Вы просто не знаете куда смотреть

Я подумал, что поливать «для себя» цветы в чужом палисаднике довольно странно, но возражать не стал.

– Я не в курсе, где тут что… – признался я. – Ах да, ты же ведьма и сама всё знаешь.

Девушка уже разматывает шланг.

– Лилейники очень стойкие и не умирают без ухода, – сказала белокурая «ведьмочка», поливая клумбу. – Мне так надоели те, кто умирает!

Закончив, вытащила из сумочки фотоаппарат и сфотографировала.

– Надо траву прополоть, – сказала она деловито, – но это в другой раз. Сейчас пора сходить кое-куда. Отпустите свою уборщицу на часик?

– А что она сама не попросит?

– Ненавидит просить.

– Не слишком ли много всего она ненавидит?

– Не слишком. Я ей потом помогу, мы всё успеем. Пожалуйста!

Девушка подошла вплотную, почти коснувшись грудью, и от ванильного запаха её волос у меня перехватило дыхание и закружилась на секунду голова. А ведь я не люблю ваниль. И блондинок. И малолеток. Она сделала шаг назад и недовольно нахмурилась.

– Прогуляйтесь, ладно, – разрешил я.

***

– …В нашем сознании существуют бесконечные суперпозиции квантовых состояний, которые постоянно редуцируются в процессе внешних и внутренних взаимодействий. Собственно этот процесс и является тем «проявляющим мышлением», которое создаёт нашу особую функцию «вселенского наблюдателя». При каждой такой редукции создаётся новое пространство-время, из чего следует, что сознание не только имеет квантовую природу, но и не принадлежит действующей реальности. Благодаря квантовым механизмам существует отдельная ментальная реальность, вложенная в реальность физическую, но не идентичная ей полностью…

– Мне кажется, это слушаете только вы, – заметил я, протирая стакан.

– К сожалению, вы близки к истине, – вздохнул безымянный мужчина. – Люди загадочные. Даже если кричать им в уши, как устроен мир, они лишь заткнут их поплотнее. Однако на свете полно того, что не выключишь, как громкость у телевизора… Да выключайте, выключайте, вижу, что вас раздражает.

– Ничего страшного, я легко абстрагируюсь.

– Не нужно. Я и так в курсе, а больше тут слушать некому.

– Тогда зачем вы слушаете, если в курсе?

– Кто-то же должен.

Мужчина допил стакан, положил на стойку деньги и вышел. Я немедленно о нём забыл.

***

– Лучший односолодовый, который у вас есть, – сказал Директор.

– Лёд? Содовую?

– В односолодовый? Не кощунствуйте. Оставьте это любителям кукурузного бурбона, который относят к виски только из-за американского снобизма.

– Многие считают, что лёд проявляет вкус солода, – сказал я, наливая, – делает его более выпуклым.

– Я скажу вам, что он делает более выпуклым! – засмеялся мужчина. – Кошелёк бармена! Когда в стакане лёд, то никак не поймёшь, сколько там виски. Я не имею в виду вас, – поправился он таким тоном, что я сразу понял – ещё как имеет.

Мужчина мне не нравится, но это нормально. Мне никто не нравится.

– Терпимо, – сказал тот, попробовав. – По-настоящему хорошие напитки в барах не подают, но сойдёт и этот. Я директор.

– Директор чего?

– Завода, разумеется. Весь этот городишко, с землёй, дорогами, трубами, проводами, людьми и, кстати, баром существует только потому, что существует мой Завод.

– Раз вы директор, то он вряд ли ваш, – спокойно уточнил я. – Директор – наёмный служащий.

– Это неважно, – зло ответил мужчина, – здесь всем распоряжаюсь я. Учтите это.

– Неужели я должен вам бесплатную выпивку?

– Вот ещё! Мне не нужны подачки! Я могу купить весь этот бар вместе с вами!

– Тогда что вам надо?

– Чтобы вы поняли, кого надо держаться.

– Буду держаться за пивной кран.

