Избранные проекты мира: строительство руин. Руководство для чайников. Книга 2

1

Низкие грозовые тучи уже третий вечер подряд, неуверенно повисев, уходили за горизонт, невнятно гремя там и блестя. Нити электрических разрядов торчали ослепительными плетьми, не решаясь приблизиться. С погодой происходило что-то странное. Кормчие не допускали мысли, что это не моих рук дело; я не знал, что думать. Озадаченные проблемой глобального изменения климата авгуры требовали новых жертв.

Собственно, раздумий теперь хватало других, помимо погоды и атмосферных осадков, которые мялись как тот запохмельный воин у чужого забора, еще не зная, что уже мертв, у которого от всех приобретений жизни остался на руках лишь солдатский берет с чужого плеча.

Я с приятным удивлением узнал, что литературная жизнь также имела место. Глаз Бога обратился ко мне с просьбой ознакомиться с новым собранием под названием «Скромные стихосложения преданных вассалов». Стихосложения мне понравились, и не только своей скромностью – она у них хорошо оплачена, – но и своими размерами. Их было немного. Я передал сборник управляющему с распоряжением увеличить авторскому коллективу норму выдачи риса.

Пока управляющий озадаченно разглядывал распоряжение, я стоял у распахнутого окна, широко раскинув в стороны руки, разминая члены и зевая. Государственные дела отнимали все время.

Свободной не было ни минуты. Впрочем, я, кажется, вошел во вкус. Поставив аккуратную точку, я положил перо на стол и собрал пальцы перед собой вместе. Я был краток. Ибо, как сказано в Уложениях мудрого, хорошо, когда в письме чувствуется спокойная сила. Она чувствовалась.

– Что вы тут делаете? – произнес я недовольным тоном, глядя, как просунутая в щель приоткрывшейся двери плешивая голова Ноздри шарит глазами по углам храма. Рабочий день закончился и мерзавец давно должен был сидеть над составлением доклада на мое имя.

– А, вот вы где, – искусственно обрадовался Ноздря, друг народа. – Там вас ожидают эти… И кормчие тоже прибыли…

Я немедленно стал собираться. Я долго ждал этого дня. Я, можно сказать, шел к этому дню всю свою жизнь. Это был мой первый государственный эдикт, и я не имел права на ошибку. Боги ждут от нас мудрых решений, говорил я, решительно шагая под сводами и колоннами, от которых отдавалось звонкое эхо. Ноздря спешил следом, кивая.

2

…Солдатам уже предусмотрительно были отпущены все грехи – я специально распорядился отдельным эдиктом. Ногти у всех пострижены, все помыты, одеты во всё чистое. По тому, какой был проделан титанический труд, теперь уже даже у самых стойких скептиков предстоящей кампании на островах не оставалось сомнений в ее благополучном исходе. Когда началась эта катастрофа с медом, в живых из скептиков оставался только я.

Боги! Мед, самый обыкновенный, банальный к чашечке хорошего чая с козьим молоком, мед, который ведрами производили и возили на обмен другие гораздо более обделенные умом миры, был невозможной, фантастической редкостью на столе небом проклятой Префектории и Мегалита. Варвары, быстро сообразившие, в каком бедственном положении находится сосед, начали все хором гнуть за оптовые поставки своих далеко не самых лучших приторных сортов меда, способных убить любовь к сладкому даже у любителя сладкого, такую цену, что у конечного потребителя моментально пропадал аппетит. Это, без сомнений, была форма мести, и все это знали. Мне самому понадобилось время собрать всю ключевую информацию, чтобы разобраться в этом возмутительном положении вещей и ужаснуться. Я просто разводил в стороны руками. В самом деле, предаваясь размышлениям о большой чашке превосходного местного чая с добавлением сортов лесных трав, который опять придется пить «без ничего», я был близок к депрессии. Я не мог его пить. Видят боги, я старался. Я даже ягоды пытался употреблять отдельно, запивая их маленькими глоточками горячего напитка. О вреде сладкого я предпочитал слушать с банкой домашнего варенья на столе. Я, конечно, люблю сладкое, все знают, как я люблю сладкое, в рекомендованных специалистами дозах, но то, что делалось под покровами этой горькой правды, превосходило воображение самого дурного сна пьяного гладиатора. До сих пор не установлено, приложил ли к этому руку варвар или то было лишь стечением обстоятельств, либо они рука об руку действовали сообща, но что тут не обошлось без вмешательства темных сил – это научный факт. Как справедливо сказано, ни одна пакость на зеленых лугах истории не может обойтись без нас.

