Традиции & Авангард. №3 (22) 2024

«Мирозданье искрило от красок и от голосов…»

Мирозданье искрило от красок и от голосов —Всемогущий лепил из вселенской податливой глины!И, настроив сверхчуткие чаши небесных весов,Он задумал Свой главный шедевр – человека. Мужчину.И бездушная персть мановенье Творца поняла,И содеялось диво из праха – Адамово тело.Вот с гончарного круга и нежная Ева сошла,Неиспорченный солнечный мир оглядев оробело.И вдохнул в них Отец трепет жизни и жажду любви.Дал свободную волю – бесценное право навеки.Непослушные дети не внемлют! Зови – не зови!Что же вам не жилось во блаженном раю, человеки…Вас, несчастных, за дерзость исторгнул Отеческий кров,И всему человечьему роду аукнулось ваше затменье.Содрогнулась природа: на чашу небесных весов,Точно камень, обрушилось первое грехопаденье!С допотопных времён и поныне есть в каждой судьбеИ сияние горнего света, и горечь отравы.Каждый новорождённый имеет наследство в себе:Право жить и любить. И свободы опасное право.Хоть всё тот же Отец, но весь мир на вселенских весахНад открытою бездной раскачивается неприкая́нно.Божий свет или морок?Душа или прах?Тайна…

«Среди людей, где не родство, но тайно разделенье зреет…»

Среди людей, где не родство, но тайно разделенье зреет,Любовь не ищет своего. Она лишь отдавать умеет.Тихонько падшего простит (на что сподобится не всякий).И милостыньку сотворит озябшим в нищете и мраке.Когда, поссорившись дотла, пред ней захлопывают двери,Любовь в ответ не мыслит зла. И не бесчинствует, но верит.Не превозносится ни в чём. Над суетной молвой смеётся.И раздражение её бичом жестоким не коснётся.Всё покрывая, в смутный час любовь нам прямо в душу глянетИ не откажется от нас, не отпадёт, не перестанет!Долготерпив её полёт! Но чудна и легка, как птица,В скупое сердце не впорхнёт, в лукавый дом не постучится.А верным до скончанья лет – тернистый путь да небо в звёздах!Необъяснимая, как свет! Необходимая, как воздух!

«И Слово бысть, весь первобытный хаос…»

И Слово бысть, весь первобытный хаосПронзив насквозь!Очнулось время и заколыхалось!И началось!Миры роились, космос наполняя,Во мгле клубясь.И малая планета голубаяВдали зажглась.Преодолев космическую вьюгу,Сквозь толщу летОна всё мчит по заданному кругуНа Божий свет!Ей быть землёй любви, а не увечий —Не повезло.О, сколько слёз и крови человечьейВ неё вошло!А вдруг она, не ровен час, сорвётсяВ разверстый дым?Как дар небес нам миг земной даётся —Неповторим!Есть только он… а время… время мчится,Тревожный сон.Верни, верни хотя б частицуОтцу времён.

«Среди нас, в самой гуще людской, в мире оном…»

Человек с благодарным сердцем никогда ни в чём не нуждается.

Отец Николай ГурьяновСреди нас, в самой гуще людской, в мире оном,Где мечты – сладкий дым, а лукавые дни – коротки,Благодарное сердце живёт по небесным законам,Принимая краюху и посох из Божьей руки.На неясные знаки беды откликаясь в мгновенье, —Неспокойно, щемит и стремится кого-то жалеть.И хулу, и паденье способно принять без смятеньяИ в лицо одиночеству без содроганья смотреть.Хочет помнить не горечь обиды, но благодеяньеИ блаженно носить отпечаток святой простоты.В общем, жить и любить.Любоваться цветком мирозданья.Благодарное сердце ни в чём не имеет нужды…

Галия Мавлютова

Галия Мавлютова – прозаик, член Союза российских писателей, Союза писателей Санкт-Петербурга. По основной специальности юрист. Работала старшим воспитателем, инспектором по делам несовершеннолетних, старшим оперуполномоченным уголовного розыска, старшим инспектором по особым поручениям. Подполковник милиции. В настоящее время вышла на пенсию по выслуге лет. За период службы в органах внутренних дел многократно удостаивалась престижных российских и международных наград, в том числе премии «За активную борьбу с наркоманией и наркобизнесом». Автор трёх десятков книг, вышедших в крупных российских издательствах. Живёт в Санкт-Петербурге.

