Вектор обратного времени

Обступившие нас родственники загалдели на каком-то птичьем языке.

Парня быстро собрали, и я его загрузил в брюхо моего дрона.

Рассказав эту историю на пятиминутке, я, конечно, не стал откровенничать, что больного парня вынудил солгать. Для его же блага. Сейчас он в хирургическом отделении, кроме уточнения диагноза, подбора лекарств, ему еще оформят нормальный полис ОМС, исправят все кривые записи в реестре госуслуг и медицинской карте, внеся туда одобренную «Ассоциацией абдоминальных врачей» схему лечения. А иначе ему пришлось бы недели две бегать по районной поликлинике, чтобы сделать все тоже самое, при этом боль снимать ему приходилось бы все той же «скорой» и опять ДК выдавали бы «Атипичный аппендицит» или «Синдром раздраженного кишечника». А использовать обезболивающие препараты при этих диагнозах нельзя.

Горыныч выслушал доклад, не двинув бровью. Он стреляный воробей и прекрасно понял мою маленькую аферу. Но иначе было нельзя. Парня нельзя оставлять фактически без помощи. Потому что в стандартах ДК нет схемы лечения острого болевого приступа при амилоидозе кишечника. Для России это очень редкая – орфанная болезнь, кроме того еще и не имеющая до сих пор способа исцеления. Наследственная патология белкового обмена, характерная для мужчин некоторых народов средиземноморья. Есть препараты, которые помогут больному переносить периодические боли в животе, но купить их можно только по рецепту. А рецепт выписать может только лечащий врач. И пока он вместе с диагнозом в жизни больного не появится – спасения тот не получит.

Я ждал, что заведующий произнесет уже ставшую классической фразу: «А вас, Зорин, я попрошу остаться!», но Горыныч удалился к себе в кабинет, ничего не сказав. Ну и хорошо.

Я влез в киберкостюм, дал команду Зуду отправить Валентине сообщение: «Привет, любимая! Я посплю дома и к пяти поеду в архив, увидимся вечером».

Я побежал в свою московскую квартиру.

Перед выходом с территории подстанции я спросил Зуда:

– Что прислал Самсонов?

Зуд ответил почти сразу:

– Информация высшей секретности. Самсонов написал, что все отчеты о деятельности партизан в районе деревень Мелеча, Чичилово, Починок и Калиты в период конца сорок первого до зимы сорок третьего года – закрыта. Ты просил узнать, что искал там Карл Вернер, на суде и во время следствия он не объяснил. Отговаривался банально: мол, хотел найти не захороненных сослуживцев деда – Макса фон Вернера. Как бы чувствовал долг совести перед погибшими соотечественниками.

– Я это и без него знаю. Он мог мне хоть что-то сообщить из этих секретов?

– Я только начал, – сварливо отозвался Зуд, – излагаю по порядку, как писал Самсонов. Он еще написал, что секрет связан с деятельностью партизанского отряда под командованием Бати. Подробностей он не смог получить. Только вот это: первые сообщения от командиров третьей Ленинградской партизанской бригады о том, что в описанном районе действует какой-то новый отряд пришли в августе сорок второго, базировался отряд в деревне Починок, превратив ее в неприступную крепость. Немцы в период сентября – по ноябрь сорок второго года трижды штурмовали эту деревню, их потери составили четырнадцать танков, три бронетранспортера. Две батареи пушек Пак-88, одна батарея пушек сто пять миллиметров и три мортиры калибра двести два миллиметра. Кроме этого они лишились почти полностью сто двадцать третьего полка и большей части дивизии Тотен копф – Мертвая голова. То есть ранеными и убитыми вермахт за четыре месяца боев с партизанами у деревень Починок, Чичилово и Мелеча потерял до полутора тысяч бойцов.

– И что в этом секретного? – не удержался я от вопроса.

– Ну, я не знаю. Это ты у Самсонова спроси.

– А какова численность была отряда Бати? – спросил я первое, что пришло в голову.

– Данных нет, но командир отряда «За Родину», контактировавший с отрядом Бати, сообщил, что основной состав этого отряда был из освобожденных пленных сто восемьдесят третьей стрелковой дивизии эркэкэа. И еще – Батя категорически отказывался покидать захваченный им район, не объясняя причин такого решения.

