Послушная жена

– Я все понимаю. Действительно понимаю. На твоем месте я тоже хотела бы маму. Свою, родную, а не чужую тетку, на которой женился отец.

Франческа закусила губу. Она не шевелилась, а слезы собирались у нее на ресницах, готовые снова политься ручьем. Интересно, сколько вечеров девочка плакала в подушку, пока мы с Нико сидели внизу и потягивали вино, после того как она в гневе уносилась прочь? Мы рассуждали, как «справиться с ее поведением», а она тем временем, наверное, зарывалась лицом в мамины блузки, отчаянно стараясь уловить след знакомого запаха. Перебирала драгоценности в шкатулке Кейтлин, распутывала ожерелья, примеряла кольца, пытаясь вызвать в памяти ее образ. А я только о себе и думала, злилась, что тринадцатилетний подросток мне мешает, и прикидывала, как попросить Нико поставить замок на дверь нашей спальни.

Наконец-то ко мне пришло осознание, что значит быть взрослой. И стать мачехой девочке, у которой умерла родная мать.

Если и пришло время наконец перестать сокрушаться, что в моем сказочном новом мире не обходится без мелких недостатков, то именно сейчас.

– Пойду-ка принесу тебе прокладки. А ты лучше сходи в гостевую ванную, чтобы никто не видел. Простыни я тебе поменяю. А пижаму просто кинь в корзину, потом постираю.

Франческа кивнула:

– Спасибо. – И еще раз обняла меня.

Глава десятая

Лара

В Страстную пятницу Массимо вскочил с постели в семь часов, чмокнул меня в щеку и заявил:

– Полежи-ка еще, красавица моя. А я сгоняю за пасхальным подарком. – Отчего у меня чуть не вырвалось: «А могли бы уже в полдевятого быть у папы». Но, с другой стороны, напомнив Массимо, что мы собирались «избегать лишних трат», мне удалось в выходные уберечь Сандро от мучительного таскания по самым жутким достопримечательностям Лондона.

Я снова откинулась на подушку, мысленно прокручивая в голове противоречия, свойственные мужу. Сначала ранящие или даже оскорбительные выпады, а потом куча продуманных жестов, чтобы их уравновесить. Но я это понимала с самого начала, еще когда он впервые разыграл для меня на работе целую сцену. В одно утро он очень радовал, заметив новую блузку. Затем выбивал почву из-под ног, сморщив нос из-за моей новой стрижки. Приносил мне кофе, когда я работала в обеденный перерыв. Зато потом несколько раз уезжал без меня, если я на пять минут позже выходила из офиса. Но всякий раз рядом с Массимо я была активным участником действа, а не пассивным наблюдателем, и поглощала его энергию, хорошую или плохую. И без Фаринелли, со всеми их семейными недостатками, очутилась бы теперь одна-одинешенька в своем мире, если не считать отца, который постепенно терял контроль над разумом. Оставалось утешаться тем, что, пусть я и предпочла бы отправиться к папе, усиленные хлопоты Массимо с пасхальным подарком добавляют еще одну песчинку на нужную чашу весов «любит – не любит».

Но к десяти часам меня уже мучил вопрос, куда подевался Массимо. Как и отец, я ненавидела ожидание и неопределенность. Поэтому, когда муж ворвался в дверь с большим рыжим щенком на руках, моей первой реакцией стало облегчение. Оно быстро сменилось удивлением, а потом страхом.

Лицо Массимо – красивое, надменное лицо – светилось от возбуждения.

– Посмотри, кого я нашел!

Я отпрянула, решив, что собака бегала по улице, а он ее поймал и притащил сюда, чтобы животное не попало под колеса. Но лучше бы просто привязал снаружи.

Муж подошел ко мне, удерживая щенка, который пытался вырваться у него из рук. Я стояла на второй ступеньке лестницы, и Массимо подтолкнул собаку ко мне, а я чуть не завизжала.