Дело житейское.

Рассказ

Разорвётся усталость снарядом в башке,

кровь ударит в виски нескончаемым звоном,

только рифмы, как кони, летят вдалеке,

и уже не угнаться за этим разгоном.

Я ничком повалюсь на разбитый диван.

Что ж, усталость едва ли позорна для воина.

Застоялся в глазах моих красный туман.

Тишина. И твержу я: «Спокойно, спокойно!»

Подожди, телефон, тишину сокруша,

не шурши за окном, дождевая солома.

Серой скрипкой лежит на диване душа.

Не касайтесь её – это тихая кома.

Не касайтесь: и мне не по нраву постель,

И сроднился давно я с работою адовой.

Я – солдат. Я опять надеваю шинель.

Господа! Я вас завтра обрадую!

Евгений Панфилов (10.08.1955 – 13.07.2002)

Парень включил левый поворотник, но по встречной мчался кто-то ненормальный, впрочем, может, и нормальный, просто хочет обойти пробку. Мой же водитель явно не собирался тормозить. Он был уверен, что проскочит под носом у ненормального. У меня гулко ухнуло в груди. Сердце пыхнуло горячей лавой во все клеточки организма и тревожно забилось. Не от страха, нет, от бессилия. Ну почему, почему все неприятности случаются так не вовремя?

– Э-э-э, тормози! Куда разогнался? Жить надоело?

Водитель оглянулся, видно, хотел огрызнуться, но притормозил. Ненормальный встречный умчался. Все остались живы. Кипящая лава внутри медленно остывала. В салоне молчали.

За окном машины творилось, что и должно происходить в начале марта в ледяном Петербурге. Снег ещё не сошёл, глыбы застывшего льда сузили проезжую часть.

– Остынь. Не нужно торопиться. Мы везде успеем! – с показным спокойствием продолжала я, пытаясь разглядеть лицо водителя такси по приложению.

Экономкласс, чего же ты хотела? Скорости, комфорта или как не потратить лишние денежки? Отличная получилась экономия. Сейчас бы врезались во встречный автомобиль, спешащий один бог знает куда. И всё! Что стоит за этим «всё» – знала одна я. Судя по всему, водитель такси не умеет ездить по городским неухоженным улицам. Плохо знает город, а водить ещё учится. И ему всё равно, как ехать. Приложение работает, деньги капают. Можно беспрепятственно лихачить. Даже можно не тормозить перед встречным.

– Ты же видел, у меня нога сломана! – почти выкрикнула я и, смягчая тон, добавила: – И рука тоже.

Парень сбавил скорость и обернулся ко мне. Лицо приятное. Волосы светлые. Нос прямой. Глаза серые. Я по милицейской привычке быстренько нарисовала фоторобот. На всякий случай. Смущала лишь мальчишеская шея. Лет водителю уже к тридцати, а шея, как у подростка, цыплячья, но ему идёт. Я раздражённо поморщилась. Почему в голову лезут всякие дурацкие мысли? Какое мне дело до его шеи? Хоть бы довёз благополучно. А то ведь по скорой привезут, а у меня уже есть два гипса, на руке и ноге. Та ещё ситуация! Не дай Бог!

– А у меня тоже ранение! – радостно сообщил парень, повернувшись ко мне.

– Смотри на дорогу! – снова прикрикнула я, уже понимая, что к чему. – Какое ранение?

