталась в кабине.

– Приедем, сразу надо будет заняться обслуживанием техники, а инструмента нет, вот и начнутся неприятности.

– А у меня в кузове какие-то железки от вашей службы…

Кузнецов прямо на ходу залез в кузов, оглядел все и пришел в восторг: «Ты мой спаситель». Полез с расспросами, а Цукан едва отвечает. Над колонной пелена пыли – наказание божье для всех шоферов вместе с бессонницей. Пыль хрустит на зубах. Глаза слезятся. Кузнецов предложил съехать с дороги. Пояснил, что местность хорошо знает, знает маршрут и пункт сбора БАО. Развернул карту. Показал сверток. Цукан обрадовался, что можно вывалиться из этого пыльного облака. У обочины теплой воды похлебал, умылся и сразу ожил. Ехать по проселку легко. Кузнецов продолжал пояснять, что это его родные донские места: «Вот бы на часок-другой заглянуть домой в родной хутор. Мать бы вареников с вишней на скорую руку спроворила. А каймак у нее – ты не представляешь!»

После полудня спустились в небольшой ложок, где протекала степная речушка. Уже предвкушали отдых на зеленой травке в тени деревьев. Впереди деревянный мосток. Только переехали, сразу приметили несколько машин. Навстречу вышли двое с карабинами, третий без оружия – водитель из батальона аэродромного обслуживания, которого Цукан знал по имени Вовка. Он поздоровался по-приятельски, но с каким-то нагловатым вывертом.

– Что, дряпаем?

– Дряпаем, дряпаем, Вовка, – в тон ему ответил Цукан, втягиваясь в какой-то странный разговор про Волгу, казахстанские степи, где ни воды, ни жилья. «То жара, то холод, одни колючки там растут и что там делать?»

Кузнецов, молчавший до этого, спокойно и рассудительно сказал, что надо поторапливаться, что скоро здесь появятся немецкие танки.

Водители ноль внимания, лишь глянули недовольно, продолжая свое:

– Прет ржавая машина, загоняет в казахстанские степи. А там передохнем без воды и продуктов.

– Так что в плен сдаваться? Их лагерь не курорт.

– Глупости, пропаганда. Кто сам сдается, того домой отпускают, – напористо поясняет Вовка.

– А как же он? – кивком головы показал Цукан на Кузнецова.

– Хватит, накомандовались. Вытолкни из кабины. Мы тут его добьем.

Стараясь улыбаться, Цукан сказал примирительно, нет, он нашенский. Сейчас выберу место для машины, а после переговорим. Тихонько тронул машину по дорожке, как бы присматривая место на берегу. Впереди небольшой бугор. Придавил акселератор к полу, двигатель взревел, и машина пошла на бугор, но слишком медленно, как им казалось в тот момент. Оба угнули головы, ожидая выстрелов в спину. Но дезертиры не захотели привлекать к себе внимание.

Кузнецов сидел с прямой спиной, нездоровая бледность растекалась по лицу. Дальше ехали молча, каждый думал о своем. В сумерках влились в колонну машин на одной из центральных дорог. Кузнецов попросил остановиться, приметив знакомую машину.

– Яковенко – наш главный интендант. Может, разживемся едой?

Цукан изобразил кислую мину: это такой жмот, что за сухарь пристрелит. Но Кузнецов ушел. Стало слышно, как Яковенко, поднимая голос до крика, выговаривает, что у него не продуктовая лавка, ни хлеба, ни консервов нет, только крупа…

Водитель сразу все понял, с ним в роте не раз общались, однажды помог ему с ремонтом машины.

– Привет, Аркадий! – И тут же, переходя на шепот: – У левого борта в углу пшенный концентрат, под мешками с крупой. Действуй. Я отвлеку.

А Яковенко кричит, негодует: быстро поехали! Водитель взял кривой стартер и, не включая зажигание, стал крутить рукоятку.

– Вот черт, не заводится. Зажигание сбилось. Подержите-ка переноску…

Шофер поднял капот, стал брякать ключами. Цукан подвесил ему переноску и метнулся на карачках к заднему борту, завернул угол брезента, стал шарить в поиска концентрата. Сунул торопливо три пачки в карманы и назад к водителю. Все знали, как Яковенко застрелил солдата за вязанку воблы. Поручкались, хохотнули, что «удалось отрегулировать на тихих оборотах», как принято у водителей, когда надо что-то украсть незаметно.