– Это сейчас. Но лето закончится. И это произойдёт скоро.

– И что? – я взял стакан и принялся его протирать.

– А то, что придёт сентябрь.

– Обычно так и происходит каждый год. А пока, может быть, ещё виски?

– В другой раз. Я ещё зайду.

– Всегда рад, – соврал я.

– Он просто хотел на тебя посмотреть, – прокомментировал полупьяный Калдырь.

– Зачем ему?

– Бармен – важная социальная функция… – Где я это слышал? – Налей ещё пятьдесят.

– Важная для чего?

– Да без понятия. Я, во-первых, приезжий, во-вторых, большую часть времени пьян. Вот ещё пару порций приму и пойду на работу.

– Куда?

– На завод, куда ещё.

– То есть это был твой босс?

– Иметь боссом сразу директора, – рассмеялся Калдырь, – это слишком круто. Я просто ночной уборщик. Так что налей ещё, надо выглядеть трезвым.

– Пьёшь, чтобы работать, и работаешь, чтобы пить?

– Вот такая я сложная противоречивая личность.

– Говнюк и душнила, – сказала Швабра вполголоса, – вытирая разлитое на пол пиво.

– Я? – расстроился Калдырь.

– Директор ваш. Каждое первое сентября припирается к нам в школу и толкает речь часа на полтора. Про гражданский долг, трудовое воспитание, дисциплину, недопустимость всякого там… И что каждый должен работать на заводе, потому что завод – это и есть город, а город – это и есть завод. И что все мы одна большая трудовая семья, и должны все вместе… чего-то там должны, в общем. На этом месте я обычно уже засыпаю, такой он нудный.

– Директора всегда так делают, – философски заметил Калдырь. – Работа у них такая.

– Знаю я, какая у него работа, – буркнула злобно Швабра, – у меня там мать всю жизнь проработала, а теперь брат. «Одна большая трудовая семья», как же! Чтоб он сдох, директор этот. Ни за что не пойду на завод.

– Проблема моногородов – отсутствие выбора, – пояснил Калдырь, обращаясь ко мне. – Тут нет никакой работы, кроме завода. Вообще. Вся сфера услуг – мелкие семейные бизнесы, они не нанимают посторонних. Муниципальные службы крошечные, и они укомплектованы. Для нового бизнеса нет клиентов, потому что рынок сбыта локальный и ультраконсервативный, имеющиеся ниши закрыты, создать новые невозможно в силу недобора критической массы потребителей. Чтобы продать людям новую услугу, надо создать новый тренд. Для нового тренда людей должно быть достаточно много, чтобы их слабости и глупости могли резонировать. В микросообществах это невозможно, поэтому маленький городок – худшее место для стартапов. Ты тут первый работодатель за… чёрт его знает какое время. Твоя уборщица выхватила уникальный шанс. Ей повезло.

– Это ему со мной повезло, – буркнула Швабра, меняя пепельницы. – Сортир сам себя не вымоет.

– Я вижу, ты разбираешься в бизнесе? – спросил я.

– Разбирался когда-то, – махнул рукой Калдырь. – Теперь я просто пьяница с потрясающей карьерной перспективой ночного уборщика.

– Всякий труд почётен.

– Ой, вот не надо нести эту чушь! – Швабра распрямилась и оперлась на швабру. – Труд – это то, что надо перетерпеть, чтобы получить деньги. Чем больше денег, тем терпеть легче. Я отмываю чужую ссанину за гроши, и ничего почётного в этом нет. Одноклассники, встретив на улице, показывают мне в спину пальцами и кричат: «Сортирная тряпка!» И это ещё учебный год не начался!

– Никто тебя не заставляет, верно?

– Иди к чёрту, босс. Жизнь заставляет. Здесь я хотя бы делаю это за деньги.

Глава 5. Калдырь Водка

Раньше мне было интересно, почему бармены всё время протирают стаканы. Теперь я знаю. Нет, не скажу. Это ужасная тайна. Если вы её узнаете, то вас придётся убить штопором. Или шейкером. И то, и другое очень больно и обидно, но третий вариант ещё хуже: вы тоже станете барменом.