– Грудь мне прострелили. Вот здесь, – он ткнул пальцем в область солнечного сплетения.

Я разозлилась на себя. Да, поздно пить «Боржоми». Зачем я ему сказала про сломанную ногу? Он и без того видел, что я с тростью и в гипсе. В двух гипсах. Так и начинаются дорожные приключения. А промолчать нельзя было? Нет, нельзя, это же как-то не по-человечески. Не по-божески.

– «Там» был? – я неопределённо мотнула головой, заранее зная ответ.

– «Там», да! – кивнул водитель и снова прибавил скорость.

Ох, любит парень нарушать правила дорожного движения.

Я молчала, размышляя над превратностями судьбы. Инвалид везёт инвалида. Не смешно. И вроде не до шуток сейчас.

– Списали? – спросила я, опять-таки заранее зная ответ.

Конечно, списали, ранение в грудь, это же не нога и не рука.

В бой не побежишь. Задохнуться можно.

– Да, – он всё улыбался, словно ничего страшного в его жизни не случилось.

Он, наверное, прав. Сейчас за него молодость думает. Парень ещё не испытал последствий тяжёлого ранения. Все основные раны у него впереди.

– Группу хоть получил? – я изо всех сил пыталась поддержать миролюбивый разговор.

Надо же чем-то занять себя в такси экономкласса, поездка в котором превратилась в пытку. Движение застопорилось. Обе полосы безнадёжно застыли. Мы стояли в плотном заторе.

– Не-а! – радостно отозвался водитель и снова повернулся ко мне: – Мама заставляет, а я не хочу.

– Почему? – удивилась я.

Что-то новое у молодых раненых. Парень свою честно заработанную инвалидность не хочет подтверждать.

– А я потом на хорошую работу не устроюсь. Меня же нигде не примут! – Он уже не смеялся.

Парень отвечал резко и отрывисто, словно с кем-то спорил. Но не со мной. С кем-то.

– Ну, в такси-то тебя приняли, – вздохнула я.

И было отчего вздыхать. Дело житейское. Надо поддержать разговор. А то не по-божески. Парень он хороший. Открытый. Целеустремлённый. Жизнерадостный. Но есть в нём какая-то надломленность. Что с ним? Не могу понять.

– А-а-а, это ведь не работа, так, для поддержки штанов, – отмахнулся парень. – Я хочу на хорошую устроиться.

– Инвалидность не помешает. Наоборот, в приоритете будешь.

Я-то знала, что такое приоритеты при приёме на работу. Это тонкая грань между хамством и страхом. В хорошую жизнь трудно пробиться. Туда много желающих. А ведь парень о чём-то высоком мечтает. Им же обещали, что они пройдут мимо очередей при устройстве в гражданской жизни. А попробуй обойти эти очереди. Не пропустят. Стеной встанут. Так и будет парень баранку крутить. А это точно не его занятие. Ещё один такой фокус на дороге – и беда случится. И не только с ним.

– Вторая группа не является препятствием при устройстве на работу. Надо пойти в военную поликлинику и оформить инвалидность. Мама-то что говорит? – Наверное, у него не только мама есть, но и папа. Да кто из них мать и отца слушает?

– Мама заставляет меня, а я не хочу. – Он виновато прикрыл глаза.

Пробка неожиданно схлопнулась, движение возобновилось. Потихоньку-помаленьку мы двинулись дальше. В глубине души я радовалась затору. Лихачить невозможно. Даже по встречной никто не ломится.

– Сделай-сделай, как мама просит.

Я прикрыла глаза. Сердце тревожно билось. Страх ещё не прошёл. Три месяца назад я поскользнулась на гололёде. Неловко завалилась на левый бок. Сломала руку и ногу. Конечности срослись, но заживают плохо. Мучают боли. Но больше всего меня раздражала собственная беспомощность. Я страдала не от боли, не от неуклюжести. От бессилия. Я не могла побежать, не могла сжать и разжать руку. Хотя приспособилась ухаживать за собой без чужой помощи. И то ладно!