Сразу же возник вопрос, как сварить концентрат? Свернули с большака, стали искать воду и место, где можно разжечь костер. Нашлась лужа с дождевой водой и неглубокий овраг. На склоне монтировкой выдолбил Цукан углубление в виде печурки, Кузнецов нашарил в темноте сухостоя. Воду в котелок начерпали горстями, чтоб не зацепить ил.

Сухие веточки горели жарко, когда распарился в воде концентрат, запах пошел нестерпимый. Кашу ели обжигаясь, поочередно одной ложкой, и казалось обоим в тот момент, вкуснее ничего не бывает.

В крышке от котелка вскипятили чай, кинув туда какой-то травы, что росла по склону оврага. Под чай Кузнецов попросил не трепаться о дезертирах. Добавил:

– Остановить я их должен был, но не исполнил свой долг…

Понял Цукан, как сильно переживает лейтенант и укоряет себя, что не достал пистолет, не пригрозил дезертирам. Тут же вспомнил, как испугался, как ждал выстрелов в спину… Хотел приободрить Кузнецова. А он отмахнулся, ладно, чего уж там. Это в кино все герои и смельчаки. В жизни сложнее. Он оправдывался, а Цукан спал, привалившись спиной к теплому колесу.

Проснулся по солнышку. Стал тормошить Кузнецова. Когда тот поднялся – не удержался, стал хохотать, показывая на лицо. Оно было в полоску от потных подтеков, сажи и пыли. Пошли к луже с водой, пахнувшей болотом. Умылись.

И снова пыльный тракт, бесконечный поток машин. В одном из заторов разглядел Цукан санитарный автобус, разглядел знакомых медсестер. Вскоре меж машин замелькала приметная фигура Алиханова. Автобус развернулся и поехал в южном направлении. «Следуем за начальником паники». Медлить нельзя. Пришлось объяснить Кузнецову, как родилась эта шутка. Погнался за санитарным автобусом, но подношенный мотор полуторки не выдерживал такой скорости. Закипели. Пришлось съехать на обочину. Кузнецов стал ловить попутную машину. Простились с простым и коротким «увидимся». Двигатель пышет жаром. Воды поблизости нет. Только ждать, когда остынет, и горевать, что не удалось прицепиться к всезнающему Алиханову.

Ехал Цукан к переправе, будто в тумане, несколько раз в руль лицом утыкался, а как Дон завиднелся, решил, пока беды не вышло, надо часок подремать. Проехал обочиной ближе к реке. Едва зажигание выключил, сразу провалился в черную яму…

Сквозь сон дремотный ощутил тревогу необъяснимую. Страх. Выбрался из кабины размять онемевшее тело и тут же присел на корточки. Въезд на мост перегораживала танкетка с крестом, и немцы – без сомнения, они – распоряжались на переправе. Один из них, мальчишка на вид, в нательной рубашке с засученными рукавами, с короткоствольным автоматом, командовал:

– Винтовка ком цу мир! Дафай, Иван, шнель!

Показывал, куда складывать винтовки, куда ставить машины. По тем, кто попытался развернуться, ударили короткими очередями:

– Штейт ауф! Штейт ауф!

Совсем молодые и, что странно, хохочут, кричат: «Иван капут!». Прямо на мотоциклах, сгоняют солдат, словно овец. Двое на мотоцикле метрах в десяти от полуторки остановились и с ходу короткой очередью как резанут!.. Кто-то бегом в степь, да вдоль берега, а большинство руки подняли и побрели к мосту, где уже приметная куча винтовок валялась.

Ужом Цукан проскользнул под машину, прижался к горячему баллону, в землю вжался, ощущая, как колотится нутро от страха. Чуть немцы отъехали, в кабину пробрался, карабин и подсумки взял – сразу колотить перестало, лишь сухость во рту непривычная, как с похмелья. Слева, справа пилотки солдатские мелькают. Неподалеку молоденький шофер с карабином пристроился, рукой махнул: давай, мол, сюда. А он глаза вытаращил, вроде как не видит.

