Старые недобрые времена – 2

– Быть может, стирка? – предложил портье, всё ещё не уходя, и, поняв запинку постояльца по своему, добавил великодушно:

– Всего два франка, месье!

Быть может, цена и завышена, но Ванька смирился с тем, что добрые французы, равно как и все прочие добрые граждане, обладают, скажем так, своеобразным пониманием гостеприимства по отношению к не гражданам. Это потом он освоится, научится торговаться по здешним правилам, а пока… Пока он, собственно, не понимает толком, от чего отталкиваться, на какие цены ориентироваться, и как понимать, когда тебя послали и надо или идти по адресу, или отвечать в морду, а когда – это не оскорбление, а часть торга!

– Хорошо, месье Гранвилле, – согласно кивнул попаданец, расплачиваясь сразу и за постой, и за воду, и за стирку…

Поучив деньги, месье сразу подобрел и пригласил постояльца посидеть с ним за бокалом вина, и это – уже не за деньги, а в знак дружеского расположения.

Ну… дружеское или нет, но учитывая, что месье Гранвилле изрядно его нагрел, оно, расположение, несомненно наличествует, и притом вполне искренне…

– Пся крев… – бубнил попаданец, даже в не слишком трезвом состоянии не забывая, что он – поляк, а не какой-то, чёрт бы его подрал, русский!

В том, что поляк, как представитель одного из народов, населяющих Российскую Империи, знает русский язык, ничего удивительного нет. Но учитывая недавно отгремевшую войну, которая, между прочим, формально продолжается, раз мирный договор ещё не подписан, говорить на русском – поступок не самый умный.

Собственно, именно поэтому Ежи даже наедине с собой старается говорить на польском или французском. Во избежание…

– Матка Бозка… – и он наконец взошёл на третий этаж, не сразу открыв дверь.

Бокалом дело не ограничилось, месье Гранвилле, оценив восторг эмигранта от и вправду недурственного вина, а затем и сидра, распушил усы, и… в общем, надегустировался попаданец изрядно – на пустой-то желудок. Нет немного сыра, ветчины и зелени на тарелке присутствовало, но в количествах почти что символических.

– А… – он не сразу сфокусировал глаза на нужном предмете, – вода. И корыто. Ага… помыться, точно!

Горячей воды в кувшине немного, да и остыла она за время дегустации изрядно. Благо, в стоящем рядом ведре есть и холодная, так что, пусть и без комфорта, помыться он сумел вполне нормально.

На остатках сил он спустил воду вниз, только потом сообразив, что это, наверное, должна сделать прислуга, выставил за дверь тюк с грязной одеждой, заперся, и, растянувшись на чистой, хотя и достаточно грубой простыне, почти сразу заснул.

Проснулся затемно, не сразу сообразив, вечер сейчас, или утро? Но за окном, пусть и медленно, становится светлей, так что уже утро, понял он с запозданием, и, с учётом времени года, не такое уж и ранее.

Протерев глаза, сделав вялое подобие зарядки и одевшись в чистое, Ежи спустился вниз, поздоровавшись с портье, уже зевающим на посту по всю нечищеную пасть.

– Доброе, месье, – не сразу отозвался Гренвилле, часто моргая, – умыться? Одно су[2], месье… сами должны понимать, воду покупать приходиться, и не речную!

Попаданец, нисколько не сомневаясь, что вода именно что речная, кивнул обречённо, соглашаясь с расценками, и пять минут спустя некрасивая, упитанная, тяжело дышащая супруга портье подняла наверх кувшин и таз, получив взамен су и расплатившись на сдачу щербатой улыбкой, сделав заодно попытку завлечь молодого постояльца изрядно увядшими и обвисшими прелестями. Постоялец предпочёл сделать вид, что ничего не заметил, и дама, покрутившись немного, пару раз задев паренька грудью, удалилась с видом оскорблённой добродетели.

Умывшись и кое-как почистив зубы тряпочкой с мелом и зубной нитью, дежурно проверил деньги и документы, и, чуть поколебавшись, взял их с собой – это та ноша, которая не тянет. Да и месье Гренвилле с супругой… ну их к чёрту! Не внушают.

Давешний месье, рекомендуя отель как приличный, имел, вероятнее всего нечто иное, а может быть, просто порекомендовал его, будучи знаком с портье или с его нанимателем. Ничего нового…

– Позавтракать хотите, месье? – поинтересовался месье Гренвилле у постояльца, собравшегося на улицу, – Если хотите, моя супруга приготовит вам отменный завтрак всего за франк!