– А как ты на СВО попал? – спросила я. – По мобилизации?

– Ну да, – улыбнулся парень.

Улыбка честная, располагающая. Надо бы имя спросить.

– Пришёл военком, прямо домой, говорит, ты у нас неженатый, вот и поедешь на Украину, – ещё шире улыбнулся парень.

– А ты что? – Я покачала головой.

Парень радуется, словно его на Олимпиаду отправили:

– А я что? Я и пошёл. Я же в спецназе служил. Сержант. На тот момент неженатый был. И поехал.

Мимо медленно проплывали автомобили. Впереди нарастал следующий затор. Какая-то тоска поселилась в моём сердце. Эта нескончаемая поездка вымотала меня больше, чем два гипса на конечностях. Если бы знала, ни за что бы не поехала. А ведь меня ждут на светском приёме. Женщины решили собраться в преддверии Восьмого марта. Сегодня мы будем праздновать, веселиться, выпивать. Обещали фуршет. Я долго отнекивалась, но всё же поддалась на уговоры. Жизнь продолжается. В конце концов, никто не виноват в моём временном беспомощном состоянии. Оно пройдёт. И я снова стану бегать как ни в чём не бывало.

– Ты пройди-пройди военно-врачебную, а то потом появятся сложности со здоровьем. Такие раны не заживают.

Не хотелось ему говорить, что скоро увечных станет больше. И внимания к ним станет меньше. Так устроена эта жизнь. У Строительного моста мы снова застряли.

– А какая специальность у тебя была на СВО? – спросила я, изнывая от раздирающей тоски.

Как бы я хотела оказаться дома вместо душного салона такси экономкласса.

– Снайпер я!

Я вздрогнула. Вот это да! Да, да, он же профессиональный спецназовец. Конечно, снайпер. А кто же ещё? И мне стало не только тоскливо, но и зябко.

– И много ты… – я замялась, подбирая слово, – положил?

– Шестьдесят, – ответил он, но уже не столь жизнерадостно. Ну да. Это же человеческие жизни. Чему радоваться?

– Это много, очень много, – пробормотала я, пытаясь представить шеренгу молодых парней из шести десятков человек.

Не получилось представить. Шеренга падала, колени у парней подламывались. Картина распадалась на кусочки. А впрочем, дело житейское. На войне как на войне!

– А они тебе не снятся? – зачем-то спросила я.

Затор рассыпался, движение набирало ускорение. Вдруг парень резко повернулся ко мне. Руль не бросил, но на дорогу не смотрел. Я снова завибрировала. Добром эта поездка не кончится.

– Снятся же, снятся! Каждый день снятся! Ночь каждую. Без перерыва.

Он так и сидел, глядя на меня, а машина браво стремилась вперёд. Сама по себе.

– Тормози! – крикнула я. – Встань вот здесь. Тут свободно.

Он послушно поставил машину между обледеневших сугробов. И всё смотрел на меня. Точнее, не на меня, а куда-то вглубь себя, пытаясь понять, что с ним происходит каждую ночь. Да, он мучается от непонимания. У него всё ясно в голове. Есть цель. Есть понятие о долге и чести. Он солдат. Сказали встать в строй – встал. Но почему теперь снится шеренга из шести десятков человек – не понимает. Надо бы успокоить его. А то пропадёт парень. Потом жизнь возьмёт своё. Его молодость сама всё решит.

– Ты давно приехал в Ленинград? – Я всегда называю город привычным именем, когда волнуюсь.

– А прямо оттуда и приехал. Вышел из госпиталя, женился. Вот, на работу устроился.

– Не выпиваешь? – строгим тоном спросила я.

Совсем как старая учительница.

– Не пью, не курю! – бойко отрапортовал солдат. – Спортом занимаюсь.

– Жену любишь?

