Традиции & Авангард. №3 (22) 2024

Грек – старший здесь. Он обвёл своих бойцов взглядом, оценивая обстановку: трёхсотых, а значит, раненых, в группе не было. На забрызганных грязью, испачканных копотью – выражение собранности: ребята трезво оценивают ситуацию. Все они добровольцы с самого начала СВО, не первый год на передовой, многое повидали за это время и теперь, оказавшись в хате, без лишних приказов заняли круговую оборону. Все – настоящие воины!

Взгляд Грека задержался на Скрипаче.

Вот только Скрипач… он недавно с ними. Два месяца. Пришёл из штаба. Не то чтобы Грек недолюбливал штабных, но у него было особое отношение к ним, сложившееся ещё с первой его войны, когда их, добровольцев, погранцов-срочников, отправил и в Душанбе в начале девяностых. Тогда это была совсем другая война, непохожая на эту…

А Скрипач, как гриб мухомор, весь такой красивый, глаза мозолит. Вечно он на виду: грудь – коромыслом, а нос к небу задирает, колючий, как ёж, репортажики на свой смартфон снимает, какой он бравый боец. Одним словом, выскочка, штабист. Но при этом угадывался в Скрипаче особый сплав из твёрдости и жизнелюбия. Скрипач мог раздражать тем, что болтает без умолку, шутит иной раз невпопад. Он мгновенно впитывал новую информацию, адаптировался, гнулся, не ломаясь, если того ситуация требовала, и выстреливал как пружина в критически важный момент. Может, потому и не усидел в штабе. Говорят, завалил Скрипач штабных крыс рапортами о переводе на нолик[6]. Как это всё совмещалось в Скрипаче, Греку было не понять.

А Скрипач, пережидая обстрел, перекатился на бок и очистил от грязи образок, затем поднёс иконку к запёкшимся губам и нежно коснулся.

От опытного глаза Грека это не скрылось. Была у него привычка примечать каждую мелочь: в бою всё имеет значение. Раньше набожности в Скрипаче Грек не замечал, но сейчас расспрашивать не стал: не время.

– Кажется, мы застряли здесь, пацаны, – немного погодя признался Грек, перекрикивая разрывы снарядов, – нескоро увидим свой блинчик[7].

– Если вообще увидим, – попытался усмехнуться Фантом.

Но Грек напомнил:

– Под Авдеевкой похуже бывало.

– Скоро «немцы» пойдут. – Инженер сидел под окном у противоположной стены.

Он чуть приподнялся на одно колено и стал всматриваться туда, где среди руин домов засели укронацисты. С другой стороны окна сидел Фантом. У него на плече – ружьё РЭБ[8], в руках – автомат Калашникова.

Из лесополосы наконец ударила российская артиллерия, подавляя огонь бандеровцев. Часто забили сто двадцатые миномёты, тяжело ухала ствольная артиллерия, слышались разрывы на другом конце села. «Дуэль» эта длилась недолго и означала одно: вот-вот попрут бандеровцы.

С прекращением артобстрелов тише не стало. Теперь небо загудело шумом от винтов целого роя дронов. Их лопасти взбивали воздушный безоблачный эфир, издавая звук, похожий на комариный писк, который занозил мысли тревогой. Еле приметный в небе враг-камикадзе со смертоносным грузом в любую секунду мог спуститься и залететь в дом через окно.

Фантом снял с плеча ружьё РЭБ, через оконный проём навёл ствол на цель в небе – вражеские дроны. Если повезёт, то «птичка-убийца» выберет их с Инженером окошко, если нет, то у другого окна на страже Скрипач: он уже приставил к стене свой АК, вскинул дробовик.

В следующую минуту на развязке Грека ожила шуршанием и потрескиванием рация.

– Грек, ответь Соколу. Приём, – требовала она выйти на связь.

– Сокол, слушаю, Грек. Приём.

– Грек, доложи обстановку. Приём.