Варвары говорят: если хочешь, чтобы что-то было сделано, сделай это сам. Будучи начинающим пчеловодом в силу необходимости, я таскал компетентные лица по оврагам, за шиворот их тыча в то, в каких нечеловеческих условиях пчелам приходится жить и работать. Кажется, свою озабоченность мне удалось передать компетентным органам.

Чтобы научно прояснить всю низость происков Нечистого, говорил я с высокой трибуны, необходимо понять сам механизм поиска нового улья отдельными пчелами.

Национальное собрание собиралось уже третий раз. Все внимательно слушали. Кажется, внимали даже боги.

Впрочем, информация была почерпнута мной из непроверенных источников, а другой не имелось. То же, что имелось, послужило впоследствии темой для многих тоскливых взоров на несовершенство мира. Следуя моему примеру, лучшие умы нации были близки к тому, чтобы стать философами.

Я специальным распоряжением по колониям в целях безопасности запретил говорить о войне. О войне ни слова не произносилось даже на консультациях советников по безопасности. Из соображений конспирации мною было предложено кодовое обозначение: «за грибами». Я находил такой подход разумным.

Сладкая жизнь накрылась, когда у пчел вдруг обнаружилась ложка здравого смысла. Поздней весной, в обычное время для деления роя, то есть когда семья разрастается настолько, что стены прежнего улья уже не в силах вместить ее всю, пчелы определяют новое место жилья. Пчела не может задержаться в прохладе дня. В свете еще такого непостоянного, ненадежного солнца температура ее тела быстро понижается настолько, что ей уже не взлететь. В это время года стая пчел на пороге дня и ночи в смысле жизнеспособности не стоит ничего. В теплый солнечный день, во второй половине дня, когда риск быть застигнутым заморозками или прохладой весенней ночи сведен к минимуму, и первое и второе из коих оказались бы для пчел смертельными, королева уводит бóльшую часть роя за пределы старого улья. Но теперь это совершенно особая, уникальная по своему составу категория пчел, которых не встретишь больше нигде: это пчелы без дома.

Десять тысяч пчел в том критическом, уязвимом положении, когда им предстоит решить буквально вопрос жизни и смерти: где жить дальше? Несколько наиболее подготовленных избранных индивидов из категории разведчиков отправляются на поиски нового обитания – того идеального места, которое в дальнейшем послужит фундаментом для процветания и сладкого будущего всей колонии.

Это поистине вопрос жизни. Если в силу слишком большой подветренности в осеннее и зимнее время семья, запертая в улье, не сумеет поддержать обычную температуру, то до весны в живых в улье попросту не останется никого.

Я выступил с речью.

– Давайте соберем яйца в кулак. Любое испытание мы должны воспринять, как вызов, направленный против нас лично, против нашего разума, против нашего будущего, нашего стола…

Если верить местным старикам, ключевыми параметрами, по которым избранные пчелы делают этот исключительный по важности выбор, служат внешние показатели: места, с одной стороны, должно хватать на то, чтобы вместить не менее ведра меда, необходимого как сырье для производства энергии и обогрева улья в холодное время; и в то же время оно должно иметь достаточное углубление и быть укрытым, чтобы эти самые энергозатраты не превысили возможности пчел.

«Занимайтесь медом, а не войной», – тоном, не терпящим возражений, ответил я министру обороны, когда тот попробовал рассказывать мне о потребностях нации. Про потребности нации я ему объяснил, но в другом месте. После этого всем стало ясно, что руки врагов запустили себя в самое дорогое: здоровое, сбалансированное питание народа.

Народ аплодировал ровно до того момента, пока не выяснилось, что оплачивать новый проект руководства придется ему.

Трибуна мне надоела. «Учтите, – сурово обратился я к собранию управления разведки, оглядев мрачные невоспитанные лица начальства и постучав пальцем по столу. – Если на следующий сезон на столе не будет стоять мед, вы все ответите по всей строгости закона. Будущее никогда н ждет». До руководства Мегалита дошло, что я не шутил.

– Не надо чесать затылки, – сказал я. – Просто поработайте один раз кулками.

