Алиса видит сны

– Руки и ноги есть. Голова, туловище, – продолжает Дэмиан, когда пауза слишком затягивается. – Волосы, гениталии, – опять усмехается, отчего его плечи слегка подрагивают в моих добела сжатых пальцах. – Всё в рабочем состоянии, как и у тебя. Хожу, дышу, жру, сплю. Делает нас это людьми, Алиса?

Я должна сказать "да". Ещё минуту назад я спрашивала его именно об этом. Но теперь я понимаю, что такого скудного знания мне недостаточно, чтобы понять, за кого я держусь во мраке.

Если зрение не вернётся ко мне… Внешний вид больше не будет иметь значения. Если оно не вернётся…

Я не хочу об этом думать. Безумие отобрало – реальность вернула, всегда работало именно так. Моих скромных сил уже не хватит, чтобы принять новые правила.

– Мораль, – говорю я неуверенно, – наличие морали делает нас людьми. Способность отличить хорошее от плохого, добро от зла.

– Интересное место мы выбрали для такого разговора. Мораль здесь не в почёте.

Снова не спрашиваю, где мы. Я могу ждать от своего подсознания чего угодно. Избыток знания только усугубит моё положение.

– Даже монстр понимает, что не нужно отгрызать собственную лапу – это плохо, – говорит Дэмиан. – Не нужно нападать на того, кто тебе помог. Поделиться своей добычей с голодающим – это добро. Можно долго продолжать, но тогда получается, что монстр тоже человек? Или не человек я. Или ты… Или мораль должна быть определённого толка, чтобы стать человечной?

Слова и понятия, казавшиеся с самого детства очевидными, звучат совершенно иначе. Не знаю, что отвечать, но, чем дольше тянется наше молчание, тем сильнее возвращается прежний ужас. Его питают новые, неприятные предчувствия.

Хочется разжать руки и больше ничего не касаться. Но тогда мрак окончательно сомкнёт на мне свои острые лапы, проглотит, не оставив и следа моей мысли в этих мирах. А спина и плечи передо мной живые. Чужие, живые, неизвестные и опасные – и сейчас это мой единственный шанс, который нельзя упускать без боя.

– Да не бойся ты так, – вдруг говорит он тоном помягче, – хотел бы убить и сожрать – не возился бы с тобой столько. Видимо, есть у меня какая-то мораль, которая играет тебе на руку. Даже если я монстр, а не человек.

– Человек, даже самый плохой, всегда знает границы, за которыми начинается настоящее зло. И попытка остаться по светлую сторону этих баррикад делает нас людьми.

– Какая ты наивная, Алиса… – говорит вроде с очередной усмешкой, но плечи не двигаются, а звучит горько. – Самое большое зло творится тогда, когда человек абсолютно уверен, что "границу" нашёл. Именно в этот момент он перестаёт критически мыслить и берёт в руки меч праведного гнева. Или силу "святого слова". Или самые светлые порывы своей несчастной души – и идёт ошибаться. Становится монстром для кого-то другого, тоже нашедшего свои границы.

– Отличить добро от абсолютного зла могут все, но не все готовы это признавать.

– Вот только в мире людей не бывает абсолютного добра и зла. Не бывает очевидных ответов на сложные вопросы. Всегда есть недопонимание, эмоции, трагедии, обстоятельства. И нет монстров в ночи, на которых можно навесить всех собак. Пока этими монстрами не станут ослепшие праведники.

– Тогда зло – эти монстры, которые перестали быть людьми…

– И вот ты выбираешь сторону. Готова осуждать и идти в бой. Ты в шаге от того, чтобы стать такой же – так работает эта логика, хотя мораль так и осталась моралью. Просто рассыпалась о глухую стену недопонимания, отсутствия тяги к эмпатии, глаза, застланные пеленой мнимой тяги к свету.