– Благодарю, месье Гренвилле, – сладко отозвался Ковальски, – но не стоит утруждаться.

Не дожидаясь ответа, он выскользнул, с облегчением переводя дух. По опыту… притом по собственному, он знает, что такие вот мелкие людишки, как портье, помочь почти никогда не могут, а вернее всего, не хотят, а вот нагадить, это от души!

А сейчас месье Гренвилле, несмотря на свой невысокий статус, всё ж таки француз, да притом руанец, а он, Ванька, то бишь Ежи Ковальски – подозрительный мигрант, существо заведомо злокозненное и бесправное. Ссорится ему нельзя решительно ни с кем!

Но и идти навстречу всегда и во всём таким людям тоже нельзя! Вот и приходится – между струйками.

Улицы Руана залиты весенним светом и теплом, здесь во Франции, уже самый разгар весны! Запахи молодой листвы, моря, цветущих растений и выпечки…

… и если не заходить в переулки, то нотка нечистот в этой симфонии запахов почти не ощущается. Хотя так-то пованивает…

После хмурого Петербурга, вечно затянутого тучами и скверным настроением, после Финляндии, после Аландов и штормового моря, после трюма, в котором он путешествовал вместе с нищими эмигрантами и выздоравливающими французскими солдатами, контраст разительный настолько, насколько это вообще возможно!

Город – портовый, и потому не то чтобы очень уж чистенький, но всё равно – нарядный, праздничный, с фахверковыми домами, барельефами и прочей готикой, которая, пусть не всегда удобна, но смотрится… ах, как она смотрится, особенно если вы архитектор, пусть и не доучившийся!

И люди! Не всегда хорошо одетые, но… черт дери, какой контраст!

Всё они, бедные и богатые, граждане Франции, и права у них, пусть даже формально – равные. Никто не спешит прочь с тротуара при виде офицера, не сдёргивает издали старую фуражку, ломаясь в поклоне, при виде чиновника.

Это…

… странно!

Настолько всё отличается от России, от Петербурга, да ещё и солнечный свет, весна, тепло…

Попаданца закоротило, и он долго, не замечая времени, ходил по улицам и улочкам, вглядываясь в дома, в лица, в быт… но прежде всего – в людей. Не лучше, не хуже… но другие, совсем другие.

Ошалевший и наконец проголодавшийся, он остановился, и, достав из кармашка часы, сверился со временем, которое, оказывается, приближается к полудню. Сразу, будто получив разрешение, забурчал живот и загудели ноги, истоптанные на булыжчатых мостовых Руана.

– Нужно найти какое-нибудь кафе, – постановил он, не слишком разбираясь в разновидностях французской системы общепита, но задача оказалась не такой простой, как казалось, ибо всевозможных кафе, кабачков и едален оказалось слишком, чёрт подери, много! И везде – носатые, усатые и отменно любезные месье, готовые предоставить услуги своего заведения.

«– Да почему они, чёрт возьми… – внезапно разозлился Ванька, – почему они… почему они – такие?!»

Он не может сформулировать даже для себя, а почему он, собственно, разозлился?! Здесь, наверное, всё разом – и французы, и русские, и…

… ничего из этого, ему, чёрт подери, не нравится! Всё не так…

Ссутулившись, крепче вцепившись в саквояж, он хмуро побрёл куда глаза глядят, но управление в итоге перехватил голодный желудок, и он сам не заметил, как оказался возле неприметного заведения в переулке, где, судя по запаху, подаются рыбные блюда. Во всяком случае, доминирует здесь не запах мочи, а морепродуктов, притом без сладковатой мусорной нотки.

В сравнении с несколькими заведениями аналогичного типа, чешуя, косточки и раковины моллюсков не создают возле заведения того, что, пусть и с некоторой натяжкой, можно назвать «культурными слоями».

– Месье желает позавтракать? – коротко и деловито осведомилась вышедшая навстречу немолодая хозяйка, грязным полотенцем вытирая красноватые натруженные руки от рыбьей чешуи и кишок. Низенькая, коренастая, ширококостная и широкоскулая, с массивной челюстью и выпирающими вперёд кривыми зубами, она очень далека от разрекламированного типажа француженки, и таких, как уже успел отметить попаданец, здесь как бы не большинство.