А вот это уже интересно. В сентябре сорок первого года истощенная, окруженная дивизия попала в плен, концлагеря, расстрелы. В сорок втором, там, где был один из концлагерей, поселяется отряд Бати, а бывшие пленные солдаты, дерутся так, что небесам жарко и немцы проклинают дни, когда попытались прорваться на восток через Демянск.

– Зуд, что известно об этом Бате? Хоть какая-то информация?

– Ничего.

– Ну, хорошо, а куда он потом делся?

– Неизвестно.

– Отряд как—то двигался? Есть его маршрут, они хотели выйти к своим?

– Нет данных.

Мы бежим, но я не задумываюсь о маршруте, его ведет Зуд, как и управляет моими мышцами.

– Что еще известно об отряде Бати? Каким оружием они сражались? Какие еще потери нанесли вермахту?

– В ночь на третье сентября сорок второго года над расположением отряда было сбито три бомбардировщика Ю-88, один Хейнкель, два Дорнье, это по свидетельству очевидцев из 34 армии, самолеты были сбиты летающим вагоном.

– Чем?!

– Так написано. Устройство в виде прямоугольного ящика с четырьмя сверкающими дисками по углам, висело над лесом. Из него велся пулеметный или пушечный огонь по самолетам люфтваффе, в одном бою были сбиты шесть самолетов, направлявшихся чтобы разбомбить лагерь Бати. И еще те транспорты, что летели в Демянск. Свидетели описывают летающий предмет, как небольшой железнодорожный вагон без окон. Он просто висел над лесом на высоте примерно в полкилометра, то поднимаясь, то опускаясь, издавая при этом ровное гудение. Самсонов говорит, что этот документ за подписями тридцатью свидетелей – бойцов эркэкэа, офицеров, наблюдавшими ночной бой в свете зенитных прожекторов со станции Лычково, и был засекречен.

– Других подробностей нет?

– Нет.

– Ты намекаешь, что этот ящик – квадракоптер?

– Я? Я не умею намекать, Леша. Я же программа. Я просто тебе прочитал рапорт командира роты охраны станции Лычково, начальника караула и разводящего, которые вместе с другими солдатами, охранявшими станцию, видели этот бой. Кстати, длился он около пятнадцати минут, в рапорте указано, что из самолетов велся ответный огонь и в ящик были попадания, но он продолжал держаться в воздухе. Людей в нем видно не было. В рапорте также написано, что огонь из ящика велся потрясающе прицельный, то есть самолеты срезались буквально первой очередью. «Было в его действиях что-то математическое» – так охарактеризовал бой в протоколе допроса один из очевидцев – бойцов советской армии.

Мы добежали до моего дома. И пока камера домофона вспоминала мою внешность, я думал.

– Зуд, поищи похожие свидетельства в обществе уфологов, может быть, про этот ящик или похожий, что-то кто-нибудь когда-то рассказывал? – спросил я, дожидаясь пока откроется дверь подъезда .

– Хорошая идея.

Зуд погрузился в молчание, пока я ждал лифт и поднимался в квартиру.

– Хочешь удивиться, Леша?

– Хочу, конечно, давай, удивляй!

– Я раскопал оцифрованную копию документального фильма заседания Ленинградского общества исследования паранормальных явлений от третьего января тысяча девятьсот восемьдесят шестого года. Фильм был снят на шестнадцати миллиметровую кинопленку и озвучен с магнитной записи. Его отыскали случайно и оцифровали в двухтысячном году. Весь ролик занимает почти два часа. Монтажных склеек в фильме всего пять, как я догадываюсь, оператор потом вырезал перерывы, а вот доклады все полностью сохранены без купюр и монтажа. Ты понимаешь, это не фейк. Документ подлинный.

– Ну, и что там?

– Там есть как раз то, что ты ищешь. Рассказ ветерана Великой отечественной войны Кожина Макара Силыча, сержанта разведроты. Он рассказывает о том воздушном бое над станцией Лычково ночью третьего сентября. Остальное это доклады о роще квадратных берез в Подольском районе, нескольких странных полянах идеально круглой формы со странной короткой травой оранжевого цвета и экспедиции на Памир в поисках реликтового гоминида. Рассказ Кожина занимает двадцать пять минут и столько же обсуждения участников общества. Итого пятьдесят минут экранного времени. Будешь смотреть?

– Когда лягу поспать, ты мне поставь этот фрагмент. Если усну – потом досмотрю.