– Сокол, заняли круговую в доме батюшки Афанасия. Противника пока не наблюдаем. Приём.

– Грек, над вами только наши птички. Артá подавила их гнездо. Будем вашими глазками. Приём.

– Сокол, спасибо за хорошую новость. Приём.

– Грек, передай привет батюшке. Ждём его картошку. Приём.

Грек не стал отвечать, лишь щёлкнул пару раз клавишей приёма: значит, принято. Рация умолкла. Теперь, когда стало ясно, чьи дроны в небе, звук их лопастей даже радовал слух. Но Греку не до того. Бывалый воин посуровел лицом, мысленно возвращаясь к ужасной картине, которую пришлось увидеть в хате. Много повидал он смертей на войне, но такую бессмысленную и лютую пришлось видеть впервые.

3

Когда их группа, соблюдая меры предосторожности, подходила к хате деда Афанасия, Грек сразу заметил, что огород стариков выглядит неухоженным, даже заброшенным. Всегда чистые и вспушённые грядки с кустами картофеля и лука теперь сплошь были забиты всходами бурьяна и полыни. Кое-где вылез из земли жилистыми листами лопух. Окна в доме были выбиты, крыльцо – покрыто слоем пыли.

Фантом и Инженер, прикрывая друг друга, вошли в хату с крыльца. Скрипач и Грек, обойдя её с противоположной стороны, притаились у единственного в той стене окна.

Скрипач взял на контроль прилегающую территорию. До соседнего дома было метров двести, и местность с участками под огороды лежала перед ним как на ладони. С этой стороны хата Афанасия была не сильно повреждена, в окне треснуло стекло от края до края, верхняя часть его выпала из рамы.

В то окно и заметил Грек стариков. Они сидели в глубине комнаты друг против друга – так сидят, когда разговаривают. Но хозяева молчали, словно беседа их была прервана. Комната была не на солнечной стороне, а в тени, так что большего разглядеть Греку не удалось.

Вдруг он услышал из хаты:

– Чисто!

Грек одним выверенным ударом выбил остатки стекла прикладом АК и ломанулся через оконный проём в дом. Там стоял тяжёлый трупный запах. Кроме стариков, в помещении никого. Они были крепко-накрепко привязаны к стульям. Ко лбу каждого прибита гвоздём красная орлёная книжица. Афанасий облачён в рясу, но креста на груди не было. Застыв, он как будто смотрел в пустоту безжизненными остекленевшими глазами с вырезанными веками.

Вдруг ударил бандеровский пулемёт, штурмы высыпали в прилегающую комнату, заняли круговую оборону.

4

Грек хорошо помнил их последнюю встречу с Афанасием. Это случилось накануне тактического отхода русских войск из села. В тот день их ротный в торжественной обстановке вручал старикам по красной книжице – паспорт гражданина России. На гражданство они подали давно – отказались от украинского паспорта блакитного цвета с бандеровским трезубом, и вот пришёл ответ со стороны России. Афанасий и Ната были рады до слёз. Командование настойчиво предлагало им на время уйти из села, но те категорически отказывались.

– …Странные вы люди, отче! – сетовал ротный. – Поймите же вы, теперь мы не сможем защитить вас!

– За нас майэ кому заступытыся та спасти! – отвечал Афанасий.

Он был крепкий ещё старик, раньше в своём селе служил при церквушке, что высилась неподалёку от их со старухой домика. Теперь церковь лежала в руинах, её разнесли укронацисты год назад. С лютой ненавистью расстреляли храм на германском танке «Леопард» безо всякой причины.

По случаю вручения российского паспорта Афанасий сменил мирскую одежду на церковную: на нём была ряса, а на груди – большой поповский крест с цепью, единственное, что удалось сберечь из церковной утвари от бандеровцев. Батюшка, гордо приосанившись, пригладил ладонью бороду, повернулся к красному углу горницы. Там на полочке, застеленной расшитым узорами рушником, стояла икона – старая, потемневшая от времени. С неё строго взирал на людей образ Христа Спасителя. Наложил Афанасий на себя крестное знамение, поклонился.