– Уже не могу представить бар без тебя, – вздохнул Калдырь. – Впрочем, всё, что было тут до тебя, я вообще плохо помню, потому что был трезв. Налей ещё.

– Но ведь я не первый бармен здесь, – напомнил я, наливая сто грамм «Столичной». Калдырь пьёт только водку, и только чистую. Не разбавляет и не закусывает. Ему нужен от выпивки только спирт.

– Мы об этом уже сто раз говорили, – покачал головой он. – До тебя бар почти год стоял закрытым.

– Я пил в нём в день приезда, – в очередной раз повторил я.

– Ты же не пьёшь, ты бармен!

– Тогда я ещё не был барменом.

– Разве ты не родился с шейкером в руке? – удивился Калдырь и резко выпил. Зажмурился, втянул носом воздух, задержал дыхание, чтобы даже молекула спиртовых паров не покинула организм. Усвоилось. Выдохнул. Открыл прояснившиеся глаза. – Если нет, то первая часть твоей жизни прошла зря. Ты прирождённый бармен.

Калдырь, будучи трезв, выглядит и чувствует себя пьяным в стельку, приходя в себя по мере набора градуса. Поэтому наиболее адекватен сейчас, под самое закрытие. После полуночи выйдет на работу в ночную смену, постепенно косея, а к утру, когда спирт окончательно выветрится, добредёт по стеночке домой, где упадёт в кровать и забудется пьяным сном. Проснётся в состоянии, близком к алкогольной коме, из последних сил доползёт сюда и начнёт приводить себя в человеческое состояние. Рюмка за рюмкой.

– Спасибо тебе, Роберт, – сказал Калдырь внезапно.

– Чего это ты вдруг? – спросил я осторожно.

– Ты структурируешь мою жизнь. До твоего приезда я мог работать только отрицательным примером на лекции о вреде пьянства. Я был жалок и отвратителен.

Он и сейчас не супермен, если честно.

– Я ни с кем не говорил чёрт знает сколько времени. А сейчас я иногда даже могу вообразить себе, что нормальный.

– Что есть норма? – ответил я философически. Стакан в моей руке скоро сотрётся в рюмку.

– Нет, ты не понимаешь, – покачал головой Калдырь. – Налей мне ещё.

– Тебе не хватит? Выглядишь трезвым, как баптистский проповедник.

– Сегодня можно! Представляешь, Роберт, я, кажется, влюблён! Я встречаюсь с женщиной!

– Да, за это стоит выпить, – сказал я, наливая.

Дело к закрытию, бар почти пуст. Лежит головой на столе муж Мадам Пирожок. Трёт пол шваброй Швабра. Задумчиво читает книгу, мусоля единственный за вечер бокал с пивом, Заебисьман. Пялится в беззвучный телевизор этот… Ну… Как его… Чёрт, вечно забываю о нём.

Именовать людей так, как их назвали родители, бессмысленно. Родителей можно понять. Получив в роддоме свёрток неизвестно чего, они должны немедленно как-то обозначить его перед обществом и миром, хотя это существо ещё ровно никак себя не проявило. Нельзя же всех младенцев называть «сруль крикливый»? Это вызвало бы путаницу в метриках. Но я счастливо избежал печальной участи вбросить в мир ещё один источник разочарования, поэтому не обязан придерживаться хомонимических условностей. Назови человека по имени раз, два, три – и вот он уже становится частью твоего мира, раскинув повсюду тонкие ниточки взаимосвязей.

К счастью, бармену не нужно запоминать имена клиентов, только напитки, которые они пьют. Так что будь в баре паспортный стол, я бы выдал ему документ на имя «Калдырь Водка».

Калдырь Водка считает меня другом. Но я никому не друг.

– Послушай, Роберт… – начал Калдырь, но тут дверь бара распахнулась. Резко. Резче чем тут принято. Раньше никто не заходил ко мне в бар, открывая дверь с ноги, но всё когда-то бывает в первый раз, верно?