Машины к переправе все подходят и подходят. Сбоку хорошо видно, как шоферы беспечно вразвалку прутся узнать: что и почем? А по обочине мимо машин артиллеристы во главе с лейтенантом на конной тяге две «сорокапятки» тянут как ни в чем не бывало, чтобы вперед всех к Дону пробиться. Им уже кричат: «Немцы там!» А лейтенант свое:

– Вперед! Без паники!

Одного из подчиненных – кулаком по спине: «Куда, сукин сын?!» Вскоре командует:

– Разворачивай орудия! К бою!..

Артиллеристы, сразу видно, к команде приучены, в полминуты пушки развернули и лошадей отпрягли. Цукан перебежал к пушкарям, рядышком залег.

– Заряжай! – командует лейтенант. – Прямой наводкой… Огонь!

Первый снаряд лег разорвался в воде, зато второй прямо в башню угодил.

Лейтенант на всех солдат матом.

– Какого… разлеглись? Огонь по мотоциклистам! Огонь!

Цукан захотел отличиться, побежал к переправе, но лишь успел карабин разрядить по затрещавшему через мост мотоциклу с коляской. Двух немцев с мотоцикла руками сдернули и отыгрались за пережитый страх, прямо в землю втоптали. А того молодого, что на переправе распоряжался, кто-то из винтовки подстрелил. Подошел Аркадий вплотную, чтоб глянуть, что за зверюга такой. Лежит он, раскинулся на земле: пухлощекий, волосы светлые, почти белые, как стружки липовые, крест нательный виднеется. Солдаты, немцев ни разу в глаза не видавшие, потянулись смотреть.

– Против любого из нас мозгляк, а вишь как берут наглостью, нахрапом.

Солдат, говоривший это, удивления не скрывал. Он только что вытащил из кучи свою винтовку и теперь силился понять, почему же бросил ее, почему так испугался этого тщедушного немчика?

Два сапера, привычные ко всякому, ухватили немца за руки и потащили волоком подальше от дороги. Вскоре раздались басовитые: «Шевелись! Проезжай, проезжай…»

И поехали все вслед за лейтенантом-артиллеристом и его командой, первой прошагавшей по мосту у селения Богучар. «Такие не побегут без приказа, нет», – подумал он, обгоняя артиллеристов.

Переехал мост и вспомнил, как читала мать сказку про Илью Муромца и Соловья-разбойника: «У села, у Богучарова…» А почему вспомнилось, понять не получалось.

Вскоре наткнулся на старшину Зайцева, который искренне обрадовался очередной машине, показал, где расположился временно батальон. А навстречу Петька Гуськов и Васька Охромеев с хохотом:

– Гляньте, Цукан! Живой?.. А почему же небритый? Тут, смотри какие красавицы бродят. – И показывает, подлец, на сгорбленную старушенцию, которая костерит воинов:

– Идолы! Да где это видано, чтоб Дон немцам отдать?

Бабы, что прибились к плетню в беленьких платочках, чешут еще хлеще:

– Бегут без оглядки. Они, мать, не только Дон, они и Волгу отдадут. Им надо, бабоньки, юбки раздать вместо штанов…

Дубняк попытался возразить, гвалт поднялся, будто в курятнике. Худенькая девушка-подросток стояла в стороне молча, она мимолетно напомнила Настю: едва приметной робкой улыбкой и волосами льняными, так отличавшими ее от остальных чернявых женщин.

Глава 4. Комдив Маторин

Немцы прорвали оборону. Силами до батальона пехоты при поддержке трех танков двинулись по направлению к командному пункту бригады.

К полковнику Маторину пробрался замначштаба Сидоренко и стал докладывать, что приготовили к уничтожению всю штабную документацию. Маторин понимал, что на кон поставлена его многолетняя служба, опыт и, может быть, жизнь, приказал:

– Отставить! Все управление и штабных с оружием на КП. Бегом!

Остатки роты отступали группками по 3—4 человека, оставляя раненых. Медлить было нельзя. Маторин схватил автомат и запасные диски, бросился наперерез. Ударил короткой очередью вверх. Закричал, срывая голос до хрипа: «Занять оборону. В цепь…» Сзади набегали комиссар, ординарец. Залегли. Ударили очередями по немецкой пехоте. Отступавшие красноармейцы с винтовками залегли рядом.