– Да, – буркнул месье, несколько настороженно озираясь по сторонам, – что там у вас? Недорого и сытно чтоб, и без риска нагадить в штаны.

– Шестьдесят сантимов, месье, – не обратив внимания на лёгкую колкость, равнодушно ответила женщина, тряпкой указывая на стол в полутёмной глубине заведения, – подавать?

– Да, подавайте, – буркнул попаданец, проходя внутрь и усаживаясь. Саквояж под ноги, на пол сомнительной чистоты, и ногами же придерживать, во избежание. Чёрт его знает…

Сидр в качестве аперитива несколько поднял настроение, а еда за шестьдесят сантимов хотя и выглядела сомнительным набором всего того, что не доели предыдущие клиенты, оказалась очень даже вкусной, и кажется, свежей. Заедая моллюсков неопознанной зеленью и ещё горячим хлебом, он оглядывается по сторонам, желая к хлебу – зрелищ.

Лица соседей уже не кажутся маргинальными – обычные, в общем-то, мелкие клерки, припоздавшие работяги да тому подобный люд, не всегда интеллектуальный, но в общем, вполне законопослушный. В меру – с поправкой на среду и эпоху.

Былая злость непонятно на что прошла, к чему он отнёсся философски. Не первый раз накатывает этакое, и наверное, не в последний. Бытие эмигранта, оно и так-то усеяно разного рода сравнениями и ностальгическими ловушками, а умноженное на временну́ю инаковость, и подавно.

– Кофе, месье? – коротко осведомилась хозяйка, увидев, что он завершил трапезу.

– Нет, благодарю, – поспешил отказаться парень, выкладывая на стол шестьдесят сантимов и матерно вспоминая предложенный наглым портье завтрак за франк, и прикидывая, насколько его уже обманул месье Гранвилле, и насколько обманет ещё.

Вопреки подсупдным ожиданиям, останавливать его, запрашивая дополнительные су и сантимы хозяйка не стала, и он спокойно вышел на улицу. Там, постояв некоторое время, тревожно ожидая оклика и не дождавшись его, он пошёл мерить шагами улицы, бездумно глядя по сторонам, выискивая, куда бы сесть с чашечкой кофе.

Заведений, как нарочно, полно, и это тот случай, когда избыток выбора – зло! Отвык…

Да, это далеко не туристические улочки в будущем, с заведениями где только можно, и где нельзя – тоже, но выбор, чёрт подери, есть, и на любой вкус! А его сознание, исковерканное лакейством, всё время ищёт какие-то подвохи, какие-то незримые, но явственные для местных социальные границы, из-за которых могут…

… попросить. Вот просто подойти, и, едва заметно морща нос, предложить удалиться из заведения, в котором не место таким, как он. Здесь, сударь, бывают приличные люди…

А это… ну его к чёрту! Самолюбие, гордость, гордыня – называйте как хотите, но он, Ванька, уже не раб!

За намёк, пол намёка – в морду, и это – если где-то по-простому, в кабаке. А так… стреляться, драться на шпагах, на ножах… насмерть!

Он представил, как во Франции ему попадается кто-то из былых хозяев, или офицеров, бездумно и очень часто – бессмысленно, гнобивших его в штабе, или позже, на Бастионе, и как он, посреди бульвара или людной улицы, да в морду шакалу, в морду! А потом стреляться… или лучше – на саблях, да не до первой, чёрт бы её побрал, крови, а насмерть!

Здесь, во Франции, это можно… и нет, смерти он не очень-то боится, отбоялся. А вот унижения больше не потерпит…

Да и… х-ха! Офицер русской армии с саблей… в Европе, притом, наверное, в любой стране, это анекдот! В училищах дурно учат, а после они, наверное, и вовсе не берут в руки боевое оружие[3].

Усмехнувшись криво, он постарался выбросить из головы нелепые мысли, несколько раз глубоко вздохнул, и кажется, помогло.

Наконец, нашлась кофейня средней руки, и он, по-прежнему настороженный, уселся за столиком на улочке, глазея на прохожих, и всё ещё не до конца осознавая, что вот так вот – просто сидеть в кафе, за чашечкой кофе, это не привилегия, а право!

Не только у него, но и вообще, любого человека…

… просто не везде. Не в каждом государстве.

Не почувствовав толком вкуса кофе, он расплатился, сгрёб, не глядя, сдачу, и пошёл к ратуше. Где-то там он может получить комплект документов, максимально возможный для человека, не являющегося гражданином Франции, но дающий не то чтобы равные… но всё-таки – права!

