Старые недобрые времена – 2

Сидеть пассажирам полагается спиной к кучеру, обозревая ящики и корзины с рыбой, да ме-едленно уплывающий вдаль горизонт. Из развлечений – ухабы, полёт чаек в небе, песенные завывания возчика, перемежаемые невнятными бурчаньями, покашливаниями и отхаркиваньями, да разглядывание каменистых пейзажей, среди которых время от времени можно было заметить отдалённо стоящие дома. Апофеозом экскурсии стали две встреченные по дороге повозки и недолгие переглядки с их водителями.

В самом начале Ванька сделал попытку разговорить эстонцев, но те, зажатые и неловкие, на русском почти не говорили, а их немецкий был таким бедным и жаргонным, что вскоре они, к взаимному облегчению, прекратили всяческое общение. Попаданец, скучая, старался не косится в их сторону вовсе уж рьяно, да гадал лениво, не зная, чем себя занять – в какой степени родства находятся эти двое.

Наконец, вдали показалась крепость Бомарсунд – огромное, восхитительно-циклопическое, бессмысленное сооружение, носящее следы не такой уж давней битвы, но впрочем, не слишком значительные. Кое-где щербины от ядер на стенах, следы копоти, да, Ванька подозревает, на земле наверняка остались осколки ядер и пули.

Последних, к слову, вряд ли слишком много – свинец недёшев, и большую его часть собрали если не сами солдаты, ставшие здесь лагерем, то местные жители, весьма дружелюбно встретившие победителей.

И очень много флагов, трепещущих на ветру, рвущихся в Небо, хлопающих полотнищами и прямо-таки кричащих – это Мы Победили! Британские, французские, сардинские, и…

… Османской Империи, и последнее Ваньку почему-то покоробило. Чёрт его знает… наверное, он привык воспринимать Турцию как нечто вторичное, и – победители…

Не родная, не любимая, ненавистная ему Российская Империя… но от чего тогда горечь во рту и мыслях? С трудом, и, наверное, не до конца, он постарался выкинуть эти мысли из головы, потому что – какого чёрта?!

А вокруг – военный лагерь, удивительно пёстрый, широко раскинувшийся, но, к слову не слишком многочисленный. Захватив крепость, и окончательно утвердившись на Балтике, союзники вывезли большую часть своих войск, и сейчас здесь не более полутора тысяч человек, да и то, разве что если считать вместе с экипажами стоящих на якоре судов.

И снова – флаги, флаги… везде, и так много, что попаданцу даже показалось…

… снова, будто это какая-то историческая ярмарка, всё не по-настоящему!

А всего-то – каждый из флагов показывает расположение не только войск и полков, батальонов и рот, но и, во избежание путаницы, отдельных канцелярий, и последних – много!

Есть здесь и флаги Прусские, Австрийские, унитарные флаги Швеции и Норвегии – как представителей стран с дружественным нейтралитетом, и, в случае Швеции и Норвегии, или вернее – Швеции, как страны, которой будут переданы Аландские острова, но последнее – по слухам…

И флаги государств, приславших сюда военных наблюдателей или разного рода представителей – наверное, десятки… Во всяком случае, попаданец уверенно опознал флаг США, на котором пока не достаёт привычного числа звёздочек. Флаги немецких княжеств, герцогств, Вольных Городов. Итальянские…

… и разумеется, сами представители, и все, разумеется, в мундирах!

От этой пестроты и так-то рябит глаза, а человеку военному, выучившему наизусть всё это разноцветье ещё в Севастополе, это всё ещё и личное… и опасное! Пришлось даже напоминать себе, что он – Ежи Ковальский, и…

– Ещё один? – поинтересовался сухопарый и немолодой британский капрал, начальствующий над патрулём, остановившим повозку, уже по сути заехавшую в лагерь, – Кто? А, поляк…

Он сразу потерял интерес к попаданцу, сделавшемуся не иначе как частью пейзажа, скучного и давно приевшегося.

– Билли, отведи этого к французам, – коротко велел капрал одному из подчинённых, такому же немолодому и сухопарому, – да не вздумай задерживаться! А то…

Не договорив, он сдвинул брови, и Билл, изобразив служебное рвение, потянул за собой попаданца.

– А эти? – услышал Ванька за спиной, уже уходя, – Эстонцы? Да сколько их… они все, что ли, эмигрировать собрались?