Однако уснуть мне удалось только после просмотра рассказа. Ветерану Кожину около семидесяти лет. Бодрый дед в сером костюме с орденами и медалями. Рассказал он следующее: Накануне, то есть второго сентября Кожин с группой других бойцов перешел линию фронта, притащив языка – немецкого фельдфебеля связи. Взяли они его по тихому «в ножи», в этот момент другая группа пошумела в полукилометре и Кожин с друзьями и «языком» сумели перебраться на нашу сторону. Фельдфебеля того отдали в штаб полка, а сами отписавшись, пошли отдыхать. Примерно в два часа ночи, Кожин проснулся от звука боя, но вышел из землянки «на двор», по малой нужде и увидал, что над лесом идет воздушный бой, освещаемый с нашей стороны зенитными прожекторами. Примерно на высоте километра два или повыше, шло звено немецких бомбардировщиков и транспортников со стороны Старой Руссы. Сперва Кожин решил, что дерутся наши истребители с немецкими, которые прикрывают немецкий конвой, и отчасти так и было. Однако из леса, поднялся вагон – прямоугольник, на высоту около километра, и из него навстречу самолетам немцев ударили трассы. Сразу три тяжелых самолета пошли к земле и взорвались, еще три буквально через пару минут. Ящик этот странно маневрировал, совершая какие-то чудные движения вверх, вниз, в стороны, разворачивался, и во все стороны из него били, судя по звуку крупнокалиберные пулеметы или зенитные пушки, не тата… как обычно, а дут-дут-дут… и почти сразу тот или другой самолет валился на бок и шел к земле. Мессеры его обстреливали, и они тоже попадали – потому что в луче прожектора было видно, как куски обшивки состригались очередями. Но это никак не влияло на летающий вагон. Он сбил шесть или семь самолетов, остальные шесть или семь развернулись и ушли обратно, а ящик опустился в лес и исчез. Кожин уверен был, что этот бой видел не он один, и потому уже хотел утром обсудить увиденное с друзьями,но вдруг услышал, что всех свидетелей того боя вызвали в особый отдел дивизии. Он решил помолчать, пока не спросили. Позже выяснилось, что все вызванные, сначала ни за что не хотели обсуждать виденное, а потом их всех отправили куда-то, в другие части. Так разведчик Кожин решил, что ему оно, конечно, не привиделось, но лучше держать язык за зубами. И держал его до недавнего времени, когда рассказал о том бое внуку, который увлекся поиском НЛО, вот он и притащил деда на заседание. Внук деду читал доклады Феликса Зигеля и Ажажи… а дед возьми и спроси, а что – НЛО всегда в форме тазика? Внук ответил – бывают и сигары и треугольники. Но вот вагонами пока их не описывали.

Прения и вопросы членов того клуба я уже смотреть не стал. Значит что: особисты собрали показания очевидцев, взяли с них подписки о неразглашении… а, о том, что еще кто-то мог видеть необычный бой, не предположили. Ну, правильно, будь такой очевидец пораздолбаистей он непременно бы проболтался. А Кожин – разведчик, мужик себе на уме. Побоялся показаться дураком.

Смотреть еще раз особо нечего, старый дядька рассказывает, сбивается, иногда подыскивает слова, волнуется. Рядом сидит его внук, поддерживает его морально. Я больше слушал и представлял. Грузовой квадракоптер, вроде того, что возил меня год назад к отцу. Мой был в четверть тонны грузоподъемностью, а если, как утверждает ветеран Кожин, из такого били минимум четыре автоматические пушки… значит этот аппарат большегруз. Тоны две мог поднять или все пять. То, что людей в нем не было – ясно, эфпиви5… им управлял оператор с земли или несколько операторов, один полетом, и еще четверо пушками. Или там был установлен компьютер с программой сбивать все воздушные цели с крестами на крыльях и оперении. Такая феноменальная точность – цифровой прицел, возможно с лазерной подсветкой. Система с автоматикой упреждения. Это мне сейчас понятно, а в сорок втором году, кто мог это понять? Первые ЦЭВМ6 появились в 1946 году, машина «Бомба» – Тюринга, расшифровавшая коды «Энигмы» – не в счет, она электромеханическая.

Я проснулся.

– Зуд, включи там прения по докладу Кожина? Только звукоряд, будем собираться в архив.

Голоса, галдеж, хлопки ладонью по столу:

– Тишина! Вопросы к докладчику есть?

