Послушная жена

Тут Анна повернулась к Франческе:

– Твоя очередь, аморэ.

Мне захотелось вскочить и прекратить этот балаган скорбей. Я отчаянно пыталась дать Франческе понять, что она не обязана в нем участвовать; лучше принять свои чувства и утешаться воспоминаниями, а не потакать проклятой родне, которая вынуждает ее играть по предписанным нотам. Но девочка посмотрела на стол, затем встала, как будто собиралась поделиться чем-то гораздо бо́льшим, нежели случайное воспоминание.

На мгновение ее черты смягчились, явив нам округлое беззаботное лицо ребенка, а не колючего подростка, которым она стала. Затем, глядя на Нико покрасневшими глазами и снова насупившись, Франческа произнесла:

– Главное, что я помню о маме, – она всегда целиком и полностью была рядом. Для нее не было никого важнее меня. И я скучаю по этому. – Ее лицо исказилось страданием, голос предательски задрожал и стих.

Нико вздрогнул и потянулся к ней:

– Ты же знаешь, Чесси, я всегда с тобой. – Он попытался притянуть дочку к себе, но та его оттолкнула. – И теперь с тобой не только я, но и Мэгги. – Нико опустился на стул. Ему ведь всего сорок, на пять лет меньше, чем Массимо, но его легко принять за старшего сына: усталый, измотанный, в темных волосах уже полно седины, выглядит так, словно что-то жизненно важное утекло, улетучилось из него в сражениях с Франческой, выиграть которые ему не суждено.

Его хотелось пожалеть, ведь мне самой было очень хорошо знакомо ощущение, когда стараешься-стараешься, а результата ноль. Я думала, воспитывать ребенка будет легко, особенно если рядом Массимо. Его энтузиазм по поводу наследника заставил меня задвинуть подальше опасения, что из-за материнства придется отложить едва начавшуюся экономическую карьеру: ведь первый брак мужа потерпел неудачу именно из-за того, что Дон не хотела детей. Однако с тех пор «подходящего» времени вернуться к работе так и не нашлось. По крайней мере, в представлении Массимо и уж точно – по мнению Анны, которая была в ужасе от перспективы, что я рискну оставить Сандро на попечение «глупых неопытных девчонок, у которых и детей-то нет».

Кольнуло печалью оттого, с каким оптимизмом я поначалу воспринимала материнство и в какую рутину оно превратилось.

Сандро тут же забормотал, что ему нехорошо и болит живот. Мне не хотелось за столом вступать в дискуссию о том, чем это, по его мнению, грозит: Фаринелли, при всем своем презрении к чужим слабостям, были до ханжества щепетильны, когда речь заходила о телесных функциях. Я встала, чтобы вывести Сандро, но Массимо придержал меня за руку:

– Он может и подождать минуту. Не упускай возможности поделиться своим воспоминанием о Кейтлин. Франческа, для тебя ведь важно услышать, как много для всех нас значила твоя мама?

Франческа переняла и довела до совершенства способность Кейтлин смотреть на окружающих так, словно их удостоили невероятной чести находиться в ее обществе, словно ей жаль кислорода, впустую потраченного на мои слова.

Я села, шепнув Сандро, чтобы он шел в туалет, а я скоро догоню. Но он покачал головой и потянул меня за руку. Плечи у меня напряглись, мысли заметались. Следовало в зародыше прямо сейчас пресечь складывающуюся ситуацию, прежде чем она обострится, прежде чем мы двинемся по знакомой колее «Массимо против Сандро», а я буду метаться между ними, как обезумевшая марионетка. Тоскливая тяжесть неизбежности соперничала с ощущением безотлагательности.

Массимо похлопал Сандро по плечу. Только мне было видно, как крепкие пальцы другой руки впиваются в мальчика, отрывая его от меня.

– Давай, сынок. Пусть мамочка расскажет о тете Кейтлин. – Тон мужа был легким, но натренированный слух Сандро наверняка уловил отголосок угрозы.

Сын наклонился ко мне, задержав дыхание; живот у него вздулся. Господи, только бы Сандро не разрисовал стены суповыми брызгами.

Я похлопала Массимо по руке:

– По-моему, ребенка сейчас вырвет. Не мог бы ты увести его?

Муж раздраженно раздул ноздри, но во всеуслышание заявил:

– Где болит, сынок? Иди сюда, я посмотрю.