Я часто дышу и совсем потерялась. Я заглянула в бездну и опять падаю. Она украла моё зрение, и пристально смотрит моими глазами в самую душу. И я барахтаюсь в сером мареве ночного кошмара.

Звуки, шорохи, тихое эхо – всё возвращается после слов Дэмиана. Мы больше не одни, и никогда не были одни в этом жутком месте. Шаги становятся тише, а гул вокруг оглушает. И чужое страдание заливает меня до краёв.

– И на какой стороне ты? Ты нашёл свои границы?

Я продолжаю спрашивать своего спутника. Я мучительно не могу остановиться, пока его тёплое тело – всё, что есть у меня в этой мгле.

– Я вне этой системы. Хотелось бы верить. Я человек, Алиса?

Он так часто повторяет моё имя, что даже от этого мне становится не по себе. Но оно, как якорь, как его плечи, держит меня на месте.

– Не больше, чем я сама, – слова вылетают вперёд мысли. После мы долго молчим.

Молчим слишком долго, пока я могу терпеть непустую пустоту вокруг. Уже не важно, через сколько дней я вновь вернусь в реальность – лишь бы вернуться. В тот непростой мир, где всё ещё сложнее, чем мне казалось.

Молчим слишком долго, пока я могу не сбиваться с рваного ритма наших шагов. Не знаю, в какой момент он стал таким неровным, но, держась за плечи, я угадываю темп и почти не падаю.

Молчим так долго, пока мои уши не раздирает ужасный крик вдали. Пока Дэмиан не останавливается, а я врезаюсь в его спину. Пока последняя капля мнимой безопасности не разлетается в прах.

Крик замолкает в ту же секунду, но эхо в моей голове подхватывает и несёт его без остановки. Я больше не слышу ничего, кроме него. Лишь вечно длящийся истошный крик в кромешной черноте. Мне дурно, хочется блевать и вылезти из своей кожи.

Мой спутник молчит и не двигается, будто этот вопль парализовал и его. Живая мгла вокруг протягивает к нам грязные щупальца, откусывает по частям остатки самообладания и скоро доберётся до плоти.

– Дэмиан… Мы здесь одни?

С трудом ворочаю языком, мой рот пересох. Мучительно не хочу спрашивать, не хочу знать ответа – кажется, что только он теперь отделяет меня щитом от происходящего вокруг.

Дэмиан не отвечает, но начинает двигаться – берёт мою руку, снимает с плеча. Его ладонь обжигающе горячая, но я терплю это вынужденное прикосновение. Убираю вторую руку сама и теряю всякую опору.

– Алиса, теперь ты должна идти так, будто всё видишь, – жарко шепчет он мне на ухо, и я хочу орать от ужаса в ответ. – Открой глаза, сожми мою руку и шагай. Дорога ровная.

Оказывается, я всё это время отчаянно жмурилась, до боли в лице, и не замечала этого. Не желала принимать слепоту, укрывшись иллюзией под сомкнутыми веками.

Открываю глаза – ничего не меняется. Мгла сковала всё тело. Стою, не в силах сделать шаг. Чужой крик долбится в стены моей головы, гулкий в панической пустоте.

– Иди, – уже настойчивей повторяет Дэмиан. Но как я могу?

С каждым шагом в этом проклятом бреду всё становится только хуже.

– Алиса, доверься мне.

И опять моё имя якорем привязывает меня к реальности, не давая уплыть безвозвратно на волне моих страхов.

– Ты могла не верить мне до, не верь мне после. Но доверяй сейчас.

– Почему? – говорю одними губами, не понимая, какой ответ хочу услышать. У меня нет ни единой гарантии, что Дэмиан мне поможет. Или что не бросит в удобный ему момент. Проще откупиться чужой жизнью, чем своей.

– Потому что у тебя нет выбора, – тихо рявкает он. И я делаю первый шаг.

Ужасный крик больше не звучит в голове. Я сосредоточена только на шагах. Дэмиан держит руку слегка впереди, будто всё ещё ведёт меня. Я никогда в жизни не была настолько беспомощна.

