Избранные проекты мира: строительство руин. Руководство для чайников. Книга 1

– У нас есть первый кандидат. Еще предложения?

Теперь офис словно сорвался с цепи.

– Смерти, – сказал кто-то.

– Грозы, – подали голос с другого конца холла.

– Собак…

– Шмелей…

– Пауков…

– Одиночества…

– Презентаций…

– Ипотеки…

– Боюсь утонуть…

– Темноты…

– Штрафов…

– Налогов…

– Высоты…

– Ага, – сказал я. – Значит, все-таки есть еще чего бояться. Как интересно.

Я сделал пару шагов от окна и обратно.

– И только одной вещи, которой тоже боятся, не произнес никто. Страха быть уволенным.

Больше никто не смеялся. Я помолчал снова.

– Видимо, этого из сидящих здесь не боится никто.

Я с мстительным удовольствием подумал, что теперь не по себе стало всем. Жаль, в зале не было шефа.

Я остановился в центре голого пятачка возле пустого низкого столика и повернулся к аудитории.

– Кто-то сейчас произнес слово: «Презентаций». Так вот, в том исследовании и его дублях на тему «Чего вы боитесь больше всего?» первым пунктом стояло: «Выступать перед скоплением людей». Это похоже на правду.

Страх выступлений был отнесен к главным при опросе людей, которым явно было чего бояться и помимо этого. Я это к тому, чтобы узнать, как много из сидящих сейчас здесь рвались на мое место. Мне пришлось поверить, что, согласно все той же статистике в той книжке у меня на кухне, в реальной, задавленной стрессом, стиснутой в тиски и переполненной проблемами жизни таких рвущихся совсем немного. Больше того, их в среде обычных людей как бы вообще нет – если человек нормален. И вот вопрос: почему?

Теперь на меня смотрели совсем другие глаза. Теперь меня слушали так, будто я раздавал деньги под символический процент.

– Попробуйте подойти к кому-нибудь в коридоре, в туалете, в офисе, за пределами офиса – где угодно и попросить его или ее выступить с презентацией. И тот, кого вы попросите, сделает все, чтобы увернуться.

Но вот какая вещь.

Этот опрос не делали среди политиков.

Что-то подсказывает мне, что, делай кто-то там тот же опрос среди них, результат был бы ужасающим. Я не знаю, что это значит. Может, то, что чем выше особь взбирается наверх, тем менее ей доступны обычные страхи обычных людей.

Говорят, на этой планете есть места, где наверх всплывает только то, что всплывать не должно. Я не политик. И мне вряд ли грозит им когда-либо стать. Я тоже был в числе последних, кто горел желанием встать сегодня сюда на это место. В детстве у меня был сильный дефект речи, он и до сих пор еще остался, если прислушаться. Я не самый лучший вариант на эту роль и я тоже делал все, чтобы отвертеться, но вы же знаете босса. Вы все знаете, что бывает, когда чего-то очень не хочешь. И тем не менее я здесь. В руке у меня пара тезисов, чтобы не забыть, зачем вас всех вытащили из-за столов…

– А как называется та книжка, что лежит на столе на кухне?

Один из уродов с животом смотрел с дальнего ряда, выглядывая из-за спин соседей.

– «Навыки пищеварения», – сказал я. – Нет, это не библия, если вы это хотели спросить.

В холле опять стало весело. Аудитория явно почувствовала, что теперь все можно.

– Но как объяснить такой глобальный страх перед одним и тем же? В чем дело? Как можно предположить, здесь нет ни одного, кто бы считал себя дураком. Так в чем трудность? Может, кто-то поможет? Любые предложения?..

Я подождал, пока смысл сказанного, дойдет до всех, включая начальство. Предложений не было. Начиная с этого момента я мог сказать, что мой опыт презентации удался. Его запомнят надолго.

– Поскольку других предложений не поступило, разрешите мне немного попробовать себя в роли психолога. Все мы психологи-практики, кто-то хуже, кто-то лучше. Мы вынуждены ими быть, если планируем не только выжить, но и остаться при своих интересах. Так вот, рискну предположить, что дело в статусе.

Я имею в виду ту никому не видимую, но крайне строгую структуру иерархии социальных отношений, в которой каждый предельно точно знает, когда ему можно открывать рот, а когда нет…

В дверь офис-холла робко постучали.