Совершенно необязательно было видеть Анну, чтобы знать, какое у нее выражение лица: «Бедная Лара, конечно, старается, но Массимо постоянно приходится вмешиваться. Мальчик такой болезненный, наверное, она его неправильно кормит».

Сандро, корчась, отодвинулся от Массимо и прижался ко мне, спина у него напряглась, костлявое плечико впилось мне в ребра. Я сунула руки под себя, чтобы удержаться и не схватить сына, не усадить на колени, не погладить успокаивающе по животику.

И тут ворвалась Берил, держа в руках рожок мороженого:

– Сандро, ступай-ка на кухню и съешь это, пока взрослые разговаривают.

Я готова была ее расцеловать. Она уволокла мальчика из гостиной, прежде чем Массимо среагировал, и муж не успел поставить Сандро на ноги, чтобы повертеть и потыкать его в разные места, а потом, как обычно, заявить: «Не придуривайся. Всё у тебя в норме».

Волна опасения схлынула, когда Сандро убежал, держась за руку Берил и прижимаясь к ее пышным бедрам, словно ища защиты в бурю.

Массимо был явно раздосадован, но откинулся на спинку стула, скрестив руки на груди, и выжидающе уставился на меня:

– Ну, тогда слово тебе, Лара. Я знаю, как ты скучаешь по Кейтлин.

Я пыталась нащупать хоть что-нибудь, что угодно, только не ту мысль, которая вертелась у меня в голове, затмевая все остальные, и готова была сорваться с языка. Безнадежно огляделась, чувствуя, как Массимо ерзает рядом. Старый шрам от собачьих зубов на тыльной стороне ладони стянулся и зудел, как всегда в тревожную минуту. Сбоку стояла вазочка с подснежниками.

– Цветы, – выпалила я наконец, словно давая долгожданный ответ на приз в миллион фунтов. – Кейтлин выращивала замечательные цветы. – И приготовилась нахваливать ее нарциссы, гиацинты и крокусы.

Все что угодно, лишь бы ненароком не вырвалось, что главное воспоминание о Кейтлин – как я ненавидела ее саму и ее идеальную жизнь.

Глава седьмая

Мэгги

Теперь, когда уже не требовалось по утрам сидеть в своем магазине, размышляя, сколько платьев предстоит перешить, чтобы заплатить за новые футбольные бутсы Сэма, ко мне вернулась былая любовь к рукоделию. К середине марта Франческа стала намного враждебнее: выскакивала из комнаты, стоило мне войти; втискивалась между мной и Нико, если мы сидели рядом на диване; провоцировала Сэма дерзить мне. И вот тогда я обрела убежище в шитье.

Мне нравилось укрываться в своем личном пространстве, где не надо постоянно держаться в тени и оправдываться за то, что я все еще смею дышать. На работе я знала все ответы. Клиенты надеялись на мою помощь и не принимались яростно возражать, стоило мне найти решение. За долгие часы, проведенные над пуговицами, подрубкой подола и пришиванием крючков, ноющее чувство, что я недостаточно хороша, утихало – но вновь распускалось пышным цветом, как только я приближалась к жилищу, которое по-прежнему не могла считать домом.

И вот одним мартовским вечером хозяин помещения, где обретался мой магазинчик, долго шаркал ногой по полу, после чего выдавил:

– Мне очень жаль.

Как оказалось, он продал все здание и теперь заранее, за месяц, уведомляет меня, чтобы я успела собраться и съехать. На шелковую юбку, которую я чинила, закапали крупные, как горох, слезы. Я так долго за бесценок арендовала это маленькое помещение, что вряд ли теперь найду другое такое же по карману. А если брошу шить, то останусь без заработка и уж точно оправдаю возводимую на меня напраслину насчет охоты на богатенького мужа. Язвительные замечания в духе «быстро же она полюбила праздную жизнь» брызгами разлетятся по трем домам на Сиена-авеню еще до того, как я соберу свои подушечки для булавок.

Мне вдруг до дрожи захотелось позвонить прежним приятелям по муниципальному дому, закатиться в «Шляпу и перо» и наливаться водкой до тех пор, пока не удастся разглядеть в происходящем забавную сторону. Или, наоборот, в полной трезвости отправиться к маме, к которой Сэм каждую среду заходил после футбольной тренировки. Я позволила себе помечтать, как было бы здорово ворваться в старую входную дверь и плюхнуться на продавленный, но такой уютный мамин диван, пока она суетится с чаем и оладьями. В доме Нико все сиденья были спроектированы таким образом, чтобы домашние не засиживались, а поскорее вставали и шли заниматься делами. Сейчас же мне хотелось съесть готовое карри, куском индийской лепешки подбирая соус в коробочке из фольги, а не возиться с чесноком, травами и правильно сваренным куриным бульоном.