– Ни! – снова говорил он ротному. – Куды ж мы пидэмо вид нашей хаты? – искренне удивлялся отче. – В нас цыбуля вже растэ, буряк, картопля взийшла. Вы ото вэртайтесь скорише, хлопцы, а мы со старухой отварэмо тоди вам свеженькой кортопли з маслицем, лучком та сметанкою!

Когда штурмы уезжали из селения, Грек, сидя на броне, обернулся: на пороге хаты стояли священник с матушкой. Афанасий, благословляя, наложил крестное знамение на покидавших село русских, затем приобнял матушку и долго ещё махал им вслед, зажав в руке красную орлёную книжицу.

5

Затрещав, снова ожила рация.

– Грек, ответь Соколу. Наблюдаем движение пехоты в вашем направлении. Поддержим чем сможем. Приём.

А Грек уже видел, как меж руинами засуетилась вражеская пехота.

– Сокол. Наблюдаем «немцев». Открываем огонь.

Бой был коротким и ожесточённым. Внезапно «Леопард» с крестами на бортах возник в конце улицы. Он успел сделать всего один выстрел, прежде чем Сокол стал закидывать его своими «птичками» – дронами-камикадзе. От них «Леопард» загорелся. И всё же тот выстрел зацепил угол хаты, произошло большое обрушение. Фантом и Инженер оказались под завалом.

Грек сразу понял: те двое погибли. В голове его стоял будто звон набатного колокола. Боль тугими струями поднималась вверх от раздроблённой ноги, раскалённой лавой наполняя всё тело. Превозмогая её, он стянул турникетом перебитую осколком ногу, вколол обезболивающий укол.

Рядом застонал и зашевелился Скрипач. Ему тоже досталось: шлем рассекло, кровь на лице. Грек заметил на левом плече Скрипача кровавое пятно, которое расплывалось всё больше. Грек, и сам серьёзно раненный, как мог наложил ему повязку, обезболил уколом. Тогда Скрипач чуть оклемался, он скинул с себя шлем, утёр ладонью кровь на лице, огляделся.

На улице позиции укронацистов снова утюжила артиллерия, так что у штурмов в хате было время собраться с мыслями и подготовиться к отражению вражеской атаки.

Скрипачу повезло больше: у него лёгкие ранения – тело покоцало мелкими осколками, так что, несмотря на боль, приглушённую уколом, он мог передвигаться без посторонней помощи.

По полу, густо присыпанному битым кирпичом, Скрипач потащил Грека в уцелевшую часть дома – туда, где находились убитые старики. Тот искусал губы в кровь, всё же дотерпел, не проронив ни звука. Скрипач устроил раненого Грека возле окна, а сам занял место с противоположной стороны: теперь у них был неплохой обзор сектора для ведения боя. Отдышались, собрались с мыслями, подготовили оружие. Каждый уложил со своей стороны окна БК, рядом на крайний случай – граната «Ф-1»: сдаваться в плен никто не намерен. Грек скинул посечённую осколками и теперь уже бесполезную рацию. И ему, и Скрипачу без слов было понятно: боевые товарищи погибли, а силы врага недооценены разведкой – выходит, к укронацистам подоспели наёмники. Знать бы штурмам, что бандеровцы усилены подразделениями профессионалов-наёмников, – не полезли бы в село таким нахрапом.

Через сколько страданий и войн прошёл солдат русский, отстаивая свою землю и право на веру! Чего ради едут сюда эти джентльмены, паны, бюргеры и месье? Чего надо им на многострадальной русской земле? Почему не живётся им спокойно рядом с большим соседом? Здесь, на войне, Грек размышлял над этими вопросами, когда приходилось иметь дело с иностранцами. Странные они люди! Каждый раз получают по зубам, но забывают уроки истории и возвращаются снова… Их детям и внукам каяться потом за злодеяния предков перед русским народом.

