Отель одиноких сердец

Даже мать-настоятельница, которая частенько бывала суровой и злобной, испытывала к Пьеро что-то вроде симпатии. Он иногда так умильно ее изображал, что это вызывало у нее улыбку. Тем не менее она отвешивала ему тумаки, как и всем остальным детям, пока в приюте не появилась сестра Элоиза.

Сестра Элоиза пришла в приют еще совсем молодой – ей исполнилось только двадцать два года. У нее был высокий лоб, рыжеватые брови, веснушчатые щеки, симпатичный носик и розовые губы. Чтобы в полной мере оценить соблазн ее пышной, дородной фигуры, нужно было видеть ее нагой. Любой мужчина счел бы ее привлекательной. Впервые ее увидев, Пьеро почему-то подумал о стакане с молоком. Она вызвала у него ассоциации с выстиранными простынями, которые колышет на веревке ветер, когда они высохли и снова стали сухими, легкими и мягкими.

Всем детям казалось, что после прихода в приют новая молодая монашка будет оставаться доброй, нежной, хотя бы чуточку будет вести себя так, как вела бы себя настоящая мама. Но, конечно же, их простодушные надежды никогда не сбывались. Милосердные сестры всегда становились злыми и спустя несколько месяцев начинали бить детей и кричать на них. Старшие сироты со временем уже больше ни на что не надеялись, понимая, что эти перемены происходили с монашками из-за специфики самой работы.

Но Пьеро возлагал на сестру Элоизу большие надежды, поскольку она хорошо к нему относилась. В классе она подходила к его парте и поверх плеча смотрела на его работу. Почерк у него всегда был ужасный. Его рука постоянно пыталась написать не то слово, которое он хотел. Монашка никогда не давала ему подзатыльников, в отличие от других сестер, которые постоянно это делали, взглянув на его жуткие каракули. Она брала у него из руки мелок и прекрасным почерком изящно писала на его грифельной доске: люби и лелей. Ее рука парила над партой как птица, которая совершенно не боится упасть и разбиться.

Когда он проходил рядом с сестрой Элоизой, она ему улыбалась, а он краснел и вздрагивал.

Несмотря на молодость, сестре Элоизе вверили попечение над детьми от семи до одиннадцати лет, располагавшимися на третьем этаже. Она подмечала намерения детей совершить какой-нибудь поступок раньше, чем подобное желание у них возникало. Такой дар мать-настоятельница обнаруживала у очень немногих милосердных сестер. Элоиза обладала способностью заранее наказывать некоторых детей. Хотя некоторые другие сестры полагали, что это аморально, они не могли отрицать эффективность такого подхода.

Однажды, когда Пьеро пребывал в задумчивости, сестра Элоиза взяла его за руку и отвела в укромный уголок.

– Загляни-ка мне под сутану. Я приготовила тебе угощение.

Он бросил быстрый взгляд под ее облачение, как фотограф смотрит в фотокамеру, накрыв голову черной тканью, с намерением запечатлеть неуловимые тайны мироздания. Когда он сконфуженно вынырнул из-под юбки, на раскрытой ладони монахини лежал небольшой пирожок с малиновым вареньем. Детям в приюте никогда не давали сладостей. Потом ему стало стыдно, что он ел пирожок в одиночку и никому не мог об этом сказать. Пирожок оказался очень вкусным, но это был вкус смерти.

Когда ему задали трепку за то, что он собирался мыть пол, привязав к ногам тряпки, чтобы по нему скользить, вмешалась сестра Элоиза. После этого случая он обнаружил, что его вообще перестали бить, что бы он ни натворил. Он пришел бы от этого в восторг, если бы то же самое относилось и к другим детям, но, к своему огорчению, Пьеро выяснил, что на других детей это не распространялось. Его единственного избавили от жестоких наказаний. Это вызвало в нем чувство обособленности и вины. Вместе с тем он обратил внимание на то, что Розу стали наказывать чаще обычного. Он как-то увидел, что Роза с подбитым глазом кормит курочек. И ему вдруг захотелось, чтобы его побили. У него возникло внезапное желание разделить с Розой судьбу. Он не знал почему.