Но я стала женой, поэтому следовало идти к мужу. Когда я вошла, Нико уже вернулся из своего садового магазина. Он оторвался от ризотто, которое помешивал, и бросился ко мне:

– Мэгги! Что случилось? Все хорошо?

И, невзирая на понимание, что Франческа по-прежнему несчастна, мне кровь из носу сделалось необходимо сохранить веру, что все в конце концов изменится к лучшему, поэтому мое исполненное независимости лицо моментально искривилось. Нико протянул ко мне руки. Франческа, которая делала домашнее задание за кухонным столом, пулей вылетела прочь.

Как только у меня из глаз хлынуло, Нико, верно, пожалел, что не накупил оптом бумажных платочков. Во мне словно разверзлись хляби небесные, и слезы полились рекой. Я лишаюсь своего магазинчика и любимого занятия. В шкафу в гостиной, как упрек, по-прежнему висят изысканные костюмы Кейтлин – бежевые, черные, темно-синие. Франческа побеждает в войне, а значит, у нас с Нико так и не будет времени побыть вдвоем. Я очень хочу помочь падчерице, утешить, сделать ее жизнь лучше, чтобы девочка перестала страдать и злиться. Но не могу.

Поэтому напряжение не отпускает нас никогда, ведь Нико может понадобиться дочери в любой момент. Даже когда мы ложимся спать, не обходится без ежевечерней драмы: «Папа, у меня в комнате завелась уховертка / внизу слишком шумно / мне не уснуть / у меня болит голова». Хоть я и выросла в муниципальном доме, где через тонкие стены отлично слышно, как соседи пукают или занимаются любовью, самым эффективным средством погасить малейшие проявления либидо у нас с Нико оказался страх услышать за дверью шаги Франчески.

Муж посмотрел на меня с явным облегчением:

– Я уж подумал, что разонравился тебе, – и погладил меня по голове. – Прости, что, выйдя за меня замуж, ты не стала хоть капельку счастливее.

– Не глупи. Быть замужем за тобой замечательно. Просто я тебя постоянно подвожу. Конечно, мне никогда не заменить Кейтлин, но Франческа, по-моему, ненавидит меня, как никто прежде.

– Да перестань. Никакой ненависти она к тебе не испытывает. С чего бы? Ведь ты такая милая. А ей именно этого и не хватает. И знаете что, миссис Фаринелли? – произнес он, придвигая мне стул.

Хотя говорил он весело и сочувственно, на лице у меня наверняка промелькнул страх. Ведь мы были женаты всего два месяца, и я все еще ждала, когда он скажет мне, что это большая ошибка.

Но Нико наклонился и поцеловал меня.

– Мы устроим тебе мастерскую в мансарде. Там очень уютно. Кейтлин до болезни собиралась превратить ее в студию йоги, так что там уже провели электрику и побелили стены. Окно большое, от пола до потолка, поэтому очень светло. Можно заказать встроенные рабочие столы, полки и шкафы – все необходимое, чтобы максимально использовать пространство.

Собственная мастерская. О таком я даже не мечтала. Вечно пыталась что-то на что-то обменять, что-нибудь из чего-нибудь сварганить. В душе проклюнулся маленький росток надежды. Особое, только мое пространство. Возможно, получится даже шить на заказ, а не просто перелицовывать да чинить.

– И к тому же за аренду не надо платить – большой плюс.

– Ты уверен? Тебе не покажется, что тебя просто использовали?

– Не говори глупостей! Я тебе муж, а не домовладелец. Именно так и поступают пары: делятся проблемами и вместе ищут выход.

И тут я снова расплакалась. Мне столько лет приходилось в одиночку бороться за существование, выискивать такие решения, благодаря которым нам с Сэмом не надо будет перебиваться с хлеба на воду или садиться на шею матери, что сейчас слова Нико показались мне колдовской пылью, которая искрилась вокруг, добывая подходящие варианты прямо из воздуха.