– Думаю, этот малыш заменит нам Мисти. Родезийский риджбек. Последний в помете. Почти полгода. Его хотели оставить для разведения, но у него оказался залом хвоста, поэтому щенка решили отдать. Я убедил хозяев, что у нас его ждет замечательная жизнь.

Я попыталась улыбнуться, но мне хотелось рвануть вверх по лестнице, запереться в спальне и сидеть там, пока муж не спрячет животное. Неужели он это всерьез? Ведь не мог же Массимо не знать, что я панически боюсь собак с тех пор, как в детстве меня укусила колли, и что я перестала ходить с Сандро в парк, поскольку жутко изводилась, когда вокруг бегали собаки. Даже если животные были на поводке, я постоянно следила за ними, боясь, как бы псы вдруг не вырвались из ошейников и не напали на нас.

К моему ужасу, Массимо позвал Сандро, который тут же выбежал из своей комнаты со смесью нетерпения и смятения на лице.

– Та-дам-м! Поздоровайся со своим новым питомцем Лупо. По-итальянски это означает «волк».

Лицо у Сандро помертвело, он поник, потом покосился на меня и скривил губы в улыбке. Сын нерешительно топтался на площадке, а Массимо восторженно манил его к себе:

– Только посмотри, какой он милый. Собака ведь лучший друг человека. А эта порода и вовсе считается отличным компаньоном. Ты полюбишь его, Сандро. Может, даже больше, чем Мисти.

Мы с сыном молчали, и энтузиазм Массимо поостыл. Но все-таки не стоило воротить нос от всех усилий, которые он явно приложил, стараясь нас подбодрить. Он же, верно, думал, что против собственной собаки я возражать не стану. И если рассуждать трезво, мне было известно, что большинство из них вполне воспитанные. К тому же мы много говорили о том, что незачем Сандро всю жизнь каждый раз застывать при виде идущей навстречу собаки. Поэтому я проглотила страх и, подойдя к Лупо, заставила себя погладить щенка по голове.

– Он замечательный, Сандро, посмотри, какой добрый и милый, – произнесла я, прижимаясь к стене холла, когда Лупо, свесив на сторону большущий язык, направился ко мне, неуклюже шлепая лапами. От страха у меня задрожали ноги и вспотела спина.

Я попыталась заговорить со щенком с той умильно-ласковой интонацией, которую часто слышала у собачников:

– Ах ты, песенька, славный мальчик.

– Эти собаки, Сандро, родом из Африки. Чтобы его забрать, мне пришлось смотаться аж в Уитстабл. – Нетерпение в голосе Массимо нарастало.

Но среди прочих дурацких черт, которые Сандро унаследовал от меня, – кривой клык, второй палец на ноге длиннее остальных, губы часто обветриваются и трескаются – в списке был и парализующий страх перед собаками. Массимо не должен был заметить, что Сандро не только не спускается, а пятится по лестнице, поэтому я захлопала в ладоши в притворном восторге, точно воспитательница в детсаду, готовая разразиться песенкой «Колеса у автобуса»[9]:

– Пойдем посмотрим, понравится ли ему наш сад. Он ведь долго ехал и наверняка уже хочет пописать, а нам не нужен беспорядок в доме. – И я поманила Сандро вниз по лестнице.

Массимо опустил щенка на пол в коридоре, где тот сразу же начал подпрыгивать и царапать меня за бедра. Мне хотелось расплакаться.

– Так что ты думаешь о подарке? – Массимо смотрел очень внимательно, и я заставила себя широко улыбнуться:

– Чудесный сюрприз! Вот уж думать не думала, что ты хочешь собаку.

– Я купил его для Сандро. Сыну будет полезно. И тебе пес станет отличной охраной, когда меня не будет рядом.

Вот до чего безумной стала моя жизнь: я готова была мириться с собакой, которой до жути боялась, лишь бы не разгневать мужа неблагодарностью.