Но сейчас Греку было не до философии. Враг должен быть уничтожен! Или ты, или тебя! Война есть война. Штурмы готовились к бою как к последнему. В тот момент Грек был даже рад, что военная судьба свела его именно со Скрипачом: самое время для шуток – пусть и таких, на какие способен Скрипач.

Боль от раненой ноги с новой силой подступала, и Грек сделал себе ещё укол.

– Честно говоря, раньше я думал, что «Скрипач не нужен», – сдерживая гримасу боли, начал Грек разговор с крылатой фразы из известного советского фильма[9].

– Это оттого, что я не всем «ку!» и штанов малиновых нет у меня, – негромко ответил Скрипач, он тоже повторно вколол себе обезболивающее.

Грек улыбнулся шутке, наблюдая за ситуацией на улице из окна.

– А почему ты Скрипач? Музыкант, что ли?

Скрипач привычно пожал плечами, забыв про ранение, и тут же сморщился от боли:

– Вообще-то, я на Урале свой бизнес оставил…

– Семья, дети есть? – Грек, разумеется, знал всё или почти всё о Скрипаче – тот сам растрепал, как только оказался в подразделении, но тема семьи была подходящей для развития разговора.

Скрипач кивнул:

– Жена Ксюша, четверо пацанов.

Грек, оставив наблюдение, с удивлением посмотрел на Скрипача:

– Четверо?! А чего тогда сюда вызвался?!

Скрипач в упор посмотрел на своего командира:

– Жена у меня из Киева. Решил сам разобраться, что здесь к чему.

– Так разобрался? – ухмыльнулся Грек.

О том, что у Скрипача жена – киевлянка, он не знал – наверно, и к лучшему.

– Разобрался. – Скрипач кивнул на тела замученных стариков.

Помолчали. У Грека обида накатила за стариков, закипела в груди злость, желваки заходили на скулах. Была бы здесь жена Скрипача, то порасспрашивал бы её: мол, что да к чему… Хотя она тут и ни при чём, разве что из Киева родом. Так ведь и его, Грека, мамка тоже украинка. А Скрипач… что с него? Им с Греком умирать вместе.

Скрипач будто уловил это настроение Грека, продолжил разговор:

– Я с самого начала СВО хотел понять для себя, что происходит… Россия – огромная, а братская Украина – маленькая. Для чего, по какой такой причине мы воюем с украинцами? Прежде я не лез в политику. Сыто жил. Ну, Донбасс… Ну, стреляют там где-то… Решил позвонить родне в Киев… Они заявили, что придут к нам на Урал резать семью нашу. Тогда и принял решение приехать сюда. Сам. Раньше о фашистах я знал только из книжек про Великую Отечественную. Теперь стыдно за себя. Жалею, что не приехал сюда раньше, как только майдан случился и стали детей убивать на Донбассе. Вот я и здесь. Правильно говорят: если ты не интересуешься политикой, то политика заинтересуется тобой.

– А жена что? – Греку вдруг стало жаль, что раньше не понял этого парня, не разобрался в нём, не сблизился во фронтовом братстве, как это случилось с другими его пацанами.

– Ушла, – коротко бросил Скрипач и, подумав немного, добавил: – Сказала, ты теперь Скрипач, а не Виталий Алексеевич, за которого я замуж выходила, от которого рожала детей. Отрёкся, значит, не только от имени своего, но и от нас.

– Выходит, Скрипач действительно не нужен? – напомнил Грек.

– Я понимаю её, – отозвался Скрипач, – и не сужу. Сложно ей вот так… Но и я по-другому не мог. Знаю, пацаны посмеивались над моими видосами. А снимаю видосики эти я нарочно – для детей, чтобы знали: папка их не зря здесь, а воюет за мамку и за них, чтобы к нам домой резать их не пришли, как стариков этих…

– Телефон-то уцелел? – вдруг спросил Грек.