– Однако там предстоит хорошенько прибрать, – нахмурился муж. – Возможно, даже придется попросить Франческу помочь. В мансарде много вещей Кейтлин. Бог знает, каких именно. Университетские учебники, снаряжение для ходьбы, дайвинга и верховой езды, альбомы для вырезок – она вечно собирала разные программки, билеты на самолет и всякое такое. Может, Франческа захочет оставить что-то себе.

Я совершенно не подумала, сколько воспоминаний вызовет у Нико разбор вещей Кейтлин. Учитывая, какой спортивной была она, удивительно, что теперь он остановил выбор на рохле вроде меня. Я-то ни разу в жизни не сидела на лошади: меня не привлекает транспортное средство без надежных тормозов. Вряд ли мне будет приятно слушать, как муж болтает с Франческой о достопримечательностях, которые они посмотрели, о пляжах, с которых любовались закатом, о вершинах, на которые взбирались. Мне не хотелось портить то общее, что у нас сложилось, без конца задаваясь вопросом, не было ли ему лучше с Кейтлин. Или обнаружить, что существует целый список мест, где Нико занимался сексом с первой женой.

Впрочем, следовало проявить должную благодарность, поэтому я попыталась высказаться дипломатически:

– Я бы рада поучаствовать, но, может, вам лучше разгрести завалы вдвоем? Не мне решать, что из вещей оставить, а от чего избавиться. Если места там достаточно, часть можно сложить куда-нибудь в угол, а мне хватит и остального пространства.

– Знаешь, наверное, тебе лучше присоединиться к нам, если, конечно, не возражаешь, а то мы так и будем откладывать. И вряд ли ты сможешь долго соседствовать с вещами Кейтлин в углу. Мне, например, вовсе не улыбалось бы хранить где-нибудь у себя барахло твоего бывшего. Время пришло. А те вещи, которые Франческа захочет оставить, она может сложить у себя в комнате.

Я обняла его. Теперь оставалось донести наш план до Франчески.

Глава восьмая

Лара

Заканчивается март, уже не за горами Пасха, а я не видела папу практически с Нового года, когда Массимо неожиданно оказался свободен и смог отвезти меня в деревню в Суссексе, где находится папин дом престарелых.

Не хотелось вспоминать тот день и ужасное поведение папы при Массимо. Отец выкрикивал какую-то неразборчивую чепуху про «сиреневые окна» и постоянно норовил ударить его тростью. На обратном пути я рыдала в машине, а Массимо ругательски ругал «неблагодарного старого хрыча», подробно описывая, сколько тратит на его содержание: «Знаешь, во что мне обходится его стрижка, хотя у него осталось три волосины? В семнадцать фунтов!»

После того визита у Массимо всегда находились отговорки, чтобы не везти меня туда: то он расстроен, то занят, то устал. Самое смешное, что самостоятельно я добраться не могла, поскольку папа всегда отговаривал меня учиться водить машину, боясь, как бы и я, подобно маме, не погибла в автокатастрофе. Конечно, поначалу у меня еще оставались подруги, которые могли меня подвезти. Но если они приходили к нам, Массимо всегда встречал их недружелюбно, а когда я собиралась куда-то пойти с ними, устраивал немыслимые сцены. Поэтому со временем все прежние знакомые растворились в тумане, сочтя нашу дружбу слишком тяжелым трудом. И меня все еще трясло от выговора, который Массимо закатил мне в последний раз, когда я потратила целое состояние на такси.

Так что теперь мне вообще не удавалось видеться с папой.

Но в последнее время Массимо, похоже, стал гораздо снисходительнее. Может, просто меньше нервничал на службе, но он то и дело приносил мне чай в постель, массировал плечи и даже заводил разговоры, не поработать ли мне в его фирме: «Давай подумаем об этом осенью, когда Сандро вернется в школу». Такое поведение резко отличалось от его обычного «в фирме все слишком переменилось с тех пор, как ты там была. Люди готовы друг другу глотку перегрызть. Не думаю, что ты справишься».

Вот и сегодня он был в хорошем настроении. Прочел Сандро сказку перед сном, открыл бутылку отличного сансера, а я поджарила морского черта с чесноком, как он любит. Идеальный вечер, чтобы обсудить поездку к папе.

– Знаю, тебе не захочется тратить на это выходной, но мне действительно нужно съездить к папе на Пасху. Ужасно думать, что все остальные проводят время с родными, а он сидит там один с казенным крашеным яйцом от дома престарелых.

Массимо проглотил кусок рыбы, промокнул уголок рта салфеткой.