– Вы утверждаете, что кроме вас этот бой видели еще люди? А где их свидетельства?

– Так я же сказал: всех взяли в особый отдел и заставили подписать… А я не стал говорить, что тоже видел.

Галдеж… – да ладно, кто-нибудь, когда-нибудь наверняка проговорился…

Кожин:

– Я за других отвечать не могу. Вагон тот воевал за нас, это ясно было…

Голос: – Почему ясно?

Кожин: – Так на нем было написано «СССР».

– А чего вы сразу не сказали?

Кожин: – Забыл. Я эти буквы мелком увидал, когда он бортом повернулся и висел метрах в пятистах от земли. Черные, неровные, как от руки намалеваны.

– И вы так все рассмотрели?

Кожин: – Я был в таком … как это сказать… будорага… волнение… сердце колотилось очень сильно. Когда он первые три самолета подбил, один прямо в воздухе взорвался. Я голоса слышал, народу на станции было… кричали «Ура!».

– Сколько людей?

Кожин: – Точно не скажу, но все часовые на станции видели, может быть еще кто-то был в наряде. Зенитчики, опять же, эти, как их… операторы ПУАЗО7, которые с прожекторами человек сто точно видели. А может и больше.

– И чтобы никто никогда не проговорился? Это невозможно.

Я согласен с сомневающимся. С сентября сорок второго до начала двухтысячных… хотя бы после распада СССР, когда секретность можно было забыть. Те, кто дал подписку о неразглашении, могли разгласить. Надо поискать в литературе.

– Зуд!

– Э…

– Поищи в российской документалистике, в разных публикациях информацию о странном воздушном бое над станцией Лычково в сорок втором.

Я поручил еще киберкостюму вызвать такси до здания архива. Впрочем, до Адмирала Макарова я мог бы и добежать, но мне хотелось поважничать. Пока мы ждали машину, связался с Валентиной, отозвалась Диана:

– Алексей, она сейчас на совещании у руководства, говорить не может. Перезвоните позже.

– Я хотел узнать, аспирант Петров там?

– Да, он подходил к Валентине, она ему подписала пропуск в зал спецдокументов, но я не видела, чтобы он уходил, для этого отмечаться у куратора не нужно, читателя проверят на выходе без нее.

Ну, ясно. Никаких копий, фото, это ж секретные документы.

– Я понял Диана, передайте, что я звонил и сейчас еду к вам.

Диана отключилась.

Как интересно, наши костюмы наделенные имитацией искусственного интеллекта, сами перенимают наши с Валей характеры. В отличие от хамоватого и юморного Зуда, Диана – правильная девочка-отличница. Как моя Валя. Они подружки. А с Зудом у Дианы – роман, така любовь!..

– Зуд, скажи Диане, чтобы со мной была поласковее.

– Она на работе, Алексей, и сам понимаешь… офицеру охраны положено соблюдать строгость и субординацию. Кстати, я нашел кое-что. Ты просил.

– Давай.

– Публицистическая книга Артема Петрушина «Секретное оружие Сталина», две тысячи третий год, Астрель, тираж три тысячи экземпляров. Среди массы разных прототипов экспериментальных самолетов, пушек и танков, описан вагон-вертолет СССР-1, конструкции неизвестного КБ. Автор пишет, что никаких данных о таких разработках не нашел, но есть только свидетельские показания бойцов 34 армии, что летающий вагон участвовал в ночном воздушном бою в районе Старой Руссы и был сбит. Чтобы не достался врагам, его подорвали на месте падения. Обломки утопили в болоте.

– Он цитирует документы, есть фотокопии рапортов?

– Есть, но исходящие данные от кого, кто визировал от особого отдела – все вымарано.

– Это понятно. А там прямо указано, что под Старой Руссой?

– Это догадка автора, раз указана армия, он предположил, что бой был где-то там. Места болотистые.

– Это я знаю, ты тоже… мы там с тобой перли по болоту по пояс. – я вспомнил, что тот Зуд в котором я пер, погиб в Блазново, а этот не может помнить тех событий.

Значит, кто-то или рассекретил те свидетельства или этот Петрушин получил допуск, почитал эти фантастические истории и решил заретушировать, но информация интересная. Не побоялся себя выставить трепачом и фантазером.

Аспирант

Аспирант Петров оказался здоровенным двухметровым мулатом, но черты лица его лишены вывернутых негроидных губ и носа-плюшки, а как раз наоборот, лицо овальное, тонкий правильный прямой нос и средней пухлости губы. Кожа – кофе с молоком, где много молока, серые или мультихромные глаза.

