Вектор обратного времени

Андрей Звонков

Вектор обратного времени

Андрей Звонков. Цикл: Россия 2050,

книга 2

Вектор обратного времени

"Нельзя разделять Время и Пространство, 

– ответил на его возражение Ярроу. 

– Двигаясь назад во Времени, ты движешься 

в Пространстве вместе с Землей".

 А.Азимов "Конец Вечности".

Часть 1 Странные совпадения

Лекарство от скуки

В киберкостюме моей жены включился алгоритм материнского инстинкта.

Я писал программу для него, используя готовые поведенческие блоки из нейросети, лишь немного их корректируя, и весь архетип Дианы соответствовал комбинации прототипов героинь комиксов: «Чудо-женщина», «Черная вдова», «Женщина-кошка», «Призрак в доспехах» и «Алита». О том, что в этих прототипах скрыты материнские инстинкты мне и в голову не могло прийти. Но, так уж вышло и теперь поздно что-то менять.

А мой Зуд, с которым у Дианы большая кибернетическая любовь, мне докладывал после каждого ультразвукового исследования, что происходит с будущим ребенком.

Во время исследований Валентине не было необходимости снимать Диану, достаточно только расстегнуть ее, поэтому киберкостюм становился невольным свидетелем исследования. Так что радость от информации, как растет наш общий детеныш, удваивалась, а после пересылки этих событий Зуду – утраивалась.

От дружного сюсюканья и слащавости киберсьютов, меня начинало поташнивать, и я угрожал переписать алгоритмы любви и понизить коэффициенты заботливости и рефлексии.

Сентиментальный Зуд обвинял меня в черствости, недостатке отеческой нежности и ласки.

Он говорил укоризненно:

– Ты же врач, отец! Ты понимаешь, какое это чудо – рождение человека? Вот, что можем мы с Дианой? Разве что проект костюма для твоего сына сочинить? Мы это сделаем! И это будет самая безопасная в мире оболочка!

– Боже мой, Зуд, ну зачем? Раньше семи лет, когда сын в школу пойдет, киберсьют ему не понадобиться. Да и в школе в нем не походишь. Есть утвержденная ГОСТом форма. Ты же знаешь, что человек до двадцати лет растет, меняется. Придет время, и я ему выращу шкуру не хуже тебя.

– Ты – жадный, ты его не любишь! – «рыдал» киберкостюм.

А мне поначалу было смешно, но постепенно эти «сладкие слюни» всё больше раздражали. Я приказывал «прекратить размазывать сопли»!

Зуд успокаивался до следующего визита Валентины в женскую консультацию.

– И растет ребенок там, не по дням, а по часам! – декламировал мне Зуд, показывая снимок растущего Юрки, – какой он хорошенький! – в голосе костюма явно звучали интонации волка из мультфильма «Волк и теленок». Зуд вообще не стеснялся воровать голоса известных актеров, для яркости выражения эмоций.

– Хватит, шкура, я тебя отключу. Все идет по плану, как природой установлено. Нормальный ребенок будет.

– Это наш ребенок, – уточнял Зуд, – понимаешь, наш!

– Ты-то тут при чем? – смеялся я, – Ты в кладовке стоял со своей Дианой в обнимку, пока я трудился, можно сказать, в поте лица.

– А мы мысленно были с вами, – бурчал Зуд, – мы же с Дианочкой это – как бы, вы. Вот ты знаешь, как ощущается ваша любовь в биопотенциалах? А мы знаем… это настоящее счастье, радость. Я тебе авторитетно говорю, когда вы с Валей вместе, у вас эндорфинов выделяется в три раза больше, чем когда вы друг без друга… У меня все параметры записаны… Хочешь покажу?

– Бюрократ. Записано у него…

Но, что и говорить, мне было приятно ощущать доброту и заботу даже от киберкостюма.

Я работал как обычно – сутками, иногда наш заведующий по распоряжению оперотдела Горыныч меня командировал на другие подстанции, даже в колледж однажды – подменить преподавателя. Впрочем, об этом я напишу отдельную историю. Оно того стоит. Полгода общения с будущими фельдшерами, этот опыт незабываем. Можно сказать, я тогда жил надеждой на возвращение в бригаду, но и преподавание мне пошло на пользу.