– Держи голову прямо. Когда сожму ладонь, подними ногу чуть выше, на дороге камень, – шепчет он, и я держусь не за руку – за сам голос. Моя новая, единственная, последняя опора. Голос незнакомца, которому я не хочу доверять. – Чуть направо, мы слишком близко к обрыву.

Без зрения меня не покидает чувство, что обрыв начинается сразу за моей рукой. Бездна тянется к ней, чтобы ухватить и дёрнуть.

Сжимаю пустой кулак. Не понимаю, почему она медлит.

– Почему мы так идём? Кто-то смотрит? – давлю свой ужас в виде слов наружу, но легче не становится.

– Да, – спокойно отвечает Дэмиан. Больше не говорит ничего, но я снова слышу дикий вопль в голове. На этот раз он мой.

Запинаюсь на ровном месте и чуть не падаю, но его рука удерживает меня на ногах. Не знаю, как. Моих сил больше нет.

Зато обостряется слух. Когда я держалась за плечи моего спутника, он не был мне необходим – я пряталась за чужой спиной. Но сейчас, лицом ко мраку, с распахнутыми настежь глазами, тело реагирует на угрозу. И пытается мне помочь…

На этот раз я слышу не шорохи вблизи, не того, кто смотрит на моё слепое перепуганное лицо. Я разбираю далёкий стук лошадиных копыт.

– Охота, – шепчу я всего одно слово, и на этот раз дёргается невозмутимый Дэмиан. Мы едва не отрываем рук, но в следующее мгновение уже он цепляет мою ладонь, сжимая её до боли. Ускоряет шаг.

Из моего незрячего глаза медленно течёт одинокая слеза.

Топот ещё далеко, но я слышу его так явственно, что все остальные ощущения и воспоминания стынут, уходят на второй план. Мне даже мнится, что я вижу то алое небо, залившее всё перед глазами.

– Здесь есть ступени, нам придётся спускаться ниже.

Ступени. Над бездной. По которым я должна сходить слепой. За руку с незнакомцем.

– Ты сдурел, – вырывается из меня. Мне не спуститься. Вторая слеза догоняет первую.

– Наконец-то живые эмоции, поздравляю, Алиса, – зато он находит повод опять усмехнуться. – А я уж думал, что ты просто перепуганная кукла.

– Хам, – шепчу я, но не чувствую запала. Отнюдь не злость съедает меня с потрохами.

– И сволочь без морали. И твой единственный шанс. Двадцать шагов прямо! – шёпотом командует он в ответ, и в голосе больше нет улыбки. Я иду, и внутри меня вместе со страхом закипает ответный гнев. – Если ты так и не начнёшь мне доверять – отпускай руку и оставайся здесь.

Мгла совсем не так темна, теперь она залита кровью. Я не разжимаю ладонь. Отсчитываю последние шаги перед пропастью. Восемнадцать. Девятнадцать. Двадцать…

– Теперь ты решаешь, умру я или нет?

– Странно, но я уже всё решил.

И Дэмиан разворачивает меня лицом к бездне. Я почти вижу её – такое можно видеть даже без глаз. Мы делаем ещё пять шагов и замираем. Жду, что он снова толкнёт меня, как в тот раз.

– Первые ступени обычные, но места здесь мало, с трудом хватит на двоих. Ниже они становятся шире и круче, высотой в половину твоего роста, перил нет, – быстро говорит он, пока мы подходим к самому краю. Времени на раздумья он мне не даёт.

Всё ещё слышу далёкий топот копыт десятка лошадей. Чувствую на себе липкий взгляд, но не могу понять, чей – моего спутника без лица или неведомого нечто, что следит за нами сейчас. Внутри я уже падаю, что мне терять…

Отпускаю все чувства, ощущения, кроме его ладони, которая теперь сжимает меня в ответ с такой же силой, как и я её. Весь мой мир – только в ней.