Новое лицо. Для меня это не бог весть какое событие – хотя городок небольшой, тут полно людей, с которыми я не знаком. Если человек не ходит в бар, я избавлен от необходимости знать о его существовании. Но то, с каким удивлением посмотрели на него Заебисьман и Швабра, намекает, что лицо действительно новое.

Чумазая рожа. Татуировки. Виски выбриты, в ушах кольца, в носу пирсинг. Красавчик. На лбу набито DIE YOUNG, но он почему-то жив. Непорядок.

Этот эталонный образец дурного cockney-punk-а протопал клёпаными ботами к стойке, оперся на неё рукавами драной кожаной куртки и сказал:

– Пивцо, чел. И кэш, чел.

Калдырь встал с табурета и брезгливо пересел подальше, от панка пахнет немытым телом и носками.

– Я тебе пива, ты мне денег, – напомнил я новому клиенту, как устроен корыстный мир алкогольной коммерции.

– Слы, чел, трабло не аскуй. Пивцо и кэш. И я скипну, чел. Рили.

– А если нет?

– То останусь, чел. Оно те надо? Рили?

– Так иди. Без пива, – я указал на табличку «Мы можем отказать вам в обслуживании без объяснения причин. Администрация».

Единственное добавление к интерьеру, которое сделал я.

– Ты не въехал, чел, рили. Пивцо. Кэш. Надо. А то трабло. У тебя, трабло, чел, рили. Я ж как говно, могу выйти, а могу изговнять. Рили, чел, пивцо и кэш того не стоят.

Калдырь пожал плечами и, недовольно скривившись, ушёл от стойки в зал. Швабра оставила швабру и вышла на улицу. Тот… ну… всё время забываю… последовал за ней, и я его снова забыл. Только муж Мадам Пирожок (барный паспорт – Муж Пять Стаканов), продолжал спать на стойке, да Заебисьман смотрел на панка поверх очков с живым интересом юного натуралиста.

– Слы, чел, их уже блевать тянет. От меня всех тянет, рили. Я говночел, чел, – он ухмыльнулся, раздвинув тонкие бледные губы и показав жёлтые кривые резцы. Одного не хватает, и это ничуть не удивительно. Я бы ещё проредил. – Если останусь, то в твой кабак даже ассенизатор не зайдёт, не сблевав. Пивцо, чел. Кэш, чел. Не аскуй трабло, чел.

Он достал из кармана выкидной нож и щёлкнул им, высвободив небольшое хищное лезвие.

– Не напугал, – покачал головой я.

Панк мне омерзителен, но не больше, чем любой другой человек. От него не тянет агрессией, он просто блефует. А ещё у меня под стойкой дробовик.

Перехватив нож, так, что лезвие торчит из кулака вниз, парень начинает корябать им стойку, оставляя глубокие царапины в полированном дереве.

– А вот это ты зря, – сказал я укоризненно.

– То ли ещё будет, чел. Я предупреждал, рили. Я говночел, чел.

Дверь бара снова распахнулась, и в проёме казённым литым монументом воздвигся наш Депутатор. (Барный паспорт: Депутатор Виски). Из-за его могучего плеча выглядывает, злобно щурясь, Швабра. Не сбежала, значит, а проявила гражданскую сознательность, метнувшись в полицейский участок.

– Что ж вы, молодой человек, безобразничаете? – сказал Депутатор ласково.

– Слы, чел, ты чо за чел? – оскалился на него панк.

– Помощник шерифа, – представился спокойно Депутатор. – Ножичек-то положи, положи. А то пальчик порежешь.

– Чо за базары, полис? Я чо? Я ж ничо, чел. Онли пивцо, рили. Ну, чуток кэша асканул, подумаешь. Рили крохи, на бастикет, чел! Мне уехать, чел, иначе будет трабло, чел. Рили трабло, полис, оно тебе не надо, поверь мне. Я говночел, где я – там всё говно. Зачем вашему говнотауну говночел? Вам мало говна, полис?