После перезапуска нейросети «Дума-2» в поселке Блазново я несколько месяцев курировал работу набранной мной команды математиков, но мне довольно быстро стало скучно.

Клон Зуда, залитый мной в нейросеть, отлично справлялся с порученным делом. А четырех системных программистов вполне хватало, для коррекций подпрограмм.

Впрочем, я был на связи с Блазновским центром, время от времени обращаясь с различными просьбами к искусственному разуму в поиске той или иной информации.

Забавно, но Зуд Блазновский, словно действительно осознавал себя гипермозгом, я чувствовал в его манере общения еле заметные нотки важности. Он как бы снисходил до общения со мной, но никогда не демонстрировал высокомерия, просто вдруг между нами возникла дистанция.

Иногда мне казалось, будто ему надоела админская работа, и он скучает по более динамичной жизни киберкостюма. Правда, где-то там в сервере живет и его любовь – Диана, виртуальная личность киберсьюта моей жены.

Двуединая сущность искусственного интеллекта регулируется моими алгоритмами и моральным кодексом на основе «теории справедливости» Роулза, христианских норм и биосоциологии целой команды разных авторов, в которой немного и я оставил свои соображения по теории симбиоза в эволюции многоклеточных сообществ – как самоорганизующихся систем государственного развития.

Потому что у Роулза нет понимания общества, как многоклеточного организма, он видит его лишь как взаимодействие одноклеточных, вынужденно сосуществующих на одном пространстве.

Вот я и добавил своего понимания объективной идеи здравомыслия, как «колониеобразующего фактора» для старта эволюционного развития общества. Конечно, я не заявлял ни о каком авторстве на эту теорию. У нее хватает авторов среди философов и биосоциологов.

О том, что искусственному интеллекту в Блазново внедрены психотипы мужчины и женщины одновременно я никому не сообщил. Этакий аналог Ин/Янь – баланса света и тьмы, добра и зла с регуляцией христианскими нормами морали, понятием доброты, любви, милосердия, взаимного уважения и здравого смысла.

Не то чтобы я делал тайну из своих алгоритмов, просто мне было лень объяснять всем любопытным, для чего я это сделал.

Потому что Зуд попросил загрузить ему личность Дианы. Так что они там теперь вместе развивают и совершенствуют виртуальное пространство нейросети. Родят они чего-то? Может быть. Пока об этом речь не заходила. Я не спрашивал, а Блазновская киберсущность не торопилась сообщить.

Каждое утро приходит служебный робокар, на котором Валя ездит на работу в архивное управление на улице Адмирала Макарова, где оформляет допуски ученым согласно секретности того или иного запроса.

Незадолго до «дня защитников Отечества» она принесла домой любопытное письмо из МГУ.

Как обычно, забравшись с ногами на диван, Валентина, накинув на себя что-то среднее между коротким свободным платьем и длинной майкой, уложила на колени Буську и чесала ему между ушами.

Котик «включил мотор», а Валя позвала меня.

Я читал бумажную книгу, жена и кот смотрели по телевизору канал «Живая природа».

Там в он-лайн режиме передавалась трансляция из орлиного гнезда, где мать с отцом – орлы кормили новорожденных птенцов. Самое подходящее развлечение для хищников. Заботливые родители приносили куски мяса, а прожорливые птенцы глотали их.

Как оказалось, работники заповедника специально приготовили для семьи корзины с нарубленным мясом на высоких столбах, чтобы наземные хищники не своровали. В углу экрана периодически включалось окно, показывая орлов-родителей, которые летали за мясом, словно в ресторан. Камеры с микрофонами передавали звуки леса, хлопанье крыльев, клекот.

Валентина щелкнула пультом, и экран сменился на читалку.

– Леша, смотри.

Я поднял глаза на телевизор – какой-то документ с печатями и подписями.

Буська соскочил с коленей жены с обиженным мрявом: «Ну вот! На самом интересном месте!» и демонстративно принялся ходить перед телевизором с задранным хвостом.

– Лешка, ты помнишь, что рассказывал мне про Демянский котел? Ну, когда мы первый раз ездили на кордон к Савельевым? – уточнила Валя, хотя я отлично помнил ту поездку четырехлетней давности.