Подполз сержант из разведроты: «Разрешите, приведу комендантский взвод…» Помчался короткими перебежками, низко пригибаясь к земле. Спасал склон и небольшая ложбина. Танки били осколочными, но с перелетом, осколки уходили по косой вверх. Неожиданно ударила «сушка» по головному танку. Вторым залпом повредила ему башню. Самоходка стояла в зарослях ольхи с разорванной гусеницей, лишенная маневра. Немецкие танкисты ее не заметили, подставили бок, а она гвоздила и гвоздила снаряд за снарядом.

Немецкая пехота рассредоточилась, стала умело обходить ложбину с двух сторон, двигаясь короткими перебежками при поддержке станкового пулемета. Ординарца ранило в предплечье. Постанывая и кривясь от боли, он отложил автомат, взялся набивать патронами автоматные диски.

«Сушка» осадила еще один танк. Едва успели порадоваться, проговаривая в грохоте боя: спасибо, братцы, спасибо… Запылала самоходка. Пантера совершила обходной маневр, расстреляла самоходку с близкого расстояния.

Маторин бросился на левый фланг, чтобы ударить по немцам, огибавшим склон. Ожгло по бедру, по руке. Переместился еще левее. Расстрелял оба диска. «Командир, держи… – начштаба Кобанов протягивал автоматный диск и гранату, – со мной еще пятеро. Отобьемся». А немцы ползли и ползли по склону.

Справа раздалось протяжное «ура-а!» Комендантский взвод набегал цепью во главе с сержантом из разведроты, который обладал недюжинной силой, умудряясь стрелять из Дегтярева, как из ППШ. Теперь все почувствовали себя бодрее. Пулеметчик вел огонь уверенно, короткими очередями, меткая стрельба прижимала противника к земле.

Маторин переместился в центр цепи и вместе со всеми стрелял по противнику. Ранение получил сержант-разведчик, но отказался уходить в тыл и, отплевываясь кровью, взялся набивать пулеметные диски. В горячке боя Маторин не ощущал боли, продолжал командовать группой бойцов и офицеров. Сошлись с немцами на расстояние броска гранаты, а гранаты закончились, и уже казалось полный «кердык», но дрогнула немецкая пехота, не выдержала, стала организованно отходить.

В медсанбате Маторин выспался впервые за последний месяц. Оба ранения легкие, пули прошли по касательной. Вроде бы, лежи, отдыхай, но нет, сразу навалилось мучительное: «Первое наступление, а такие огромные потери». Маторину казалось, что где-то недоглядел, не докрутил боевой механизм. Он считал себя грамотным специалистом, четырнадцать лет в Красной армии. Бои на Халкин-Голе позволили проверить себя, он умел найти решение в сложной обстановке, чем немного гордился. Поэтому месяц назад, когда прибыли на Волховский фронт, всё представлялось совсем по-другому.

Дивизия вошла в состав гвардейского корпуса, которым командовал генерал-майор Дорен, участник Гражданской войны. Даже внешне он соответствовал представлению об отце-командире: зачесанные назад волосы, открывавшие широкий лоб, короткая щетка усов, ободряющий взгляд с легкой полуулыбкой.

Генерал выслушал внимательно доклад. Задал несколько толковых вопросов по вооружению, подготовке бойцов и вроде бы собирался их похвалить. Но когда узнал, что офицеры еще не участвовали в этой войне, то заметно помрачнел, сразу переменил тон. Долго всматривался, словно хотел сказать: что-то вы молодо выглядите, товарищи командиры, как же доверили вам дивизию.

Намеки на молодость угнетали. Маторин однажды отрастил усы для солидности, которые торчали рыжевато-черными клочками, вызывая усмешки. Пришлось сбрить.

Вышел из штаба корпуса с бригадным комиссаром Зильдерманом словно оплеванный. Томило, прямо-таки жгло от желания доказать, что не зря формировали, а потом обучали тактике боя батальоны и самих бойцов, там – под Красноярском. На фронт ехали с твердой уверенностью, что без сибиряков, без их опыта не будет победы над врагом.