Я добавил это уже больше для драматизма, но эффект оказался непредсказуемым: меня поняли буквально. Нужно сказать, вот эта моя наклонность к драматизации того, что плохо лежит, не раз создавала мне сложности, но теперь уже весь департамент обороны бегал с сосредоточенными лицами, куда-то собираясь. Я решил заниматься неотложными делами.

Итак, теперь наступает самое интересное. Несколько специально отобранных пчел уходят на предельно возможные расстояния, дотошно исследуя всю прилегающую площадь, отбирая в качестве возможных до двух десятков кандидатов на местности как места будущего обитания: все щели, углубления и деревья. И вот теперь во весь рост встает проблема выбора.

Как из всех этих предполагаемых вариантов определить то самое, одно, наилучшим образом отвечающее всем жизненно важным требованиям?

Пчелы-разведчики, вернувшиеся к ожидающему исторического решения рою, во всех красках начинают расписывать то, что они там видели. Рекламная кампания длится до момента, пока поисковый комитет не остановит свой выбор на чем-то одном. Производится она вся языком танца. О да, это тот самый знаменитый танец пчелы, о котором любой ценитель меда сможет сказать столько слов, сколько выдержит его любовь к питомцам. Кандидаты, уговаривающие всю стаю пойти только их и ничьим больше путем, варьируют в своих оценках довольно честно: от одного балла («В гробу я его видел».) до десяти («Дас ист фантастиш!».). Время, в продолжение которого длится танец пчелы, и определяет степень ее личного впечатления. Возможности, которые открывают новые горизонты, передает сила танца.

Если место на рельефе и в самом деле стоит внимания, танец может длиться достаточно долго, чтобы утомить даже самых терпеливых. Посредственные варианты удостаиваются мимолетных упоминаний. Но даже все они составляют золотую зону обитания под общим названием: «Там, где можно жить». Там, где жить нельзя, в силу неких причин раз за разом оказывается местом дислокации.

Ключевыми параметрами выборов является критерий гонки между представителями различных партий: кто из них сумеет привлечь именно на свою сторону число сторонников, достаточное для внимания поискового комитета. Кворум обычно составляет от пятидесяти до сотни пчел, причем он является знаком для всех, что данная фракция набрала необходимое число голосов. Вот тогда они все возвращаются к основному рою и начинают все петь в один голос. Тот самый хоровой голос, который отличит любой, и в нем только два важных сообщения: «Решение принято – плясать хватит» и «Всем приготовиться – отлетаем».

И за ними идет последний, щиплющий сердце и чувства «банзай». Все фракции, партии и непришитые осколки так и не состоявшихся политических группировок, сколько их есть, – другими словами, все десять тысяч особей, подобно бегунам на марафонской дистанции срываются и сломя голову уходят открывать новую страницу истории.

И наступает катастрофа. С момента, когда стая решает: «Всё. Идем туда – и никуда больше» – ее история минует точку возврата. И больше о ней никто не слышит.

В той элитной группе поисковиков, силами которых производился осмотр местности, находятся один–два доверенных экземпляра, танец которых перед лицом будущего стаи длится необыкновенно долго. Он идет столько, что доходит даже до самых бестолковых: это то, ради чего боролись наши отцы.

Кампания срабатывает безотказно. Под впечатлением от такого красноречия пчелы снимаются и все вместе отправляются, чтобы хотя бы просто посмотреть, что же это такое может быть.

Десять тысяч особей медоносного роя, толкаясь и прокладывая себе дорогу через головы товарищей, в течение минуты исчезают с прежнего места обитания без следа. Это и в самом деле проблема: как десяти тысячам членов в доступной форме обрисовать ситуацию, и еще точно показать, где конкретно лежит земля обетованная? Выглядит все каждый раз по разному, но заканчивается одним: партия избранных, руля ситуацией, на сумасшедшей скорости несется выше всех, сообщая то же сумасшедшее ускорение остальным.

И вот, когда нужное направление уже взято, день клонится к своему закату и необходимая скорость уже на такой отметке, что задача, как всех затормозить, становится новой проблемой, вся колония уносится к новым горизонтам. И дальше происходит то, что по выражению одного аборигена выражено фразой: “Bamm!.. There is nothing.”