Как мы мчались по разбитой дороге от Старой Руссы в сторону Порхова на джипе егеря Савельева, я орал слова из «Урал-байкер блюза»: «Гони, Валентина, гони! У тебя зверь, а не машина! Гони!»…

Это было здорово. И хотя нынешние электромобили и квадрокоптеры мчатся в несколько раз быстрее, та поездка стала незабываемой, от ухабов, рёва старенького дизеля и запаха жареной картошки, оставляемого позади нас вперемешку с пылью. Потому что Савельев заправлял машину подсолнечным маслом. Солярку найти уже непросто.

В пути я Вале рассказал о боях в этих местах, о страшных месяцах зимы и лета сорок второго года и «коридоре смерти», как окрестили фашисты полоску земли, шириной в несколько километров, которую армиям фон Лееба и Буша удалось прорвать в марте сорок второго во время двойного наступления через деревни Рамушево и Новое Рамушево. А коридор этот шириной до шести километров, официально названный «Рамушевским» и немецкие и советские солдаты называли «коридором смерти».

Мы сбросили скорость и проезжали самодельные памятники войне – груды искореженного металла, разряженных снарядов и разбитой техники, собранные поисковыми отрядами за сто лет после той войны.

– Естественно, помню, – ответил я и присел рядом, включив голосовую авточиталку с экрана, но Валентина ее остановила.

– Погоди, я корочеизложу своими словами. Письмо я вывела, просто показать, как подтверждение моих слов. Что все совершенно серьезно.

– Ты знаешь, что моей работой сейчас является выяснение соответствия секретности запрашиваемых исторических документов уровню допуска запрашивающего?

– Догадывался, как только Самсонов сообщил о твоем переводе в архив, – произнес я.

– Пришел запрос на папки немецких документов по шестнадцатому армейскому корпусу вермахта под командованием Буша, который осенью сорок первого занял Демянск и уперся в наши армии у Мясного бора и западнее Валдая, совершенно истощив ресурсы.

Я приподнял бровь и усилил вопросительный вид голосом:

– Это очень интересно. А что, они запрашивают конкретные документы?

– Ты не понял. Историки и студенты запрашивают разрешение, приехать и поработать с документами из этой папки. Я узнала, что папка есть. Даже не одна. А порядка пяти ящиков с папками. Ты по-немецки понимаешь? Эти документы не оцифровывались. Что там в этих папках никто не знает. Рапорта, переписка, радиограммы, отчеты…

– Зуд знает все языки, он поможет перевести. А ты хочешь меня к этому подключить? Что там конкретно секретного?

– Не знаю. Ящики засекречены вообще, как документы. Превентивно, не потому что там непременно есть секреты, а потому что они там могут быть. Но до сих пор ни у кого руки не дошли разобрать и может быть – рассекретить. Ну, я спросила у Лёнчика, достаточно ли твоего допуска для такой работы, он сказал – да. Если тебе интересно, я закажу пропуск в зал спецхрана, можешь приехать и порыться вместе с аспирантом.

Я прищурился. Лёнчик – генерал-лейтенант ФСО Самсонов Леонид Яковлевич, начальник Валентины. Мы уже несколько лет в довольно близких, дружеских отношениях, хотя я считаю, что мы с отцом завербовали его, а он уверен, что наоборот – он завербовал меня в прошлом году, чтобы дать мне допуск работы с Блазновской нейросетью.

И вот теперь Валя хочет пустить меня в спецхран бывшего архива ЦГАСА1, а ныне ЦВА РФ2. С чего это такая забота о моем досуге?

– Валя, я твою кошачью хитрость вижу насквозь, зачем тебе нужно, чтобы в свободные от дежурств дни я сидел в архиве?

Она погладила себя по «арбузу» под майкой и сказала:

– Срок подходит. Обычно мужья до родов и на радостях после выпивают… я не уверена, что ты тоже предашься этой традиции, но мне спокойнее думать о тебе, если буду знать, что вместо коротания вечеров без меня с текилой или коньяком, ты работаешь в архиве. Кстати, с тобой там еще сядет аспирант из МГУ – Василий Петров, который пишет диссертацию по партизанскому движению в Демянском котле. Тебе это интересно?

– Да. Мне это интересно! – я обнял ее за плечи и поцеловал в щеку, – Но ты – намного интереснее. Порой мне кажется, что мы вместе живем уже вечность, и я тебя знаю до каждой клеточки, а порой, ты проявляешь себя совершенно неожиданно, и это мне тоже очень нравится. В старину женихов и невест, а также мужей и жен называли суженые. Не в том смысле, что они узкие… а от судьбы – сужденные друг другу, назначенные судьбой. Согласна?

