Избранные проекты мира: строительство руин. Руководство для чайников. Книга 2

Сен Сейно Весто

Избранные проекты мира: строительство руин. Руководство для чайников. Книга 2

Всякое коммерческое использование текста, оформления книги – полностью или частично – возможно исключительно с письменного разрешения Автора. Нарушения преследуются в соответствии с законодательством и международными договорами.

© S. Vesto. 2018-2024

© S. Vesto. graphics. 2018-2024

1124

_______________________

Фрагмент третий

Собрат по счастью

Декреталиум 1. Ранний завтрак с авгуром

– …Вот почему властитель покрывает всех подобно небесам, не пуская в ход своего ума, но следуя лишь пользе тысяч людей, – пялясь мне в лицо, наставительно зудел старый пень. Это было его любимое место. – Поднявшись на цыпочки, со вниманием обозревает он взглядом То-Что-Под-Небом и выбирает полезное для него.

– Ну конечно, – согласился я. – Видимо, поэтому народ, имея меня скромным префектом наверху, не испытывает больших угрызений совести у себя внизу. – Протянув руку, я вытряхнул за уголок одну из салфеток и промокнул край рта. Изготовитель салата чересчур скрупулезно следовал сложности своего таланта. Я до сих пор не мог понять, понравилось мне блюдо или нет.

– Господи, хорошо-то как, – произнес я, усаживаясь удобнее и широко раскидывая руки поверх сиденья скамьи. На дверях офиса теперь висели часы обеденного перерыва, за окном сияло синее небо и ерзали какие-то мухоловки. Все готовились к полуденной катастрофе.

Авгур ел меня немигающими глазами.

– Иногда мне скажется, что самочувствие вашего стола беспокоит вас больше, чем здоровье Вселенной.

Авгур плохо переносил свежую зелень, и я был осведомлен. Нашему случаю подходила одна из мудростей Уложения тридцати шести дхарм.

– Говорят, когда случается худшее, – отозвался я, цыкая зубом, – лучше оставаться дома и размышлять о поэзии.

О нем я знал только, что он полоскал рот не менее трех раз в день, невзирая на обстоятельства, следуя совету доктора и следя за состоянием полости рта, как за здоровьем Вселенной. У микроорганизмов не оставалось ни одного шанса.

Я знал также, о чем он чесал языком, лежа в рабочее время в обнимку с отцами народа в парной. Все сходились во мнении, что я удивительно быстро освоился с должностью бога и слишком быстро обнаглел даже по местным меркам и что наглость моя выходит за рамки бесстыдства тирана.

– Если бы салат готовил себя сам, – произнес я, складывая платок на краю стола и снова откидываясь на спинку, – то он бы сказал, что он был в превосходном настроении.

Авгур продолжал есть меня ледяным взглядом.

– К сожалению, не всем дано разделить такое чудесное настроение вас и вашего стола. Кто-то уже задается вопросом не провинились ли мы в чем-то перед мудрыми богами? Вы прилежно наводите справки об обычаях предков и как они определяют лестницу на небеса и когда бог к ней готов. Между тем прошел слух, что вас не просто бывает застать в опочивальне Возлюбленных бога.

Я не переставал улыбаться. Какое ему дело до чужих опочивален, я спрашивать не стал. Ему первому из всех не терпелось узнать, буду ли также улыбаться, стоя на костре.

– Мой разум тоже в отчаянии, когда жизнь радуется самой себе. Друг мой, – тепло произнес я, глядя в пустые не знающие жизни глаза. – Давайте каждый заниматься своим делом. Так всем будет лучше.

Я был уверен, что мой голос звучал все также приветливо, но старый пердун каким-то образом уловил угрозу. Это в мои планы не входило.

Он не мог решить, на что я надеюсь и представляю ли я опасность, но теперь калькулятор у него между ушами работал не переставая. Авгур не спускал с меня холодных глаз, но сказал не то, что я ждал.

– Вы не похожи на того, кем хотите казаться. Вы словно дорвались до возможности быть умным там, где вам за это ничего не будет. Мягкий юмор скорее выдает ум старика.