Лишь когда по наблюдениям смотрителей-статистиков один и тот же сценарий стал снова и снова повторять себя на границах периферии, абсолютно разных и никак не связанных, впервые заподозрили, что что-то не так.

«За это должен кто-то ответить». Этот лейтмотив, помноженный на сообщения о провокациях на границе, стал топиком в новостях дня.

Широкая мощеная камнем улица, заваленная строительным брусом, была оккупирована бюргерами, с самого утра уже что-то оживленно обсуждавшими. Через улицу висел протянутый поперек транспарант: «Пейте как можно больше жидкости». За ним на некотором удалении висел другой: «Мед – сокровище нации». За ним: «Враг за это заплатит». И дальше еще один: «Будущее никогда не ждет».

«Какой, однако, нынче урожай на грибы…» – поделился мнением бургер с высоты городской стены.

«Весьма с вами согласен, – поддержал его соотечественник снизу. – Что-то особенное. У меня теща вся в грибах и заботах».

«…С картошкой, – внес замечание третий голос. – С картошкой лучше всего. Если, то есть, еще свежая зелень сверху и что-нибудь острое, то, говорю вам, жизнь прожита не зря…»

Боевые сандалии солдат с топотом опускались на мостовую. Эхо отдавалось от стен, сотрясая устои Мегалита.

– Бедствие дает повод к мужеству, – произнес я, зная, что буду услышан.

Солдаты, гремя по мостовой, шли нога в ногу – просто приятно было смотреть. Я только сейчас стал понимать настроение всех диктаторов и тиранов, чего они все пялились, не желая уходить, пока не досмотрят всё до конца. «Подбородки повыше», – негромко произнес я, ни к кому конкретно не обращаясь.

Кормчий по левую руку задержал дыхание, как перед броском. Его каменный в шрамах лоб потемнел, в трахее что-то забулькало, как под давлением пара. «Подбородки повыше», – заурчал он, сжимая челюсти и раздувая ноздри, имея адресатом конкретные уши.

– Я вам сколько раз буду говорить записывать авторство всех, на кого стучите, – сухо произнес я, не поворачивая головы. Ноздря, стоявший рядом, смотрел, как штандарты гонят ветер истории по мостовой. – Вы ставите меня в неловкое положение. Я должен знать антиобщественный элемент, который цитирую.

Замяукала волынка. Солдаты, не задерживаясь, под обычный метроном морской пехоты «А-а… Один, два, три, пять…» грянули в один нестройный голос бесстыдный куплет «Священник, женщина и спальня».

Ввести войска на чужую территорию предполагалось под предлогом сбора грибов. Инициативу поддержали. Я рассеянно смотрел и слушал, как эхо отдается от мостовой, уходя в бесконечность и становясь эпизодом хроник. Зря я тут встал. Ум трезвый и рациональный упрекнул бы меня в расточении ресурсов. Особенно, если он никогда не пил чай без сладкого. Другой не усмотрел бы в том ничего, что выделяло бы одно явление международного масштаба из практики прочих повелителей миров. Смысла здесь не больше, чем в известной исторической резне нескольких античных народов за одну самку. Будет, о чем написать.

Мой первый государственный эдикт был о меде. Я думал, что глубоко символично, когда руководство начинает строить политику с мыслью о лучшем дне и сразу берет курс на сладкую жизнь.

Я устал стоять. Делать здесь больше было нечего. «Кофе еще кто-нибудь будет?» – демократично обратился я через плечо. Народ тоже зашевелился, кашляя и запахиваясь.

Декреталиум 4. О благопристойном. Скавры и как с этим жить дальше

– …Нашло свое отражение в вазописи последующего времени, оказав влияние на тематику фресок, амфор и кратеров таких мастеров, как…

Голос экскурсовода отдавался эхом и подчеркивал дистанцию, что отделяла то, что было, от того, что могло быть. Обломки исполинских тяжелых колонн безмолвно нависали сверху, упираясь в пустое небо, экскурсия неторопливо осваивала территорию, все слушали и смотрели, кто-то шептался. На мой взгляд, место выглядело чересчур зловещим. Только боги могли играть этими камнями тысячелетий, чтобы, вдруг отвлеченные беспечными думами, бросить все и занять себя другим.