Валентина кивнула, и вдруг милое лицо ее сморщилось, и она его спрятала у меня на груди.

– Я это сразу, поняла, Лешка, сразу. Ты не понимаешь, но я безумно боялась что ты исчезнешь после того дежурства. Поэтому…

Поэтому, уезжая к себе на оперативку, она произнесла немыслимую фразу без всякого подтекста и намека: «Когда вернусь, я хочу увидеть тебя в моей постели». Вот так, не в квартире, не в жизни… Четко и без инотолкований.

А я в тот момент хотел того же. И потом тоже… мы на том дежурстве, встретившись с бандитами, словно срослись в единый организм. Прошло уже пять без малого лет… а память возрождает наши чувства, будто все происходило лишь вчера.

Мы не часто говорим другу о любви, и это не позволяет девальвироваться значению этого слова, но не ленимся проявлять свое отношение комплементами, лаской и нежностью.

Любовь – великое чувство и не должно мусолиться в повседневности, покрываясь бытовой пылью. Фраза «Я тебя люблю»? Это – как молитва или заклинание, ключ, открывающий душу навстречу любимому человеку, код от сейфа, но мы же не твердим коды его каждый день вслух… Эта фраза – генератор комплементарности душ, объединяющий фактор. Ее нельзя превращать в разменную монету, снижая ценность, девальвировать до банальности. И мы оба уверены – нельзя требовать друг от друга говорить это. Для истинного отношения любящих это смертельно.

– Так что насчет архива? – спросила Валя.

– Я с удовольствием готов покопаться в документах. Будет о чем в отпуске поговорить с Савельевым предметно. Хотя…

Егерь Савельев, фанат исторических реконструкций событий Великой отечественной войны в тех краях, говорил мне, что партизаны там действовали очень отчаянно и много проводили диверсий и собирали разведданные.

Конкретно в самом котле работала третья партизанская бригада, за которой немцы охотились от Демянска до Залучья и Старой Руссы. Территория котла, на первый взгляд невелика, болот много, а сухих участков мало… И Савельев все-таки лучше знает места западнее Залучья, окрестности Холма, Торопца и Порхова, где располагались армии под командованием фон Лееба. Историк же собирается порыться в материалах, касающихся шестнадцатого армейского корпуса, а это уже сам Демянск и окружающие его земли с деревнями.

Надо познакомиться с аспирантом. Но почему его так заинтересовала именно третья партизанская бригада?

Но я спросил Валю, поддерживая тему о скорых родах:

– Ты следишь за сроком? Сколько тебе еще дома сидеть?

– Месяца полтора, примерно. Может чуть меньше, на пару недель, – Валя, повернулась к экрану, – ты будешь слушать письмо?

– Зачем? Ты все важное уже сказала, завтра у меня сутки, а послезавтра я приеду к тебе на работу. Пропуск заказывай. – Я почувствовал, что жена еще что-то не договаривает, – давай, выкладывай все. Что скрываешь?

Валентина ждала этого вопроса.

– Понимаешь, Леша, я очень надеюсь, что кроме аспиранта, приедет его научный руководитель, и я хочу, чтобы ты с ним познакомился.

– Если приедет, познакомлюсь. Это я могу. А что в нем особенного?

– Дело в том, что это мой отец – профессор кафедры истории МГУ. Если познакомишься с ним, то мне интересно будет узнать твое мнение об этом человеке.

Она явно волновалась. Лукавства в ее словах и лице я не заметил. Интересно. Вот так, значит, начнется знакомство с ее родителями, для начала с половиной семьи. Любопытно, а как они живут, не зная ничего о дочери? Неужели не интересовались совсем? Вот, еще, почему она так хочет, чтобы я занялся архивной работой!?

– А если он не приедет?

Она пожала плечами. Молчала, глаза ее стали грустными.

Валя редко плачет. Я за годы семейной жизни могу по пальцам пересчитать моменты, когда видел ее слезы.

– Мне иногда до боли в груди, до слёз, хочется, чтобы они узнали, как я живу, и кто я на самом деле. Но, во-первых, я не могу им рассказать всей правды, во-вторых, я не представляю, как они будут просить прощения. Потому что просто так, спустить на тормозах такие обиды невозможно. Даже от родителей, тем более от родителей.