– Что он успел натворить, Роберт? – спросил меня Депутатор.

– Да почти ничего, – ответил я. – Стойку, вон, поцарапал, и только.

– Порча имущества, угрозы, появление в общественном месте в непристойном виде, – подытожил Депутатор. – Сопротивление аресту прибавлять будем?

Я же говорю, зря он стойку попортил. Бар – это наше всё.

– Слы, полис, а что ты мне сделаешь, рили? Я ж говночел. Говно не изгавнять, говну не нагавнить.

– Пойдём, – сказал веско Депутатор, кладя свою могучую длань ему на плечо, – Так надо.

Панк съехал задницей с табурета, сложил и безропотно отдал ножик, потопал растерянно к выходу, бормоча на ходу:

– Рили полис, ты чо? Чо вы привязались, челы?

– Ну вот и заебись, – сказал удовлетворённо Заебисьман, когда они вышли за дверь. Мир в очередной раз подтвердил его жизненную позицию. – Заебись же, Роберт?

– Рили, чел, – ответил я ему, и он радостно заржал, тряся пейсами.

– Ещё пива?

– Нет-нет, – торопливо отказался Заебисьман, – я это ещё не допил.

Я был уверен в ответе.

***

– Экий мерзкий тип, – сказал вернувшийся за стойку Калдырь. – Бывает же.

– Тип как тип, – пожал плечами я.

– Ну да, нашёл у кого спросить. Знаешь, Роберт, я поражаюсь твоей доброте.

– Доброте? – машинально огляделся в поисках какого-то другого Роберта, но за стойкой только я.

– Да, ты готов выслушать любого урода. Даже этого… Говночела. Выслушать и не осудить. Даже меня.

– А с тобой что не так? Ты же не портишь мебель, – сказал я, рассматривая нацарапанный на стойке знак. Не то руна, не то кабалистический символ, не то логотип какой-то неизвестной мне группы. Панк-группы, надо полагать.

– Я… Эх… Всё со мной не так, Роберт. Я не очень хороший человек.

– Все не идеальны, – я снова принялся протирать многострадальный стакан.

– Знаешь, как я дошёл до жизни такой?

– Нет, но можешь рассказать, если хочется. Для этого я тут и стою. А если не хочется, то не рассказывай.

– Даже не знаю… Ты не решишь, что я сошёл с ума? Это довольно странная история… Впрочем, – Калдырь внимательно посмотрел на меня чрезвычайно трезвым взглядом, – Пожалуй, именно ты и не решишь.

Интересно, за кого он меня принимает?

– Я приехал сюда… Чёрт, кажется, что лет сто прошло, – грустно усмехнулся Калдырь. – Время тянется особенно уныло, когда ты один. И когда бар не работает.

– Он работал. Я в нём пил в день приезда.

– Именно об этом я и хочу тебе рассказать, хотя сам уже не уверен в реальности произошедшего. Случилось это… Ну, наверное, через месяц после приезда. Я и до того изрядно выпивал, если честно. Работа нервная, этически неоднозначная, постоянные переезды, никаких близких знакомств и так далее. Платили неплохо, но с социализацией не срослось. Пил от одиночества, скажем так.

– А что за работа? – спросил я просто потому, что вопрос напрашивался. Так-то мне плевать, конечно.

– Ну… – замялся Калдырь.

– Не говори, если не хочешь. Сама история, как я понимаю, от этого не пострадает.

– Нечто вроде… – он нервно оглянулся и понизил голос. – Неформального мониторинга технологических компетенций. Но я тебе этого не говорил.

Я молча кивнул, невозмутимо протирая стакан. «Неформальный мониторинг» – это он хорошо сформулировал. Ничуть не похоже на «промышленный шпионаж», верно? Действительно, нервная работа. Бывает, что разбираются с такими тоже весьма неформально. Зальют бетоном в фундаменте нового цеха – и привет. Хорошо, если не заживо, иные «технологические компетенции» дорогого стоят.