Глава одиннадцатая

Мэгги

Даже если Франческа видела во мне только способ добыть гигиенические прокладки, чтобы не просить их у отца, за последние две недели ее отношение ко мне определенно смягчилось.

И вот теперь я лихорадочно обдумывала, стоит ли вовлекать девочку в уборку чердака, разрываясь между потребностью побыстрее довести обещанное рабочее место до ума и страхом разрушить столь неожиданно возникшее хрупкое перемирие с Франческой.

Однако середина апреля, крайний срок съехать из магазина, быстро приближалась, и Нико был непреклонен:

– Тебе необходимо место для работы, а нам необходимо, чтобы дом был домом, а не святыней.

Как ни странно, но стремление мужа «замести в угол» воспоминания о Кейтлин я восприняла не как знак его безмерной любви ко мне и готовности оставить прошлое позади, а наоборот – как указание, что теперь он попросту не позволяет себе слишком привязываться к кому-либо. Надеюсь, если я завтра вдруг умру, меня не вычистят из его жизни, набив моими вещами несколько мешков для мусора и пару плетеных корзин с одеждой для благотворительного магазина.

Пока Нико обсуждал с Франческой участие в уборке, я сидела внизу на кухне, готовясь услышать перебранку на повышенных тонах. Но падчерица, спустившись, застенчиво прислонилась к дверному косяку.

– А когда ты закончишь обустраивать мастерскую, не согласишься сшить мне платье для школьной вечеринки в конце года? Если, конечно, захочешь.

Я готова была вскочить со стула и пообещать сшить ей сто платьев, каждое нового цвета. Возможность заняться чем-то интересным для нас обеих, а не тем, что изобретал Нико под девизом «а вот тебе еще случай познакомиться с Мэгги поближе», наполнила меня надеждой на будущее, о котором еще две недели назад я и мечтать не могла.

* * *

Когда наступила суббота, Массимо и Сандро пригласили Сэма с собой в парк. Мой сынишка, кстати, отлично прижился в большой семье и, похоже, был готов насовсем перебраться в дом Массимо, куда его так и манили машинки, футбол и Лупо. Хотя вряд ли Сэму понравилось бы постоянно общаться с Ларой. Она был из тех, кого моя мама называет «бука»: с вечно пасмурным лицом, словно в постоянном ожидании, что вот-вот хлынет дождь, несмотря на безоблачное небо. Однако Массимо, похоже, ее обожал, то и дело обнимал и говорил: «Люблю тебя», даже если она всего-навсего приносила ему чашку чая.

При виде Сандро, который уныло плелся позади отца, то ведя ладошкой по стене, то останавливаясь, чтобы подобрать перо, у меня возникло подозрение, что Массимо доставляет удовольствие баловать моего помешанного на футболе Сэма. Стоило им оказаться рядом, оба с жаром принимались обсуждать игроков премьер-лиги, о которых я и слыхом не слыхивала. Нико это типично мужское увлечение было мало свойственно, он гораздо больше интересовался телепрограммой «Мир садовода», чем спортивным каналом, поэтому здорово, что Массимо был искренне увлечен футболом, а не просто притворялся, как я. Я старалась не думать, сколько потерял Сэм из-за такого папашки, как Дин, который предпочитал не обременять нас своим присутствием, ограничиваясь несколькими почтовыми открытками в год. Впрочем, по правде говоря, Дин никого и не строил из себя. Мастер на все руки, он работал на стройках, но ровно до тех пор, пока у него на руках не оказывалась сумма, позволяющая уехать на какой-нибудь экзотический остров и несколько месяцев обитать там в соломенной хижине. Он часто говорил мне: «Мэгс, ты слишком серьезна. Живи сегодняшним днем. Пока есть пиво и немного солнца, я король». Но когда он меня бросил, было все равно больно.