Покосившись на сопровождающего, вопросы попаданец задавать не стал, да тот, судя по брюзгливой физиономии, не горит желанием общаться со всякими там…

… славянами.

Впрочем, демонстрировать своё пренебрежение славный выходец из Альбиона не стал, а большего от него Ванька и не ожидал.

Далеко идти не стали: завидев весёлую компанию французских солдат, Билл, не думая долго, передал им паренька, буркнув что-то неразборчивое, и удалился, не прощаясь, по-английски.

– Поляк? – поинтересовался француз, мельком, и не очень ласково, глянув в спину удаляющегося британца.

– Да, месье, – едва заметно поклонился попаданец, – сложные жизненные обстоятельства заставили меня…

– Да ясно, – грубо прервал его француз, – у вас тут всех сложные жизненные обстоятельства… Ладно! По-человечески говорить можешь, и уже хорошо, а то знал бы ты, как меня от собачьего языка русских воротит! После Севастополя, после…

У Ваньки по спине прошлись мурашки и чуть было, сам по себе, не проявился на лице совершенно волчий оскал, но… справился.

– Пошли! – приказал француз попаданцу.

– Парни, подождите здесь, – тут же попросил служивый товарищей, – я его к Андрэ отведу, и тут же назад.

– Есть тут у нас один, – пробурчал он, повернувшись к пареньку, – тоже… из ваших. Сами между собой…

… и они сами, между собой, и разобрались – Ванька, то бишь Ежи Ковальски, и Андрэ Новак, рыжеватый, несколько тщедушный, но задорный и задиристый так, что куда там французам! А какие у него усы…

… и гонор!

Но главное – звание сержанта и должность при штабе, позволяющая… да много чего позволяющая, и Андрэ Новак, француз польского происхождения, сын политического эмигранта, участника восстания 1830–1831 гг., пользуется этим, ничуть не стесняясь…

«Jeszcze Polska nie zginęła»[1], и всё хорошо, что идёт во славу Родине и её народу!

Это всё очень странно и сюрреалистично…

… и попаданцу приходилось постоянно напоминать себе, что он – Ежи Ковальски, поляк, потомок сосланных в Сибирь участников Ноябрьского восстания, и очень может быть, что его, Ежи, родители, воевали рядом с родителями Новака, и…

– … да, да, вероятнее всего! – кивал Андрэ, азартно бегая вокруг стола, – Тем более, вы говорите, не рядовым ваш отец был?

– По обмолвкам, – вздыхает Ежи, – только по обмолвкам, пан Новак. В ссылку он пошёл, как я понял, не под своим именем, да и потом, может быть…

– Да, да… – снова закивал Новак, – Знакомо, знакомо… а матушка?

– Умерла, когда совсем ребёнком был, – закаменел лицом Ежи, – так что и по-польски, собственно, не с кем говорить было, кроме как с отцом, а тот всё время то на службе, то в делах. Энергичный человек был!

– Да… – загрустил пан Новак, – был, увы… Ничего, пан Ковальски, отыщем, непременно отыщем! Я же вижу по вашему поведению и манерам, что вы из шляхты, и если ваш отец сумел дать вам такое воспитание и образование, не обладая достаточными средствами, то просто поразительно, какими талантами и каким образованием обладал он сам!

– Это значительно сужает круг поиска… – пробормотал пан Новак, – хотя… Нет, пан Ковальски, боюсь, не всё так просто! Если ваш отец был сослан под чужим именем, да ещё, как вы говорите, даже от вас таился? Хм… это интересно, это очень интересно…

– Да, пан Ковальски… – спохватился сержант, – уж простите, но я встречаю земляков реже, чем хотелось бы, а тем более – ваша судьба и судьба ваших родителей…

– Давайте документы оформим, – пан Новак, чуточку успокоившись, переехал на бюрократические рельсы, – есть у меня, знаете ли, возможности…

Он развил очень бурную деятельность, заполняя кучу бумаг, выбегая из своего кабинета и забегая назад, чтобы схватить Ежи за руку и потащить с собой, знакомя с поляками, французами и (вовсе уж неожиданно!) ирландцами.