– Впрочем, – продолжил он чрезмерно бодрым тоном, – теперь всё это в прошлом, разумеется. Алкоголь, стресс, профессиональное выгорание, снова алкоголь – и вот я здесь. Сначала было неплохо: тишина, покой, чистый воздух, информационный детокс. Я даже бросил пить. Много гулял. Чудесный лес неподалёку, знаешь? Практически нетронутый, как в сказке! Глухие чащобы, столетние сосны, и никто даже пустую бутылку не бросил!

– Не видел тут леса, – признался я.

– Рельеф обманчивый. Кажется, что вокруг пустошь, но, если отойти чуть дальше… Надо просто знать, куда смотреть. Впрочем, я не об этом. Ты в курсе, что тут есть шалман, где разливают самогонку?

– Слышал.

– Так вот, продержался я недолго. У меня были кой-какие накопления, при здешних ценах можно было бы не работать пару лет, но я не привык бездельничать. Устроился на завод. Ночным уборщиком. Платят гроши, но мне много не надо. И вот мой напарник – тот ещё придурок, между нами, – затащил меня в это мутное заведение. Садовая мебель на заднем дворике, жуткий шмурдяк, разлитый по банкам, клиенты – заводская публика из самых распоследних. Грузчики, уборщики, подсобники, охранники… Нет, я ничего не имею против, сам теперь такой, но пить с ними было ошибкой. Не знаю, что там добавляют в самогон, башка от него становится дурная наглухо. И хочется ещё. За пару недель я ушёл в глухой штопор, когда пьёшь каждый день, а по выходным надираешься в слюни.

– Ты же трезвеешь, когда пьёшь? Уникальный метаболизм.

– До этого я ещё дойду. Налей, кстати.

Я налил. Калдырь выпил. Без всякого удовольствия, как лекарство.

– Однажды я понял, что не смогу выйти на смену. Дело к ночи, а я пьян настолько, что охрана не пустит меня в цех. Спьяну мне показалась хорошей идея выпить кофе. Взбодриться и прийти в себя. Я вломился в кафе через заднюю дверь, но оно уже было закрыто и хозяйка, ругаясь, выставила меня обратно на улицу. Я побрёл, будучи в полном отчаянии – не из-за того, что меня уволят, чёрт бы с ним, а из-за того, во что я превратился из-за собственной слабости. И вот чудо, я увидел, что бар открыт! Горит свет, играет музыка, сидят люди…

– Этот бар?

– Да, этот самый. Только бармен, конечно, был другой. Я хотел попросить у него кофе, но он, ничего не спрашивая, налил мне водки. Я машинально выпил, и, внезапно, почувствовал себя лучше. В расстроенных чувствах рассказал ему, в какую задницу встрял, каким говном стал, и как мне от всего этого хреново. Он налил мне ещё и сказал: «Всё яд, и всё лекарство». Я трезвел с каждой рюмкой. Так и досидел до закрытия, когда бармен попросил меня отвести домой мужа хозяйки кафе. Я отвёл, сдал на руки тело, вышел, пошёл на работу – совершенно трезвым. На следующий день проснулся пьяным, побрёл к бару спросить, как так вышло, но бар снова был закрыт. И больше не открывался, пока не приехал ты. С тех пор у меня, как ты выразился, «уникальный метаболизм», но к самогонщикам я ни ногой. Вот такая история, Роберт. Теперь ты можешь посмеяться и сказать, что я сошёл с ума, пропил мозги и прочее, что говорят обычно в таких случаях.

– Бывает, – сказал я просто.

– Может быть, тот бар, в котором ты, якобы, выпивал в день приезда, был тот же самый! Загадочный пропадающий бар! Это как в старых сказках, где в городе загадочная лавочка, зайдя в которую можно купить что-то очень волшебное, но когда приходишь туда на следующий день, то её уже нет… Слышал такие истории?

– Слышал, – кивнул я. – В детстве я мечтал такую найти. Но, повзрослев, понял, что ни одна из тех историй не закончилась хорошо. Товары из таких лавочек не идут людям впрок.

