Блуждающий

А потом, обещаю, вернемся к тому, ради чего собрались.

Глава XIV: Первый шаг во взрослую жизнь

Меня оставили у подъезда прямоугольной панельной пятиэтажки. Все те же заплатки мозаики утеплителя, как и везде. Я прокручивал в голове слова Тони и чувствовал, что земля уходила из-под ног. Все смотрел на то, как черная машина удалялась во мгле, и понимал, что вместе с ее колесами, все еще несших в себе травинки моих родных полей, уносилась и последняя частичка дома.

Я все стоял, словно врос в асфальт, чувствовал, как промозглый августовский воздух мегаполиса бил кулаками в спину. Над головой пустынными грифами кружили низкие облака, а трава, пожухлая и исчерченная дырами, не шла ни в какое сравнение с той, что колосилась в моих родных просторах. Разноцветные дома забылись в калейдоскопе всех оттенков серости. Столица с первых минут дала понять – ничего родного от нее ждать не придется.

Не знаю, сколько я бы так простоял. Наверное, до зимы. Но тут сзади раздался недовольный голос:

– И долго ты торчать на улице будешь?

Я обернулся, даже не сразу поняв, что обращались ко мне. Передо мной стоял незнакомый мужчина, а я пытался мысленно прочертить нити родства между нами.

– Здравствуйте, Михаил Васильевич.

– Здравствуй, здравствуй. И что ты не позвонил, что приехал? Мать твоя сказала, что скажешь, как на въезде в Москву будешь.

– Да я… Я как-то забыл.

Дядя усмехнулся, но не по-доброму. Совсем не по-доброму.

– Ничего современному вашему поколению поручить нельзя. Совсем мозги расплавились уже. – Проговорил он недовольно. – Бери манатки свои, пошли. Не стоять же тут соседям на смех во дворе.

Непривычно было в многоквартирном доме. Я всю жизнь прожил в коттедже, в окружении соседей, каждый из которых старался сварганить во дворе что-то эдакое, покрасивее, поинтереснее, а тут – десятки дверей, голосов, окурков, и все такое незнакомое, чужое, одинаковое. Даже внутри домов своих Москва не забывала напоминать: «Ты – всего один из многих. Не обольщайся».

– Не знаю, как у вас там на югах принято, а у нас у двери разуваются.

Я, кажется, покраснел. Так переволновался, что на середину коридора прошелся прямо в ботинках.

– Простите, я что-то…

– Да я заметил.

Не хотелось даже гадать, что он заметил.

Я разулся, оставил сумку на пуфе и подошел к дяде, который стоял у двери в гостиную.

– Смотри. Вот тут зал, здесь же и спать будешь. – Он указал на другую дверь. – А там моя спальня. Туда не ходить. Кухня вот тут. Туалет и ванная. Балкон в моей комнате, так что тоже без разрешения туда не ходить. Все понятно? Хорошо, осматривайся.

Казалось бы, он предоставил мне свободу передвижения. Но стоило войти в зал, как он последовал за мной.

– Будешь спать здесь. Диван новый, белье я тебе дам. В зале тепло, но окна лучше не открывай, иначе сквозняк сифонит на весь дом. Ничего на полках, – он указал на добротную деревянную стенку, заставленную всякой всячиной, – не переставлять. Вот тебе диван, вот тебе шкафа отделение, я разобрал там немного. Стол, стул.

Я огляделся. Квартира дяди уж очень напоминала холостяцкую. Я видел такие, пару раз бывал у папиных городских знакомых. Только у них не было шторки для ванной в зале. А так, все как надо: советские ковры, немного памятных вещей на полках, хрустальный сервиз, фигурки, парочка больших ракушек, фарфоровая куколка. Старый радиоприемник на ножках стоял у кресла и служил кофейным столиком, а с нового плазменного телевизора еще не сняли пленку. В целом, квартира показалась мне приятной, пусть и чужой.

– Есть хочешь? – спросил дядя.