За тяжелой стеклянной прозрачной дверью, составлявшей единую композицию с прозрачной стеной из стекла, стояла смутно знакомая фигура, затем в приоткрытую дверь протиснулась референт, всем своим видом предлагая тысячи извинений. Вжав голову в плечи и сведя губы в перманентной улыбке, она проворковала:

– Просят вас зайти в кабинет к шефу. Говорят, это срочно…

Референт смотрела на меня.

Я так и не понял, был я рад этому внезапному спасению от миссии презентации или нет. Вроде бы пока всё шло неплохо. Кабинет шефа был открыт, но в нем никого не было.

Я снова вышел в пустой не имеющий конца коридор и посмотрел вначале в один его конец, потом в другой. Потом озадаченно приподнял брови. Могла быть тысяча причин, зачем шефу нужно оставить кабинет. Единственное, чего я не понимал, это что за всю историю этого коридора и этого кабинета не было известно ни одного случая, когда бы шеф его оставил открытым.

Пропавший день

Посадка на рейс начиналась в 23:07, и я сидел, утомленно прикрыв глаза. Этот рейс меня доконал. Была уже третья пересадка, и одна длиннее другой. Я мечтал выспаться. Если бы не долгие пересадки и бубнящие оповещатели, я бы уже это сделал. Какая-то административная падла догадалась расположить подлокотники на сиденьях в залах ожидания как раз так, чтобы ни о каком ночлеге не могло идти речи. Я принимал разные позы и неожиданные решения, но все они были несовместимы с понятием полноценного отдыха. Жесткие холодные сиденья всё больше ассоциировались у меня с пыточным инструментом: я больше не мог сидеть. И спать я не мог тоже. Наверное, на какое-то время я все-таки отключился, потому что стал видеть какой-то вздор. Мне снилось, что я в зале ожидания, вокруг меня масса пустых кресел, за ними кто-то стоял, и все почему-то смотрели на меня. Потом я понял, что это место, где нет времени, а тех, кто на меня смотрел, не было тоже: здесь стояли все те, кто сел не на тот рейс. Все пассажиры и все экипажи, когда-либо не долетевшие до места назначения, пережившие катастрофу, ушедшие на дно океанов и бесследно пропавшие, больше никуда не спешили. Здесь все молчали. И все ждали непонятно чего. Открыв глаза, я мрачно осмотрелся. Этот другой мир жил своей жизнью, и до меня никому не было дела.

Я без всякого удовольствия представил, как пережитый опыт должен был выглядеть в глазах человека, верящего в предзнаменования. Судьба давала ему последний шанс остаться в живых. И из всех лишь ему даровано пережить рейс, который уйдет в небытие. Больше того, я знал несколько человек, вполне трезвомыслящих и абсолютно рациональных, далеких от каких бы то ни было прогнозов на потустороннее будущее, которые вот прямо сейчас бы поднялись и пошли сдавать билет. Я не верил в предзнаменования, суеверия и прочую чепуху. Но я верил в предчувствия. И мое предчувствие говорило мне, что если я не сяду на этот рейс, то наложу на себя руки. Я бы, наверное, так и сделал, но мне все так смертельно надоело, что я готов был сесть куда угодно, даже если рейс планировали на тот свет.

Когда, наконец, объявили посадку на рейс, я уже возглавлял длинную очередь из пассажиров, тоже мечтавших как можно скорее закончить все формальности. Нужно сказать, что, несмотря на всё, я еще целую секунду медлил, прежде чем передать посадочный талон в руки служащей. Но удивление в ее глазах росло и росло напряжение стоявших сзади. Всеми своими мыслями все уже сидели, пристегнувшись, в мягких креслах.

Уже по длине очереди можно было сказать, что самолет ожидался не маленький. Впрочем, меня больше ничто не трогало. Я всегда считал себя экспонатом, исключительно выносливым именно в отношении всего, что касалось путешествий. Сегодня эта уверенность пошатнулась. Я уныло подводил черту дня, честно признаваясь себе, что переоценил свои силы. На этот рейс не хватило выносливости даже моей.