– К кому? – вяло поинтересовался медалированный немолодой швейцар при входе.

– К месье Леблану, документы получать, – коротко ответил попаданец, избыточно ясно ощущая каждое произнесённое слово, и пространство вокруг, и готовый, если надо…

– А… так нет его, уволился зимой ещё, – отозвался служащий, – это вам теперь к месье Карно.

Месье Карно оказался одышливым красномордым мужчиной титанических пропорций, которого не интересовали договорённости прежнего хозяина кабинета ни с поляками, ни с кем бы то ни было ещё. Он, не то после вчерашних излишеств, не то в принципе, брюзглив и недружелюбен.

– Да, месье, – кивает попаданец, пришедший от такой встречи едва ли не в отчаяние, – вот…

В потную руку месье Карно ложится очередной документ, выписанный на Аландах, а вместе с ним и сто франков банкнотами.

– Эт-то что?! – месье Карно брезгливо откидывает взятку в сторону, не слишком, впрочем, далеко.

– Прошу прощения, месье… – Ежи рассыпается мелким бесом, и, надеясь, что делает всё правильно, протянул оставшиеся документы, а к ним ещё сто франков, – всё что есть, месье…

Физиономия чиновника исказилась в презрительной гримасе.

– Ладно, чёрт с вами, давайте! – он небрежно цапнул купюры, скидывая их в ящик стола, – Понаедут тут…

… документы, впрочем, месье Карно выдал.

Выйдя из ратуши на подгибающихся ногах, Ежи достал из портсигара папиросу и прикурил, оперевшись спиной о стену. На вопросы швейцара покивал, не понимая толком, чего тот спрашивает, и, сделав несколько затяжек, от которых ещё больше закружилась голова, пошёл прочь.

В себя он пришёл после двух чашек кофе и ощутил совершенно зверский аппетит, будто и не ел менее получаса назад. Оглядевшись в поисках официанта, понял только сейчас, что зашёл не в классическое кафе, а, кажется, в патиссерию[4]… и пообещал себе непременно разобраться во всех эти особенностях французского общепита. Ну, неважно…

Разложив на столе бумаги, ещё раз проверил их… и да, всё в порядке. Аппетит, тем временем, разыгрался совершенно зверский, так что пришлось закинуть в топку изрядное количество сладостей, в основе которых были засахаренные фрукты и орехи в меду.

Сладкое наконец-то включило мозг, и он, пусть не сразу, начал работать.

Ещё раз покосившись на саквояж с деньгами, стоящий возле столика, попаданец прикусил губу. Руан не то чтобы центр цивилизации, и очень может быть, что в Париже ему предложат условия чуть лучше.

С другой стороны, какая разница, где именно находится филиал Французского банка? Нет, если потом окажется, что в Париже условия чуть лучше, он переведёт деньги в парижское отделение…

– Но это всё будет потом, – решил он наконец, и, подхватив саквояж, решительно отправился в сторону банка, отделение которого он видел, пока шёл к Ратуше.

Сейчас, почти на финише очередного жизненного этапа, всё разом обострилось. И паранойя, и…

… шарахнувшись от группы подозрительного вида людей, он крепче сжал ручку саквояжа. В конце концов, если у вас паранойя, это не значит, что за вами не следят!

– Да, месье, открываем, – равнодушно кивнул немолодой, уже хорошо за тридцать, плотный клер с интересными бакенбардами, – иностранцам тоже, если документы в порядке.

Он выразительно покосился на Ежи, и то, чуточку суетясь, протянул их все разом – и от месье Карно, и выписанные на Аландах.

– Лишнее, – клерк, месье Пиноше, всё ж таки покосившись в них, отодвинул выписанные на острове документы в сторону.

– Да, да… всё в порядке, – заключил наконец он, – не вижу никаких препятствий для открытия счёта.

– Я… – у попаданца разом пересохло во рту, – Я сумел вывезти наличные, и… хм, понимаете, достаточно заметная…

Перенервничав, он замолчал, на что месье Пиноше, правильно поняв и его волнение, и рыскающий по общему залу взгляд, пригласил эмигранта в отдельный кабинет.

Ни саквояж, ни некоторая мозаичность средств, банковского служащего ничуть не удивили. Пробурчав что-то по поводу дикой России, он принялся оформлять вклад, заодно пересчитывая его, и…

… – двести семнадцать тысяч франков, – выдохнул попаданец вместе с дымком от сигары, подаренной клиенту в знак приязни и дальнейшего сотрудничества.