Я не знал, было ли вежливо сказать, насколько голоден, поэтому предпочел соврать.

– Жду на кухне. Руки только не забудь помыть, – сказал дядя, не послушав меня, и ушел. Вскоре на кухне послышалось шипение чайника.

Я решил не задерживаться. Позвонил маме, сказал, что добрался хорошо, высказал бесчисленное множество извинений, а потом, переодевшись в домашнее, поплелся на кухню.

Дядя разговаривал с мамой, которая успела уже позвонить снова, сухо. Отвечал односложно и тихо. Завидев меня в дверях, он закончил беседу и кивнул в сторону стола, застеленного клеенчатой скатеркой.

Ели суп на тушенке и с большими кусками картошки. Я такой совсем не любил, но то ли от голода, то ли желая произвести хорошее впечатление, съел все. Хотел было попросить добавки, но стало как-то неловко. Дядя подлил сам, без слов.

А потом вдруг спросил, отставив свою пустую тарелку с синей цветочной каемкой и подперев тонкий подбородок ладонью, покрытой темными пигментными пятнами:

– Ну что, Дима. Мать твоя сказала, что ты работать в Москве хочешь?

Я закивал, все еще дожевывая картошку. Не очень-то в Москве вкусная картошка. У нас лучше.

– И кем же ты работать хочешь?

– Я… Да кем угодно. Посмотрю завтра объявления в интернете, поищу, – смутившись, ответил я.

Дядя отчего-то улыбнулся.

– Кем угодно? Кем возьмут, хотел сказать?

Я, чуть подумав, согласился с его формулировкой.

Он улыбнулся снова, и опять – не от большого веселья.

– А ты правда золотой медалист? – спросил он. – Мне мать твоя похвалилась.

– Да! – ответил я, даже перестав есть.

– Интересно. – Он о чем-то с наслаждением думал. – И скажи-ка мне, как в таблице Менделеева олово обозначается?

Я, как всегда от унижения и неловкости, замер. Судорожно вспоминал эту таблицу, пытался глазами найти среди разноцветных квадратиков нужный, но не помнил почти ни одного. Она висела в классе, подглядеть всегда можно было. Ладно бы там серебро какое-то спросил, водорода или лития. Они хоть где-то в начале. А олово? Откуда ж я знаю.

– Понятно. А закон Кулона помнишь?

Я так захотел потянуться к телефону и найти уже ответ хоть на один вопрос, чтобы не позориться, но признать поражение так стало бы полнейшим провалом.

– Не помню. Там что-то электричество было. А формулу не помню. Я физику не сдавал.

Его мое объяснение не вдохновило.

– А кто «Обломова» написал? Это помнишь?

Фамилия неизвестного писателя крутилась на языке, но собрать ее в слова все не получалось. И тут я выпалил:

– Гончаров! – И разулыбался.

А дядя улыбнулся совсем не весело.

– И как там героев звали?

А вот этого я не помнил.

– Обломов.

– И все? Разве только Обломов? – Он поднял бровь, и морщин на его лбу стало на одну больше.

– Ну, у него там друг какой-то был…

– Эх, медалист-медалист. Толку-то от твоей медали, если ты через три месяца уже не помнишь ничего?

– Так зачем это помнить? Все равно ж в жизни не пригодится.

– А что другое у тебя есть? Навыки какие-то? Умения?

Я подумал. Меня многому учили, но толком я так и не научился ни крышу перекрывать, ни обои клеить, ни машины чинить. Зато точно знал, где достать хороший доклад по биологии. До меня дошло. И мне стало стыдно снова.

– Ладно, Димка. Ты тут без навыков или умений каких-то никому особо не нужен, вот, что я тебе скажу. А без навыков: либо с дипломом, либо со связями. И даже твоя золотая медалька не поможет. Ее только над кроватью повесить, любоваться. Но ладно, это все лирика, я тебя устрою куда-нибудь. Конечно, должность заместителя директора не обещаю, но на хлеб с солью заработаешь. А там уже сам, как хочешь. Ты поступать, как понимаю, не собираешься?

