Блуждающий

В расстройстве просидел до вечера, даже в парк не пошел. А когда вернулся дядя Миша, так вообще опешил. Оказалось, он уже нашел мне работу.

– На складе, у меня там друг работает, Николай Арсеньевич. Конечно, главным грузчиком тебя не возьмут, но так, подработать, согласны, – сказал он, когда разувался.

Я стоял в дверях гостиной и не знал, что ответить. Конечно, должен был радоваться. Я все-таки парень крепкий, к физическому труду приученный, но так быстро? Я никогда нигде не работал.

– А мне что-то нужно? Там, не знаю, трудовую книжку или еще что-то? – Я почесал голову.

– Ничего не нужно, тебя не устроят официально. Ты просто в день за работу будешь получать. Пока поработай, хотя бы попробуй, какого это. Потом посмотрим. Ты ел? – Я помотал головой. – Ну и отлично. Иди, ставь чайник, я на ужин пожарю котлет.

Кажется, я выглядел совсем растерянным, потому что весь вечер дядя Миша рассказывал мне, как начинал работать и уверял, что поначалу не очень понимал, что от него требовалось. А со временем приноровился. Он много работ сменил: и охранником был, и на погрузках трудился, и водителем, и ларек пытался открыть, но разорился, потом долго в школе физруком работал, а недавно, наконец решившись, открыл с университетским другом автомастерскую. Дядя Миша пил чай и улыбался, когда рассказывал, как ему нравилось всегда чинить машины. Когда в школе работал, всем коллегам автомобили перечинил. Я мысленно завидовал. Найти бы тоже какое-то дело, которым бы так приятно было заниматься.

Времени на подумать дали до сентября, но мне казалось, что куда меньше. Стоило поговорить с дядей, как невиданное прежде желание поработать и, конечно, заработать, проснулось. Работа виделась как шанс стать взрослым и полезным поскорее. Чем раньше начну, тем быстрее пойму, нравится или нет, решил я. Да и родители мной бы гордились, особенно папа.

За ночь я столько обдумал, что на утро, стоило дяде Мише пожелать мне доброго утро, как высказал: хочу работать, и чем быстрее, тем лучше. Он, конечно, удивился, но ничего не ответил. А вечером вернулся с официальным заявлением от друга – меня принимали. Оставалось два выходных до первого рабочего дня.

За ужином в тот день мы что-то разговорились. То ли погода была хорошая то ли дяде понравилось, как я убрался в квартире, но мы разговаривали долго. Дядя Миша, как оказалось, почти год на Красной площади не был. Я когда услышал это за субботним завтраком, так удивился, что не поверил.

– А ты часто на море плавать ездишь? Два часа, не далеко же, – усмехнулся дядя и подул на ложку манной каши.

– Да как-то нет. Мы раза два ездили, – ответил я. – А на Красную площадь вы часто ездите?

– Только по телевизору во время парада на Девятое мая вижу. Такова жизнь.

– Давайте вместе сходим. Вы в ГУМе, кстати, мороженое ели? Мама говорила, оно там вкусное.

Дядя Миша улыбнулся, задумчиво взглянул на полопавшуюся и покрывшуюся пленкой ложку манной каши и сказал:

– Если не боишься часок в очереди за мороженым постоять, почему бы и нет. У меня выходной, покажу тебе Москву.

Я так быстро никогда не собирался. Мне хватило всего минут пять, чтобы умыться, одеться и даже собрать рюкзак. Я вылетел из зала еще до того, как дядя успел домыть посуду. Он усмехнулся. Понял тогда, наверное, что я не намерен отказываться от радостей жизни. Да куда там – я только их и ждал.

Весь день мы шатались по Москве. Сначала поехали на метро до Кремля. Если бы вы только знали, как восхитило меня московское метро! Никогда в жизни не думал, что оно настолько красивое. Я на каждой новой станции поворачивался, влеплялся в окно и рассматривал мозаики, облицовочный камень, названия других станций на табличках. Сердце приятно дрожало. А когда мы вышли на «Охотном ряде», кажется, впервые по настоящему обрадовался тому, что оказался в Москве: мы вышли напротив Красной площади. В тот день было тепло, градусов двадцать пять, ни единого облачка. Я так засмотрелся, что чуть не свалился с лестницы, когда поднимался. Дядя Миша шел рядом, посмеялся, кажется, даже не надо мной, а просто так, от радости солнечному дню, и пообещал провести экскурсию по самым красивым станциям метро.