Отвечает – не придраться. Что же в нём надломилось?

Ведь не должно бы. Слишком он прямой и без углов. Профессиональный солдат. Такие не ломаются.

– Очень люблю! – И вдруг его светлые глаза слегка повлажнели. – Но каждую ночь просыпаюсь оттого, что душу её.

– Как это? – похолодела я.

Вот он где, надлом! Вот он. Парню плохо. И он не понимает, почему это происходит с ним.

– Да. Мне страшно!

В его голосе сквозило невыразимое страдание, которое он хотел скрыть от меня, от окружающих, от матери. От всего мира. Я содрогнулась и передёрнула плечами. Как же ему живётся? Это ведь мучение. И молодость не в помощь. Дело-то житейское, но не очень. Такой не пойдёт просить помощи. И никому не расскажет о своей беде. А мне поведал потому, что я профессионал по допросам. В уголовном розыске мне приходилось часами разговаривать с подозреваемыми в поисках истины. Да, профессию не отбросишь в одночасье. Я снова передёрнулась и выпрямила спину, вспомнив, что я старший офицер. Отбросив в сторону сентиментальность, отчеканила по слогам:

– Так! Слушай меня внимательно и не перебивай. Я – полковник! И это мой приказ! Ты обязан его выполнить. Завтра же идёшь на приём в военно-врачебную комиссию. И начинаешь оформлять инвалидность. Второе! Вместе с женой вы идёте к психологу. Платному. Ты же не хочешь, чтобы кто-то знал о твоей тайне?

Парень яростно замотал головой.

– Так вот! Ты солдат. И ты выполнишь мой приказ. Если не сделаешь, это останется на твоей совести. Ты же никогда не сдаёшься?

– Нет! – выкрикнул парень, пристально вглядываясь уже в мою душу.

– Как тебя зовут?

– Сергей.

– Красивое имя. Тебе подходит. Твой долг сейчас – исполнить мой приказ. Дальше жизнь расставит всё по местам. Ты понял, что надо сделать?

Ничего красивого в его имени нет. Но надо было чем-то взбодрить надломленного парня. Парень кивнул. Глаза прояснились. Он словно очнулся от странного и страшного сна. Теперь он знал, что делать.

Мы быстро доехали до Большого проспекта на Петроградской. Без пробок и происшествий. Парень выскочил, открыл передо мной заднюю дверь и заученно произнёс:

– Товарищ полковник! – Голос звучал чеканно, без надлома.

Я вздохнула. Вообще-то подполковник. Но для дела житейского можно повыситься в звании. Это ведь не большой грех. Для сержанта и капитан почти как министр обороны. Опираясь на трость, я поковыляла по стаявшим и обледеневшим сугробам, превратившимся в опасные надолбы. Как бы не упасть! И вдруг я оглянулась, словно что-то почувствовала. Сергей внимательно смотрел мне вслед. Нет, не затем, чтобы узнать, в какую дверь я вошла. Он хотел оставить меня в своей памяти. И я ушла.

Это случилось в марте двадцать третьего. Прошло больше года, а я всё думаю, что сталось с этим парнем, Сергеем? Узнать бы.

Удачи тебе, солдат!

Андрей Лисьев

Андрей Владимирович родился в Минске в 1971 году. Окончил Ленинградское высшее военно-политическое училище ПВО. Второе высшее образование – финансовое. Дебютировал под псевдонимом Андрей Афантов с книгой «Сатир и муза» в издательстве «Книговек» в 2012 году. Пять рассказов опубликованы в сборнике «Точки созидания» в разные годы. С 2018 года публикуется под своим именем. Повесть «Копьё прозрения» издана в сборнике «Русская фантастика – 2018» (том 1). Роман «Зима милосердия» издан в 2019 году и стал сотым романом серии «Вселенная метро – 2033». Живёт в Москве.