– Цел вроде.

– Зарядка есть?

– Ага.

– Ну-ка, сними нас для мальцов своих. Сними так, чтобы крови не было видно, чтобы не страшно было им. А вырастут – поймут всё сами.

Пока Скрипач возился с телефоном, Грек вколол последнее обезболивающее, чтобы боль не выдать на камеру.

На телефоне Скрипача на задней крышке написано: «Если 200 или 300, переверни страницу». Обычная практика на передке, чтобы в слу чае чего послание, отсн ятое на телефон, дошло до адресата – до родных и близк их, вроде как завещание.

– Давай, я готов! – Грек нацепил на лицо улыбку.

Отсняли короткое видео.

– Слушай, Скрипач, а что за иконку ты поднял с пола?

– Феодоровской Богородицы, – ответил он и достал из-под бронежилета иконку, протянул Греку. – Такой иконе Александр Невский молился перед битвой со шведами и тевтонцами.

Откуда Скрипач столько знал об этой иконе, Грек расспрашивать не стал; это дело сугубо личное, на войне у каждого свой разговор с Богом.

– Самое время и нам помолиться! – Грек перекрестился, возвращая иконку Скрипачу. – Только вот батюшку Афанасия и его матушку не спасла иконка эта, – тяжело вздохнул он.

– О вере он говорил, о спасении во Христе! Я рядом стоял, слышал всё, о чём говорил Афанасий. Сильный был старик. Крест нарочно сняли с него – плохо для православного, когда вот так, без креста…

– Правду говоришь. Матушку его Нату, видать, первой убили нацики.

– Почём знаешь?

– Веки отрезали ему, чтобы взгляда не отвернул и видел, как жену убивают. – Дальше Грек не сдержался, выругался.

Помолчали.

– Скрипач, нас сейчас размотают на раз-два. – Грек впился взглядом в Скрипача, словно проверяя на прочность, сдюжит ли тот в свой смертный час.

Скрипач нахмурился, кивнул и стал всматриваться в окно, крепче сжимая цевьё своего АК.

У Грека остался последний, самый важный, вопрос:

– Вот ответь мне: какая она станет, Родина, после победы нашей? Ведь как Западу в рот заглядывали, даже в НАТО, грешным делом, вступить хотели… Воюем теперь с ними. Только не все русские приняли это. Сколько народу уехало за рубеж с началом войны, лают теперь из-за ленточки, слюной брызжут. Неужто вернутся эти предатели?

– Какие же русские они после этого?! Не пустим их! – твёрдо заверил его Скрипач. – Локти грызть будут, каяться, да поздно окажется. Очистится страна наша, как рана от гноя. В храмы люди ходить станут…

Скрипач, вспомнив о чём-то, торопливо полез под бронежилет. Достал свёрнутую вчетверо замасленную бумажицу, развернул её.

– Вот, гляди, – он протянул бумажку Греку. – В штаб как-то гуманитарка пришла и письма от детей из России.

На листке – детский рисунок. Широкими штрихами раскрашено небо голубое и безоблачное. В небе – лучистое солнышко. Под небом – храм. Он тянется к небесной синеве тремя золочёными главками-луковками с православными крестами. Солнышко улыбается ему и протягивает храму свои лучики. У подножия его разбиты клумбы с красивыми цветами. Чуть поодаль растут берёзки. Перед храмом, взявшись за руки, стоит семья. Первый и самый большой – отец, на нём военная форма, на груди – медали. Рядом, чуть поменьше – мама с кудрявой шевелюрой, в лёгком цветастом платье. Следом выстроились лесенкой по росту дети: трое мальчишек в шортиках и футболках. В руках у каждого – шарик. На плечах у папы-солдата сидит маленькая девчушка с тоненькими косичками и синими бантами. Она тоже держит шарик. На лицах светлые улыбки. Внизу чья-то детская рука старательно вывела красным карандашом: «Ждём с Победой домой!».