Я утешалась тем, что, хотя в отцы Сэму выбрала неудачника, зато отчима в конце концов нашла отличного.

И сегодня – в день, который мы отвели для разгребания завалов, – Нико снова поразил меня сердечностью: он очень беспокоился, что мне будет тяжело перебирать вещи его умершей жены, позабыв и думать, как сложно будет ему самому. Я обняла мужа:

– Мы справимся.

Меня больше волновала реакция Франчески. Я неловко застыла на лестничной площадке, пока муж ходил за дочерью. Но всякая неловкость рассеялась, когда я попыталась уцепиться за сложенную чердачную лестницу – упражнение, похожее на ловлю пластикового утенка на ярмарке, только в два раза труднее. Оставалось надеяться, что я сумею освоить маневр, иначе ежедневный путь в мастерскую грозил превратиться в настоящую занозу в заднице. Впрочем, зато мы нашли над чем посмеяться и в чем разобраться совместными усилиями, прежде чем погрузиться в предстоящую работу.

Я уже любила эту мансарду и с волнением представляла, как под окном поставлю стол для шитья, а в нише – полки для тканей, булавок и разных принадлежностей. В отличие от захламленной маминой квартирки, где я старалась ничего не передвигать, боясь, что из какой-нибудь древней футбольной бутсы выскочит крыса, это пространство ничем не напоминало привычный чердак, куда как попало сваливают ненужные вещи. Здесь было много света, а коробки стояли аккуратными рядами и были надписаны красной ручкой: «Бриджи/шлемы для верховой езды», «Малые веса/эспандеры», «Кассеты A – Й». Мне стало немного не по себе при виде этих крупных, четко прописанных букв. Такой уверенный командирский почерк мог быть у нападающей в нетболе или центровой в женском хоккее. Интересно, эти коробки с самого начала стояли здесь или Кейтлин начала сортировать вещи, поняв, что умирает, и намереваясь избавить домашних от хлопот?

Хотелось думать, что, начнись для меня обратный отсчет, я нашла бы более важные дела, чем раскладывать компакт-диски в алфавитном порядке. А может, теряя контроль над здоровьем, Кейтлин обретала хоть крупицу утешения и уверенности перед лицом великой неизвестности, точно зная, что «Абба» стоит рядом с «Аэросмитом».

Мне было трудно представить, каково это – знать, что жить тебе осталось всего ничего. Но сама я хотела бы провести свои последние месяцы, прыгая с парашютом, гуляя по Великой Китайской стене или ныряя к Большому Барьерному рифу, пусть даже в настоящий момент, когда я надеялась, что впереди у меня еще лет пятьдесят, эти занятия меня не привлекали. Увы, меня терзали удручающие подозрения, что последние свои недели я, скорее всего, проведу, избавляясь от старых замызганных футболок, посеревшего нижнего белья и дырявых носков, дабы не остаться в памяти близких обладательницей мешковатых трусов и растянутых лифчиков. Кроме того, наверняка придется перелистать фотоальбомы и убрать сомнительные снимки, которые могут испортить впечатление обо мне, тогда как защититься и объяснить, что на самом деле все не так плохо, я уже не смогу. Да и Сэму явно не стоит натыкаться на фотографии, где я в обнимку с бутылкой текилы выпадаю из кресла, а к щеке у меня прилипла макаронина, или танцую с надувным пенисом, или целуюсь с одним из длинной череды бездельников, ничем не лучших, чем его отец, хоть и менее веснушчатых.

Нико стоял уперев руки в боки, а Франческа смотрела на него в ожидании указаний. Я застыла у чердачного люка, боясь посягнуть на эмоции, витающие между коробками.

Наконец Нико повернулся к дочери:

– С чего хочешь начать? Может, посмотрим мамины кассеты?