Не думаю. Слушаю тихий голос Дэмиана.

– Ещё пара шагов… Сейчас. Ещё. Шагай. Ещё.

Заношу ногу над пустотой, цепляюсь за Дэмиана, и нутро стынет от каждого маленького падения в неизвестность. Но каждый раз я приземляюсь успешно. И уже отчётливо вижу, что красное небо мне не почудилось. Остальное, включая лестницу, всё ещё утопает в чёрной дымке, но зрение понемногу возвращается.

Рискую слегка повернуть голову в сторону Дэмиана, отсчитывающего наши шаги. У чёрной фигуры по-прежнему нет лица.

– Сейчас пойдут ступени круче, скоро придётся карабкаться. Теперь глубина шага – по середину твоего колена.

Мы замедляемся, но продолжаем идти. Видит ли нас до сих пор загадочное нечто? Я моргаю, смахивая старые слёзы, и картина всё больше проясняется.

Когда глубина ступеней становится выше колена, мы разворачиваемся и начинаем лезть, держась руками за промёрзшую землю. Здесь она чуть теплее, чем в начале нашего пути.

Я сама отпускаю руку Дэмиана, и он чуть заметно кивает, понимая, что я вернула себе глаза. Спускаемся бок о бок, уже гораздо быстрее, когда я слышу дикий скрежет камней сверху. С того места, где мы были всего пару минут назад.

Не успеваю среагировать, когда меня дёргают в сторону. Тут же чужая грудь накрывает меня с головой, мимо звонко проносятся камни, чеканя каждую ступень на пути в бездну. Когда их шум стихает далеко внизу, Дэмиан выпускает меня, отряхивая плащ. На долю секунды мне кажется, что в неровном красном свете я могу разглядеть его глаза под капюшоном.

Вполне человеческие светлые глаза…

А потом гигантское щупальце, похожее на хвост в шерсти и сбившейся чешуе с заострённым наконечником, обвивает его тело восемь кругов, подхватывает и срывает вверх.

Я безнадёжно хватаю полу плаща, но его выдирают из моей руки. Что-то кричу. Теряю равновесие и опору, и падаю вниз. Боли уже не чувствую…

Удара тоже нет. Я лежу на мягком, сжимаю в руке своё одеяло. Лежу в полной темноте и пугаюсь, что опять лишилась зрения. Не могу понять, в каком я из миров. Больше ни один из них не кажется настоящим.

Нет, не так. Теперь оба выглядят настолько реальными, что я уже не могу их отличить. Где живу я, а что моя иллюзия?

Глаза привыкают к темноте, и я различаю тусклый свет луны, пробивающийся через полузакрытые шторы. По инерции встаю, включаю Дарта Вейдера, задёргиваю шторы плотнее. И долго сижу на кровати, глядя в пустоту.

Сады Тартара

Всё-таки есть у меня пресловутая мораль. Проклятье.

Я бы мечтал о том, чтобы девчонка не слышала, как я ору. Но боль затмила все мысли, и мне плевать. Будто тело медленно разрезают на куски, а мой крик выжигает последние остатки рассудка.

Мгновение назад я ещё помнил о ноже, спрятанном в голенище сапога… Помнил, пока не стал воющим зверем, зависшим над бездной. Всё, что угодно, лишь бы боль прекратилась!

Твою же мать…

Глава 8. Алиса узнаёт одиночество

На телефоне нет новых сообщений. На компе тоже.

Я очнулась ночью того же дня, в три после полуночи. Заснуть я больше не смогла и к утру вымотана до последнего предела. Сил нет, встаю с трудом. Впервые за долгое время в меня закрадывается желание послать всё к чертям и остаться дома.

Не трогаю ни штор, ни светильника. Заглатываю чай, который ждёт меня на положенном месте, вот только сахара в нём ни грамма. Морщусь и забываю расчесаться. Впрыгиваю во вчерашнюю одежду и, не глядя в зеркало, выхожу.