Мы гуляли допоздна. На Красной площади я изумлялся толпам туристов. Впервые я видел мавзолей, похожий то ли на танк, то ли на печку, но внутрь не пошел, а потащил дядю Мишу к ГУМу. Он оказался красивый, но мороженное – обыкновенным. Я даже расстроился, благо, в очереди простояли не долго. Потом мы зашли в Кремль, погуляли между храмов, нашли «Царь-колокол» и «Царь-пушку», сфотографировались. Я отправил фотографии маме, а она ответила, что я молодец, и пообещала позвонить вечером.

До вечера гуляли по центру, посмотрели памятник Петру Первому, дошли до Арбата, и потом уже, уставшие, поехали домой.

Тот день до сих пор вспоминается мне как что-то волшебное, словно выдуманное. Москва в тот день была прекрасная, сладкая, сочная, как огромный кусок пирога, покрытый глазурью, который хотелось съесть до последней крошки. Я столько фотографировал, что телефон заряжал дважды, столько улыбался, что вечером щеки болели. А дядя Миша, кажется, был доволен не меньше моего. Весь день он рассказывал мне о Москве и о том, какой она была в его молодости. Мы шли по Арбату, а дядя говорил, как в студенческие годы там встречал рассветы с друзьями. Гуляли по Кремлю, а он вспоминал, как попал в Москву и первым делом тоже побежал посмотреть, какой он, Кремль, на самом деле. Дядя вспоминал, какие дома стояли на месте новых, как выглядели скверы и как сладко пахло на улочках, когда в Москве еще не было столько машин и пробок.

Даже не помню, о чем говорили с мамой. Кажется, говорили долго, но ни слова не скажу сейчас. Я готов был разрыдаться от счастья: все-таки я в Москве! В настоящей, с метро, Кремлем и мороженым. Я был лучше остальных хотя бы в том, что переехал в столицу, и это, казалось, – главное достижение любого человека. Многие мечтают о Москве, а я – уже там. И этого было достаточно для счастья.

На следующий день я даже выбрался в парк, который оказался пусть и не большим, но вполне уютным: с прудиком, уточками, новыми лавочками и тишиной. Я прогулялся и вернулся домой: нужно было рассказать Костику обо всем, но он не смог выйти на связь: гулял где-то, сказал, что до вечера. Я не обиделся, думал, что и на следующий день смогу позвонить. Но потом оказалось не до этого. Я пошел на работу.

Конечно, «пойти» на работу в Москве – не то же самое, что у меня на родине. Я вышел за полтора часа, вооружился картой метро, на которой дядя Миша отметил нужные станции и на обороте даже написал, где и куда пересесть, и отправил меня с распиской. Чтобы не перепутали.

В метро я заплутал, но, к счастью, люди указали мне путь, и без опозданий я был на нужной станции.

Пока приближался к серому, кое-где подкрашенному белым, зданию, которое обступили большегрузы, гонял в голове текст с представлением, которое всю ночь выдумывал. Я начитался советов в интернете, так и вбивал в поиске «Как представиться в первый рабочий день», выписал себе основные вопросы, набросал по два-три варианта ответа и потом долго выбирал, заучивал. За завтраком так громко бубнил текст под нос, что дядя Миша даже спросил, не заболел ли я и предложил звякнуть Николаю Арсеньевичу и доложить, что сегодня не выйду. Я все отнекивался, но когда до скопления незнакомых мужчин осталось всего несколько метров, сразу же пожалел, что отказался. Они почему-то напомнили мне тех, с заправки.

Я перешагнул через большую лужу, аккуратно обошел машину и наткнулся на одного из водителей, который миролюбиво покуривал и поглядывал на меня из кабины большегруза как с небольшого подъемного крана.

– Здравствуйте! Меня зовут Дмитрий Жданов, я ищу Арсения Николаевича. Я у вас работать буду, – оттарабанил я заученный текст.

Водитель на меня даже не взглянул. Вытащил из кармана спортивных штанов телефон, уперся в экран и ответил, когда вытащил сигарету изо рта:

– Внутри посмотри.

Спрашивать, как Арсений Николаевич выглядит, я побоялся. Слишком занятым показался этот водитель.