У Франчески сделался такой вид, будто отец предложил ей надеть кринолин на вечеринку в честь окончания семестра. Кассеты устарели еще в те времена, когда я была подростком. Франческе они наверняка казались древними, как чугунный утюг. Моя мама не могла раскошелиться на DVD-плеер, поэтому, когда друзья давно перешли на компакт-диски, я еще долго вытягивала из нашего паршивого кассетника зажеванную ленту и заново сматывала ее карандашом. Но если пытаешься подружиться с падчерицей, не стоит подчеркивать, что помнишь жизнь без айтюнс.

Нико сам решил, что первыми надо перетащить к люку коробки с кассетами.

Я осмотрела другие коробки, выискивая такие, где окажется меньше эмоционального багажа. Совсем не хотелось наткнуться на фотографии, на которых Нико и Кейтлин разрезают свадебный торт, с любовью глядят на крохотную Франческу или чокаются бокалами с шампанским у рождественской елки.

И тут мне в глаза бросилась пометка «Франческа».

– Вот, смотри, здесь твое имя. Может быть, начнешь с этой коробки?

Вид у девочки был несколько неуверенный, и, честно говоря, я ее не винила. Бог весть, что оказалось бы в коробке с надписью «Мэгги». Скорее всего, штук двадцать полупустых флаконов разглаживающего кондиционера для волос, которым я довольно долго пользовалась, отчаянно стремясь выпрямить кудряшки, пока превосходящая сила природы все-таки не победила мой оптимизм.

Мой многозначительный взгляд, похоже, вывел Нико из ступора.

Он потянулся к коробке и принялся отдирать скотч.

– Пойдем, голубка, посмотрим?

Когда их темные головы сблизились, чтобы заглянуть внутрь, я занялась другими этикетками.

«Верхняя одежда»? Интересно, неужели Кейтлин была настолько организованна, что каждый апрель паковала шарфы, плащи и шапки с помпонами, дабы потом не тратить все лето на поиски шлепанцев, пробиваясь через завалы всевозможной шерстяной одежды?

Нет уж. Одежда была слишком личной штукой, слишком реальной. Мне не хотелось разглядывать каждый след грязи на сапогах Кейтлин и думать, а не в них ли она была, когда они с Нико шагали рука об руку по улице, укрывались под деревом от летнего дождя, целовались и обнимались, пережидая ливень.

Я подошла к коробке с надписью «Пособия» – непохоже на хранилище любовных воспоминаний. Внутри оказались книги Кейтлин о питании и фитнесе. Я вынула несколько самых верхних, просто чтобы проверить, не собираюсь ли ненароком выбросить драгоценное первое издание книги «Тростинка или толстушка»[10] или обязательные для каждой уважающей себя девушки брошюрки с рекомендациями, как «управлять метаболизмом» и «укрепить тело», а также множество совсем не забавной чепухи, о существовании которой даже не подозревала и без которой вот уже тридцать пять лет жила припеваючи.

– Ты ведь не планируешь изучать диетологию и спорт? – спросила я у Франчески.

– Исключено, – фыркнула та. – Не собираюсь тратить жизнь, приводя в форму кучу старых толстяков.

Я втянула живот.

Следующим мне попался огромный иллюстрированный том о значимости упражнений в психотерапии. Он напоминал огромные французские словари, которые мама как-то раз, пошатываясь, приволокла домой после уборки в местной библиотеке. Она надеялась их кому-нибудь втюхать. Никто так и не соблазнился, и мы сложили тома стопкой, используя их как подставку для клетки с хомяками. Наверное, Нико считал меня весьма ограниченной, раз у его первой жены хватало мозгов понять, как прыжки на месте сделают человека менее безумным.