Я тепло улыбался ему, не меняя позы. Чтобы вывести меня из равновесия, ему нужно было что-то посерьезнее.

– Как сказано в Книге о Пути и Добродетели, великие из гениев взрослеют поздно. Не будем торопиться.

Он мне надоел.

– Я только стараюсь быть осторожным. Мягкий юмор легко выдать за мудрость.

Но я в самом деле словно залег на дно в ожидании неизвестно чего. Все хотят быть мудрыми, и никто не знает, как с этим бороться, говорит Ноздря, наш отечественный титан мысли. Я подумал, что фраза умнее, чем ее хозяин. Это бывает.

Мне было хорошо. Авгура это озадачивало.

Впрочем, светлое будущее этого дня строилось не вдруг. С кладовым пришлось откровенно, по-мужски поговорить. Я действительно ценю его талант, но если он берется за салат из помидоров, то салат должен быть похожим на салат из помидоров. Я пригрозил, что начну делать салат сам. Я любил готовить, и подчиненный состав, толпясь в прихожей, с ужасом наблюдал, как на глазах рушатся устои мироздания.

В общении с экзотикой есть одно первое и последнее правило: только пробуем – ничего не едим. Это особенно справедливо в отношении кухни островов. Организму зачастую не под силу сориентироваться в том, что ему предлагают под видом местных традиций. Но это не касалось помидорных приключений – и всех зеленых радостей, что им сопутствовали. Они и еще несколько вещей были моим основным продуктом питания, и я немедленно воспроизводил их в любом раю, куда угораздило попасть.

Худшие из моих опасений начали принимать образ реальности, когда обнаружилось, что тут весьма смутно представляли себе, что, собственно, такое сметана. Больше того: никто не знал, как ее готовить. Я, который понимал в коровах и козах столько же, сколько в трицератопсах, не знал тоже, и дело грозило закончиться правительственным кризисом, поскольку я ясно дал понять, что не потерплю на своем месте некомпетентности. У меня в голове не укладывалось. Я, рукоположенный бог в скольких-то там реинкарнациях и перевоплощениях, согласно официальным уложениям, повелитель того, этого и чего-то еще, не мог позволить себе даже просто нормальное, здоровое, сбалансированное питание. Я сразу заявил, что, принимая во внимание сложившиеся обстоятельства, моя работоспособность как лидера нации, мои интеллектуальные и другие способности поставлены под угрозу. Здесь невозможно работать, сказал я, с ходу закрывая сразу несколько проектов. Я решительно прямо от дверей слал погулять и дышать любым свежим воздухом дипломатические представительства, как только выяснилось, что отечественная отрасль животноводства грамотному решению проблемы норвила противопоставить творческий подход. Моему возмущению не было предела. Я вам павиан, что ли? – кипятился я. Мои красноречие и дар убеждения впервые дали сбой, когда я последовательно, грамотно поставленными аргументами и движениями рук попытался показать, как выглядит сметана и на что она должна быть похожа. Теперь заинтригованным выглядело даже иностранное представительство. Значит так, сказал я со своего места уходящим под голубой обрез неба рядам амфитеатра. Или вы задействуете свои аналитические способности, или…

Я не знал, что должно идти дальше. Я думал.

– Или будем разговаривать с вами в другом месте, – решительно завершил я предложение, широким движением запахиваясь и усаживаясь удобнее.

По лицам было видно, что я впервые сказал что-то к месту. Отечество, уже ранее хорошо осведомленное о том, насколько далеко способны уходить в своих обещаниях предыдущие послы доброй воли, моментально задействовало, что просили. Но все было не так просто. Впрочем, худшие из моих опасений сменила озадаченность первооткрывателя, который столкнулся с неизвестным науке биологическими видом. Я не знаю, что сделал бы с шефом государственного стола мой предыдущий узурпатор, я решил дать ему еще один шанс.

Между тем избранная мной политика жесткого прессинга стала давать плоды. Общественная мысль бурлила. Как сообщали анонимные источники, теперь даже зарубежные консульства задавались вопросом, а так ли уж совершенен их стол? И возможно ли, что Вселенная в силу невежества отдельных лиц до последнего дня была лишена некоего главного, ключевого звена своего совершенства? Мне принесли, бережно держа несколькими руками, чашку с некой густой, трудно поддающей описаниям и неопределенной расцветки, но явно свежей субстанцией.