– Собираюсь… Только потом.

– Ну хоть одна здравая мысль. Только не стремись особо к красному диплому. Лучше к знаниям стремись. Мой тебе совет. Доедай, посуду потом помой. Я пока в магазин схожу.

И я, намывая посуду, вспоминал всю свою учебу последних лет с отвращением. Эти «пятерки», которые гроша ломаного не стоили, эти бесконечные списывания, телефон под партой, бумажки в пенале, росписи на ладонях. А ведь когда-то я учил! Учил, пока не понял, что учителя готовы закрывать глаза на мои проколы, а в десятом классе, как вызвали меня поговорить с глазу на глаз и сообщили, что собирались получить медалиста и непрозрачно намекнули на меня, так вообще разленился. Не помню, чтобы хоть что-то сам делал для обычных занятий, а не для подготовки к экзаменам. Обломов мыслей, вот кто я был. А Штольца так и не нашел.

Когда посуда кончилась, я уселся на табурет и рассматривал дядину кухню с несвойственной мне педантичностью и находил изъян за изъяном. Вот ложки с вилками вперемешку лежат, а не как у мамы, в разных отсеках, вот тарелки не по возрастанию, а так, как получится, стоят, вот пятнышко на чайнике виднеется, а скатерть – клеенка, а не накрахмаленная, какая была у нас дома.

Вещей моих было немного, куда меньше, чем показалось дома за сборами. В зале я разложился минут за десять, обошел квартиру, глянул в холодильник, но ничего не взял. Неудобно, не мое все-таки. Вернулся в зал, плюхнулся в кресло и вслушивался в тишину, в которой так отчетливо слышалось тиканье часов в коридоре.

Дядя Миша был родным братом мамы, двойняшкой, но никогда вы бы не увидели настолько разных двойняшек, клянусь.

Когда-то мама показывала мне старые фотографии, и там, на отдающихся то в зеленцу, то в красноту, снимках дядя был еще похож на нее. У обоих серые глаза, русые волосы, тонкие губы и не очень-то ровный нос, склоненный к кончику чуть в сторону, но ничуть лиц не портивший. В детстве их даже одевали похоже, в одинаковые цвета, будто они были не двойняшки, а близнецы. А потом совсем изменились. Сейчас и не скажешь, что их когда-то путали в детском саду.

Я достал телефон и нашел недавнюю мамину фотографию. Все сомнения подтвердились. С возрастом внешние их черты разошлись в две противоположные стороны: мама старалась бороться с годами, закрашивала все чаще проявляющуюся седину, мазалась кремами, не загорала, ходила на массажи, посидела на соках и «диетических коробочках», где на всю неделю предлагалась еда в пакетиках, похудела, и за последние лет пять стала, кажется, еще выше, чем была раньше, а вот дядя просто старел и ничего, кажется, не делал, чтобы казаться моложе. Он был уже седой не на свои годы, с выцветшими глазами, пигментными крапинками на руках и одним, самым большим и наполовину спрятанным в поседевшей щетине пятном, похожим на родимое, а в голосе его сквозила усталость.

Эта встреча с Михаилом Васильевичем стала для меня знакомством. Дядя давно к нам не приезжал – в студенческие годы мама с ним поссорилась, а потом, когда прошли годы и о юношеских спорах пора было уже забыть, маме стало уже не до брата. Тот далеко, в Москве, а она осталась дома. И всегда считала, что сделала правильный выбор.

Мама никогда не говорила, почему поссорилась с братом. Я слышал когда-то от Леши, что ссора из-за отца нашего произошла. Дяде он не понравился, сказал, что парень ее под замок с детьми посадит, а мама его не послушала и осталась жить среди родных сердцу полей. А брат уехал в Москву и больше не возвращался. Не знаю даже, кто больше обиделся. Мама редко о брате вспоминала, разве что на праздники. Отношения их были ровные и спокойные: жили в тысячах километрах друг от друга и объявлялись только в памятные даты. По гостям они не разъезжали, дядя только на похороны деда приезжал, но я был мелкий, совсем его не помню. А больше и не видел его никогда. Мама и вовсе в его квартире была только проездом, когда мы из московского аэропорта ехали домой, а ей разменять деньги понадобилось, вот и поднималась к нему. Но я спал, не помню дядю.