5. Заметки о юной возмутительнице спокойствия

Роза выглядела как вполне обыкновенная девочка. Она была привлекательна. Но назвать ее очаровательным ребенком, от которого нельзя оторвать взгляд, было бы неправильно. У нее были темные волосы и глаза им под стать. Она напоминала надменную бесстрастную куклу из тех, которые в те времена пользовались популярностью в дорогих магазинах. Единственной ее отличительной чертой, пожалуй, было то, что на морозе ее щеки ярко розовели. Только тогда люди замечали, что она красива. А когда она находилась в помещении, возникало такое ощущение, будто вся ее привлекательность только что испарилась.

Как и Пьеро, Роза с самого раннего возраста обожала кого-нибудь изображать. Свернувшись клубочком в изножье кровати, она притворялась котенком и при этом неподражаемо мяукала. Она могла свистеть, как закипающий чайник, и так округло надувать щеки, как это делают трубачи. Усаживаясь на стул, она могла издавать такие звуки, будто ее мучают газы. Это особенно веселило всех приютских детей.

Возможно, это было как-то связано с ее первым очень глубоким сном в снегу, но ребенком Роза была чрезвычайно склонна к самонаблюдению. Она задумывалась о разнице между тем, что происходит прямо перед глазами, и всякими странностями и заморочками в голове. Порой ей казалось, что между этими явлениями нет большой разницы. Иногда ей казалось глупым обращать все внимание на реальность при том, что у нас в мозгах существует этот чудесный мир, в котором мы точно так же можем существовать. И потому она могла внезапно поступать так, будто реальный мир не имеет никакого значения.

Все другие девочки смеялись от восторга, узнав, что ночью Роза будет совсем сходить с ума. Она села на кровати и накрылась с головой пальто. Потом вытянула вверх руку, уподобив ее страусовой шее. После этого забралась на спинку кровати, как на корабельные снасти. И, точно это был судовой канат, она осторожно по ней прошлась. Роза воскликнула:

– Вижу землю!

Сгрудившиеся вокруг нее дети повскакивали на кровати. Им очень хотелось попасть на борт этого судна. Им хотелось причалить к этой неведомой земле и исследовать то, что собралась исследовать Роза, – что там было на самом деле, не имело никакого значения. Им просто хотелось увидеть то, что видела Роза.

Она перепрыгивала с одной кровати на другую, как будто пыталась спастись от злого пирата, который заскочил на палубу и пытался ее убить – пронзить ей кинжалом сердце за отказ его полюбить. Она играла этот спектакль с таким поразительным мастерством, что негодяй, который ее преследовал, стоял у юных зрителей перед глазами словно живой. Они прикрывали маленькими ручонками ротики, чтобы сдержать испуганные возгласы.

Одна девочка как-то ночью во время такого представления настолько распереживалась, что упала в обморок. Ее окружили другие девочки, стали дуть ей в лицо и махать над ней подушками. Они пытались привести ее в чувство. Если бы в такой момент к ним заглянули милосердные сестры, они пресекли бы эти восхитительные игры раз и навсегда.

Из всех сценок, которые разыгрывала Роза, девочкам больше всего нравились те, в которых присутствовал ее воображаемый друг – медведь. Он всегда просил ее руки, чтобы взять в жены. Девочки освобождали стул у обеденного стола, оставляя это место для воображаемого друга Розы. Ночью в спальне она садилась на краешек кровати, глядя прямо перед собой, и отвергала любовь зверя:

– Ты, должно быть, совсем выжил из ума. С чего бы это мне выходить замуж за медведя?

Она ждала какое-то время, пока медведь ей отвечал.

– Хотя бы потому, что я не смогу с тобой ходить к друзьям! Я совершенно уверена, что, стоит мне лишь на минуточку отвернуться, ты тут же проглотишь их целиком.

Девочки при этом покатывались со смеху. Их хохот чем-то напоминал хлопанье крыльев напуганного фазана, вылетевшего из лесной чащи.

– Кроме того, ты всегда съедаешь весь мед. А это неправильно! Ты ведь знаешь, как я люблю положить в чашечку чая полную ложечку меда, но каждый раз, когда подхожу к банке, я вижу, что она уже пустая.

И они снова смеялись над этим большим медведем, который ни в чем не знал меры.

– К тому же ты ленивый бездельник. Ты можешь проспать всю зиму напролет. Я, конечно, знаю, как холодно бывает зимой, но это вовсе не значит, что всю зиму можно проспать. А кто будет платить по счетам? Или, может быть, ты думаешь, что мне хочется провести всю зиму, слушая, как ты храпишь? Нет, я не буду тебя целовать. Нет, нет и нет. Убери от меня свои огромные лапы!