Я пригубил субстанцию, даже не доверив пригубить специально поставленному лицу, призванному пробовать всё, что ставят на стол. Я пригубил еще раз и посмотрел на келаря.

– Это опытный образец, – торопливо заверил он, по моему лицу поняв, что это не совсем то.

Я пригубил еще раз.

Я был уверен, что пробовал это много раньше и при совсем других обстоятельствах. Меня словно вернули домой. Я мог бы поклясться, что это был катык.

Все молчали. Поистине, в этом учреждении ничто не способно было работать должным образом без хорошего пинка.

– Это не опытный образец, – сухо прокомментировал я. – Это контрольный образец, улавливаете разницу?

Келарь смотрел на меня, я смотрел на келаря, паузой давая понять, что от того, как скоро он уловит разницу, целиком зависит не только его радостное финансовое сегодня, но и светлое будущее завтра.

– Контрольный образец, – пригубив снова и допивая, пояснил я, – не подлежит изменениям. Делайте с производной партией что хотите, но технология данного экземпляра должна сохраниться неприкосновенной. Вы понимаете меня? Даже если упадет астероид и у Стен цитаделей высадится контингент варваров. Это не фигура речи. В ваших руках судьба научных исследований.

Меня поняли.

В дверь аккуратно постучали, и в образовавшуюся щель просунулась голова Ноздри, друга народа.

Я перестал улыбаться. Кормчим явно уже надоело ждать, если Ноздрю погнали сюда.

– Вот, – произнес я, поворачивая к собеседнику изобличающее лицо, – Вот. Именно об этом я и говорю. Именно это я пытаюсь донести. В этом все дело. В скромности. В элементарной скромности и уважении к такому вроде бы небольшому, но серьезному предприятию, как прием пищи. Я уже десять раз просил не беспокоить меня за дверью, если я не подаю голоса. Может, я тут голый стою.

Я вновь повернулся, обращая к Ноздре участливый взгляд.

– Дружок, что опять случилось с этим богами забытым миром? Что опять могло с ним случиться такого, что не случалось с ним раньше?

По лицу Ноздри было видно, что он уже жалел, что не взял больничный. Теперь оба тунеядца смотрели на меня одинаковыми глазами.

Кормушка обеспокоена, подумал я. И это хорошо.

Я вдруг обнаружил в себе вкус к административной деятельности. Памятуя о благотворном влиянии чистой родниковой воды на живой организм, я выступил с эдиктом, запрещающим людям не пить. Проект вызвал разноречивые мнения. Как всегда, ссылались на обстоятельства и вышестоящие инстанции. Боги тут ни при чем, сказал я. Это мое решение. Потом кто-то пробовал возражать, и я вошел во вкус. Я засучил рукава.

Я с улыбкой вспомнил, как, практически ничего не сдвинув и не задев ничьих чувств, хитроумно ввел пару нововведений, даже мне самому показавшихся почти на грани допустимого. Помнится, Их преосвященство Животновод в свое время сделал шаг вперед в деле придания отечеству более респектабельного вида, выступив с крупным трактатом в соавторстве своем и еще одного мыслителя. Трактат в дорогом тиснении и с удручающе длинным подзаголовком «О злонамеренности и колдовском хитроумии лис, петухов и котов черных внешностей, а также симптомах повреждения умов человеческой особи, ими способствующих» предлагал коренным образом и в короткие сроки улучшить общее благосостояние отчества. Инновационная идея в целом сводилась к проведению санинспекции. В интересах душевного здоровья нации предлагался ряд конкретных организационных мероприятий на предмет присутствия темной силы. В результате все остались довольны. Критикам было о чем поговорить, консерваторы теперь по-новому смотрели на старые вещи, приверженцы демократических свобод по-прежнему что-то рисовали. После скоропостижной и трагической кончины соавтора трактата (я лично выразил друзьям и близким покойного искренние соболезнования, тепло пожимая руки со словами «Мы разделяем вашу боль») и серии проведенных расследований, мной взятых под личный контроль, научный труд стал исключительной раритетной редкостью. Один из экземпляров с персональной дарственной подписью покойного вскоре пылился в моей личной коллекции. Отдавая дань уму и таланту ушедшего изумруда нации, я своей рукой подготовил редакцию надгробной речи, выдержанную в сухом, строгом горгиевом стиле софистов, где смысловые особенности контрапунктически противопоставлялись одна другой. Получилось неплохо. Чуть позже я несколько переработал оригинальную редакцию некролога, дополнив и развив тему. Еще позднее я переработал и тщательно отредактировал ее тоже, однако тема оказалась настолько благодарной, что я внес еще несколько сюжетных линий и поворотов, дополнив основной раздел комментариями, эпиграфами, вступлением, предупреждением об авторских правах, небольшой аннотацией, послесловием и своими иллюстрациями.