Мама неохотно про брата рассказывала: закончил московский университет, в молодости много где работал, не женился, детей не завел, а сейчас устроил сервис со своим другом, живет один в «двушке » недалеко от метро и вообще ни в чем не нуждается. Вот, какой портрет нарисовала мама. И на этом знания мои исчерпывались.

Дядя вернулся раньше, чем я предполагал. Открыл дверь почти бесшумно, разулся, унес пакеты с едой на кухню и вошел в зал прежде, чем я успел услышать все его копошение.

– Сидишь? – спросил он, глядя на меня тусклыми серыми глазами. – Пойди, пожалуйста, пакеты разбери. Потом поговорить надо.

Мне как-то не по себе стало от его серьезного тона. Не отзвонившись отчего-то молчавшему Костику, я пошел на кухню, послушно исполнил дядину просьбу, сел на край стула и ждал.

Он пришел на кухню с тетрадкой и ручкой в одной руке и очками в другой, бросил их на стол, достал хрустальную вазочку с конфетами и поставил рядом. Потом включил чайник, и ждал, пока закипит, повернувшись ко мне спиной. Когда чайник щелкнул, дядя разлил кипяток по кружкам и в каждую налил заварки. Только потом сел, нацепил очки на нос и раскрыл тетрадку.

– Пей, ешь и слушай, что я говорить буду.

Я пододвинул к себе чашку и не сделал ни глотка. Как-то неловко было. Тогда дядя взглянул на меня, потом на вазочку с конфетами и спросил:

– У тебя аллергии на сладкое нет? И вообще аллергий. Я что-то не спросил.

– Вроде нет. Только мандаринов мне лучше больше килограмма за раз не съедать, а то ладони чесаться начинают.

– До мандаринов еще долго, – хмыкнул он. – Тогда конфеты ешь, хорошие. А то ты и так бледный. Не дай бог мать твоя мне еще претензию выскажет, что кормлю плохо.

Я послушно взял парочку вафельных конфет, но только после того, как обе съел и потянулся за третьей, дядя начал-таки:

– Вот что, Дима. Ты парень взрослый, все понимаешь. Я не могу позволить себе содержать и тебя, и себя полностью. Пока ты не работаешь, за тебя мать платит. Она мне уже прислала денег на весь год, который ты у меня жить собрался. Но я как-то походил, подумал и решил, что так неправильно. Мне ее деньги не нужны. Ты мне не чужой, племянник все-таки, и квартира моя не отель. И живет со мной не она, а ты, так что и платить не ей. Я вот что предлагаю: за этот месяц ты ничего мне должен не будешь. Деньги у тебя материны, понимания, откуда они взялись, никакого, так что оставь все себе. Деньги, которые она за тебя мне перевела, ты положишь на свой счет. Трать, как хочешь, они твои по праву. А вот в сентябре уже найдешь работу и будешь, так сказать, лепту вносить в нашу жизнь. Распишем потом, что кто покупает и когда кто счета оплачивает. Коммуналки будешь треть оплачивать по-началу. Потом как пойдет, решим еще. Продукты тоже решим, кто покупает. Но мне главное, чтобы ты понял: ты мне сам платить будешь. Не мать твоя, не отец, а ты. Так что не сиди сложа руки, понял?

Я закивал, хотя все еще не очень понимал всех прелестей взрослой жизни.

– Ну хорошо, раз понял. Тогда смотри сюда и запоминай, как взрослые дела делаются. – Он раскрыл тетрадку и показал мне таблицу всех крупных расходов, от коммунальных платежей ежемесячно до отдельных покупок. Оказывается, совсем недавно он купил новый стол. – Вы дома как, учет расходов ведете?