Маторин занимался отправкой на фронт стрелкового полка в составе дивизии, когда пришла телеграмма из штаба округа, ему предписывалось срочно прибыть в Новосибирск. Друзья офицеры провожали с хмурыми лицами, вслух слово «арест» не произносилось, но это витало в воздухе. Ночью в полупустом пассажирском вагоне, вырванный из привычного круговорота дел, он ощутил себя одиноким, незаслуженно обиженным. Попытался заснуть, но мрачные мысли лезли в голову. Готовился к самому худшему. Знал, что случайно из мобилизационной подготовки офицеров не выдергивают. Думал о жене и пятнадцатилетней дочке, прикидывал, что им будет тяжко в долгой разлуке.

Вышел в коридор и стал глядеть в окно. За окном мелькали поля, перелески, изредка у самой железной дороги – отдельные домики с крохотными огородами. Вот промелькнули грязные дощатые бараки, с четырех сторон огороженные забором с колючей проволокой и сторожевыми будками. Нетрудно было догадаться, что это лагерь заключенных. Подумал про отца, который, живет в неволе в таком же бараке за колючей проволокой. Знает, наверное, что началась война, и страдает вдвойне.

В 1938 году получил письмо от мамы из Бийска, она сообщала о повторном аресте отца органами НКВД. Письмо пришло в село Акатово, где стоял его разведывательный батальон. Здесь же располагался штаб дивизии. Атмосфера в Дальневосточном военном округе мрачная из-за постоянных арестов, а тут еще письмо мамы… Словно сорвало стопорный кран, он своим приглушенным ночным воем разбудил жену. Впервые за много лет Валя сама налила ему водку дрожащей рукой и долго гладила по лицу, пыталась успокоить. А ему казалось в тот момент, что все устои, вся тщательно выстроенная жизнь рушится.

Утром написал рапорт об увольнении из армии.

Командир дивизии Васильев долго вертел в руках рапорт, тер лоб, хмыкал и тяжко вздыхал. Прекрасный послужной список, в Москву ушло представление на досрочное присвоение очередного звания. Когда узнал об аресте отца, сказал без сюсюканья просто: «Не глупи. Вчера увезли на ночь глядя командира полка Кривцова… Оформлю тебе отпуск. Езжай домой, там видно будет».

В последнее время даже друзья не откровенничали, избегали разговоров на политические темы, объяснялись все больше намеками, мимикой. Сообщение об аресте Кривцова позволило понять, что Васильев на его стороне.

Когда переехали из Новосибирска в Бийск, то Семен Цукан распрямил плечи и работу нашел очень приличную экономистом в Промбанке. Образованных людей не хватало.

Зато Александру Цукану в школе совсем не понравилось, держали за чужака, стали вышучивать из-за того, что одевается, как сын нэпмана. Задирали. Но после того, как на занятиях по военной подготовке Александр выбил на мишени 47 из 50, – неожиданно появился приятель – Васька по кличке Стригун, бодрый озорной парень. В свои шестнадцать лет он с легкостью жонглировал пудовой гирей и мог отжимать ее от плеча десять раз. Васька верховодил не только в школе, но и среди местной шпаны, которая подрабатывала у рынка на подноске вещей. Высшим проявлением его дружбы стало приглашение на заработки.

Стригун в рынке договорился с женщиной об оплате, с легкостью вскинул на плечи корзину, в руке баул и двинулся через площадь, покрикивая весело: «Сашка, Сашка… Не отставай!» Цукану досталась тяжелая плетеная корзина. Он старался изо всех сил, пыхтел, обливался потом, но безнадежно отставал.

Стригун бросил небрежно «слабак». На заработки больше не приглашал, чем Цукана раззадорил. В сарае у деда он нашел два старых подшипника, тележную ось и соорудил разлатую тачку, в которую легко укладывались баулы и мешки. Вскоре по Бийску забегали парни с подобными тачками, но главное, что Сашка был первым. А первым ему хотелось быть не только в стрельбе из винтовки. Отец помог соорудить во дворе турник, показал несколько упражнений и удивил тем, что может подтянуться много раз.