Иллюстрированное приложение к некрологу содержало рецепт приготовления томатного сока со сметаной, перцем и свежей зеленью под моим собственным авторством – как напоминание о скоротечности бытия. Рецепт не оценили. Я расстроился, но совсем немного. Как говорили на островах, большое проходит незамеченным. Как оказалось, под сметаной поняли совсем не то, что предполагалось. Животновод на какое-то время совсем исчез со всех горизонтов литературной и общественной жизни. Рассказывали, что в одном из хорошо укрепленных подземных бункеров своей родной Пятой обители он целиком посвятил себя дальнейшей разработке тезисов своего многотомного собрания сочинений. Его никто не видел. И не видели его так давно, что стали о нем забывать. Между тем делать этого не стоило. Когда иллюстрированное приложение и некролог стали событием литературной жизни, я посвятил себя живописи. Боги любят землю, по которой ступают, но не любят грязь, которая липнет, сказал я.

Вскоре Ноздря, друг народа, от имени Конгресса выступил со встречной новаторской мыслью о несомненной полезности животных тварей в плане поддержания здорового климата в семьях и равновесия в природе и – в особенности – котов и кошек черной окраски, как естественных и признанных стражей с безупречной репутацией кладовых нации в ее противостоянии мышам. «Мы не потерпим расизма в отношении наших меньших братьев», – заключил он. Конгресс аплодировал стоя.

Декреталиум 2. Посол доброй воли

В трюме зафрахтованной триеры было темно и тесно. Беглый осмотр не выявил никаких явных несоответствий регламенту, только воняло, как в погребе, но уют здесь не предполагался. Где-то над головой, скрипя досками, прошли шаги. На палубе уже второй день несколько отдыхающих физиономий разглядывали дали и рассказывали анекдоты. В целом, все выглядело по-домашнему. Судно, как обещали, относилось к классу быстроходных, что выглядело правдой, с учетом, кто его делал. Продавец плохо владел местным наречием, но нисколько этим не смущался, всё, что он продавал, он упорно называл триерами. Хиератта не совсем был уверен, что это действительно триера, но на ней можно было плавать. Пиратам пришел конец.

– Значит, просыпается посреди ночи Ноздря. Весь в холодном поту, руками цепляется за одеяло, глаза открыты от ужаса, на нем нет лица. Жена просыпается тоже, и так его приласкает, и по-другому, спрашивает, родной, приснилось что-то дурное?

Ноздря какое-то время вспоминает, где он и как сюда попал. Потом отвечает: «Забыл на ночь причесаться…»

Увидев Хиератту, персонал перестал улыбаться, и, не меняя поз, стал показывать друг другу что-то на горизонте. Вот, подумал Хиератта. Плоды демократии.

– Капитан на палубе, – напомнил он с упреком.

Персонал, оценив направление ветра, начал двигаться. Все с топотом забегали, больше не улыбался никто.

Провожающие лица в образе сторожа причала с известной долей сомнения смотрели на обещанные экспедиции.

– Счастливого плавания. – Бабай рукой, сжимавшей сосуд с любимой богами жидкостью, нетвердым движением благословил судно на новые приключения. – Смотрите пиписьки только там себе не отморозьте.