Девочки хлопали в ладошки и пищали от восторга. Они себя от радости не помнили, задирали платьица до подбородка, подносили кулачки ко рту и прикусывали их. Одна девчушка так заливалась хохотом, что даже слегка обмочила трусики.

И пока в мальчишеской спальне мальчиков развлекал Пьеро, девочкам давала представление Роза. Поскольку крылья здания, предназначенные для мальчиков и девочек, были разделены, им не было дано стать персонажами воображаемых миров друг друга.

Пока не было дано.

Монахини были осведомлены, что Роза привлекает к себе излишнее внимание, и, скорее всего, именно поэтому ее наказывали чаще, чем других детей. На самом деле, частота, с которой ее имя появлялось в «Книге мелких нарушений», была достаточно тревожной. Сестре Элоизе не нравилось, как восторженно другие девочки воспринимали Розу. Ее обожали за изобретательность и веселый нрав, а с точки зрения милосердной сестры, это было неправильно – она твердо верила, что девочек надо обожать только за то, что они хорошие.

Элоиза ненавидела Розу еще и за ее стремление к знаниям, ведь девочкам не пристало этого делать. Она замечала, что Роза брала из мусора и читала газетные страницы, в которые была обернута рыба. Однажды монахиня увидела, что старый привратник дал что-то Розе, и та сунула это под свитер. Проведя соответствующее расследование, сестра выяснила, что это была история Франции с вырванной первой главой. Элоиза знала: такой тайный обмен не мог быть совершен в первый раз. В одной из ванных комнат она заметила неплотно прилегавшую к полу доску. Она подняла ее и под ней обнаружила припрятанную стопку книг, среди которых оказались Виктор Гюго, Сервантес и Жюль Верн!

В качестве избранного для Розы наказания всем детям в тот день запретили с ней разговаривать. На шею Розе повесили табличку с надписью «Не обращайте на меня внимания». Если какую-нибудь девочку заставали за разговором с Розой, ей на шею вешали такую же табличку.

В другой раз Розе велели стоять на стуле за непристойно панибратское отношение к ее воображаемому медведю. На голове она должна была держать тяжелый атлас. Он был полон карт всех стран мира.

Роза носила с собой в кармане белую мышку – подарок садовника. Ночью, когда девочка спала, мышка оставалась в банке, стоявшей на дне ее сундучка. Как-то утром мать-настоятельница узнала об этом мышином стеклянном жилье. На глазах у всех она наполнила банку водой и закрыла ее винтовой крышкой. Мышка плавала внутри, разведя в сторону лапки, как будто и впрямь изумлялась жизни.

Повар всегда угощал Розу сигаретами. Ему нравилось, когда во время перекуров кто-нибудь составлял ему компанию. Она курила, угнездившись на разделочном столе и скрестив ноги, слушая болтовню повара о муже его сестры.

Когда сестра Элоиза ее поймала, Розу заставили встать перед всеми и выкурить целую пачку сигарет. Дети смотрели, как она курит. Она делала это очень элегантно. Роза пускала колечки дыма, и дети ей аплодировали. Они не могли взять в толк, как ей удается так умело изображать взрослую.

– Быть драконом очень трудно, – сказала Роза, – и неважно, что вам об этом говорят. Так случается, что каждый раз, когда я оборачиваюсь, сзади стоит рыцарь и толкает меня в спину. Вы меня простите, но разве я вламываюсь к вам в дом и толкаю вас в спину? Нет, я этого не делаю.

Как всегда, воздух вокруг нее взорвался смехом, напоминавшим звуки воды, падающей вниз со статуи фонтана. Громче всех хохотал Пьеро. Он считал, что Роза просто великолепна. Она казалась ему непокорной мятежницей. Она даже чем-то его пугала.

А Роза чувствовала себя так, будто может выкурить все сигареты во всем этом проклятом городе. Позже в тот день она много времени провела над помойным ведром – ее рвало.

Когда однажды вечером Элоиза снова застукала Розу, обнимавшую своего медведя, она решила, что с нее довольно.