«…Очень странно. Я сам пилот, налетал пятнадцать тысяч часов, и у меня абсолютно нет ни одной идеи, как самолет мог вот так просто исчезнуть, не оставив следов. Со всеми этими системами ряда принудительного автослежения-связи, S-модуля, электронной базы обмена, технологии сетей радиообмена данными, вспомогательной спутниковой системы слежения и помощи, системой вынужденного возврата дальних островов, не считая остальных способов локации объекта, которые есть, ни один механик или пилот не объяснит, как так можно отключить все эти независимые системы, которыми они держат нас под контролем, пока мы в воздухе. Вся эта история какая-то мистика».

«Это много часов».

За иллюминатором стояла ночь, но было светло, как днем. Со мной осталась только портативная версия рюкзака под ноутбук и завтрак, другой рюкзак, пугавший всех таксистов размерами, ехал в багажном отделении. Мой элитный альпинистский Tatonka был хорош всем, кроме того, что он не признавал стандартов.

Что чудесно в самолетах такого типа, на креслах твоем и впереди сидящего соседа предусмотрены такие подножки, что, если их привести в рабочее положение, кресло превращается в постель. Это первое, что я сделал, и теперь только ждал, когда выключат свет. В салоне бубнили, тоже следуя моему примеру и принимая горизонтальное положение, бортпроводницы с рабочими улыбками на лицах неслышно сновали, спящих детей, прилипших к родителям, осторожно укладывали, раздевая. Те даже не просыпались. Когда за бортом начали, набирая обороты, свистеть двигатели, я вдруг понял, что больше не хочу спать. В салоне притушили свет, я сидел, глядя в иллюминатор и отсчитывая секунды до того момента, когда, наконец, это случится и этот мир сдвинется с места. В салоне больше не бубнили. Было темно и тихо.

Я открыл глаза и вначале ничего не понял, словно я их не открывал. Абсолютная, не знающая исключений тьма под моей черепной коробкой повторяла то, что лежало вне ее. Какое-то время я сидел, хлопая глазами и пытаясь понять, что происходит. Было душно, холодно и тихо. Собственно, я проснулся от этой тишины. Она тоже казалась абсолютной. Так тихо могло быть только где-нибудь глубоко под землей и еще, может быть, в морге. Я не слышал рева двигателей. Мне пришлось сделать усилие, чтобы взять себя в руки.

Я пошарил, доставая с пояса смартфон, и еще до того, как зажег фонарь, я уже знал, что сидел здесь один. Яркий режущий глаза сноп света ударил в спинки пустых рядов кресел. Вот тут мне стало по-настоящему нехорошо. Одинаковые не знающие отклонений кресла тянулись, насколько хватало света, и все они были пусты.

Если возможно воссоздать подлинный замысел страшного сна, так чтобы он был неотличим от реальности, то я сидел посреди него. Всё выглядело настолько реальным, что я слышал даже собственное прерывистое дыхание. Но самым страшным было не это. Запах. Он здесь стоял такой, словно эти мертвые декорации никогда не знали присутствия живых тел. Холодные насекомые бегали у меня по спине, своими лапками заставляя подниматься шерсть дыбом. Я обернулся, бросая луч света в темноту позади себя, но и там тянулись те же не имевшие конца ряды пустых кресел. Я не знаю, сколько бы так сидел, парализованно пялясь туда, где не было никого, пока до меня не дошло, что заряд аккумулятора на исходе, и надо что-то делать. Остаться здесь в абсолютной темноте я не планировал даже в жутком кошмаре.

Подобрав рюкзак с ноутбуком и выбравшись в проход между кресел, я вспоминал, откуда шел, прежде чем этот склеп сделал меня своей частью. Теперь я пытался восстановить в памяти все детали, каждый шаг и отдельный момент времени – всё, что могло указывать на подделку декораций. Я уже далеко не был уверен, что лица пассажиров, что меня окружали, выглядели реальными.

Я быстрыми шагами преодолевал просторы коридорных переходов, двигаясь строго в одном направлении и уже зная, что это не сон. Все ощущения оставались под контролем и каждый звук под моими ногами отдавался от мягких дорожек так, как он отдается, если по нему бежать, спотыкаясь и цепляясь за спинки кресел.

Входной люк я нашел сразу и сразу понял, что он заперт. Еще какое-то время мне понадобилось, чтобы разобраться, как его открыть. Я уже предвидел, что за ним. Та же тьма, пустота и бетонное покрытие ангара, лежащее прямо внизу на расстоянии нескольких этажей.