– …Но реальный герой лишь ценой известных усилий уживается с действительностью – здесь смысл трагедии, здесь благодарная почва для иносказаний. Так тема культурного героя не ограничивает себя одним рельефом – она идет дальше, шире, вновь и вновь находя себя в повседневной жизни, в утвари в широком смысле этого слова. И наш герой идет вместе с ней. Мы говорим о переходе от мифа к реальности и от реальности к чему-то большему. К чему-то, что больше нас…

Голос Ноздри, друга народа, прервался, приглашая экскурсию посмотреть направо. Все послушно посмотрели направо. Шедшие за ним по пятам кормчие и всадники, склонив один к другому головы, вполголоса делились соображениями. Мне невольно тоже захотелось увидеть, куда все смотрят. Дослушать, чем там закончилась история росписи ваз, стоило: дальше по коридору, образованному обломками колонн, над концами которых вместо крыши висело летнее небо и пара тучек, стояло небольшое скромное изваяние меня самого. Я долго думал, чем я снова был недоволен. Бюст вышел каким-то странным, жестким и с неестественно правильными чертами профиля не то законченного уголовника, не то хищника, но это было мое собственное мнение – все остальные не видели в нем ничего особенного. Я бы точно выражению придал более философское содержание. Поэтому мы с моим критиком, сидевшим глубоко во мне, молчали тоже. Хотя, видят боги, это не было простым испытанием. Статуя в полный рост была тоже – дальше по коридору.

Я оставил обзор достопримечательностей и нашел знакомую тропинку, чтобы подняться по ней повыше. Там с обрыва, укрытого лесом и тишиной, вид был лучше. Мне нравилось сидеть здесь, просто смотреть, как усталое солнце заливает последним светом древние обломки и скелеты эпох и как уходит в ночь, оставляя после себя море звезд. В хорошую погоду я даже здесь загорал.

Но позагорать сегодня не получилось. Прямо по курсу за кустами было какое-то движение и возня, там пыхтели, словно в поединке патернариев, только это были не патернарии. Скавр, ужас-урод ночных кошмаров маленьких детей, крепко держа девицу в разорванной одежде, норовил ее согнуть и уложить на траву, девица отбивалась, лицо ее скрывал капюшон, из разорванной ткани вывалилась юная спелая грудь – увидев меня, девица забилась с новой силой. Скавр теперь выглядел озадаченным. Одной рукой он зажимал ей рот, другой зачем-то придерживал на девице одежду. Я больше не улыбался, предвкушая небольшой отдых на лоне природы в полной тишине и покое.

Я подождал, попутно высматривая для себя в траве сук потяжелее, потом мрачно просил:

– Девушка, сами справитесь, или вам помочь?

Вывернувшись, девица укусила скавра за палец, скавр разжал объятья, с изумлением разглядывая перед собой след укуса, потом одним хорошим рывком дикого хищника исчез в зарослях. Какое-то время был слышен дробный топот его козлоногих ступней, потом все стихло.

– Мой спаситель, да будут боги такими же мужественными… Старый похабный скот! – заорала девица вдруг куда-то в лес. – Чтоб твой нечистый отсох вместе с тобой и твоими помыслами!

Она радостно улыбалась, отряхиваясь и переводя дыхание. Приближаясь, девица откинула с лица капюшон, и я моментально пожалел, что не досмотрел сюжет со скавром до конца.

– Спаситель мой, – произнесла Элия, дочка Эхнатона. Большие бестыжие глаза ее были полны страдания и любви.

Она подбиралась ко мне, как пантера к любимому мячику.

Я невольно сделал шаг назад. Потом я взял себя в руки и решительно поднял перед собой ладонь.

– Стой, женщина, – произнес я повелевающим тоном. – Стой, где стоишь, ибо, клянусь богами, ты забываешь, с кем говоришь. Дистанцию между мной и смертными никто еще не отменял.

Девчонка растерянно остановилась. Было видно, что как быть дальше она еще не придумала.

Я покачал головой.

– Ты иногда думаешь головой, что делаешь? Он ведь и в самом деле мог тебя оседлать, придурочку, он ведь тоже не из железа. Или ты до этого места еще не додумала?

Элия смотрела на меня с сомнением.

– Может, ты импотент? – спросила она.

Я с кислым выражением вздохнул.

– Ах, если бы все было так просто.

– Я папе все расскажу, – пообещала она.

Я снова вздохнул, выбирая из завалов мыслей у себя в голове одну попроще. Все они были такими же похабными, как сбежавший скавр.