Обычно мысли Элоизы были подобны прекрасным фарфоровым безделушкам, аккуратно расставленным по своим местам на полках застекленного серванта. Когда в комнату вошла Роза, каждое слово девочки минометным снарядом било по этому серванту, полки его тряслись, мысли падали вниз и вдребезги разбивались. Гнев Элоизы шел не от разума, и потому против него нельзя было устоять.

– Ты что делаешь?

– Я хочу, чтобы маленькие не боялись темноты. Мне хочется дать им знать, что творения ночи милые.

– В темноте ничего нет. Им достаточно верить в Бога, и все будет в порядке. Во тьме все вокруг них есть Бог.

– Но иногда нам хочется себе представить, что мы говорим с медведями. Я приглашаю их выйти, сесть рядом с нами и выпить чашечку чая.

– Это все козни дьявольские.

– Нет, это просто игра такая.

– Как ты смеешь мне перечить?

Следующие три дня Розе предстояло проводить некоторое время в чулане. Когда ее наконец выпускали, Пьеро подмечал, что она идет с вытянутыми перед собой руками и прищуривается, потому что ее слепит свет.

Тех, кого в приюте изобличали в мастурбации, наказывали пятьюдесятью ударами линейкой по ладоням. После этого они должны были встать в общей комнате на стул и надеть красные перчатки, чтобы все знали, чем они занимались. Там был один странный маленький мальчик, который стоял на стуле каждый месяц. А однажды на стуле оказалась прелестная Роза. Никто не мог этому поверить. Но, наверное, самым поразительным при этом было выражение ее лица. Она стояла с высоко поднятой головой, и это выражение однозначно свидетельствовало о том, что она собой гордилась.

Потом Пьеро иногда говорил, что влюбился в Розу именно в тот момент.

6. Портрет мальчика с зонтиком

Когда Пьеро было одиннадцать лет, как-то ночью он мастурбировал с закрытыми глазами. Губы его скривились в левую сторону, пальцы напряженных и разведенных в стороны ног выглядывали из-под одеяла. Он раскрыл глаза и вздрогнул, увидев стоявшую в ногах кровати сестру Элоизу. Он пришел в ужас. Его возбужденный пенис конусом вздымал тонкое одеяло.

Пьеро был уверен, что его ждет жестокое наказание. Вместо этого милосердная сестра ласково взяла его за руку, одновременно поднеся палец другой руки к губам, тем самым давая ему знак вести себя тихо. Этим жестом она как бы ставила себя в положение сообщницы его преступления. Она изящно пошла на цыпочках к выходу, и он последовал за ней. Элоиза привела его в ванную комнату и вошла туда вместе с ним. Он подумал, что она, скорее всего, привела его сюда, чтобы выпороть, не разбудив при этом всех остальных детей. Или собиралась заставить его залезть в ванну с холодной водой, что было в приюте довольно распространенным наказанием.

При виде наполненной водой ванны Пьеро стал бить озноб. Монреальские дети жутко боялись холода. Можно было подумать, что из-за долгих зим у них выработалась сопротивляемость морозу, но на деле все обстояло как раз наоборот. Холод преследовал их и мучал до такой степени, что они остерегались и боялись его больше, чем дети в других местах. Так же, как покусанные собаками дети потом боятся их всю свою жизнь.

– Разденься и полезай в ванну, – сказала монахиня.

Когда Пьеро стягивал через голову ночную рубашку, у него зуб на зуб не попадал. Мальчик дрожал так, будто за окном проходил поезд. Сестра Элоиза взглянула вниз на его пенис. Хотя эрекция прошла, он все же был больше, чем у других мальчиков в его возрасте. Заметив, куда она смотрит, Пьеро заслонил это место руками, вновь испытав смущение. Он вошел в ванну, забыв на какой-то момент о холоде, как будто она могла стать для него укрытием.

Нога его коснулась воды, и он поразился, потому что вода была теплая и на удивление приятная. Он чувствовал себя так, будто ждал затрещину, а получил дивный, восхитительный поцелуй. Пьеро быстро погрузился в воду, отдавшись ее чудесному теплу. Никогда раньше он не принимал такую теплую ванну. Каждый месяц, когда детей купали, вода оказывалась чуть теплой и грязной.

Он не задавался вопросом, кто позволил ему получить такое удовольствие. Пьеро просто нежился от приятного ощущения. Он как бы растворялся в теплоте воды. Кран выглядел как слон, развесивший в стороны уши. Элоиза покрутила эти уши, в ванну из слоновьего хобота вылилось еще немного теплой воды, и Пьеро закрыл глаза.