Грек молча вернул рисунок. Развернулся к окну и направил на улицу воронёный ствол АК.

– Спасибо, Скрипач. Теперь можно и «немцев» ждать, – сказал он, и ему вдруг нестерпимо захотелось хоть на мгновенье оказаться в том самом рисунке, заглянуть в будущее, которого он уже не увидит.

6

В полуразрушенной хате, на полу, на груде из битого стекла и кирпича, лежал смартфон. Возле него топтались песочного цвета берцы. Рука в перчатке с обрезанными пальцами осторожно подняла гаджет. На задней крышке телефона на русском написано: «Если 200 или 300, переверни страницу». Обычная практика на этой странной войне… Пальцы ловко нашли нужную запись: пошли картинка и звук. Двое русских о чём-то говорят, один – тот, кто снимал видео, – в конце съёмки прочёл стихотворение. Не всё из сказанного было понятно иностранному уху, но кое-какие слова оказались всё же знакомы. Стихи о Родине читал тот воин.

– Странные эти люди… – прозвучало по-английски.

– Ты о ком, Майкл? – отозвался солдат в натовской форме.

– О русских. Смотри, какие счастливые лица. Они знают, что уже почти мертвы, и при этом читают стихи! Никогда не понимал русских! Может, поэтому у нас такое сильное желание уничтожить их?

– Нам никогда не одолеть их, Джо… – второй покачал головой.

Тяжело вздохнув, наёмник в знак уважения к павшему воину выполнил последнюю его волю. Он понимал, для чего воины оставляют на телефоне эти надписи с цифрами.

7

– Мама! Мама! Мама! – наперебой кричали мальчишки.

Босоногая ватага бежала по тропке к маленькому дачному домику, мальчишки на бегу возились, вырывали друг у друга из рук смартфон.

Встревоженная этим шумом молодая женщина выскочила на крыльцо, поправляя косынку, она с тревогой оглядывала детей: всё ли с ними в порядке, целы ли руки-ноги. Женщина вздохнула с облегчением, когда самый старший подбежал к ней с поднятым в руке телефоном и победно прокричал:

– Я – первый!

– Так нечестно! – захныкали трое его братьев. – Ты сильнее нас и вырвал телефон!

– Я первый увидел! – обиженно произнёс самый маленький.

– Нет, я! – стали спорить с ним остальные.

– Тише, ребята! – пристрожила их мама. – Что такое? Что случилось?

– От папы сообщение пришло! – радостно закричали они все вместе.

Наталья Мурзина

Наталья Петровна родилась 14 февраля 1971 года в посёлке Тисуль Кемеровской области. Окончила Кемеровский государственный университет. Работала в журнале «После 12», Доме литераторов Кузбасса, редактором в издательстве «Кузбасс».

Публиковалась в журналах и альманахах «Москва», «Наш современник», «Огни Кузбасса», «День и ночь», «Введенская сторона», «Чаша круговая», «Иркутское время», антологиях «Стихи о матери», «И мы сохраним тебя, русская речь, великое русское слово!..», «Поэты университета», «Собор стихов», антологиях военной поэзии «Ты припомни, Россия, как всё это было!..» и «Оберег». Автор книги стихов «Вторжение весны». Лауреат журнала «Огни Кузбасса». Член Союза писателей России. Живёт в Кемерове.

«Ну давай о хорошем!»

Стихи

Колокол

С седых времён, будь праздник или смутаВ разноголосом скопище людском,Он к каждому, кто не оглох покуда,Взывает неподкупным языком.И в час, когда небратья на пороге,Скорей беги на звонницу, звонарь,Успей, звонарь, до вражьей перемоги,В огромный вещий колокол ударь!Звони над каждым домом разорённым,Над каждою могилой заводи,Прожги сердца набатом раскалённым —Беспечную Россию разбуди!