– … месье Георг Ковальски, сын одного из наших польских героев, месье Леблан…

– Очень приятно, месье, – пожимается очередная рука, короткий разговор, и снова…

– Да, да! – уверенно кивает месье Новак, вцепившись в писаря с капральским званием, – По особому списку, да…

Оглянувшись на Ежи, пан Новак быстро-быстро заговорил на французском, поминая какие-то долги…

– Месье лейтенант, месье лейтенант! – завидев офицера, пан Новак замахал рукой, с зажатой в ней пачкой бумаг.

– Ждите, пан Ковальски, – повелительно бросил он, повернувшись к попаданцу, – Месье лейтенант…

Лейтенант, немолодой парижанин, выдернутый откуда-то из глубокого резерва, курил, молчал, и слушал подчинённого, а потом, смерив Ежи Ковальски взглядом, кивнул…

… и всё закрутилось снова, но уже – на более высоком уровне.

Бог весть, как так вышло! Быть может, пан Новак оказался достаточно убедительным и авторитетным? А может, манеры бывшего лакея, выдрессированного, как не каждый дворянин, сыграли свою роль? В общем…

… и знакомства с офицерами, в том числе не только французскими, и рекомендательные письма, и документы – всё ему дали по высшему разряду, и так, как он не смог бы и мечтать.

Но…

… попаданец понял, что теперь он – Ежи Ковальски, и это отчасти удобно, а отчасти…

… обязывает, и очень, очень сильно! А как с этим быть, и стоит ли оставаться паном Ковальски, или, может быть, безопаснее примерить шкуру Моисея Израилевича Гельфанда, Бог весть! Или Б-г…

… а утром следующего дня был трюм транспортного судна, отправляющегося во Францию, и место в нём среди прочих пассажиров – не слишком уютное, не слишком…

… но зато – полный набор документов, рекомендательных писем, адресов, и – все его вещи, в целости и сохранности.

А думать о том, что за всё это придётся расплачиваться… право слово, а стоит ли? Ведь если что-то и будет, то потом, а ему надо выжить – здесь и сейчас!

… не так ли?

Глава 1 Всё будет хорошо!

– Давайте, давайте! – палубный матрос, подпуская в высокий голос низкой хрипотцы, без нужды поторапливает щурящихся пассажиров, выбирающихся из едва освещённого душного трюма на залитую солнцем палубу, открытую всем ветрам, – Поторапливайтесь, тысяча чертей!

Матрос совсем ещё молод, отчаянно носат, ещё более отчаянно прыщав, физиономия его едва начала обрастать неровным разномастным волосом, и, наверное, своей грубостью он компенсирует неуверенность в себе и…

… но впрочем, плевать.

Выбравшись из затхлого, едва освещённого трюма на палубу, Ежи вдохнул портовый воздух полной грудью, и, чёрт подери, никогда ему так вкусно не дышалось! Не чтобы портовый воздух Руана наполнен изысканными ароматами, но после трюма, и так-то затхлого, да вдобавок, дополненного за время плаванья нотками рвоты, мочи, немытых тел и обкакавшихся детей, запахи порта такие вкусные, что куда там лесному санаторию в горах!

… и да, это ещё и запах свободы! Непонятно пока, как сложится дальнейшая жизнь, и сложится ли она во Франции, но здесь, чёрт подери, рабства нет, и это – уже ах какой весомый плюс…

– Поторапливайся, мамаша! – прыщавый юнец прицепил несколько скабрезностей выползшей из трюма некрасивой, рано увядшей молодухе, обвешанной детьми и узлами. Та, не зная языка, но понимая, что обращаются к ней, улыбнулась вопросительно и застенчиво, оказавшись неожиданно очень милой.

– Вот это шлюха! – громогласно восхитился юнец, привлекая внимание, – Поль, глянь…

И он, улыбаясь и глядя женщине в лицо, очень подробно объяснил ей – где, как и в каких позах он её драл, дерёт и будет драть.

Попаданец поморщился, но заступаться не стал – спасибо, учён.

Отвернувшись, он прошёл к трапу и спустился на раскачивающуюся землю, присоединившись к остальным мигрантам, столпившимся на пристани блеющей овечьей отарой в ожидании пастуха.

– Месье Георг, вы не знаете, нас здесь кормить будут? – путая русские, французские и немецкие слова, обратился к нему один из нервничающих финнов, немолодой хуторян, вляпавшийся в неприятности и решивший сбежать от них на чужбину.

– Та-а, херр Ежи, вы не могли бы ска-азать этим тостойным госпота-ам… – начал тянуть многодетный эстонец, обременённый болезненной блеклой женой, выводком ещё более блеклых дочерей и синдромом тревожности.