Вновь их открыв, он увидел, что сестра Элоиза сняла сутану, оставшись в короткой нижней рубашке. Было странно видеть ее волосы. Несмотря на то что они были коротко острижены, Пьеро заметил, что они мягкие и светлые, как плоды молочая. Монахиня так качнула головой, будто у нее были длинные, роскошные локоны.

– Я тебя вымою, – сказала она.

Пьеро встал, и Элоиза принялась энергично натирать куском мыла все его худенькое тело. Когда она скребла его и терла, на ее комбинацию попадали брызги. И по мере того, как она намокала, мальчик лучше различал под тканью округлости пышной женской груди. Он сам не знал почему, но его постепенно охватывал страх.

Дно ванной у него под ногами скользило и казалось непрочным, как тонкий лед. Он чувствовал себя так, будто в любой момент лед мог расколоться, и ему пришлось бы пролететь сотню футов вниз и рухнуть в холодную воду, которая там таилась.

– Хочешь почувствовать странное, но очень приятное ощущение? – спросила его Элоиза.

Пьеро пожал плечами. Как любой ребенок, он всегда был готов испытать что-то новое и, может быть, замечательное. Но в тот момент он пребывал в нерешительности. Внутренний голос мешал ему сказать «да», однако он не сказал ей «нет». Он навсегда запомнил, что не сказал ей «нет».

Положив мыло и мочалку на край ванны, Элоиза встала на колени. Она взяла его пенис в руку, чуть подалась вперед и охватила его ртом. Сначала она ввела только головку и стала ее облизывать и посасывать. Его пенис увеличивался в размере. Ему казалось, что он так и будет расти, подобно волшебному бобовому ростку. Мальчик чувствовал себя омерзительно, но ему было очень приятно.

Внезапно у него возникло спонтанное желание сжать руками голову монашки и втолкнуть пенис вглубь, прямо ей в глотку. Он пытался сдержать себя, но руки его и пальцы двигались сами по себе, помимо его воли. Пьеро хотелось коснуться кончиками пальцев ее шелковистых волос. И как только он это сделал, устоять уже не мог. Обеими руками мальчик ухватил Элоизу за волосы, затолкнул ей пенис глубоко в рот и тут же испытал оргазм. Ощущение оказалось настолько острым, что он так и не понял, хорошим оно было или плохим. Он так его испугался, как не боялся ничего раньше. Он понял только то, что легко мог бы заниматься этим всю оставшуюся жизнь.

Его пенис пульсировал у нее во рту. По всему его телу прошла дрожь, его качало, словно флаг на ветру. Элоиза поперхнулась и закашлялась. Потом мягко вытолкнула его наружу и сплюнула в ванну.

– Можешь возвращаться в постель, – сказала она.

Пьеро вышел из ванны. Он быстро вытерся и надел ночную рубашку. Потом, дрожа, на цыпочках быстро вернулся в кровать. За окнами шел дождь, превращавшийся в лед, когда капли достигали земли, – звук при этом был такой, как будто за Пьеро гналась сотня ребятишек. Ему было холодно, пришлось закутаться в одеяло, чтобы снова заснуть, придя в себя после странного сна наяву. Он даже не осознал, что именно они с сестрой Элоизой там делали. Раньше он вообще понятия не имел о том, что такое бывает. При этом он понимал, что произошедшее как-то связано с сексом.

Он был слишком юн, чтобы жениться на монашке. Она была обвенчана с Господом! Что бы сказал Господь, узнав о случившемся? Ведь Господь знает абсолютно все, поэтому Он наверняка знает и об этом. Почему же он так глупо поступил, обидев Господа? Он ведь считал, что ему в последнее время очень везет, потому что его не бьют, как других детей.

Он плакал в подушку. Он не знал, почему плачет. На следующий день он заплакал, взглянув на кашу. Его обильные слезы придали каше особенный вкус.

Сестра Элоиза продолжала будить Пьеро посреди ночи. Это случалось столько раз, что Пьеро сбился со счета. Это продолжалось, пока на улице не растаял зимний снег. Однажды, когда Элоиза ему это делала, он сосредоточивался настолько сильно, что на ветках деревьев прорвались маленькие почки, а когда испытал оргазм, то распустились листики. На следующий день он стал натягивать свой черный свитер с высоким горлом, собираясь выйти на улицу. Ему трудно было просунуть в узкий ворот голову, он сел на кровать и представил себе, что выглядит как шахматная пешка. Когда он вышел из приюта, его обдал порыв весеннего ветра. Пьеро рассказал детям о том, как плавал на корабле в Париж, как ездил на поезде в Италию. Дети танцевали с босоногим, беззаботным ветром.