Пожимая руку Петрову, я понял, что правая его ладонь – протез. Открутил время назад, если ему тридцать, значит, он родился примерно в двадцатом. Активные боевые действия закончились к двадцать пятому, если парень потерял руку не в армии, значит в детстве. Расспрашивать его я не стал. Сам расскажет, когда захочет.

Петров захотел сразу, видимо уже привык, потому, представившись, объяснил:

– Я из Горловки под Донецком, в пять лет нашел ПФМ8, вот результат. Этот «лепесток» оказался без самоликвидатора, – он улыбнулся, – зато теперь я «двусмысленный», пишу и стреляю с обеих рук, – и чтобы избавить меня от вопросов по поводу цвета кожи, сам и пояснил: – Папка, кубинец, доброволец, приехал еще в девятнадцатом, женился, но погиб в двадцать пятом вместе с мамой, а меня в семь отдали в Суворовское училище. Фамилию я взял мамину, чтобы не было вопросов насчет национальности. Я – русский.

Аспирант очень эффектно смотрелся в серебристо-сером киберкостюме, подчеркивающем его атлетическую фигуру. На историка, книжного червя, он совсем не был похож.

А можно подумать, что я в такой же шкуре и с аналогичной формой – врач скорой? Наступило время разрушения стереотипов.

Я оценил его «шкуру», по сути, она, как и у меня – «нейромионикс», полагаю, что и начинка тоже от них. Значит, в компьютерной системе загружен обычный стандартный секретарь-помощник, полагаю еще и тренер, управляющий нейроинтерфейсом.

Петров показал на стол с двумя коробками.

– Мне сказали, что вы – волонтер, любитель истории? Будете мне помогать разбирать этот исторический завал?

Я улыбнулся в ответ. Мне нравятся не унывающие люди, этакие оптимисты-экстраверты, кажется аспирант как раз из этой категории.

– Меня зовут Алексей Зорин, я врач, да, любитель-историк, если точнее – я давно уже интересуюсь «Демянским котлом» и «Рамушевским коридором». И еще, – я взял одну из коробок и перенес на отдельный стол, – Василий, давай без церемоний? Мы – ровесники, так к чему эти политесы разводить?

– Вас… пардон, тебя предупредили, что никаких фотокопий?

– Конечно, – развел я руками, – умолчав, что в вороте моего Зуда полторы сотни видеокамер с разными объективами, включая инфракрасный и рентгеновский. Есть даже в ладонях, в перчатках на кончиках пальцев. Это уже мое личное изобретение в последней модели оболочки.

Зуд загрузил себе транслятор с немецкого, а вот Петров, как я понял, языком владеет в совершенстве.

– Вас что интересует в котле?

– Меня, – я не стал поправлять аспиранта, – интересует история с летающим вагоном от третьего сентября над лесом у станции Лычково. Если его видели наши солдаты, то в немецких документах история со сбитыми самолетами не может быть не отражена.

– Это верно. Значит, вы видели выступление ветерана Кожина?

Я кивнул.

– Сегодня утром. А ты когда о нем узнал? – я намеренно подчеркнул обращение на ты. Он, конечно, воспитанный, интеллигентный человек, но мне будет комфортнее, с ним себя чувствовать на равных. Я ему не начальник, вообще – никто, так добровольный помощник, или как он сказал – волонтер.

– Да, ты… – он смущенно потер подбородок, – я привыкну. Просто на кафедре ко всем на «вы», даже к студентам. Я об этом рассказе давно слышал, еще студентом. Вообще его давно уже отнесли к сочинениям солдат. Этаким теркинским байкам. А то, что этот дед говорил насчет особистов, подписок о неразглашении. Мне кажется, он себе цену набивал.

– А мне так не показалось, ведь недавно документы рассекретили, есть реальные свидетельства тех самых часовых и их командира, которые видели этот бой.

У Петрова раскрылись глаза. Он почесал макушку.

– То есть, ты их видел?

– Ну да, – я решил не скрывать своей связи с Самсоновым, – немножко допущен к тайнам, вот мне выслали сканы этих показаний. Как я понял, этот ящик поднялся из леса где-то над деревней Починок.

На слово «Починок» аспирант сделал стойку, в глазах огонь.