Вижу всю дорогу как в ускоренной перемотке некачественного кино – силуэты людей нечёткие, транспорт ходит с перебоями, я теряюсь крохотным серым пятном на фоне огромного серого ничто. Кино без сюжета, без режиссёра, а вместо актёров массовка. И я эта самая массовка. Главный герой на съёмки не явился…

Шаги не считаю. Эта маленькая дерзость, которую я могу себе позволить. Я упала за один день в обоих мирах – и теперь падать не так страшно. И закрыть глаза не так страшно. Но впервые очень одиноко.

Безликий ноябрьский вторник в одном из миров, где я живу. Быть может, они оба – плод моего больного воображения. А настоящая я застряла на больничной койке, пуская слюни на грязные серые простыни. Меня уже ничто не удивит.

– Алиса, доброе утро! – в кабинете меня встречает голос Алии Вадимовны раньше, чем она сама. Бодрый, деловой, псевдоуспешный. И мне вдруг кажется, что где-то в глубине он тоже очень одинокий.

– Доброе утро, – эхом откликаюсь я, заходя внутрь. С этого момента меня не покидает ощущение, что чего-то мучительно не хватает. Чего-то привычного, чего-то нужного и важного. Как будто дышится уже не так легко, как было прежде.

– У нас логисты зашиваются, очень просили дать им человека в помощь, – начинает она, стоит мне перешагнуть порог. Я застываю прямо в куртке, глядя на неё в упор. Уже понимаю, что она скажет и почему моё имя на этот раз обошлось без уменьшительно-противных суффиксов. – Я сказала, что пришлю тебя на эту неделю. Ты ведь не против?

Конечно, это не вопрос, а его дурацкая иллюзия. Когда она спросила меня об этом впервые, пару лет назад, я ещё тешила себя надеждой, что смогу отказаться. Тогда я влетела на долгую лекцию про ответственность, мою личную безалаберность и безынициативность, стремления и амбиции, которые она пытается привить мне из года в год. Алия Вадимовна решала мои амбиции без меня – раз уж мне так наплевать на карьеру – и видела меня на должности успешного логиста, а не жалкого делопроизводителя, на которой я застряла. Я должна стремиться к развитию, но мой возраст, мой образ жизни, моя легкомысленность не дают мне понять, что действительно важно в этой жизни. Поэтому она будет мягко подталкивать меня в нужном направлении, громко и унизительно ругаясь, если я буду слишком активно сопротивляться.

В тот раз она говорила достаточно долго, громко и оскорбительно. Урок я запомнила хорошо – нашим логистам давно нужен ещё один человек, но разоряться на него никто не хочет. Проще повесить две должности на меня одну под соусом карьерного роста.

С тех пор раз в полгода Алия Вадимовна пытается устроить меня через пару кабинетов дальше. Я каждый раз вполне успешно доказываю свою непригодность примерно за неделю – а с трипами и быстрее выходит. Двое логистов часто меняются, третьего не нанимают, а меня так и шпыняют туда-сюда.

– Конечно, Алия Вадимовна, – натягиваю улыбку офисной Алисы. Получается даже глупее, чем есть на самом деле.

И вот тут мой взгляд и падает на стол Максима. Он пустует, и мне становится необъяснимо грустно.

Не снимая куртки выхожу назад в коридор. Иду в туалет, долго умываюсь холодной водой. Я до удивления спокойна, несмотря на плохие новости. У меня просто нет сил расстраиваться и бояться, а в груди зарождается новая, непривычная пустота. Я её совсем не понимаю.

Выдыхаю последний раз и иду в нужный кабинет. Снимаю куртку на ходу, дышу ровно и пытаюсь руками расправить спутанные с ночи волосы.