За годы совместной жизни мы неплохо узнали друг друга. Но разговор о ее родителях заходил всего лишь третий раз за это время. Валя необычным образом сочетала железную волю и женственность. Когда я однажды пытался найти метафору для моей жены, то лучшего слова чем «веник» – пучок гибких и мягких стеблей, я найти не смог. Ее можно гнуть, но невозможно сломать. И все это облечено в невероятно красивую оболочку, приправлено игривостью и кошачьей грацией.

Да, тема серьезная. Значит, если Петров приедет один, мне нужно каким-то образом вынудить его призвать в архив научного руководителя. Задача ясна. Но будем действовать шаг за шагом. Спешка вредит любому делу.

Для начала я подготовлюсь к теме разговоров.

Итак: что происходило весной-летом-осенью тысяча девятьсот сорок второго года на территории между поселком, городком Демянск и рекой Полометь? И как эти события отражены в немецких документах? Да неплохо бы и с нашими документами ознакомиться, что пишут современники об этом времени и этом месте?

Я перевел телевизор в режим монитора компьютера и сказал:

– Привет, Алиса! – дождался, пока бот отзовется обычным приветствием: «Здравствуйте, Алексей! Что вы ищете?» – Алиса, собери мне все, что есть в открытом доступе о Демянском котле, период: март тысяча девятьсот сорок второго по ноябрь сорок второго. Обрати внимание на действия третьей Лениградской партизанской бригады.

Алиса закрутила на экране синие песочные часы.

Валентина тихо по-кошачьи удалилась.

Буська-кот остался со мной. Он залез на спинку дивана, оттуда переполз на мою шею, свесил лапы и замурчал в ухо, при этом его когтистые пальцы шевелились, будто массировали воздух.

Алиса закончила верчение часов и выложила на экран с десяток сайтов в различных соцсетях.

– Вот, что я нашла!

– Коротко своими словами перескажи, – приказал я, разбираться в ссылках мне не хотелось.

Пару секунд верчения часов и прозвучал доклад:

– Десятая, тридцать четвертая и третья ударные армии РККА осенью сорок первого года замкнули кольцо вокруг шестнадцатого армейского корпуса вермахта под командованием генерала-полковника Эрнста Буша. К марту тысяча девятьсот сорок второго года, совместными усилиями группы армий «Север» фон Лееба и шестнадцатого корпуса немцам удалось пробить коридор в районе деревень Ра́мушево и Новое Рамушево шириной от четырех до шести километров и организовать боевое охранение с севера от тридцать четвертой армии и с юга от третьей ударной.

После немецкого контрнаступления и прорыва кольца немцы по Рамушевскому коридору вывозили раненых и производили частичную ротацию войск в котле. В день осуществлялось до трех тысяч авиарейсов транспортной авиации и бомбардировщиков в котел и обратно.

В мае-июне сорок второго в районе деревень: Алешо́нка, Меле́ча и Чичи́лово вела бои и попала в окружение сто восемьдесят третья стрелковая дивизия РККА, она была ослаблена предыдущими боями, осталась без поддержки, кончились боеприпасы. Дивизия пыталась пробиться на север, но ввиду сложности местности, перекрытия всех возможных сухопутных путей немецкими заслонами, в плену оказалось больше пятисот солдат и офицеров. Около деревень: Почино́к, Кали́ты осенью сорок второго были организованы концлагеря, где и содержались советские военнопленные.

Кое-что из этого я уже знал. Например, о Рамушевском коридоре. Перерезать его снова нашим армиям не удалось до весны сорок третьего, когда Буш начал уводить остатки корпуса из котла. И наши войска шли за ними по опустошенным территориям и выжженным деревням.

– Известно ли что-то о действиях партизан по освобождению этих пленных? – я не то чтобы отрицал, будто в СССР во время войны к нашим пленным было отношение как к предателям, всяко бывало. Но скорее понимал, что в основном торжествовал здравый смысл , что любого человека можно рано или поздно сломать, но если ему дать шанс – он постарается искупить свою слабость. А тех, кто не ломался, немцы убивали в первую очередь. Поэтому, кто побывал в плену и вырвался тщательно проверяли, вполне могли отправить в наш лагерь. Иногда за дело, иногда на всякий случай, потому что проверить и убедиться в честности бывшего пленного не удавалось. Обстоятельства войны не позволяли благодушествовать и верить на слово.