Я посмотрела на мужа с другого конца чердака, надеясь, что меня ему хватит надолго. Они с Франческой сидели рядышком, копаясь в белом плетеном сундучке, и тихо ахали над крошечными пинетками, маленькими ползуночками с узором из тюльпанов, одноухим голубым кроликом. Вряд ли отец Сэма узнал бы нашего сына в толпе десятилетних рыжеватых и веснушчатых пацанов, не говоря уже о том, чтобы помнить его детские игрушки. Франческа гладила памятные вещи, прижимала их к лицу. У меня сжалось сердце при виде того, как она пытается удержать в памяти образ Кейтлин, цепляясь за тень присутствия, за остатки запаха, застрявшие в случайных предметах, которые пахли скорее пылью и сыростью.

Девочка достала несколько школьных тетрадей:

– Смотри, папа, мои сочинения в классе мисс Роланд!

Нико принялся читать вслух ее рассказ о новой собаке Полли-Долли, а Франческа смущенно ойкала.

– Это же вообще неправда! Мама не разрешала мне заводить собаку. – Она постучала по странице: – Глянь, какой толстой я нарисовала маму. Я ее такой и не помню.

Я старалась не слушать их разговор, шумно роясь в ящике. Обмен эмоциями между отцом и дочерью заставлял меня чувствовать себя кукушкой в гнезде на двоих.

– Слушайте, у меня от пыли уже в горле пересохло, – объявила я. – Спущусь-ка я в кухню и принесу нам чаю.

– Лучше я, – подхватился Нико и с готовностью вскочил, словно цепляясь за повод улизнуть на минутку.

Мне и самой очень хотелось убежать от этого горя, от сожалений и чужой любви, расползавшихся плющом из каждой коробки, которую мы открывали, но пришлось снова опуститься на колени и продолжать разбор. Под очередным слоем книг внезапно обнаружилась золотая шкатулочка для украшений. Хорошо, что я не выкинула сразу целую охапку старых пыльных книг о том, как перестать до дрожи бояться батута. Я взяла шкатулку и провела пальцами по крышке с узором в форме сердечка, выложенным из чего-то вроде рубинов. Открыла. Внутри было пусто, только мягкая подушечка на дне, но мансарду вдруг заполнила громкая классическая музыка, заставив меня подпрыгнуть. Франческа встрепенулась, любопытствуя, что же там такое нашлось. Я встала и протиснулась мимо велотренажера Кейтлин, перешагнула через коврики для йоги и наполовину сдутый мяч для пилатеса, дабы показать находку падчерице.

Она погладила голубой бархат внутри шкатулки.

– Очень красиво. Не помню такой у мамы. – Закрыла крышку, потом снова открыла ее. – А что за мелодия?

– Не знаю. Придется спросить у папы. Я в классической музыке совсем не разбираюсь. – Согласно заветам неписаного руководства «Как стать потрясающей мачехой», я ухватилась за возможность сближения: – А ты любишь классику? – Правда, меня пугало, что девочка примется называть композиторов, о которых я слыхом не слыхивала. Кажется, все Фаринелли любили за завтраком поиронизировать над газетными статьями об искусстве и культуре.

– Не очень, – сморщила нос Франческа. – Мама постоянно слушала оперу, но я не прониклась.

– Ну, может, войдешь во вкус позже. Шкатулку тебе отложить? Судя по клейму на дне, это настоящее золото, так что сохранить определенно стоит, – заметила я.

– Да, пожалуй, – кивнула девочка. – Там ведь можно мои сережки держать.

И она снова принялась просматривать свои старые школьные учебники. А я, чувствуя, что во мне больше не нуждаются, двинулась в обратный путь на другую сторону чердака. И там застыла в нерешительности, размышляя, взяться за сумку с надписью «Постельное белье» или открыть старомодный сундук, в котором вообще лежит бог знает что, способное выбить почву у меня из-под ног. Но тут в носу засвербело, я чихнула, и золотая шкатулочка вылетела у меня из рук.

Распахнувшись, она приземлилась на груду рюкзаков, и вновь раздались переливы скрипок и флейт.

– Прости-прости, это все из-за пыли. – Я пошарила рукой, молясь, что не повредила бесценную семейную реликвию.