Ванька, то бишь Ежи, вздохнул, чертыхнувшись про себя. Во всей этой пёстрой трюмной компании свободный французский только лишь у него, да и то – с оговорками. Ещё двое могут, с немалым трудом продравшись через завалы и пропасти в памяти, построить громоздкое и несуразное лексическое построение, но не факт, что француз его поймёт! И уж совсем вряд ли эти знатоки поймут ответившего им француза…

– Господин Георг, вы должны… – протолкавшись к нему, с напором начала говорить немолодая женщина, матриарх многочисленного, очень шумного семейства невнятного этногенеза, и очень даже может быть, что еврейского.

Интересоваться… да не особо и хочется, тем более, любой интерес, это чуть большая эмоциональная близость, и опомниться не успеешь, как окажется внезапно, что ты всем – должен.

– Все на месте?! – истошно заорал подбежавший француз, – Мы с месье Моро не собираемся ждать!

Загалдели, кажется, все разом, но подошедший месье Моро, парижский буржуа средних лет, решивший под конец войны внести Свой Вклад в Победу, рявкнул, отдал приказ подчинённому ему месье Трюдо, и эмигрантское скопище двинулось за ним по Руану, всё больше напоминая попаданцу овечью отару на горных дорогах.

Сходство тем разительней, что месье Трюдо заметался сзади, натурально гавкая на эмигрантов и разве что не кусая, но зато не скупясь на пинки и затрещины. Сами же мигранты, боясь всего на свете, но больше всего опасаясь остаться в одиночестве в чужой стране, грудились, теснились и устраивали натуральные заторы где только можно, а временами и где нельзя, вызывая негодование горожан, которых принято почему-то называть добрыми…

… но уж точно – не сейчас, и совершенно точно – не по отношению к (фу!) эмигрантам.

Месье Моро, шествует впереди, как новое воплощение одного из библейских патриархов…

… и Ванька, то бишь Ежи, не долго думая, на правах почти приятеля поделился с ним этим наблюдением.

Француз, обернувшись на ходу, окинул взглядом растянувшуюся, только что не блеющую процессию, и расхохотался громогласно.

– Вот за что люблю вас, поляков, так это за задор и чувство юмора, – сообщил он, снисходительно похлопав паренька по плечу, – Есть в вас что-то…

Некоторое время он, ничуть не стесняясь, рассуждал о величии Наполеона, превосходстве одних наций над другими, и…

… в общем, обычный для Старой Европы набор расизма, шовинизма, национализма и всего того, что сейчас, в 1856 году считается естественным приложением к Настоящему Патриоту, а никак не поводом для суда.

Ванька, уже почти уверивший себя, что он Ежи, к подобным разговорам привык…

… еще в России, где, с поправками на географию и государственные границы, рассуждают примерно в том же духе.

– Сейчас доведу эту… отару, – скривился месье Моро, – сдам их по головам, и – свободен! Ох, Георг, знали бы вы, какая это мука, отвечать за этот человеческий двуногий скот!

Француза нимало не смущает тот факт, что Ежи, некоторым образом, относится к этому самому скоту…

… но ведь это же другое, верно?! Да и отношение месье Моро к попаданцу весьма и весьма… даже не покровительственное, а почти что через губу, да и оно вызвано разве что тяготами путешествия и некоторой его ценности в качестве переводчика. В противном случае, пожалуй, он не дождался бы и этого.

Сказать, что это неприятно…

… и в тоже время вполне привычно, и даже – более чем. В бытии крепостного лакея, есть, знаете ли, определённые особенности!

И Ванька… то бишь Ежи, Георг! Он понимает, что отношение к эмигрантам далеко от толерантности, и в большинстве стран, даже при наличии образования и капитала, своим, полностью своим, он вряд ли станет. Быть может, дети, а скорее – внуки…

… ну или капитал должен быть очень большим!

Собственно, у него нет необходимости сопровождать месье Моро с его эмигрантской… хм, отарой. В отличие от… в общем, документы у него в несколько другом исполнении и качестве, спасибо земляку!

Он может… да нет, не так уж и много, но хотя бы свободно путешествовать, без опасения, что его, скажем, арестуют как подозрительного бродягу…

… но опасения всё ж таки есть, потому что он, чужак в чужой стране, виден издалека, и полицейский, если не первый, то десятый, вполне может остановить его, и вероятнее всего – обыскать. А там… возможны варианты!