От таких сумм кружится голова, и всё не верится, что это всё – его…

И вроде не первый день, а вернее даже – неделю, он таскает с собой саквояж, но… это было как бы не взаправду, понарошку! А сейчас, когда банковский служащий подтвердил и само наличие денег, и сумму, и то, что эта сумма – его…

… вот теперь, и только теперь, он поверил в это. Да и то, наверное, не до конца.

В планах… многое и немногое одновременно. Много всякой мелкой суеты с арендой квартиры, учёбой в Сорбонне, знакомству (непременно!) с будущими Великими.

Может быть… да что там может, непременно вложит деньги – ведь он помнит пусть не всё, но достаточно, и уже самые громкие названия грядущих Гигантов никак не пропустит! А патенты? Пусть не сразу и не все, но если поковыряться…

Но в первую очередь – жить, просто жить. Никаких приключений!

Ну, может быть, скачки, охота, да прогулки под парусом, и лет через десять или двадцать – неспешное путешествие на собственной яхте по самым интересным и живописным местам! Охота на слонов и буйволов в Африке, Китай, Патагония…

Если, разумеется, к этому времени он захочет какой-то новизны и приключений.

… а в том, что у него через десять лет будет собственная яхта, Ванька, он же Ежи Ковальски, нисколько не сомневается!

Глава 2 Прибытие провинциала в Париж

Небо над Парижем тёмное, грозовое, с низко нависшими, почти чёрными тучами с еле заметной проседью и ледяными высверками молний. Опасное, давящее на подсознание, чуть ли не эсхатологическое, наводящее на непрошеные мысли о Всемирном Потопе.

С тревогой поглядывая наверх – туда, где живёт грозный Яхве и целый пантеон разнокалиберных богов и божков, Ванька, поплотнее зажав саквояж подмышкой, ускорил шаг, время от времени срываясь на неприличную для уважающего себя человека трусцу, спеша поскорее убраться из порта. Попадающиеся ему нечастые прохожие, выглядящие чуть ли не через одного клошарно, а иногда и откровенно опасно, быть может, в другое время стали бы серьёзной проблемой, но сейчас и они больше озабочены тем, как укрыться от приближающегося ливня, а не погоней с весьма сомнительным результатом.

Одна из таких компаний, с дурным гоготом курившая под низким козырьком какого-то обветшалого склада, передавая по кругу бутылку не иначе как с абсентом, припустила было за ним, выкрикивая что-то подходящее случаю, но быстро отстала, не пробежав, наверное, и полусотни метров.

С неба начали срываться первые капли – крупные, тяжёлые, холодные, оставляющие после себя мокрые разводы на грязных улицах, начавшиеся собираться в такие же грязные ручейки.

Чуть погодя, будто специально выждав время по всем старинным канонам драматургии, поднялся сильный ветер, порывистый и резкий, норовящий бросить в лицо всякий сор с земли. Сощурившись и брезгливо прикрыв лицо рукой, Ванька ещё сильнее наклонил голову и поспешил прочь.

Капли застучали всё чаще и сильней, так что попаданец, забыв о достоинстве, вздел саквояж над головой и припустил со всех ног, выискивая какое-нибудь подходящее укрытие. Меж тем, по земле уже потекла вода, неся с собой не только обычный сор, но и фекалии, и трупики мелких животных, так что к необходимости спешки прибавилась ничуть не меньшая необходимость внимательности. Не дай Бог навернуться в этакую клоаку!

Несколько минут спустя, заскочив в первое же попавшееся бистро, он весело улыбнулся скучающему в одиночестве хозяину, немолодому худощавому мужчине с роскошными пышными усами и неожиданным для такой комплекции солидным брюшком.

– Успел, – выдохнул парень, сняв с себя сюртук и шляпу, и стряхивая капли воды на пол, – добрый день, месье!

– Добрый, – улыбнулся в ответ владелец заведения, – воистину добрый для вас.

Будто в подтверждение его слов, на улице разразился сущий ад – с потоками воды, неистовыми порывами шквалистого ветра, молниями с громами и прочими вещами, кои в старину приписывали гневу богов. Да что там в старину…

Они поулыбались друг дружке как хорошие знакомые, стихия, неистовствующая за дверью, разом сблизила их. В такую погоду инстинкты, требующие объединяться в стаю, чтобы переждать опасность, обычно берут верх над всяким хищничеством.