Когда я подняла коробочку и перевернула вверх дном, проверяя, не сломалось ли что, мягкое бархатное донышко выпало и посыпались бумажки: билеты, открытка, какие-то записочки, сложенный буклет из Национальной портретной галереи. Я собрала их и уже хотела сунуть обратно, как вдруг заметила внутри на дне гравировку:

Моя дорогая Кейти-Киска!

Всякий раз, услышав эту музыку, я буду думать о тебе и жалеть, что мы не сделали другой выбор.

Вечно твой, П.

Я нахмурилась и пригляделась. Да, определенно, «П.». Вот уж чего мне совершенно не хотелось, так это знать, каким ласковым прозвищем Кейтлин награждала Нико. «Пупсик»? «Перчик»? «Паровозик»? Фу. Слава богу, Нико не придумал для меня аналог Кейти-Киски. Что-нибудь вроде Мэгги-Му. Или Мэгги-Маффин, если я еще больше раздобрею в ближайшее время. У меня когда-то был приятель, который называл меня Толстопопиком и навсегда отбил желание давать и получать прозвища.

«Жалеть, что мы не сделали другой выбор». Что это значит? О каком выборе речь?

Я смотрела на клочки бумаги в руке, на памятки из жизни Кейтлин. Она столько упустила. Наслаждалась бы она всеми этими концертами, музеями, обедами чуть больше, стремилась бы из каждой минуты выжать хоть чуточку больше удовольствия, если бы знала, как мало ей осталось этих минут? Решилась бы выпить еще бокал или рюмку и съесть еще одну сладкую сдобную булочку, зная, что завтра уже не наступит?

Я взглянула на Франческу, которая все еще листала учебники, сосредоточенно кусая губу. Хотя подробности отношений Нико с моей предшественницей ранили мне сердце, я перебрала билеты. Все они были в оперу. «Пелеас и Мелизанда» Дебюсси в Королевском оперном театре Ковент-Гарден. «Травиата» Верди в лондонском Колизее, «Так поступают все» Моцарта в Королевском театре в Бате. Я сунула билеты обратно в коробочку вместе с рекламным проспектом выставки в галерее Тейт «Поздний Тернер: освобожденная живопись».

Нико никогда не говорил со мной об опере. Явно считал меня в этом плане полной невеждой и старался придерживаться безопасных тем вроде шоу «Я знаменитость, заберите меня отсюда!»[11], последних фильмов о Джеймсе Бонде и выбора краски для столовой. Мне стало больно. Если бы я выросла в итальянской семье, где выходные посвящают музеям, концертам и кулинарии, то, наверное, тоже разбиралась бы в опере и искусстве. Маму, при всей ее сердечности и прочих замечательных качествах, гораздо больше интересовала «Улица коронации»[12] в сочетании с ведерком острых крылышек из «Кей-эф-си», чем культура и «ненашенская» кухня. Хорошо бы Нико и не ждал, что я стану разбираться в чем-то более сложном, чем песни Адель[13]. Мне не вынести, если Фаринелли вдруг всем семейством примутся пересказывать мне сюжет «Турандот» да еще и подпевать на итальянском.

Я украдкой взглянула на другие листки. Меню ужина в «Ритце». Боже, да меня порадовал бы и завтрак в «Премьер-инн»[14]. У меня сложилось впечатление, что Нико больше нравятся деревенские ресторанчики с непритязательным интерьером и безыскусной кухней, а не такие изысканные, супершикарные места. А может, он втайне считал, что мне комфортнее в заведениях попроще. Или боялся, как бы я его не осрамила, плеснув себе вина в стакан для воды или сунув в сумочку про запас бесплатные леденцы. Признаться, я и в самом деле могла бы так поступить, насмотревшись, как мама распихивает по карманам пакетики с сахаром и салфетки. Она-то даже мимо пластиковой ложки в кафе пройти не могла – вдруг пригодится.