– Не знаю. Мама просто платит и все. Никто как-то и не говорит о счетах.

– Я почему-то не удивлен, – сухо сказал дядя. – Ну что ж, научишься тогда, потому что я за расходами слежу. Вот, смотри, это коммунальные платежи. Видишь сумму? Вот прикидывай, что треть этого ты должен будешь оплачивать.

Я посчитал, представил эту часть в бумажках и решил, что не так-то много отдавать.

– А теперь смотри сюда. – Он тыкнул ручкой в графу с продуктами. – Видишь сумму? – Она оказалась приличной. – Это тоже примерно дели пока на три. Потом пополам платить будем. Сам понимаешь: суп на двоих варим и сколько картофелин съешь ты, а сколько я, не подсчитаем.

Я прибавил и эту часть расходов. Сумма мне уже не очень нравилась.

– Если что-то по твоей вине сломается в доме, то за ремонт платишь ты. Так что осторожнее, на диване не прыгай.

Мне резко расхотелось говорить о деньгах.

– А теперь о правилах. – Дядя закрыл тетрадку. – Во-первых, никого сюда не водить. Хочешь пригласить друга или подружку – предупреждай. Но никаких ночевок. У меня тут не притон. Не хочу, чтобы потом мне соседи делали выговор. Ну, не смущайся. Матери не скажу, если куда-то прогульнешься. Главное, чтоб не на моем диване. Так, во-вторых, убираемся по очереди. Пока не работаешь, помывка квартиры на тебе. Еда на мне. Потом поделим. Ты готовить-то, кстати, умеешь?

Я разве что макароны отваривать с пельменями умел и омлет жарить.

– Немного.

– Тогда научу. Потом и готовить будешь. В-третьих, стирка и глажка твоих вещей на тебе. Это, надеюсь, и так понятно. В-четвертых. – Он очертил в воздухе круг кончиком ручки. – Видишь, как у меня чисто? Вот я хочу, чтобы так и оставалось. Посуду убираешь сразу, моешь тоже. Не люблю грязь. Пылесошу я два раза в неделю, но если насвинячишь где-то, то будь добр пробежаться с пылесосом разок-другой. Ну и запомни, что на выходных я не встаю раньше восьми, так что не шуми, если встанешь раньше. В будни я в шесть просыпаюсь, сервис мой не так далеко. Возвращаюсь к вечеру, но могу задержаться.

Он закончил и посмотрел на меня выжидающе.

– Вы просыпаетесь в шесть? – удивился я.

– А что тебя так удивляет?

– Так вы же сказали, что рядом с домом работаете.

– Дима, в Москве «рядом» – это понятие растяжимое. Мне все равно ехать по пробкам.

Мне было уже как-то невесело. Взрослая жизнь еще не началась, а меня уже нагрузили обязанностями.

– Ну что, согласен? – опять спросил дядя.

– Да вроде, – неуверенно ответил я.

– Со всем согласен?

– Со всем. – Еще неувереннее.

– Ну и хорошо. – Он снял очки и отпил уже остывший чай. – Мы с тобой поладим. Я не хочу из тебя служанку делать, но ты понять должен, что такое взрослая жизнь. А то всю жизнь у мамки за юбкой прятаться все равно не сможешь, придется и самому. Вот и научишься. А так все нормально будет. – Он достал из вазочки конфету и с наслаждением съел, потянулся за новой. – Расскажи о себе что ли. Только не об учебе, лучше что-то веселое. Ты куришь, кстати?

– Нет.

– Ну и не надо, а то зубы желтые будут. Я вот тоже не курю. А то дымят некоторые как паровозы.

Я невольно вспомнил Тоню. Ее блистательный образ в терпком и прекрасном дыму.

«А я, кажется, люблю курящих как паровозы», – подумалось мне.