Поэтому путешествие эмигрантской группой, с хамски-любезным месье Моро, какая ни есть, а защита!

И хотя рабства в Прекрасной Франции уже давно нет, но коррупция – есть! Свободу, если вдруг что, он вряд ли потеряет, а вот всё… хм, честно награбленное, более чем наверняка.

Да и свобода… каторга, она во Франции тоже – есть… и одна из самых бесчеловечных в истории. А подозрительный иностранец с мешком денег и странными документами, это ж такая возможность!

Поэтому…

– … да, месье Моро! – кивнул попаданец, краем уха слушающий рассуждения буржуа.

«– Какая архитектура! Чёрт подери, это готическая музыка, средневековая поэзия, запечатлённая в камне…»

– … вероятнее всего, Мартиника, – рассуждает тем временем месье Моро о судьбах эмигрантов, – не во Франции же их оставлять, ха-ха!

– Не обижайтесь, – снизошёл он до паренька, – вы, Георг, и сами должны понимать. Одно дело вы – образованный, молодой, не обременённый семьёй и детьми. Через несколько лет вы, вероятно, найдёте себя, и будете спокойно жить, работая, к примеру, приказчиком в галантерейной лавке, а лет через двадцать, быть может, и сами откроете магазинчик! А?! Угадал?

– Да, – почти искренне улыбнулся попаданец, – вы, вероятно, правы, месье Моро.

– Конечно, – самодовольно кивнул тот и постучал себя по киску согнутым пальцем, – образование и опыт, дорогой мой Георг! Образование и опыт, а ещё – здравый смысл!

Он снова покосился назад, не скрывая досады и нетерпения.

– Ну куда таких… Нет, в колонии, только в колонии! Там для всякой швали…

Не договорив, месье Моро махнул рукой, да и что говорить? И так ясно, что эмигранты, да ещё без собственных средств, надеющиеся на помощь государства – это даже не второй, а третий сорт, где-то на уровне ссыльных бандитов и проституток, высылаемых в колонии, а скорее – ниже.

Потому что воры, сутенёры и проститутки, это всё ж таки французы! А это… так, эмигранты.

Слушая месье Моро и не забывая поддакивать, попаданец не забывает и вертеть головой по сторонам, буквально впитывая готическую архитектуру Руана, радуясь, как старым знакомым, зданиям, известным ему по учебникам архитектуры или просто тематическим альбомам.

Впервые за долгое время он задумался об учёбе… и эта мысль вызвала не чувство горечи и безнадёги, а показалась вполне интересной!

Профессия архитектора, она и так-то одна из самых интересных. А градостроительство? Урбанистика?! Он знает…

– О чём вы думаете, Георг? – поинтересовался месье Моро, сбив с мыслей.

– Об архитектуре, – машинально отозвался попаданец, – Да, месье Моро… в Сорбонну, кажется, может поступить не только француз?

Резко остановившись, месье Моро смерил паренька взглядом, и, хмыкнув, ухватился за подбородок, украшенный бородкой в подражание Наполеону Третьему.

Эмигрантская отара, будто врезавшись в невидимый барьер, начала тормозить, и кое-кто упал, на что француз не обратил никакого внимания.

– Сорбонна, – со вкусом сказал месье Морой, глядя попаданцу в глаза, которые тот и не думал опускать, – Что ж… почему бы и нет? Да, Георг, во Франции всё возможно.

– … месье Георг, – оборачиваясь, кричит матриарх, подталкиваемая в спину толпящимися за ней людьми, – вы непременно…

Не слушая её, тот кивает с вымученной улыбкой, провожая глазами многочисленное семейство, загоняемое, вместе со всеми прочими эмигрантами, в один из складов, из которого сделали подобие карантина или общежития. Здесь они, предположительно, проведут какой-то срок, за время которого им сделают полный комплект документов, снабдят необходимыми вещами, и, может быть, оружием и инвентарём, полагающимся будущим колонистам, да получше проверят на наличие болезней.

Бог весь, какие там геополитические пласты сдвинулись после победы Союзных войск над Российской Империей, но и беглецов, и просто желающих переселиться, во Францию натекло вполне достаточно, чтобы её власти озаботились созданием разного рода комиссий, общественных организаций и прочих институтов, подробностями которых с эмигрантом Ежи Ковальски, никто, естественно, делиться не подумал.