И каждый метр…

Рассказ

Памяти Героев России Д.Г. Дементьева, А.С. Досягаева, Ж.Н. Раизова

Иван облокотился грудью о бруствер окопа и в сотый раз оглядел лес. Светало. Рыжие сосновые стволы, мокрые от дождя, иссечены осколками и пулями. Вся хвоя осыпалась и густо покрыла воронки: мелкие – от мин, крупные – от снарядов. Бинокль Ивану не нужен: до опорника хохлов метров сто, а может, и меньше. Обе стороны: и русские, и украинцы – тщательно маскировали окопы. От наблюдателей, от снайперов и, самое главное, от коптеров. Второй номер, Гвоздь, потянулся, он сидел рядом на полене и тяжело вздохнул. Гвоздю не пришлось докладывать Ивану, тот сам услышал шорох. Кто-то тронул его за плечо, и Иван уступил место Тёме, пожал командиру руку и сел рядом с Гвоздём на туристический «поджопник», прикреплённый к бёдрам.

Их наблюдательный пункт – двухместный окоп, секторы стрельбы обращены в сторону противника. Недавно танковый снаряд ударил под корень сосны, разметал пригорок, крепкий, грибы такие любят. Воронка вышла несимметричная, ясно же, наш танк стрелял, её и раскопали под НП. Потому с тыла окоп пологий, сверху по-прежнему воронка. Один сектор стрельбы – аккурат под поваленным стволом, второй прикрыт мебельным щитом под толстым слоем песка и хвои. Всё вокруг густо присыпано сучьями. Чужак ненароком обязательно наступит и выдаст себя хрустом. Но сучья от многодневных дождей размокли – не хрустят.

Иван с удовольствием вытянул ноги, скоро рассвет, облачность стала выше, значит, полетят коптеры. Иван ещё раз осмотрел окоп: нишу для боекомплекта – коробки с пулемётными лентами сухие; узкую щель – укрытие от обстрела; щит над головой – не капает. Оператор коптера даже с тепляком не разглядит никого сверху: воронка как воронка, бурелом как бурелом. Весь лес Серебрянского лесничества изуродован войной.

Иван подышал на кончики пальцев, согревая, зимние тактические перчатки он так и не стал носить, обошёлся летними. «Вот и перезимовали», – подумал он. Извлёк из рюкзака термокружку. Чай за ночь остыл, но пить можно.

Тёма сполз спиной по стенке окопа, сел рядом, протянул Ивану картонный планшет, к которому канцелярским зажимом прикреплён лист А4. На листке – передний край, рука у Тёмы твёрдая, рисунок – почти карта. Тёма постарался изобразить и завалы, и перепады высот: любая горка важна. Штрихами обозначены будущие секторы стрельбы. «Значит, в атаку идём, – догадался Иван, – а я только настил на пол НП собрался постелить. И брёвнышек подобрал одинаковых». Гвоздь занял место наблюдателя у пулемёта. Иван протянул Тёме термокружку.

Тёма – командир роты, хоть и сержант. Их предыдущий командир, старший лейтенант Раизов, погиб в сентябре. Герой России посмертно. Тёма пришёл посоветоваться с Иваном, потому что следующим командиром роты быть ему. Комполка Аляска и так выбирал между ними двумя, но выбрал Тёму. Неважно! Место Ивана во второй тройке атакующих. С пулемётом. Первая тройка зайдёт в окоп с правого фланга, начнёт зачищать, двигаясь к центру, навстречу второй штурмовой тройке. Иван с Гвоздём пойдут правее, с ними – Заноза: сейчас он оператор антидронового ружья. Летом таких ружей ещё не было.

Иван посмотрел на схему атаки, нарисованную Тёмой, и уточнил:

– Вот тут лягу, вот тут – видно будет, нет, вот тут лягу, а вот тут мне некомфортно будет. Пусть лучше снайпер работает.

Иван заметил значок снайпера на схеме, но не понял, как тот будет двигаться.

– Усиление будет? – спросил он.