«Расскажу, как однажды, в далёком году…»

Расскажу, как однажды, в далёком году,Проревела труба, предвещая беду,Натужно…Впереди – маета без покоя и сна.Уходили мужчины. Война есть война.Так нужно.Хуже всех там пришлось пареньку одному.Разъедало порой страхом душу ему,Как ядом.Он шептал: «Пропаду я в ближайшем бою.Жизнь свою в одночасье спалю-загублю.Враг – рядом!»Но однажды во сне пареньку, как живой,Незнакомец с широкой седой бородойЯвился.Глянул строго, пронзительно, прямо в глаза,«Враг-то рядом, но Бог – ещё ближе!» – сказалИ скрылся.Парню в сердце зашли стариковы слова,И они вызволяли не раз и не дваИз ада.Хоть жесто́ка война, у всего есть свой срок.И с Победой вернулся домой паренёк,С наградой!Огневую он честно прошёл круговерть,Где горела земля и где жадная смертьКосила.Если ты – рядом с Богом, Он – рядом с тобой.В этом правда святая сокрыта, родной,И сила!

«Лежат под кровом трав и тишины…»

Лежат под кровом трав и тишиныРебята, не пришедшие с войны.А сверху – белый свет, паренье птицИ облака без меры и границ.В бессмертье и покой погруженыБезмолвные свидетели войны.А мир… предпочитает дальше жить,Безумствовать, смеяться, не тужить,Не чувствовать потери и вины,Не замечать присутствия войны,Своих предательств и чужих угроз.И неудобный обходить вопрос.Солдаты, не пришедшие с войны,О ласковых невестах смотрят сны.И голоса несбывшихся детейЗвенят для них в надмирной пустоте.Проплачется невеста. Только матьВовеки не устанет ждать, гадать,Что он шептал, идя в последний бой,Сгорая в топке Третьей мировой,О чём кричал он там, в тисках войны,В объятьях трав и дикой тишины,Какую тайну до конца постигНа пике жизни, в свой последний миг…

«Ну давай о хорошем! Ну хватит уже о войне…»

Ну давай о хорошем! Ну хватит уже о войне.Ведь когда-нибудь этому необходимо случиться:В обожжённой пожаром эпохи огромной странеДолгожданным победным восторгом наполнятся лица!Справедливое солнце – поверь! – непременно взойдётИ плеснёт ослепительным счастьем – от края до края.Как окурок, потухнет война. Замолчит миномёт.И отпустит мужчин из-под смерти передовая.Сумасшедшим душистым кипеньем ответит сирень.И, букетики радостных слов раздавая прохожим,Мы вкусим, словно светлую Пасху, тот солнечный день!И не нужно опять о войне. Говори о хорошем!

«Дни несутся, друг друга тесня…»

Дни несутся, друг друга тесня,Но пронзит иногда холодочек:Что останется после меня?Только горстка мерцающих строчек…Что, распахнутая, на ветру,В них сказать я когда-то хотелаИ о чём, горячась, на мируВам рыдала, смеялась и пела?Жизнь – вскипающая река,И – увы – оступиться несложно.Но незримая чья-то рукаПоднимает меня осторожно.И однажды, свершив дальний путь,Перед Отчим порогомМне останется только вздохнуть:«Слава Богу!»

«Запомни этот день. Как чист и влажен воздух…»

Запомни этот день. Как чист и влажен воздух,И рощица берёз прозрачна и свежа —Ей скоро принимать грачей в лохматых гнёздах.Тебя целует март, беспечная душа!Запомни этот день, он вновь не повторится.На всём печать весны! И птичья перезвень,Врываясь в шум машин, преображает лица.Смотри во все глаза, запомни этот день!Кто нынче в мир придёт, кто – канет без возврата.И эту череду никак не отменить…Когда и этот день, как снег, сойдёт куда-то —Благослови, что был, за радость просто жить!