– Ну зачем тебе расстраиваться на Пасху. Я же знаю, какая ты возвращаешься из поездок к отцу. Между прочим, выходных у меня всего четыре, и я подумал: а не съездить ли нам в Лондон? Снимем там гостиницу, покажем Сандро Лондонскую темницу[8] или Тауэр.

Я уставилась на мужа, пытаясь не выдать своих опасений. Лондонская темница? Да Сандро после этого еще несколько месяцев будет верещать от ужаса.

– Чудесная мысль. Я гляну, куда еще там можно сходить. Может, в театр или на какое-нибудь шоу, если не возражаешь. И давай тогда заскочим к папе вечером перед Страстной пятницей, если ты освободишься пораньше?

– Я, наоборот, собираюсь в четверг сидеть до последнего и все закончить, чтобы не пришлось работать в праздник. А папочка твой, по-моему, уже все равно не соображает, Пасха или не Пасха, разве нет? Так что съездить к нему ты можешь в любое время. Через неделю или две.

Массимо складывал салфетку. Потягивал вино. Выстукивал ритм ножом по краю тарелки.

Мы с папой не виделись уже три месяца. Надо навестить его во что бы то ни стало. Я старалась говорить спокойно, чтобы мои слова не выглядели мольбой или ультиматумом:

– Ну, тогда ты не против, если на следующей неделе я автобусом доберусь до Уортинга, а дальше возьму такси?

– На такси получится довольно дорого. Между прочим, плата за дом опять выросла. Думаю, нам следует избегать лишних трат.

Я сделала глубокий вдох.

– До сих пор ты с невероятной щедростью оплачивал уход за папой, но, может, пора проконсультироваться с юристом и получить разрешение содержать папу на деньги за его дом? Тогда твое финансовое бремя несколько уменьшится. – Я еле удержалась, чтобы не добавить: «И еще останется фунтов пятьдесят в месяц, чтобы я могла постоянно навещать отца».

Массимо вздохнул, словно разговаривал с умственно отсталой.

– Ты вряд ли представляешь, во сколько обходится пребывание твоего отца в этом заведении. – Муж похлопал меня по руке. – Он может прожить до девяноста пяти. Если я не буду приплачивать, собственные деньги Роберта быстро закончатся. И мне бы очень не хотелось, чтобы тесть в итоге оказался в какой-нибудь замызганной богадельне, где воняет тухлой капустой, а обитателей сутками держат в памперсах.

У меня сжался желудок. Я не могла допустить такой участи для отца с его элегантными запонками и любовью к хорошему лосьону после бритья. Он по-прежнему хоть и с трудом, но поднимался всякий раз, когда в палату входила медсестра. Надо было придумать, как правильно обеспечить папу, когда мы только начали сдавать его дом, а не полагаться всецело Массимо. Но и тогда, и сейчас мне трудно было противостоять мужу с его доводами: «У тебя и так достаточно забот. Я сам займусь денежной стороной. Именно этого хотел бы и твой папа. В конце концов, люди платят мне целое состояние, чтобы я присматривал за их делами. И позволь мне взять на себя часть твоей нагрузки, иначе ты снова сядешь на антидепрессанты».

На любую мою просьбу показать документы Массимо этак небрежно помахивал пальцами: дескать, я обо всем позабочусь, мне только в радость. Поэтому я понятия не имела, долго ли папа сможет платить за себя, если мне удастся вырвать у мужа финансовый контроль и получить доступ к отцовским деньгам.

Массимо с силой разминал рыбу на краю тарелки. Я рисковала испортить вечер. Завтра попробую еще раз.

Муж поднял взгляд:

– Если уж у тебя так много свободного времени, почему бы не сходить к врачу и не разобраться, почему ты не можешь снова забеременеть? На поиски треклятой кошки ты отправила кучу народу, но так и не удосужилась выяснить, почему у Сандро нет ни брата, ни сестры.

Пожалуй, не следовало на него так давить. Типично для Массимо: терпеть и даже принимать нечто важное для меня, пока ему не надоест, пока окружающие не привыкнут к его выдающейся чуткости, пока не закончатся восторги: «Какой замечательный отец, вы бы видели, как он пытался подбодрить малыша, когда у них пропала кошка!»