Я рассказывал все веселое, что мог вспомнить, а дядя даже улыбался иногда. Не хитро или задумчиво, как прежде, а обычно, как все люди улыбаются. Только глаза у него все еще тусклые были и будто бы немного грустные. Я и о том, как мы с Костиком на ночную дискотеку к подружке его сбежали, рассказал, и о том, как с уроков смывались в футбол играть, и про то, как в школе чуть дверь не выломили, когда пытались из закрытого класса достать забытые там пакеты с формой. Но особенно дяде понравился рассказ о том, как мы с Костиком решили лодку угнать.

Как сейчас помню тот ясный майский день, выходной, когда все отправились праздновать, а рыбаки оставили лодки у берега, привязав к причалу. Мы с Костиком, словно какие-то военные шпионы, натянув капюшоны толстовок, аккуратно шли по трескавшимися старым доскам причала, постоянно оглядывались и пробирались к лодкам. Мы даже не знали, какую хотим угнать. Костик говорил, что его подружке синяя нравилась, а я убеждал, что синяя совсем старая и брать надо не ее, а зеленую. Она пусть и не очень красивая, зато новее. Но Костик и тут настоял на своем. И вот мы, два шпиона-негодяя в капюшонах, спрыгнули в синюю лодку с причала, чуть ее не перевернув, отвязались. Обязанности наши разделись: Костик разбирался с мотором, а я стоял на шухере. И пока друг пытался вспомнить устройство, какое видел на отцовской лодке, и тихо поругивался, я сидел на краю причала, свесив ноги над лодкой, и глядел вдаль. А какой живописный причал у нас был, загляденье! Редкий лесок, чуть покачивавший кронами на ветру, поля вдали, ленивые облака в голубом небе и яркое солнце, бросающее на землю лучи цвета сливочного масла. И так я засмотрелся, что не увидел даже, как из-за куста вышел какой-то мужчина, завидел нас и закричал. Тут-то Костик запаниковал. Так и не разобравшись до конца с мотором, он интуитивно ткнул куда-то и, о, чудо, лодка завелась! Я еле успел спрыгнуть, как она зарокотала и понеслась вперед по реке. Как с управлением разобрались, не вспомню. Но лодку мы припарковали в камышах за деревней, хорошенько присыпали ее и ушли искать Костикову подругу. Свидание у них удалось на славу. А мне влетело от папы. Несильно, но неприятно.

Отчего-то эта история дяде особенно понравилась, а почему – так и не сказал. Зато посмеялся.

После третьей чашки чая я рассказал ему о семье. О маме и папе старался говорить меньше, а больше – о Лешке и Аленке. Но говорил я недолго. Отчего-то взгляд дяди меня смутил. Слишком он грустный был, словно не очень приятно слышать ему о чужих детях. И я вернулся к рассказам о веселостях. Они нравились куда больше.

Дядя долго меня слушал, почти не перебивал. Я с радостью принял роль рассказчика, потому что слушатель напротив оказался вполне приятный.

День клонился к вечеру. Закат в Москве был некрасивый: в тот день он и вовсе скрылся за тучами, и никого яркого цвета по небу так и не разлилось.

Так прошел первый мой «взрослый день». И на утро началась уже совсем другая жизнь.

Глава XV: Московские выходные и будни

Первые дни в Москве я убирался дома, устраивался и все пытался выйти из дома, но то дождь начинался, то мама звонила, то Костик приглашал по «Скайпу» поболтать. Дня три я просидел в квартире, смотрел телевизор и искал в интернете, куда бы сходить в Москве. Путь я наметил, все по старинке: Красная площадь, Кремль, ВДНХ, «Москва-сити». Еще хотелось в Планетарий сходить и в Палеонтологический музей. Я в детстве с ума сходил по динозаврам и книжкам про Космос, никак не мог отказать себе в этой слабости.

Но вот, наступил четвертый день, и дядя отправил меня в магазин. Сказал, как дойти до того, в котором он обычно закупается, и сообщением сбросил, что нужно купить. Я собрался, надел что поприличнее, закрыл квартиру и вышел на улицу.