Дядя Миша тоже уже ехал, и, наверное, не ответил бы: за рулем он не отвлекается, так что искать неизвестного начальника пришлось самостоятельно.

Внутри склада было светло и пахло помидорами. Кажется, кто-то перевернул ящик и случайно прошелся по ним. Людей между ящиками и дверьми было немного, человек десять, но каждый – за двоих. Наверное, все худенькие оставались на улице, а внутрь впускали только матерых. Из тьмы послышались крики. Может, кому-то все-таки уронили ящик на ногу.

– Ты кто? – прокричал кто-то из темноты. Я обернулся, но не понял, кто кричал. – Да ты. Ты к кому?

– Я к Арсению Николаевичу!

– Он в кабинете, не стой на проходе!

Мимо меня вдруг прошелся богатырь с двумя ящиками помидоров. По одному на плече, как девушка с коромыслом, только страшнее. Я в полумраке даже лица не рассмотрел, и побыстрее ушел к одной из дверей. Благо, они освещались.

– Извините, вы Арсений Николаевич? – спросил я.

– А ты кто? – ответили мне.

Арсений Николаевич был из тех, на кого достаточно разок взглянуть, чтобы понять: таким лучше под горячую руку не попадать. Сутулый, но прилично возвышавшийся над столом мужчина средних лет в белой футболке поло и очках. Тогда я навскидку прикинул, какой рост у моего нового начальника, и догадкам не обрадовался: метра два, наверное.

– Я Дима, Дмитрий Жданов. Меня Михаил Васильевич к вам направил.

– А, Миша. Точно, он говорил про кого-то. – Арсений Николаевич оторвался от проверки каких-то бумажек и посмотрел на меня. – Только я тебя как-то не так представлял. Ты ящик-то поднимешь?

– Подниму! Я на юге жил, там знаете, какие ящики фруктов таскать приходится?

Арсений Николаевич как-то неодобрительно хмыкнул, но ничего не сказал. Пригладил волосы, поправил очки на носу и кивнул в сторону другого стола, что был в углу полупустой светлой комнаты.

– Там бланк, заполни.

– А вы меня разве устраиваете?

– С чего бы? – Он вернулся к бумажкам. – Номер свой оставь, звонить буду, если что.

Я аккуратным почерком заполнил анкету, и Арсений Николаевич отправил меня на разгрузку. Сказал, должны были скоро привезти новую партию. Я побродил по складу, поглядел на коллег, даже попытался с кем-то заговорить, но ясно дали понять, что не до разговоров: послали изысканно, я даже не разобрал слов, а уже ушел.

На улице разогревало. Я присел на пустой ящик в тень и уткнулся в телефон. Заготовленная речь не пригодилась: мои коллеги знать ничего о Диме Жданове не хотели, да и между собой редко переговаривались. В основном на перекуре, обсуждали своих жен и поездки.

А потом приехала машина. Я отвернул сумку на спину, подошел к другим и спросил, что куда носить. В ответ мне бросили что-то невнятное. Пришлось брать ящик и нести его за другими. Мне кричали вслед, что несу не туда, и я разворачивался и шел куда надо.

Первые пару ящиков отнес легко, я даже подумал, что через недельку стану таким же сильным, как тот богатырь с помидорами на плечах. Но уже минут через десять почувствовал, что руки дрожат, а спина подозрительно хрустит. Я работал часа два, но по ощущениям – целую вечность. И когда проехав кое-как на метро, в полудреме поднялся на третий этаж и, даже рук не помыв, завалился на диван, понял, как устал. Сам не понял, как провалился в сон, и очнулся только после настойчивого крика дяди Миши. Звали ужинать.

Я приподнялся на локтях, поглядел на экран телефона и вздохнул. Проспал пять часов.

– Ну что, как поработал? – спросил дядя Миша, пока искал по телевизору что-то интересное.

– Ага. – Я сел на табурет и почувствовал, что даже ноги устали.

– Что-то я не слышу удовлетворения в голосе.

– Ну, огурцы, наверное, остались довольны.

– А ты?

Я поводил ложкой по тарелке. Суп выглядел аппетитно, но есть совсем не хотелось.

– Я устал. Наверное, спину сорвал.

– Спину сорвал! – хохотнул дядя Миша. – Походишь, попривыкнешь. Сначала всем сложно.