Но пространство за люком оказалось не пустым. В темноту уходили ступени трапа, еще дальше торчали какие-то реи и неясные механизмы. Неподвижный мрак, прорезаемый светом смартфона, полностью воспроизводил мрак салона, но больше он не был душным. Дробный топот моих ног на ступенях отдавался от стен и бил по ушам, теперь я, кажется, знал, где я. Исполинское тело авиалайнера стояло под крышей ремонтного помещения, и, следуя логике всех помещений, из них вел выход наружу. Его только оставалось найти.

Глухая тяжелая дверь прямо посреди стены неохотно поддалась, и в лицо сразу ударил теплый воздух. Еще дальше что-то гудело, полосы мутного света выхватывали из темноты ряды каких-то стеллажей, уходивших к горизонту, и там, на периферии всей складской архитектуры, изредка пропадая и появляясь снова, кто-то ходил.

Пара рабочих у погрузчика в ярких накидках, не переставая работать, напряженными глазами следили за тем, как я приближаюсь. Когда я спросил, где я могу увидеть администратора, они так же молча махнули в направлении ближайшей лестницы. Фигура в стандартной униформе, стоявшая в дальнем конце коридора, провожала меня теми же самыми глазами, пока я шел, собирая в уме фразу на тему «этот день вы будете вспоминать долго». Но администратор не дал мне открыть рот.

– Как вы сюда попали?

В его глазах читалось полное недоверие и к тому, что он сейчас услышит, и к тому, что он видит. Нужно сказать, вопрос застал меня врасплох. Я в самом деле еще не решил, с какого конца начать. Но представитель снова не дал мне что-то сказать. «Пройдемте сюда», – предложил он, показывая ладонью на еще один выход.

Когда он толкнул дверь с табличкой «Staff Only» и мы вошли в небольшое пустое помещение с одним столом и двумя стульями, у меня в голове уже созрел и окреп примерный план изложения, но администратор снова не дал мне открыть рот. Он сразу стал куда-то звонить, заглядывая в лежавший перед ним на столе мой раскрытый паспорт с билетами, и пока он говорил на непонятном языке, прижимая к уху телефон, мне ситуация нравилась все меньше и меньше. Он озабоченно бормотал, бегая глазами от моего лица к углам комнаты и обратно, длинным указательным пальцем предупреждая все мои попытки открыть рот, потом положил телефон и спросил:

– Так как вы сюда попали?

– Вышел из самолета, – ответил я. У меня вдруг пропало все желание излагать ему суть претензии. – Могу я увидеть представителя администрации?

– Я представитель администрации.

– Могу я увидеть другого представителя администрации?

– Пока нет. Я настоятельно советую вам быть полностью откровенным и со всеми возможными подробностями объяснить, что вы здесь делали. Итак, начнем с того, как вы сюда попали.

– Я же говорю, с самолета. Все легли спать. Я тоже. Проснулся – темно. Думал, сплю.

– Так. И что вы там делали?

– Где?

– В зоне контроля?

Мы какое-то время смотрели друг на друга. Мне вдруг почему-то подумалось, как будет выглядеть, если я сейчас побегу. Он явно кого-то ждал.

– Мне не нравится этот тон, – медленно произнес я. – Вообще-то я здесь только потому, что ожидал услышать извинения.

– Так вы так и не сказали, что вы там делали?

– Искал, как оттуда выйти.

– Долго искали?

– По часам?

– Да.

– Не ношу часов.

– Так. И сколько спали, сказать тоже не можете?

– Тоже не скажу.

– Становится все интереснее.

Он замолчал, опустив глаза, взял и какое-то время держал перед собой один из моих билетов, потом зачем-то заглянул на его заднюю часть и покачал головой.

– Итак, давайте по порядку. Вы не возражаете?

Я спросил:

– Я могу уйти?

– Боюсь, пока нет.

– В чем меня обвиняют?

– Пока мы только пытаемся воссоздать всю картину происходящего.

– Но уйти я не могу.

– Нет.

– И на каком основании?

– На основании служебной инструкции, дающей право в исключительных случаях задерживать подозреваемое лицо до выяснения всех обстоятельств, связанных с ним.

– Подозреваемое в чем?

– Сейчас мы пытаемся выяснить, как вы сумели покинуть запертый самолет.