Да, он точно ищет любые сведения об отряде Бати. Аспирант быстро и решительно перевернул свою коробку на стол, так что папки и отдельные листочки, мягкой кучей выпали на стол. Он ее сдвинул к краю, пустую коробку поставил на пол. Матерчатую перчатку он надел только на левую живую руку. Я наблюдал за его действиями.

Петров, чуть обернувшись в мою сторону, сказал коротко:

– В протезе у меня сканер, я сделаю первичный отбор. Контрольные слова: partizanen, terroristischen, RussischeBanditen. Для начала отсканирую отдельные документы, потом возьмусь за папки.

– Так ведь копировать нельзя, – усмехнулся я.

– Это не копирование, это отбор. Эти документы за сто лет никто ни разу не сканировал и не оцифровывал. Но я не могу сидеть и выписывать вручную… это анахронизм.

– Анахренизм? – не удержался я.

Он на мгновение замер, осмысляя мою шутку, и, улыбнувшись, кивнул:

– Вот именно, а на хрена мне время терять?

– Зуд, ты понял?

– Как рукавами… – подтвердил костюм, – делай как он, только у меня сканеры в обеих ладонях. Работаем.

Петров правой рукой водил над бумагами, а левой в матерчатой перчатке аккуратно их складывал на дно пустой коробки. Я делал тоже самое, только сразу двумя руками, не мешая Зуду управлять мышцами. За годы нашего техносимбиоза я привык отдавать костюму управление моим телом, обдумывая совсем другие темы.

Итак, сейчас мы с Петровым разберем первые две коробки, я отберу для него интересные документы, тогда как он вероятнее всего для меня этого делать не станет. Или станет? Посмотрим.

Отдельными документами шли перехваченные письма солдат вермахта, находящихся в котле. Слова «партизаны» и «русские бандиты» встречались почти в каждом письме, и везде фашистские оккупанты себя изображали «белыми и пушистыми», а партизаны и бойцы РККА злобными и коварными фанатиками, которые не хотят сами умереть, и даже в последний момент подрывают себя гранатами вместе с добрыми и отважными героями – солдатами фюрера, которые могли бы их убить быстро и без мучений. Поэтому уцелевшие русские бандиты не достойны доброго отношения, их нужно показательно казнить, чтобы у других не было желания сопротивляться натиску военной машины вермахта!

Хорошо, что я сам не стал читать всю эту фашистскую ахинею, а поручил Зуду, его железные мозги не способны на эмоции. Как я понял, Петров тоже не стал пока читать, поручив отбор специальной программе.

У нас набрались горки писем.

Зуд мне пискнул, как мы договаривались, если где-то в текстах проскочит Batia или Pochinok.

Петров работал как автомат, левая рука берет письмо из пачки, разворачивает, кладет на стол, правая проводит, листок переворачивается, снова пролё́т правой ладонью над текстом, и затем листок сворачивается, если был свернут и возвращается в коробку.

Я подумал, что больше всего это напомнило старинное телешоу «Битва экстрасенсов». А мои действия чем от Петровых отличаются? То же помавание руками над столом с документами. До чего дошел прогресс? Раньше сидели бы мы и читали старинные пожелтевшие бумаги в свете таких же старинных желтых настольных ламп – ровесниц этих документов. А сейчас – стоят два «водолаза» или «космонавта» и машут руками над бумагами. Читают!

За час нашего стояния Зуд не только проверил больше ста писем, но и: сделал мне электромассаж, отобрал два письма, где упоминался партизанский отряд некоего Batia, а еще я увидел письмо от Макса Фон Вернера, летенанта 123 саперного батальона, лежавшего в госпитале с ранением. Своей мамочке он писал, что немножко ранен в ногу и руку и, вероятно, будет комиссован, так как левая рука плохо слушается. Еще, что он ждет своей очереди отправки самолетом в Старую Руссу или Псков, а оттуда в Германию. Меня удивил один его фрагмент: «Bitte sagenSie Clara, dass ihrWunsch, in Dachau in Dienst zu gehen, falsch ist, sie soll weiterhin im Magistrat der Stadt dienen.Wennich nach Hause komme, erkläre ich es Ihnen.Meine Rettung ist ein göttliches Wunder, und Clarasoll in die Kirche gehen und Kerzen für meine Genesung und die Güte von Voldemar aufstellen.Unser Enkel wirdnachdem Krieg noch langeleben müssen»9.