В тот день в Москве было жарко, но стоило мне подойти к месту, где еще недавно меня оставила Тоня, как, казалось, похолодало. Я поежился, отвернулся к дому и посмотрел вверх. Ни облачка, а небо такое же голубое, как и на юге. Я натянул кепку пониже, чтобы глаза не слепило, и пошел по обговоренному маршруту мимо таких же пятиэтажек, отличавшихся только количеством заплаток. В каждом московском дворе было по детской площадке, пусть и небольшой, но достаточно ухоженной, несколько деревьев и дорожки. У подъездов на лавочках кое-где сидели бабушки и разговаривали, а по проезжей части то и дело проезжали машины.

Я заблудился. Поплутал по дворам, достал из кармана телефон, вбил название магазина в навигатор и только так вышел на другую улицу. Она оказалась оживленнее, у дальнего светофора даже виднелся значок метро.

Я вдохнул аромат московской жизни. Асфальт, бензин и сухая земля.

Московские магазины не удивили, даже немного расстроили: у них не продавалось моего любимого шоколадного мороженого в большом и хрустящем рожке. Я закупился, сохранил чек и решил прогуляться.

Мама рассказывала, что дядя Миша жил в самом что ни на есть хорошем районе: станция метро от дома дяди была в десяти минутах неторопливой ходьбы, вокруг полным-полно разных магазинов с одинаковым ассортиментом и где-то неподалеку даже должен был быть парк. Вот за ним-то я и охотился.

Я сел на лавочку, поставил легкий пакет рядом и залез в навигатор. Крутил, вертел карты и наконец нашел что-то похожее на парк. Сквер имени кого-то и, судя по синему кружочку, там даже был пруд. Я уже размечтался, придумал, что в парке делать буду, как начну бегать по утрам, но стоило подняться и увидеть мокрое пятно под пакетом, стало ясно: масло с молоком моих планов не разделяют. Я было пошел домой, но вдруг увидел прямо за спиной кафе, на двери которого прилеплено объявление, написанное большими буквами: «В МОЛОДОЙ КОЛЛЕКТИВ ТРЕБУЕТСЯ БАРИСТА С ОТЛИЧНЫМ ЗНАНИЕМ РУССКОГО ЯЗЫКА, МОЖНО БЕЗ ОПЫТА РАБОТЫ. ТРЕБОВАНИЕ: БЫТЬ ОТВЕТСТВЕННЫМ И ПУНКТУАЛЬНЫМ, СОБЛЮДЕНИЕ НОРМ САНПИНА. ЗВОНИТЕ И ПИШИТЕ», а дальше написан номер. Кофейня находилась прямо в жилом доме, лестница к ней вела деревянная, а на крылечке стояли деревца в кадках. Мне она показалась вполне милой, и я сфотографировал объявление. Но зайти не решился.

Я вернулся домой, разложил продукты по холодильнику и захотел уже пойти в парк, как в зале раздался шум звонка «Скайпа». Костик. Я успел только руки помыть, даже не разделся, и ответил. Костик за несколько дней, ни разу дома не бывал, потому что постоянно присылал фотографии с прогулок и звонил только из машины. В этот раз он все же оказался дома и, стоило нам перекинуться парой слов, решил показать квартиру, в которой теперь жил.

Это была небольшая квартира с евроремонтом на одной из главных улиц Рязани. Окна выходили на улицу и из кровати можно было наблюдать красивый фасад соседнего дома. До университета Костику недалеко. Я, помню, восхитился его жилищу. Уедут родители, и все квадратные метры будут принадлежать только ему. Но когда мы поговорили еще немного, и Костик смылся погулять с каким-то Борей, которого повстречал на какой-то университетской встрече, я что-то загрустил. Всего-то несколько дней прошло, а он уже нашел знакомых. И мне в Москве надо бы обзавестись хоть кем-то, но как это сделать, я не знал.