Я не хотел говорить все. Все-таки должен быть благодарен, что меня хоть куда-то, да еще и так быстро, устроили. Но каждая мышца ныла, плакала и умоляла сказать правду.

– Да. Попривыкну. – Я съел пару ложек супа и встал из-за стола. – Я, можно, полежу в ванной?

– А есть?

– Да я не хочу.

– Ну ладно, иди. Суп на газу будет. – Это я услышал это уже из коридора.

Валялся в воде я час, может, чуть больше. Вода уже остыла, но горячей подливать не хотелось. Я вспомнил, что за все придется платить, и решил не транжирить. Задумался о жизни и, кажется, перетрудился. Почувствовал, как глаза защипали, и поскорее умылся холодной водой. Вспоминалось объявление на двери кафе. И чем дольше я лежал, тем больше не мог отделаться от назойливой мысли: попробовать. Может, позвонить, пока не нашли кого-то подходящего. Может, носить чашки с кофе и чаем между столиками среди таких же молодых будет легче, чем бродить по складу магазина с бугаями, которые даже не видят меня? Терять-то все равно нечего. Меня в Москве и не знает никто, не опозорюсь. А если и опозорюсь, то не велика беда. Забудут.

Но тем вечером я так и не позвонил. Только дошел до дивана и завалился спать.

То был первый рабочий день. К сожалению, не последний.

Глава XVI: Калейдоскоп

Вихрь московской жизни закрутил так неожиданно, что уследить и понять, что произошло, я не сумел. Помню, первого сентября сидел на балконе и глядел на первоклашек, которые шли с огромными букетами роз в школы на линейку. Кто-то впервые почувствует горьковатый запах школьного какао из граненых стаканов, услышит школьный звонок и стройной линейкой пойдет на урок под песню «Чему учат в школе». Я размышлял, что делают дети на первом уроке в московских школах: рисуют ли свою семью, обводят ли ладошку карандашом на бумажке или смотрят мультики? Может, у них своя программа, сразу начинающаяся с уроков?

Хороший это праздник, добрый. Жалко, что не для всех он одинаково знаменательный. Мой брат, например, звонил в колокольчик на первой линейке. Мама рассказывала, как Лешку нарядили в новый костюм, срезали самых красивых роз с огорода, а он так разволновался, что забыл их в школьном туалете. Уборщицы, наверное, обрадовались. А мне не дали позвонить в колокольчик. Сказали, что «жирно» будет, есть и другие семьи. Не сказать, чтобы я расстроился, но отчего-то воспоминания о первых школьных годах у меня размытые. Они пахнут первыми замечаниями в дневнике, наклейками, которые нам дарили за выполненные задания, лужами во дворе и пирожными «Барни», которые мама давала на перекус. Тогда еще не было Аленки, и я даже жил в собственной комнате. Какие-то учебные годы помню смутно, а последний и помнить не хочется.

Небо в тот день яркое, ни облачка. Деревья еще пушистые от зелени, но уже уставшие. Лето – долгое испытание, а в Москве еще и пыльное. Не каждый справится. Я пил кофе и массировал коленку. Случайно упал утром, не посчитал ступеньки и пролетел до площадки. Может, и отбил себе что-то, но не хотелось жаловаться. На работе и без того не клеилось.

Помню первое сентября еще и потому, что тогда позвонил Костик. Позвонил рано и удивился, что я вообще поднял трубку. Он-то не знал прелестей метро, в которое не пойдешь без запаса времени.

Помню его радость. В их группе, где оказалось несколько красивых девчонок, и Костик уже хотел попытать счастья с одной. Ее звали Лерой, она из Мурманска. Костик сбросил мне страничку, долго расхваливал и голос, и русые волосы, а я смотрел и не понимал: все же написано, от начальной школы до всех курсов, никакой мистики, никаких поисков. Лера милая, у нее красивые волосы до пояса, курчавые, как у русалки. Но я смотрел на нее, а в голове проносились воспоминания о мутных и страшных глазах, тонких губах, не умевших искренне улыбаться, и светлых волосах, которые словно рожь на полях, мягкие, легкие, прятавшие частички свободы. Помню, даже не слушал Костика, когда он бродил по комнате и собирался на праздник, даже не смотрел на него через экран телефона, а думал о своем. Костя рассказывал о Боре и Славе, которые приехали из Норильска и Грозного, что они интересные, ходят на футбол и в кино. Обещал познакомить, но не услышал, что приехать не смогу, а рассказывал уже о какой-то Наташе. Оказывается, Боря уже успел пригласить девушку на свидание и убирался дома, готовился. Костя рассказывал о новых друзьях даже после того, как я сказал, что пора идти.