– Дверь не была заперта.

– Правда? – Представитель смотрел так, словно не верил ни одному моему слову. – А вот я слышал другое, входные люки перед уходом запирались. Это стандартная процедура.

Я молчал.

– Как вы это объясните?

Я не знал, как это объяснить. Я вновь думал, что будет, если я сейчас побегу.

– В ваших интересах говорить только правду и ничего, кроме правды.

– Кто последним выходил из салона?

– На предварительной стадии я не уполномочен сообщать детали. Итак, я вновь настоятельно призываю вас изложить все по порядку. У вас нет возражений?

Если сейчас потребовать адвоката, я окажусь за решеткой в компании совсем незнакомых и совсем неприятных людей. На вечер у меня были другие планы.

Я сказал:

– Нет.

– Чудно. Итак, с самого сначала. Вы сели на рейс.

– Сел.

– С вами еще кто-то был?

– Нет.

– То есть вы были одни?

– Да.

– Только что вы говорили, что салон был полон пассажиров, ложившихся спать.

Я думал, что лучше: держать рот закрытым или наоборот? Можешь застрелить, но я ничего подписывать не буду, сказал я про себя.

– Так и было.

– Так. Дальше. Вы легли тоже?

– Да.

– Если мне будет позволено спросить, вы укрылись чем-то?

– Нет.

– Вам не дали одеяло?

– Дали. Просто не захотел.

– Так. Дальше? Закрыли глаза и уснули.

– Нет. Смотрел в иллюминатор.

– Вы не заметили ничего необычного?

– Где?

– В среде пассажиров вам не показалось что-то необычным, что-то, что выглядело странным, подозрительным, выдавало бы нестандартность ситуации?..

– Например, что?

Администратор задумался.

– А когда вы проснулись, что вы увидели?

– Ничего. Я же говорю, я едва не спятил.

– Могу представить. Но в целом, можно сказать, что вы отдохнули?

– Можно.

– И сколько вы спали, вы сказать не можете?

– Я же уже сказал, я не ношу часов.

– Ясно. Однако, если вам ранее случалось проникать в помещения, запертые для других, то вы знаете, что сделать это бывает как минимум непросто.

– Я требую адвоката.

– У вас есть такое право. Вам нужен адвокат?

Я сидел, вспоминая, что принято говорить в таких случаях.

Администратор задумчиво покивал, как бы для самого себя, потом спросил:

– То есть, если я правильно вас понял, когда вы проснулись, было темно?

– Вы правильно поняли.

– Когда ложились, было тоже темно?

– Да. То есть нет. То есть свет выключили, но не весь.

– Другими словами, вас забыли в самолете.

– Именно эту мысль я пытаюсь донести.

– Еще вопрос. Вы обычно помногу спите? В общем и целом?

– Не жалуюсь.

– Но до сих пор проблем со сном за собой не замечали?

– Нет. Это наводящий вопрос.

– Скажите, мне просто интересно, как можно проспать собственную высадку?

– Я думал, вы мне расскажете.

– В целом, ваши показания могли иметь довольно правдоподобный вид, вот только рейс, на котором, как вы утверждаете, вы летели, совершил посадку позавчера.

Теперь была моя очередь смотреть на него и недоверчиво искать, где скрывался подвох.

– Как вы это объясните?

Я не знал, как это объяснить.

– Уверен, здесь какая-то ошибка, – сказал я.

– Возможно, – согласился администратор. – Мы ничего не исключаем. В данный момент все возможности на столе.

Я спросил:

– Так мне принесут извинения?

Администратор, не меняя положения, смотрел на меня долгим немигающим взглядом.

– За что? За то, что вы выспались?

Я видел, куда все шло. В случае составления иска компания, потерявшая пассажира, могла самое большее оказаться в щекотливом положении. И тогда любое слово, произнесенное со стороны официального лица, уже могло идти в натуральном денежном выражении. С другой стороны, иск непонятно на что, выдвинутый в адрес компании, еще нужно доказать и доказывать его будут совсем не бесплатно, а вот любой пикантный шум со счастливым финалом вокруг той же компании всегда будет иметь вид известности, то есть, в конечном итоге, то же – с вполне конкретным денежным выражением.

– И что, – спросил я, еще сдерживаясь, – такое явление администрация рассматривает как нормальное?