– Постараюсь записаться на прием, но доктор, которая специализируется на планировании семьи и бесплодии, пока в отпуске. – Я встала и отвернулась якобы за водой, а на самом деле – чтобы муж не увидел, как я краснею, солгав. – Когда она вернется, я к ней зайду. Возможно, она захочет осмотреть нас обоих.

– В семье Фаринелли никогда не было проблем с плодовитостью. – Массимо с грохотом отшвырнул нож. – А у Нико всего одна дочь только потому, что Кейтлин больше не хотела. Сдай все анализы, и посмотрим, что они покажут.

Я кивнула, как будто собиралась опрометью бежать записываться к врачу.

Но Массимо не мог контролировать всё.

Кое-что зависело и от меня.

Глава девятая

Мэгги

Впервые с тех пор, как я въехала в этот дом, у меня возникло ощущение, что я занимаю в нем положенное мне место, а не зажимаюсь с виноватым видом в уголке. Мне предстояло завести собственную мастерскую и сделать часть дома своей, не чувствуя себя самовольной захватчицей пространства, принадлежащего другой женщине. В прекрасном настроении я собиралась спуститься вниз к завтраку, когда услышал на площадке странные звуки. Они напомнили мне хрипы и стоны лисы, которую однажды в нашем районе сбили велосипедисты и она в агонии корчилась в канаве.

Звуки доносились из комнаты Франчески, и я бросилась туда. И застыла у дверей, опасаясь, как бы она не закричала, чтобы я убиралась. Но потом подумала: а вдруг девочке там по-настоящему плохо, и устремилась внутрь, одновременно зовя Нико. Шторы были еще задернуты, и я не сразу разглядела, что девочка скорчилась на кровати, полуприкрытая одеялом, и рыдает так, словно настал конец света.

– Франческа! – Я кинулась к ней и положила руку на горячую спину. – Что стряслось? – Я попыталась перевернуть девочку, но она еще сильнее зарылась в одеяло.

И тут я увидела большие пятна крови на простынях.

– Ах ты бедняжка. Это первая менструация?

Она кивнула.

– У тебя есть что-нибудь?

– Нет, – всхлипнула она.

В двери сунулся Нико:

– Что тут у вас?

Я приложила палец к губам и отмахнулась:

– Все в порядке. – Не хватало только его способности зеленеть и теряться при обсуждении «женских тем». Нико замер в недоумении, но из комнаты вышел. Слава богу, он мне доверяет. Я протянула Франческе халатик: – Ничего страшного, детка. Сходи в душ, и тебе сразу станет лучше. А я пока принесу прокладки.

К моему удивлению, она обвила меня руками, прижимаясь к плечу пылающей мокрой щекой:

– Я хочу маму. Очень хочу маму. Хочу, чтобы она была здесь.

Мне пришлось с усилием отогнать мысли о том, как справится Сэм, умри я завтра. Даже сейчас, в тридцать пять, мне было не представить, что мамы нет рядом: каким одиноким стал бы мой путь к алтарю, если бы она не стояла в первом ряду, благоухая подделкой под «Шанель», купленной на рынке? Уже больше трех десятилетий мама не устает твердить, какая я замечательная, хотя на самом деле ничего такого во мне нет. Но для нее я необыкновенная, неповторимая, особенная. Даже сейчас мама иногда в шутку называла меня малышкой. Но и мне, уже совсем взрослой, нравилось оставаться ее ребенком, ощущать защитный барьер между мной и внешним миром, знать, что есть на свете человек, готовый сделать для моего счастья все, не ожидая ничего в ответ.

А вот Франческа не успела впитать ощущение восторженного материнского поклонения от Кейтлин. И теперь стояла на пороге женственности, борясь с адской смесью детских и взрослых чувств на фоне бушующих гормонов, и рядом не было того единственного человека, который только и сумел бы помочь ей справиться.

Мне и самой хотелось плакать.

Никогда еще я не чувствовала себя настолько бесполезной, настолько неспособной поддержать человека. Пока у девочки потоком лились слезы, вместе со взрывом горя унося привычную гневливость и колючесть, я прижимала бедняжку к себе, убирала волосы ей с шеи, поглаживала по спине и, пытаясь унять бурю эмоций Франчески, шептала: «Ну-ну, ш-ш-ш, ш-ш-ш», как делала мама, успокаивая меня.

Постепенно рыдания утихли. Франческа чуть отодвинулась, стараясь не встречаться со мной взглядом. В попытке удержать момент единения между нами, хрупкий, как мыльный пузырь, я коснулась ее руки.