– Жан Пюэль, – благожелательно представился владелец бистро, – но постоянные посетители зовут меня папаша Пюэль.

– Ежи, или Жорж, – представился в ответ попаданец, добавляя в порыве откровения, – и как легко догадаться – поляк!

– А-а, как же! – расплылся в улыбке месье Пюэль, и, напрягшись, сказал несколько фраз на чудовищно искажённом польском.

– Дед у Наполеона офицером был, – с ноткой ностальгии сказал он, – лейтенантом шевольежеров в отставку вышел.

– Москву брал! – приосанившись, добавил месье Пюэль, разглаживая усы, – Да… славные времена были! Если бы не морозы…

– Да, морозы… – с трудом скрывая сарказм, согласился попаданец, которого эта ностальгия скорее позабавила.

– Славные времена были, – снова вздохнул француз и снова расправил усы, – только чудо тогда спасло Россию. Чудо и английские деньги…

Вскоре они болтали, как старые знакомые, и Ванька, то бишь Ежи Ковальски, имея единственного зрителя, легко и без напряжения отыгрывал роль. Его легенда ещё не в полной мере обросла подробностями, и сейчас, подпитываемый рассказами старого бонапартиста, он начал облицовывать её грубую кладку барельефами подробностей.

О поляках, служивших Наполеону, он неплохо знал ещё в России, но есть, как говорят, нюансы… ну или точка зрения, не суть. Одно и то же событие, прочитанное в русском источнике, и рассказанное противной стороной, звучит очень по-разному, и иногда настолько по-разному, что будто бы о разных событиях рассказывают!

А ему, Ежи, нужна как раз не русская версия событий… Тем более, папаша Пюэль – отличный зритель, совершенно не критично воспринимающий его игру, и, напротив, вольно или невольно подыгрывающий изо всех сил. Когда ещё будут настолько идеальные условия для прогона спектакля?

Месье Пюэль, почти не закрывая рот и размахивая руками так яростно, что кажется, немалую часть сквозняка в бистро он сам и создал, о работе не забыл. Попаданец и опомнится не успел, как заплатил (вперёд!) один франк за ранний обед или поздний завтрак, и, не всегда впопад кивая собеседнику, уютно устроившемуся напротив с бокалом вина, начал есть.

Впрочем, нужно признать, что если папаша Пюэль и нагрел его, то может быть, самую малость! Омлет из полудюжины мелких яиц с зеленью, ветчиной, и ещё какими-то секретными ингредиентами, отличные гренки, полдюжины сортов сыра на отдельной тарелке, ветчина, прекрасный вестфальский окорок, паштет, а чуть погодя круасаны с маслом и абрикосовым вареньем, и чудесный кофе…

… и особенно вкусно всё это на контрасте с непогодой снаружи.

Дождь, впрочем, вскоре прекратился, рваные остатки туч разогнал ветер, и на небе появилась несколько тусклая, но несомненная радуга, огромная, раскинувшаяся, кажется, решительно над всем Парижем!

Выйдя из бистро и чувствуя некоторую переполненность, вполне, впрочем, приятную, хотя и явно избыточную, попаданец решил, что жить – хорошо! По крайней мере – так…

Солнце принялось неспешно, но уверенно припекать, так что лужи на улицах начали ощутимо парить, и попаданец, одетый с некоторым избытком, стал потеть. Это, впрочем, большой проблемой он не видит, вот холод, это да…

Завидев омнибус, он поспешил к нему, не слишком даже интересуясь конечным маршрутом, а лишь полагая, что из припортового района ему в любом случае нужно убраться побыстрее. Он пока не знает, на что нужно обращать внимание, как отличить добрых парижан от недобрых, и как правильно отвечать, чтобы, при некоторой удаче, разойтись мирно.

Плата за проезд, а Ежи уточнял этот момент ещё в Руане, не фиксированная, зависит от количества остановок, да и то, кажется, можно поторговаться… впрочем, последнее не точно!

– Латинский квартал?! – глуховато переспросила пожилая тётушка, вцепившаяся в него как клещ, даже, для верности, ухватив за рукав, – Студент? Из Анжу?

Рассказывать ей, что он вовсе не из Анжу, попаданец не стал, да и по правде, не успел. Если послышался ей за стуком колёс и топотом подкованных копыт по булыжчатой мостовой знакомый акцент, то так тому и быть.