Дима уже работал со мной однажды – и остался далеко не в восторге, как только согласился снова на мою помощь. Тогда, полгода назад, я вылетела в трипы дважды за неделю. Оба раза были настолько сюрные, размазанные красками как картины импрессионистов, что в реальной жизни я, должно быть, глупо смотрела в стену и улыбалась. Не знаю, что было на самом деле, но Дима уверился – логистика не моё. Он не ругался, никогда не поднимал голоса, но к концу пятого дня смотрел не на меня, а сквозь. Будто я досадное обстоятельство, которое станет неприметнее, если его игнорировать.

Я осталась не в обиде. Ведь именно этого эффекта я бы и хотела. Иногда мне кажется, что та Алиса, которая остаётся в реальности за меня – справляется с моими задачами и желаниями гораздо лучше.

Наталья у нас новая, и свою порцию досады мне она пока не выдавала.

Я стучусь и тут же вхожу в кабинет, не позволяя себе сомневаться. Две пары глаз – раздражённая и поглощённая деловым разговором – задерживаются на мне не дольше секунды. Дима бурчит скомканное приветствие, Наталья кивает. На свободном столе уже стоит ноутбук для меня. Рядом навалены бумаги, исписаны блокноты с задачами…

Звонки, расчёты, снова бесконечные звонки. Я не хочу подставить никого в этой фирме, где я нашла относительный комфорт для себя. Но работать в таком режиме долго я не смогу. Поэтому я спешно ищу ту золотую середину, в которой я не сорву важной поставки, но всё ещё буду выглядеть офисной дурочкой.

Честное слово, это сложнее, чем просто нормально работать.

Остаётся надеяться, что Дима сдастся первым и вышлет меня назад. Пусть Алия Вадимовна втихую ругается на него, не понимая, отчего её исполнительная "Алисочка" получает такие плохие отзывы.

День пролетает почти без стресса. Без мыслей, без эмоций. Он просто есть, и в нём есть я. Массовка справляется со своими задачами.

Домой иду на том же автомате. Кажется, всё-таки считаю шаги, не могу сказать точно. Всё вокруг движется по инерции, бессмысленной, апатичной. Дыра внутри становится всё больше. Я бездумно позволяю ей расти, не вдаваясь в причины. Потому что в эту дыру вместе со мной погружаются и мои привычные страхи.

Мне попросту "никак". И прежде я бы назвала это удачным результатом.

Но дома я также спокойно берусь за тетрадь. Достаю её из-под постели, она ещё не успела запылиться. Беру карандаш и мгновенно начинаю рисовать, по-прежнему, не задумываясь. Наверно, это тоже инерция. Я привыкла выплёскивать на неё своё безумие, и делаю это снова сейчас. Но ни стыд, ни страх не сковывают мои руки.

Сложно рисовать то, что я не видела. Слух не передаёт картины – поэтому почти весь лист покрывается следами серого графита. Но чернее всего на нём выступает фигура.

Высокая фигура без лица, в длинном плаще в пол, которая вела меня за руку и не позволяла упасть. Здесь я не даю имени, оно не нужно на бумаге, не нужно и в моей голове. Но я стараюсь прорисовать каждую деталь настолько чётко, насколько моя рука до сих пор помнит ощущение его горячей ладони.

Когда я заканчиваю, тетрадь так и остаётся лежать на столе рядом с ноутбуком. На неё обрушивается жёлтый отсвет моих ночников, впервые увидевших старую гостью со стороны обложки. Не знаю, почему именно в этот вечер я не прячу её. Я просто ложусь спать. По инерции.

Утро медленно прокрадывается в мою квартиру. Откидываю одеяло и долго лежу, глядя в потолок. Кручу в голове последние трипы, кручу вчерашний день, кручу мелодию, которую скинул мне Максим. Всё это сливается в огромный снежный ком, который сходит с вершины горы и набирает обороты по дороге вниз. Он снесёт меня в пропасть…

Или я сама и есть этот ком, бодро несущийся к подножию скалы. Снег из самых облаков, столетиями не видевший людей. Но тогда луч солнца там, в конце пути, станет и моим финалом.