В правый борт тяжело ударила волна, мостик качнулся, и лениво заскрипел натягиваемый трос.

Детали предстоявшей миссии выглядели несложными и сводились к нанесению официального визита соседям. Варвары нервничали, и в будущем противостоянии прогрессивного человечества морским бандитам Хиератта должен был выглядеть послом доброй воли. Он смутно представлял, как должен выглядеть посол доброй воли, поэтому, в ходе долгой дискуссии и с соизволения богов, вперед ушли три боевые триремы. Это был первый опыт дипломатической миссии, и Хиератта не хотел ударить лицом в грязь. Из соображений безопасности отправленная группа военных трирем, спешно оборудованных по последнему слову техники по случаю высокой миссии, должна была удостоверить, что всё очень серьезно и что какими бы ни были разногласия соседей в прошлом, в будущем им не оставалось места. Смотрелось внушительно. Смотрелось настолько хорошо, что Хиератта побежал за этюдником. В результате они опоздали, но так даже было лучше. Предполагалось, Хиератта и остальные триремы составят единый экспедиционный корпус.

– Я долго буду еще выслушивать это надругательство над ушами? – недовольно произнес Ханну, когда триера грузно поползла мимо причала. – Даже мой желудок выражает протест пережитым ужином.

– А что, нормальная музыка, – невинно сказал Лохланн, отнимая губы от своей проклятой свистульки. Трофейную волынку горцев он любил, и это знали все. – Вы же образованный человек, у вас должны быть широкие взгляды ко всем проявлениям жизни.

– Да я не против музыки, – раздраженно отозвался Ханну. – Но ведь она же у вас не строит. Ведь вы же котов держите за интимные места.

– Это не главное, – миролюбиво заметил Лохланн. – Зато какие возможности…

– Правильно, – поддержал Хиератта, появляясь из трюма на свет, цыкая зубом и промакивая губы салфеткой. Скомкав, он аккуратно отправил бумажный шарик в корзину с оружием. – Все неправыми быть не могут. Если коллектив не возражает, значит, в этом что-то есть.

Триера шла на всех парусах.

В борт с размаху снова ударила волна, где-то внизу дальше на повышенных оборотах заговорили черные рабочие голоса, что-то с дребезгом разбилось.

– Джентльмены, – обратился Хиератта к команде. – Пора привыкать. Это вам не лошадь. Чем скорее вы почувствуете себя в роли мореплавателей, тем больше из нас доберутся до берега живыми.

Но все оказалось не так просто.

Когда в борт с силой ударили в четвертый раз, боцман, до того что-то напряженно и с беспокойством высматривавший, свесившись за борт, вдруг резко подался назад и с до предела озабоченным лицом стал свистеть, чтобы перестали тянуть паруса. Судно в конце концов встало.

В небе молча висели птицы, дул легкий холодный ветер, и не было ничего, что бы могло сделать это утро еще лучше.

– В чем дело, – спросил Хиератта, появляясь на мостике. – Пираты вновь выразили желание быть повешенными?

Боцман вместе со всей командой, согнувшись пополам, глядели за борт. Там явно кто-то был.

Когда авгуры предсказывали хорошую погоду и успешное завершение предприятия, они опирались на проверенные методы, хорошо зарекомендовавшие себя в общении с потусторонними силами. Заручившись поддержкой предков и обильными жертвоприношениями, персонал авгуров с чистой совестью предсказывал вероятность успеха экспедиции как весьма высокую.

Единственное, чего они не учли, – орку, обитавшего по соседству, несусветно большое морское существо, время от времени заглядывавшее в воды залива. Водоплавающий скот из семейства дельфинидов довольно быстро сообразил, чего он хочет от жизни, своей бесцеремонностью представляя серьезную трудность для нормальных торговых сношений. Теперь он деликатно напоминал о своем присутствии.