Вероятнее всего, победа сдвинула географические границы в колониях, а может, просто расширила некие возможности, и, как это всегда бывает, потребовались люди, готовые ехать в неудобья, умирать от малярии и отстреливаться от дикарей, попутно раздвигая границы страны, не будучи, в полном смысле этого слова, её гражданами.

– … херрр Георг, мы непременно… – а это уже финны, и главное – верят!

Верят, что будут писать, и что он, Ежи Ковальски, за каким-то чёртом будет писать им, что-то делать, хлопотать…

Отчасти, наверное, это своеобразный импритинг на человека, который был посредником и связующим звеном с французами. А отчасти – от полной безнадёги, от…

… но впрочем – плевать!

Они ему не родня, и, как бы не старались некоторые завести дружбу – не друзья. А жалеть каждого…

– Месье Моро, – решительно повернулся он к французу, – вы, наверное, не ждите меня, – Если месье Новак не ошибся, здесь, в Руане, мне будет проще получить кое-какие документы, чем в Париже, но это может занять немало времени.

– Да, бюрократия… – неопределённо высказался месье Моро, и, приподняв шляпу, добавил с равнодушной вежливостью, – был рад знакомству, месье Ковальски.

Ванька, знающий этикет так, как месье Моро и не мечталось, прекрасно понял всю подоплёку – то бишь то, что знакомство было и далее не предполагается. В будущем, стоит им увидеться ненароком, месье Моро, быть может, вежливо коснётся пальцами полей шляпы…

… но вернее всего, просто предпочтёт не заметить или не узнать Ежи Ковальски.

– Был рад знакомству, – отзеркалил попаданец, которого это равнодушие, признаться, несколько задело. Впрочем, душевная заноза тут же смешалась с некоторым злорадством – он не без оснований полагает, что имеет все шансы если не войти в Историю, то по крайней мере, устроиться куда как получше и повыше, чем француз.

Хотя, конечно, ему, в отличии от месье Моро, предстоит преодолеть много «Если»…

Постаравшись выкинуть из головы месье Моро и недавних товарищей по несчастью, Ванька пошёл прочь, демонстрируя уверенность, и только когда он отошёл подальше, задумался – а что, чёрт подери, ему нужно делать?!

Нет, адреса и примерные алгоритмы он и помнит, и записал, спасибо Анджею, но вот детали…

После некоторого размышления, он решил снять номер в гостинице, вымыться как следует, отдохнуть и поесть, и уже потом соображать, что же ему делать дальше. Голова работает много хуже, чем хотелось бы – здесь и утомительное путешествие, и резкая смена климата, и очередная жизненная веха, давящая на душу и сознание разом.

– Месье, будьте так любезны… – вежливо, но решительно обратился он, выцепив глазами степенного старичка, прогуливающегося с тросточкой и таким видом, будто у него в запасе – Вечность, и он намерен провести её со вкусом, как и положено настоящему французу.

Месье оказался достаточно словоохотлив и подсказал нужное направление, а там ещё один немолодой месье – совершенно конкретный, но приличный отель, и пятнадцать минут спустя, расплатившись с портье, Ежи поднимался вслед за ним на третий этаж по узкой и крутой лестнице, ступени которой не только отчаянно скрипучи, но и, кажется, изрядно трухлявы.

Комната, а вернее, комнатка, оказалась мала и узка, и вдобавок к этим несомненным достоинствам, обладает заодно скошенной стеной с окошком в переулок, который (в чём попаданец нисколько не сомневается!) вполне аутентично зассан. В Руане он совсем недавно, но уже успел проникнуться не только готической архитектурой, найдя её совершенно восхитительной, но и отчасти – прилагающимся к этой готике образом жизни…

… не слишком, впрочем, разительно отличающимся от Петербурга.

Цена… впрочем, об этом он старается не думать, и так-то понятно, что завышенная, и хорошо, если всего-то в полтора раза. Так было, так есть, и так будет…

– Воды? – портье, немолодой уже, полноватый, в поношенной, несколько вытертой, а местами так даже и лоснящейся одежде, держится с большим достоинством. Достоинство это окутывает его, дополняясь запахами вина, табака, ветчины, и, разумеется, пота.

Последнее, впрочем, ощущается не слишком явно – быть может, потому, что от попаданца едва ли пахнет лучше.