– Мы же казачьего роду-племени, – сказал он, похлопывая сына по спине, что было в редкость, потому что про свое прошлое в Новочеркасске в должности окружного казначея Семен Цукан старался не поминать лишний раз.

Александр начинал подтягиваться рано утром, чтоб не видели, как он извивается червяком, а достать подбородком перекладину не может. Только через два месяца выдернул себя вверх, а потом сделал подъем-переворотом и закричал от радости, словно получил золотую медаль. Ему хотелось быть первым, и он стал. Сначала в Омской пехотной школе Красных командиров, затем на первенстве по стрельбе в Сибирском военном округе, и даже лучшим командиром пулеметного взвода, выбивая из «максима» на мишенях такую чечетку, что даже опытные стрелки удивлялись. Тогда не задавался вопросом – зачем? Это казалось естественным и простым: чтобы родину защищать. Как любить отца, мать.

Александр вспомнил, как отец случайно нашел в его сумке 150 рублей и хотел изорвать деньги, избить сына, уверенный, что деньги ворованные. Это был неподдельный гнев человека, принявшего раз и навсегда простое и понятное: не укради. Только самодельная тележка помогла убедить, что это честно заработанные деньги, что он копит себе на рубашку военного покроя. «В чем же могли обвинить далекого от политики экономиста Бийского Госбанка, дослужившегося до заместителя управляющего?» Это было вне логики, здравого смысла… Но это было. Пришли поздно вечером, выдернули отца и увели, обвинив в контрреволюционной деятельности. Он стал сыном врага народа, а про училище Красных командиров ему говорили – нужно забыть.

Но мать надоумила. Когда получал удостоверение личности, записался на ее фамилию и стал – Александром Семеновичем Маториным.

Бывал в Бийске только наездами, чтобы проведать родных. Узнавал новости от Стригуна, который неожиданно стал комсомольским вожаком и посещал Бийский окружком, где всем заправляла Остроумова. Женщина широко известная в партийных кругах, дружившая с женой «всесоюзного старосты». Ему нравился этот город, где прижилось немало переселенцев из Москвы, Ленинграда, Саратова. Они создали культурный слой города, художественные мастерские, музей, обновили училище.

До Бийска Александр Маторин не доехал. В поезде его разыскал офицер из комендатуры, передал предписание: явиться в штаб дивизии. Приготовился к самому худшему…

Все отпуска и командировки отменялись. Разведывательный батальон в срочном порядке перебрасывали к советско-китайской границе. Среди всей мобилизационной неразберихи, творившейся в дивизии, самым страшным оказались карты Генерального штаба с грифом «совсекретно». Карты создавали топографы из НКВД, с многократным смещением координат, чтобы запутать возможного противника. Но запутали войсковые подразделения Красной армии. При отсутствии опытных командиров в пехотных, а особенно в артиллерийских частях, это стало непреодолимым препятствием в виде болот и косогоров, которые не были нанесены на карты. Ему пришлось с дивизионным топографом отрисовать и нанести на карту подходы к северо-западному склону сопки Безымянной. Здесь 2 августа батальон понес первые потери убитыми и ранеными.

Приходилось вести наступление по узкой болотистой полосе между озером Хасан и государственной границей из-за чего получили лишние, неоправданные потери. Но приказ на бой со всей строгостью требовал от командиров и бойцов: ни в коем случае не нарушать государственной границы Маньчжоу-Го.

Атака Заозерной и Безымянной велась без артиллерийской поддержки из-за опасения, что снаряды могут перелететь через государственную границу. К исходу дня 2 августа полк, преодолев вброд и вплавь озеро Хасан, вышел на северо-восточные скаты сопки Заозерная. Уставшие, промокшие красноармейцы под сильным огнем залегли, начали окапываться. Перед бойцами лежало пространство, сплошь оплетенное проволокой. После команды «вперед!» – десятки трупов повисли на заграждениях, устрашая тех, кто успел залечь на склоне, пряча голову от осколков и камней. Атака полка захлебнулась. Подразделения, атаковавшие Безымянную, овладели восточными скатами, но дальше продвинуться не смогли…

Комдив Васильев предлагал обойти японцев по маньчжурской территории, чтобы быстро овладеть их окопами с тыла и сохранить бойцов.