– Все хорошо бывает только на порносайте, – холодно заявил администратор. Он уже тоже открыто умывал руки.

Я не нашелся, что ответить. Теперь вся обстановка выглядела в похоронных тонах.

– Что ж, у нас нет к вам больше вопросов.

Администратор вдруг вложил билеты в мой паспорт, поставил штамп и придвинул ко мне.

– Спасибо, что воспользовались услугами нашей авиакомпании.

Анхраманью и его лучшие качества

1

За большими отмытыми окнами бара было лето и много солнца. Здесь всегда было слишком много солнца, побережье захлебывалось им, как тяжелым сном, и стекла почти всех закусочных и бистро с этой стороны тротуара делали тонированными. Почти всех – но только не этого. Владельцу бара уже раз десять и в самых вежливых формах намекалось, что на комфорте не экономят, что бизнес от лишнего уюта только выиграет, но у него были какие-то особые соображения и по поводу вида за окном, и вида того, что в самом баре, – стекла стояли, как стояли, вынимая их двух стареньких общипанных кондиционеров всю душу. В вечернее время лучше было занимать столик снаружи.

– Что с этим миром не так? – с тихим отчаянием произнес хозяин, держа в руке высокий пластиковый стакан, который обычно использовался под хранение свежих салфеток. – Кого нужно убить, чтобы гребешки сели, наконец, одинаковыми, ровными, радующими глаз уголками, а не торчали, как трусы монахини?

Со стуком поставив стакан на стол, он удалился, по пути задерживаясь и поправляя на столиках края скатертей.

По причине раннего утра бар был практически пуст, сидела только пара каких-то ненормальных с книгами. Они в это время всегда сидели тут, нагнетая на редких посетителей тоску. Коллектив официантов в нашем с Юсо лице пользовался небольшим перерывом перед началом горячей трудовой недели, предаваясь спору о вреде технологии на искусство. Рядом маячил Хуанита, он работал. Тур-Хайами, как всегда, сидел сторонним наблюдателем. Мы с Юсо чувствовали, что перерыва нам не хватит, поэтому его бросало в холод, а меня в жар. Нашего с ним темперамента было достаточно, чтобы подорвать устои местной островной гряды, он был спорщик даже чище, чем я, Хуанита задумчиво разносил по столам вазочки и только качал головой. Он был мелкий и небритый, как Джейсон Стэтхем, все старались его любить, но не у всех это получалось. Тур-Хайами, удобно сложив на столике руки и положив на них подбородок, сидел, как сидят перед стеклом аквариума, наблюдая день из жизни бойцовых рыбок. Как всем аборигенам, на искусство за пределами островной гряды ему было наплевать. Но Юсо свалить оказалось не так просто. Его знаменитое хладнокровие северянина сегодня подвергалось суровому испытанию. Тема спора была: можно ли назвать полноценным искусством, когда изображение переносится на холст не с живой натуры, а с монитора ноутбука? Меня тема касалась самым непосредственным образом: у меня дома прямо посреди моей маленькой студии лежал мой походный противотанковый ноутбук, и все это знали. Юсо с ходу заявил, что это жульничество, и теперь явно об этом жалел. Я повис на нем волком. Я сказал: жульничество – это когда, имея в доступном наличии живую натуру, подменяют ее неживым фотоснимком. Это – признание некомпетентности. Это – как минимум непрофессионально. Это некрасиво. Это позволительно тем, кто делает первые шаги, и абсолютно непозволительно тем, кто претендует на свое место в искусстве. Именно поэтому ни один уважающий себя живописец не поставит рядом с мольбертом мертвый снимок. Мы говорим об этике. Мы говорим о честности художника перед самим собой. Но у меня есть другой пример.

Ты в дороге становишься свидетелем какого-то редкого явления. Падает НЛО, зона военных действий, столкновение хищников в живой природе… Всё, что угодно. У тебя выбор: попытаться унести ноги, унести в своей памяти то, что видел, зная, что в состоянии стресса ты расплескаешь даже то немногое, что есть, – или сделать себе на телефон несколько снимков, с тем чтобы потом в более подходящей обстановке на их основе собрать сюжет для полотна, с тем чтобы донести до холста то, что ты чувствовал? Сделать остановку и сделать эскизы у тебя возможности нет – ты в зоне конфликта интересов. Так что ты выберешь?