Он узнал о моей работе в конце сентября. Оказалось – поздно. Нам было некогда, хотя прежде всегда находили время друг для друга. Костик после пары дней веселья утонул в учебе, латыни и анатомии, отдыхал на выходных с друзьями на вечеринках, звал, но я не мог приехать. Я тоже погрузился в ящики, мешки, тележки, метро и бессонницу. С каждым днем у нас оставалось все меньше общего.

Я перестал обращать внимание на других мужчин, которые не хотели со мной разговаривать, но работа отчего-то не хотела входить у меня в привычку. Парнем я был крепким, к физическому труду приученным, но иногда, когда я возвращался домой после вечерней разгрузки, усталость накатывала, ноги била мелкая дрожь, и приходилось садиться на лавочку у подъезда и ждать, пока мышцы не перестанет лихорадить. Как-то раз, взглянув на небо и не увидев ни единой звезды, я будто бы почувствовал, как запах сигаретного дыма, летних трав и асфальта лизнул по щеке. Словно рядом, на пустом и темном дворе, вдруг оказалась Тоня, пускавшая клубы серой грусти в черные небеса, и вновь сказала, что в серых и бездушных городах небо не идет ни в какое сравнение с тем, что висит над заброшенными деревнями. Я вздрогнул, так это ощущение было реально. И я ведь понимал, что она была права. Она во всем была права.

Москва мне не нравилась. Даже спустя месяц я не понял, что должно влюбить в этот огромный город. В центр я больше не выезжал, в выходной съездил в планетарий, но один долго проходить там не смог, на следующий день, помню, дядя Миша спросил, поеду ли смотреть на кости динозавров. А я ел яичницу и в тот миг чуть не подавился воздухом. Он спросил что-то еще, а я не помню, что ответил. Встал и ушел к себе, даже дверь не закрыл, улегся на диван и уткнулся носом в подушку. Даже плакать не было сил. Мне вдруг стало все безразлично, ведь никто, абсолютно никто не увидит.

Я ожидал трудностей с работой, понимал, что прижиться в Москве сложно, но не знал только одного: как больно кусает одиночество. У всех, кто приезжал в Москву учиться, появлялись одногруппники, общие чаты в социальных сетях, вечеринки, пары, совместные домашние задания и проекты, а меня сопровождали одинокие поездки на метро и шанс прогуляться куда-то, но опять – в гордой компании собственных мыслей. Прежде они не сжирали меня, не оставляли пятен на коже, которые зудели и не давали спать по ночам, не запирали дома в четырех стенах, как бы оберегая от очередной правды: выйди на улицу и пойми, как ты мал в этом огромном мире. В квартире был дядя, телефон, по которому можно позвонить маме и написать Косте, но в остальной Москве нет никого, кроме вездесущего холода ненужности и бесконечного одиночества, которое как тень, как болезнь, скрывающаяся под кожей, как ссыпающееся время – не покидает, всегда о себе напомнит.

Каждый вечер я смотрел на контакт в телефоне, который так и не переименовал, проговаривал про себя выученные цифры и думал, что она бы поняла меня. Может, человек, сталкивавшийся с одиночеством чаще всех моих знакомых, смог бы успокоить, дать совет. Но я нажимал на номер, ждал несколько гудков и слышал: «Набранного вами номера не существует». Может, и не было никакого номера. Может, Тоня и не терпела одиночества, может, тоже бежала от него. Может, я и был ее спасательным кругом, советом, который она могла бы дать. Я понимал, что не узнаю.

Мое одиночество цвета серого асфальта, на который я смотрел каждую минуту, пока шел на работу. Потом он сменялся полом метро, затем – полом на складе. Поднять голову тяжело, а тех, кто бы поддержал ее, не осталось.

Дни шли, а я не замечал, как быстро пролетало время. Москва поедала меня с потрохами, так умело, что и не углядишь, какой кусок ухватила, а какой пока оставила в покое.