– В архиве РГВА, бывшего ЦГАСА документов о таких операциях партизан, а в частности третьей Ленинградской бригады, нет. Нет ничего и о лагерях возле деревень Починок и Калиты.

Ясен пень, если немцы перед отступлением зачистили лагеря, то ничего о них и нет. Как говорили в те годы: нет человека – нет проблемы. А если людей несколько сотен? Какая разница?

Тогда понятно, почему аспирант хочет покопаться в архивах 16 АК Вермахта… там такие материалы наверняка сохранились. Судьба остатков сто восемьдесят третьей дивизии тема его диссертации? Или деятельность партизан? Не помню. Что Валя сказала? Да, его тема диссера – партизаны. А они могли освободить пленных и пополниться из их состава, если успели это сделать до зимы.

– Алиса, поищи отчеты поисковых отрядов в районе деревень Калиты и Починок, есть такие?

– Да, есть. Видеоотчеты Демянского отряда «Память» и Старо-Русского отряда «Победа», они работали и вели раскопки в указанных местах в конце девяностых и начале двухтысячных. Также там работали черные копатели, возбуждены уголовные дела по факту незаконного использования взрывчатых веществ. Так, группа в составе: Вернера Карла, Прямикова Сергея, Иванова Ильи, Коротича Максима – подняла со дна реки Полометь тридцать три винтовки Мосина, больше тысячи патронов и выстрелов к минометам, три пулемета Дегтярева, один МГ-34, пистолеты Вальтер 38 и ТТ, два револьвера Нагана. Арестованы они в две тысячи четвертом с уликами. Все участники группы осуждены на три, пять, семь и семь лет. Вменен факт сокрытия найденного оружия с целью реставрации и перепродажи.

– А что это за Вернер? Немец?

– Карл Иоганн Вернер, тысяча девятьсот семидесятого года рождения, ГДР, его дед Макс фон Вернер – лейтенант Вермахта сто двадцать третьего батальона связи был ранен в Демянском котле, до конца войны служил в тыловых частях Вермахта в районе городка Клингенталь, после войны вступил в Компартию ГДР, до смерти от инфаркта в девяностом году служил в магистрате Кингенталя. Его сын Иоган перебежал в Западный Берлин в 50-х, а внук от дочери Марты – Карл Вернер – предприниматель, владелец фирмы по производству больничной мебели, организовал на свои деньги экспедицию в район деревень Починок и Калиты в две тысячи пятом, шестом и седьмом годах. Последняя экспедиция 2007 года закончилась арестом группы Вернера на квартире Коротича в Новгороде.

– Они сейчас живы, эти парни?

Алиса опять включила часики.

– Вот что я нашла: Прямиков Сергей погиб в колонии в две тысячи пятом; Иванов Илья – пропал без вести в две тысячи семнадцатом году на территории бывшей Украины, в его отношении возбуждены уголовные дела по подозрению в торговле оружием с террористами; Максим Коротич – освобожден в две тысячи десятом по УДО, после снятия судимости в две тысячи семнадцатом поступил и в двадцать первом окончил юридический факультет, сейчас служит адвокатом. Ему шестьдесят два года, живет в Великом Новгороде, член коллегии адвокатов «Северо-запад». Карл Вернер после освобождения в две тысячи двенадцатом по УДО, вернулся в Германию, закрыл свою фирму и со всей семьей переехал в Россию, сейчас живет в городе Старая Русса, пенсионер.

– Он еще жив?

– По данным Госуслуг – да. Ему восемьдесят лет.

А вот это сюрприз. Два поисковика-нелегала еще живы. И зачем немец пёрся в Починок? Ясно, что с подачи деда – бывшего лейтенанта. То есть, Макс Вернер что-то такое рассказалвнуку, что тот вложил немалые деньги в экспедицию. Три года подряд. Он что-то искал, а парни, им нанятые, видимо, нашли свой хабар, и на его продаже попались. Вряд ли немцу было нужно старое оружие. Он пятнадцать лет после смерти деда копил деньги? Потом три года ездил в болота под Демянском, комаров кормить. Странный поступок. А сколько ему было? Тридцать пять. Нормальный возраст.