Афиллинариус бандитствовал в этих водах давно, еще до первых официальных отчетов, единственное, что до сих пор спасало побережье, так это что он был один. То ли он не хотел больше ни с кем делиться, то ли природа его одного наделила прагматизмом и интеллектом, только это был единственный случай, когда обитатель морских глубин бесцеремонно брал таможенную пошлину за право перемещения за пределы залива. В сравнении с ним пираты Шельфа выглядели скромным традиционным затруднением на пути к улову. Афиллинариус к числу традиций не относился. Однако он не появлялся здесь так давно, что о нем успели напрочь забыть. С ним предпочитали не связываться.

Сложность состояла в другом. Орка не относился к предметам традиций, но имел атрибут табу. Это было связано с какими-то древними представлениями родового тотема о кровной связи между хищниками Шельфа и общиной людей. Как атрибут стихии, разделявшей мир суши от мира воды, не имевшего границ, Афиллинариус был наделен свойствами святости, и трогать его или, упаси боги, задевать его чувства – значило противиться воле демонов, что сидели сейчас под кормой. Связываться с демонами не хотел никто, поэтому все просто ждали, предоставив все естественному ходу вещей. Трудно сказать, что было в нем святого, но табу не предполагало дискуссий.

Нужно сказать, по-видимому, население само в какой-то мере способствовало созданию нездоровой традиции своей порочной практикой выбрасывать за борт безбилетных попутчиков. Однако дела обстояли именно так, безбилетников на борту не было, и теперь это могло стать проблемой.

Боцман покачал головой.

– Это первое предупреждение, – сказал он, поворачивая лицо к Хиератте, который теперь номинально числился руководителем экспедиции, будучи Конунгом Мегалита, также автоматически став и Конунгом всех возможных завоевательных миссий на воде, хотя в парусах он понимал не больше, чем в коровах. Озабоченность не покидала мрачное много повидавшее лицо боцмана. В этих проклятых водах лежало больше беспечных предприятий, чем в архивах цитаделей. – Ну что будем делать – ждать второго или пойдем домой?

– Об этом не может быть и речи, – мужественно улыбнувшись, произнес Хиератта. Команда терпеливо слушала. – Мы только начали. Закон касается всех. Если вирус пиратства успел зайти так далеко, что даже подводный мир пал его жертвой, то на нас возложена высокая миссия донести букву закона и до него. Меньше всего мы призваны потворствовать дурным наклонностям, даже если они спрятались в воде. Мы ни в коем случае не карательная экспедиция, но прежде всего полицейское предприятие…

Он готов был развить тему заботы об экологии дальше, но тут палуба ушла из под ног, горизонт корабля тяжело пошел в сторону, и борт, брызгая и раскачиваясь, испытал мощный толчок, словно всем своим весом сев на подводные камни. Борт со скрипом накренился еще, и где-то внизу, прямо под ногами кто-то начал визжать женскими голосами. Все, кому не за что было держаться, полетели на палубу. По доскам с топотом пошли несколько ног, на мостике, однако, царила убийственная тишина. Хиератта в некотором изумлении смотрел на боцмана, боцман с бледным, не предвещавшим этому дню ничего хорошего лицом смотрел на помощника.

– Что это сейчас было? – спросил он. По тону его можно было понять, что лимит вещей, которыми можно шутить, на этот день исчерпан. – У нас что – на борту женщины?

Помощник, белый от предчувствий, дергая подбородком из стороны в сторону и прижимая ладони к груди, уверил, что настолько низко ни он сам, ни его бездарная команда пасть не могли. Он клялся богами и здоровьем тестя, и в это можно было поверить. Убеждение любого, связанного с судоходством, что женщина на борту – это проблема, относилось к категории табу настолько сильных, что в него верили даже безбожники. Но это уже было неважно. Все теперь смотрели на Хиератту, Хиератта ждал, что скажут компетентные в такого рода делах лица.

Спохватившись, он сказал:

– Думаю, пираты от нас никуда не уйдут. Если ни у кого нет других предложений, предлагаю вернуться и обдумать все детали экспедиции еще раз.

Обдумать детали экспедиции еще раз все согласились сразу. Перспектива оказаться в данную минуту в воде настолько мало привлекала всех членов команды, что уговаривать никого не пришлось. Паруса натужно хлопали, канаты скрипели, но боцман не выглядел обрадованным. Он явно думал о том же самом.

Декреталиум 3. С мыслью о мёде