Ни с кем из приютских сирот Пьеро не делился тем, что с ним творится. Как будто происходившее между ним и Элоизой было всего лишь сновидением. Дети редко рассказывали про свои сны. Что толку было растить лошадь о двух головах, которая совала бы свои головы в спальню? По ночам скрывавшиеся под кроватями чудовища просили его спуститься, чтобы заняться с ними любовью.

Сестра Элоиза заставила Пьеро поклясться, что на исповеди он не станет рассказывать священнику, чем они с ней занимаются. Она сказала: то, что они делают, это секрет, но не грех. А способность хранить секрет составляет признак любви. Но здесь было что-то не так, он чувствовал, что здесь что-то неправильно. А это чувство тоже было признаком чего-нибудь? Может быть, различия между добром и злом? Но Пьеро не осмелился рассказать об этом священнику. И потому самым главным стало чувство Пьеро, что он раз за разом проваливается в ад.

Другие стали замечать, что с Пьеро происходят некоторые перемены. Если раньше он почти всегда казался счастливым ребенком, то теперь мальчик часто бывал печальным. Он просил оставить его в покое, потому что боялся смерти и ему надо было поплакать. Порой складывалось впечатление, что он изображает тоску.

Он сжимался в комок, как будто и впрямь был живым воплощением безысходности. Какое-то время он раскачивался вперед и назад, а потом кувыркался. При этом после каждого кувырка он делал вид, что потрясен, и в подтверждение этого будто с перепугу раскидывал в стороны руки и ноги. Все дети прыскали со смеху.

Он бежал, натыкался на стену, бился об нее, как птица о стекло, потом сползал по ней на пол.

Он выходил из здания в сад и там останавливался. В руках у него был зонтик матери-настоятельницы, он раскрывал его и поднимал над головой. Когда дети спрашивали его, что он там делает, Пьеро отвечал: ждет, когда пойдет дождик.

Когда у него случался приступ печали, Пьеро окружали дети. По какой-то причине его грусть отгоняла их собственную тоску. С их горестями можно было легко справиться. Их плохое настроение казалось просто какой-то глупостью. Их грусть была совсем не страшной. Над ней можно было просто посмеяться. На такую ерунду можно было начихать. Она длилась не дольше боли от пчелиного жала.

Пьеро просто стоял себе под зонтиком и стоял. Рядом прошествовала курица, выпятив грудь, как малыш, который учится ходить. Дети вскоре устали глазеть на Пьеро и пошли играть в свои игры. Все, кроме Розы. Она продолжала на него смотреть. Девочка подошла к нему на цыпочках, чуть склонила голову и встала вместе с ним под зонтик. Она взяла его за руку, и он почти сразу почувствовал себя лучше, как будто Роза была решением всех важнейших философских проблем.

– Я ужасный человек, – сказал ей Пьеро.

– Я тоже нехорошая, – отозвалась с улыбкой Роза.

Пьеро знал, что Розу наказывают каждый раз, когда она заводит с ним разговор. Все ее слова были как контрабанда, как дорогой товар с черного рынка. Каждая ее фраза была как баночка с вареньем в военное время.

– Тебя это беспокоит? – спросил ее Пьеро.

– Нет. Мы же здесь не останемся навсегда. А когда мы отсюда уйдем, сможем делать все, что нам понравится.

Какая замечательная мысль! Разве можно было отсюда убежать? Пьеро никогда об этом не задумывался. Всю свою жизнь он был ребенком, поэтому вполне резонно было бы ожидать, что ребенком он и останется до конца своих дней. А при таком подходе к делу существовала возможность освобождения.

Роза сделала жест рукой в сторону поля, раскинувшегося перед приютом. За ним был виден город, в котором ни на день не прекращалось строительство. Каждый раз при взгляде на город панорама его менялась. Там постоянно возникали новые башенки и мансарды, крыши, окна и кресты. Они приближались к приюту, как армада военных кораблей, подплывающая все ближе и ближе к берегу.