– Давай договоримся так, – сказал я, поправляя на ней разорванную тунику и убирая из волос опилки. – Ты не будешь доставать папу, а я за это приглашу тебя на романтическое свидание – самое настоящее. Без свечей, но при звездах. Я даже стихи тебе почитаю. Я никому их не читал, но для тебя сделаю исключение. Только пусть это останется нашим маленьким секретом.

Элия капризно надула губки.

Я наклонился, беря ее подбородок двумя пальцами и показывая взглядом, что все очень серьезно.

– Юная леди, – сказал я строго. – Это не подлежит обсуждению.

Декреталиум 5. О приятной обязанности быть живым

Лохланны поймали меня в коридоре Жертвенных Камней, когда я спускался по ступеням, прочищая горло. Я никак не мог подобрать нужную тональность голосовых связок, чтобы звучать внушительно.

– Я на совещании, – сказал я недовольно. – В чем дело?

Противостояние Мегалита обозленным конунгам варваров имело по крайней мере ту полезную особенность, что в ожидании его результатов бандиты помельче сидели тихо. Или, правильнее сказать, со скромным достоинством. Даже пираты Большого Шельфа на какое-то время свернули дела, устроив себе что-то вроде каникул, и, что уж совсем на них непохоже, пробовали терпеливо удить рыбку в темных водах дипломатических посольств, безуспешно пытаясь выяснить, кому нужно заплатить теперь, чтобы вести свой бизнес дальше.

Зримо нависшая в создавшихся условиях перспектива платить сразу в две руки, причем под до сих пор неясные толком гарантии, улыбалась им настолько мало, что они под давлением обстоятельств вынуждены были осваивать дипломатические лобби, в которых неуютно чувствовали себя даже пираньи политических скандалов. Ситуация выглядела милой, пока в тех же самых коридорах они, что называется, в лоб не столкнулись с подданными берегового ведомства, находящегося под прямым протекторатом Девятого легиона, гонявшегося за ними по всей географической карте. Впрочем, пока они в лучшей своей части скромно переминались, держась на некотором удалении от перспектив и аплодисментов, всем было не до них. С теплым чувством пожимая крепкие тяжелые ладони этим грубым представителям опасной профессии, я удивлялся, что таким весьма щепетильным во всем, что касалось чужих кошельков, людям, не приходило в голову не платить никому вообще, а просто заниматься каждый своим делом. Если это не деловая добросовестность, то тогда что это.

Была хорошая новость и плохая. Хорошая новость состояла в том, что пять авгуров, накануне коварно похищенных злокозненными ведьмами, были благополучно возвращены к родным пенатам на условиях обмена. «Это всего лишь деньги», – надменно ответил я, когда Конгресс начал задавать вопросы. Ведьмы, действительно, хотели от жизни много. Между тем ни о каких военных операциях ни на суше, ни на море не могло идти речи. Авгуры были нужны. Без их активного содействия боги растеряют остатки мужества и история будет беспомощно топтаться на месте. Теперь весь персонал занимал свои рабочие места, и нация могла встретить невзгоды, ждущие ее, уверенно глядя вперед. Здесь же выяснилась интересная подробность. Оказывается, по долгу службы в мои обязанности также входили обязанности триумвира. Бегло просматривая руководство к действию, я только качал головой. Оказывается, такой конвент вообще не был связан никаким формальным уложением обычного судопроизводства и никому ничего не был должен: решения принимались, «опираясь на естественное чувство добра и справедливости». «Этот Эксперт – сущий кусэномо, – кипятился Ноздря. – Их преосвященство только на днях удивлялись, как до сих пор он сумел остаться в живых и куда смотрит судебное производство…» Я плохо представлял себя в роли председателя судебной комиссии, но мое мнение не спрашивали. Присутствуя на торжественном мероприятии по случаю воссоединения авгуров с родными и близкими, я пожимал руки и думал, что теперь с чистой совестью могу отдать тунеядцев на съедение Конгрессу. Было произнесено много теплых, ободряющих слов с уверениями, что щедрые жертвоприношения произведены и будущее впереди дальше может быть только светлым. «Неужели вы верите в весь этот вздор с предсказаниями?» – спросил меня Энимий. «Неважно, во что я верю, – ответил я. – Важно, во что верят противники».