Я помнил наших соседей в деревне. Яркие, громкие, как лучики солнца, у каждого было свое дело, каждый казался личностью, интересным человеком или, на крайний случай, хотя бы занимательным объектом слежки из-за забора. А соседи дяди Миши, казалось, и вовсе не люди, а зомби. Со мной они сначала и не здоровались, только ровным строем шли на работу, и возвращались вечером. Только Зоя Григорьевна, наша соседка, отличалась, но ей бы, конечно, не помешало бы и с толпой смешаться. Может, поприятней стала, и по батарее бы не стучала, и за мной бы не следила, а занималась своими делами.

Родители превратились в призраков. Звонили, спрашивали, как я, рассказывали о себе, но даже с видеосвязью их будто не было. Казалось, что все прошлое исчезло, а напоминало о себе только во снах, когда сил противостоять действительности у меня не оставалось. Вот мама, в бигудях, в голубом, как обои на кухне, халате, жарит блины и рассказывает о том, как Аленка пытается разобраться в математике на подготовительных курсах. Телефон, наверное, стоит у холодильника, придавленный тарелкой. За столом сидит папа, я его не вижу, но слышу. Завтракает, ему на работу. Аленка спит, ей до школы идти минут пять, не стоит торопиться. Я гляжу на них через экран и словно вижу фильм, а не действительность. Я превратился в зрителя, пересматривающего пленки из детства спустя многие годы, а когда-то – был полноправным актером. Ничего, кроме воспоминаний, казалось, не связывает с картинкой на экране. Меня там больше нет, и, может, не было.

В какой-то из холодных октябрьских вечеров мы ели жареную картошку с грибами, пили малиновый компот, и дядя, осушив кружку, сказал:

– Устаешь ты на работе, да?

Он даже не спрашивал, утверждал, но в вопросительном тоне. Может, чтобы не обижать, будто бы не видел, не замечал, что стряслось со мной в последнее время.

– Робота легкой не бывает, – ответил я. В тот вечер не было аппетита. Как и в предыдущий.

– Ты болезненно выглядишь. – Наконец-то не увиливая сказал он.

А я знал, видел же в зеркале, как за последние пару месяцев побледнел, исхудал, и даже сытная кормежка не помогала.

– Надо к врачу.

– Схожу.

– Наверное, анализы какие-то сдать надо. Витамины там, холестерин.

– Сдам.

Он крутил чашку по столу, держал за ручку и вертел. Смотрел на меня и не мог и слова сказать. Казалось, все понимал, но не знал, как поддержать.

– Я такой же был, Дим.

– Какой?

– Потерянный, грустный, одинокий. Все проходит. Ты не один.

– Это тебе так кажется, дядь Миш. Костик мне почти не пишет.

– А ты ему?

– Пишу. Но не горит он желанием общаться.

Дядя вздохнул, встал и налил кипятка в кружку.

– Школьные друзья не навсегда. Такое часто бывает. Люди растут, интересы меняются. Мои школьные друзья тоже пропали потом.

– И вы вообще не общались?

– Так, интернета не было, звонки, письма. Не напишешься, просто так и не будешь. Открытки слали друг другу на праздники, потом и это перестали.

– Грустно, наверное, было, – сказал я и отпил уже остывшего чая.

– Грустно, но время лечит. Пожил в общежитии, нажил новых друзей. Вот с теми и сейчас общаюсь. Так что ты не переживай шибко, найдутся друзья и получше. Дай себе время.

В тот вечер мы посмотрели фильм, советскую комедию. Очень их дядя Миша любит, именно комедии. Говорит, что от серьезных фильмов на душе гадко, их постоянно смотреть не будешь, а комедии исцеляют, от них и жизнь легче кажется. В тот вечер мне и в самом деле стало легче. Но лишь от того, что я понял – все-таки я не один.

Прошло время, мне стало хуже, пришлось сдать анализы. Через пару дней из клиники отправили результаты: что-то понижено, что-то повышено, особенно мало витамина D, что, впрочем, неудивительно. Солнце в Москве тоже, наверное, платило большую аренду и редко показывалось. Дядя поглядел на бумажки, повздыхал, наказал матери не говорить, а на следующий день принес таблетки и витамины. Мне было так приятно, что я чуть не расплакался.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.