Я отчаянно хочу собрать ещё хотя бы один кусочек пазла. Даже если он станет тем самым последним лучом – хочу знать, какой же была Алиса.

Встаю, одеваюсь, глотаю чай, не чувствуя вкуса. Он не спасёт меня от нового трипа сегодня, но стабильность жалких остатков домашних ритуалов ещё способна удержать меня на плаву. Последним перед выходом отдёргиваю шторы.

За окном завывает ноябрь. Золото опало, посерело и стоптано под ногами прохожих. Порывы ветра гнут голые деревья, и даже сквозь закрытое окно я чувствую их болезненный скрип. Небо задёрнуто мрачно-серыми мазками низких туч… А я нахожу очарование в этой картине. Серый, холодный, ветреный ноябрь, в который так хочется ценить тепло, укрытое пуховиком и шерстяным шарфом. Тепло живых сердец, укрытых грудной клеткой.

Оставляю страхи и снежные комья, летящие с далёких вершин, вместе с чашкой чая в раковине. И прячу своё собственное тепло под шарфом, вязанной шапкой и маской неприветливого ноября. Всё совершенно не то, чем кажется на первый взгляд.

В автобусе сегодня меньше людей, и я успеваю занять место у окна. Смотрю на улицы, проплывающие за ним, и вижу не стужу и серость, а десятки людей – жёлтых огоньков уютного тепла, спешащих по делам. На лицах нет улыбок, но я чувствую их внутри. И этот чужой мир нормальных будто становится чуточку ближе.

Но и пропасть между нами теперь полыхает болезненным огнём, который мне никогда не одолеть.

В метро чужое тепло становится ближе. Кажется, вытяни руку, попроси помощи – и хоть кто-нибудь откликнется, примет тебя, попытается понять. И от этого ещё мучительней, ещё невыносимей, тягостней… Потому что всё мнимое. Шагаю с одной ветки на другую, греюсь о чужие, недоступные мне огоньки тепла.

Если бы они могли отогреть меня, я бы уже рыдала. Но слёзы мёрзнут в ноябре, так и не скатываясь из моих глаз.

Двести тринадцать, сорок. Третий этаж. Прохожу мимо привычной двери, иду сразу к логистам. Сегодня загруженный день.

В обед телефон вибрирует новым сообщением. Я снова чуть не рыдаю, но жду, не могу так сразу его открыть. Я знаю, кто мне может писать, и боюсь ошибиться.

Пообедаем?

Максим. Мой собственный огонёк становится чуть ярче внутри, чуть теплее. Ощутимо больнее.

Прости, очень много работы. Мы уже ели, заказали доставку.

Хочу написать ещё какое-то ненужное оправдание, но останавливаю себя. Зато телефон теперь проверяю каждые пять минут. Меня хватает до самого конца рабочего дня, но в ответ так ничего и не приходит.

Пристыженной серой тенью я сбегаю в осенние сумерки. Никем не замеченная – я умею уходить с работы так тихо, чтобы никто и не задумался увязаться следом.

Третий этаж, сорок, двести тринадцать. Тяжёлое, уставшее метро. Пасмурный ночной автобус. Скрипучий лифт.

Однообразная жизнь, в которой я больше не нахожу даже капли комфорта.

Набиваю тарелку макаронами и сажусь за компьютер. Не знаю, как вступить после стольких дней молчания. Написать обычное "привет" кажется невыносимой пошлостью. Он мог уже давно забыть и выкинуть из памяти наш короткий разговор. Но мне кажется, именно он и запустил тот огромный снежный ком во мне. Тронул лёд на вековых вершинах… Очень надеюсь, что застану его онлайн. Бросок на удачу.

Thirteenth_Alice: Кролик, а почему ты боишься одиночества?

Black_Rabbit: Потому что мы существуем в глазах людей, весь мир существует в глазах людей. Наверное, я боюсь не одиночества, я боюсь небытия.