– Значит, сейчас ты бы в её дверь не вошёл?

– Нет, – ответил я кратко.

– Почему?

– В такую дверь можно войти только раз. Ещё рюмку, на посошок? А то пора закрываться.

– Нет, я уже достаточно трезв. Пойду. Спасибо, ты даже не представляешь, как я тебе благодарен.

– Полночь, – сердитым вороном каркнула Швабра. – Мой рабочий день кончился. Убери это, чтобы я могла протереть стол.

Она показала на спящего мужа Мадам Пирожок. Заебисьман уже ушёл, и мы остались втроём.

– Пошли, – я бесцеремонно вздёрнул себе на плечо тело. – Пора. Жена ждёт.

– Закрой потом бар, – сказал я Швабре.

– Ну да, а то же никогда не закрываю! Вот каждый раз надо сказать, да? Я что, тупая, по-твоему?

Швабра есть Швабра.

***

– Возвращаю вашего супруга, – сказал я, передавая тело с рук на руки.

– Ой, спасибо, Роберт, что бы я без вас делала! – поблагодарила Мадам Пирожок. – Выпейте коктейль, перекусите пирогом, я вам оставила в витрине. Сейчас сгружу его в кровать и приду.

Я успел слопать свой кусок и почти допил стакан молочного с клубникой, когда она вернулась. В домашнем халате, шлёпанцах, с распущенными волосами и без косметики женщина выглядит заметно старше. Сколько ей? Явно за пятьдесят.

– Давайте ваши заказы, – она погрузилась в бумаги, отмечая что-то в пухлой засаленной тетрадке.

– Можно не вполне деликатный вопрос? – спросил я.

– Задавайте, Роберт, – она подняла голову от записей и посмотрела на меня поверх очков. Усталое лицо, тени под глазами, мимические морщинки, седина в корнях волос.

– Ваш муж… Наверняка с этим можно что-то сделать.

– Да, это тяжёлая ноша, вы правы. Но, поверьте, не самое плохое, что случается с людьми. Утром он проснётся и примется за работу. У нас мотель, кафе, склад. Работы много. Да, я теряю его каждый вечер, но, поверьте, альтернатива хуже. Видите ли, вам кажется, что его болезнь – алкоголь, но это не так. Алкоголь – его лекарство. Вредное, как химиотерапия от рака. Но выбора у нас нет.

– Простите, я не знал.

– Конечно, не знали, – она улыбнулась своей доброй улыбкой, и мне подумалось, что в молодости Мадам Пирожок была, наверное, очень мила. – Откуда бы вам.

– А дети? У вас есть дети?

– Уже семнадцать лет как нет, – женщина резко погрустнела. – Но это всё ещё не та тема, которую я хочу обсуждать.

– Ещё раз извините меня, – сказал я. – Не знаю, что на меня нашло. У меня нет привычки лезть в чужую жизнь.

– Я знаю. Я не в обиде. Ах, да, чуть не забыла! – она просветлела лицом. – Механик же вернул вашу машину!

– Долго же он возился.

– Сейчас, сейчас, где же это было… – она рылась в бумагах. – Вот, возьмите.

Я взял бумажный пакет, в котором нашлась ключ-карта, счёт за работу, официальный конверт с печатями и напечатанная на принтере записка: «Дилер-сервис отказал в ремонте. Я отправил им дамп со сканера, они ответили, что ИИ машины уничтожен так, что восстановлению не подлежит. По идее, автомобиль в таких случаях меняют по гарантии, но они считают, что случай негарантийный (см. официальное письмо). Рекомендую обратиться в суд, а то совсем охамели. Отключил цепи интеллектуального управления, установив байпасный чип. Поскольку гарантии всё равно лишили, хуже не станет, зато машиной можно управлять вручную, как обычной. Поскольку это нерегламентная работа, которую вы не заказывали, то имеете право не оплачивать счёт, но я хотел как лучше. Механик…»