– Миномёт 82-й, «Нона», и танк обещали, – ответил Тёма.

Они, насторожённые, умолкли. Тёма явно хотел что-то добавить, но первым высказался Иван:

– Что-то больно жирное усиление.

– Дело пойдёт – следующий опорник сразу возьмём. «На плечах».

Иван посмотрел на схему – второго ряда хохляцких опорников на ней нет. Надо бы достать смартфон, развернуть приложение с картой. Но никакая топографическая карта не покажет нужных в атаке подробностей. Здесь каждый бугорок важен.

– Ротный опорный пункт развернём, – продолжил делиться планами Тёма.

Иван поморщился:

– А соседи? – он показал правое пустое место за схемой.

– Второй батальон.

– Но у них редколесье.

Тёма махнул рукой, вернул кружку, забрал у Ивана планшет со схемой и сунул его под броник. Они прислушались. Жужжания коптера не слышно, лишь лёгкий ветер качал уцелевшие сосновые стволы.

– Командир, движение на два часа, – доложил Гвоздь.

Тёма и Иван вскинулись: для Гвоздя они оба – командиры.

Но расчищенный сектор наблюдения узок для троих, потому Иван осмотрел передний край вторым.

Силуэт человека, напоминающий ком листвы и хвои, двигался в их сторону короткими перебежками от одного поваленного дерева к другому. Иван заметил длинный ствол с глушителем и понял причину спокойствия Тёмы. Это возвращался наш снайпер.

– Уйгур, – уточнил позывной снайпера Тёма и снова извлёк планшет из-под бронежилета.

Снайпер проскочил мимо НП, бойцы терпеливо ждали, пока Уйгур сориентируется. Наконец тот выглянул из-за сосны, нашёл Тёму взглядом, словно спрашивая: «Можно?» Тёма кивнул. Уйгур на четвереньках переместился в окоп, в его движениях есть что-то звериное и комичное. «Небрежное, – мысленно рассердился Иван, – демаскирует нам НП».

Уйгур напоминал монгола: лицо маленькое, потное, узкие глаза сверкали охотничьим возбуждением. Ни слова не говоря, он у входа в окоп вскинул три пальца. Плюхнулся рядом, пытаясь отдышаться. Тёма протянул Уйгуру планшет.

– Вот здеся, здеся и здеся – чисто, – снайпер показал три секции украинского окопа.

– Начало атаки через десять минут, – объявил Тёма.

Тёма и Уйгур ушли. Гвоздь вернулся на место наблюдателя, а Иван закрыл глаза ещё минут на десять.

Артподготовки не будет? Атака по-тихому?

Метрах в двадцати от наблюдательного пункта прошли трое из штурмовой группы. Иван узнал одного: высушенного брюнета с тёмным злым лицом. Его имени Иван не помнил. Помнил, что штурмовик – мобилизованный, бывший «вагнеровец», два ранения и ни одной награды. Штурмовая тройка бесшумно ушла тем же маршрутом, которым пришёл Уйгур.

Из-за спины появился Заноза с широким, как в фильме о пришельцах, антидроновым ружьём. Из разгрузки Занозы торчала собственная рация.

– Приветствую! – Заноза бережно положил ружьё на дно окопа.

Иван посмотрел на пять кнопок частот чуть выше рукоятки, но спросить, по какому принципу их выбирают, не успел. Еле слышно прошелестели лопасти пропеллера высоко над лесом. Наш коптер полетел работать.

В ста метрах от НП, по украинскому окопу, начали ложиться мины. Выходов Иван не слышал, только прилёты. Земля вздрагивала: расстояние маленькое. С настила струился песок, с деревьев сыпалась хвоя. Начал работать танк. Огнём с закрытых позиций он отсекал возможное подкрепление со второй линии украинской обороны. Иван услышал вторичный разрыв – хлопок гранаты. Значит, мина задела растяжку, которую не заметили штурмовики.