Экспедиция надежды

– Худшее позади, – объявил доктор, – наступил последний этап, когда язвы подсыхают. Она выкарабкается!

И действительно, боли стали стихать, на смену им пришел невыносимый зуд от подсохших струпьев. В общем итоге недуг продлился пятнадцать дней.

– Единственный плюс, если можно употребить это слово, – это то, что донья Мария-Хосефа до конца своих дней защищена от оспы.

Когда впервые за две недели адовых мук донья Мария-Хосефа встала с постели и подошла к зеркалу в гостиной, она не произнесла ни слова. Долгое время она провела в безутешных беззвучных рыданиях. Ее блузка промокла от слез, и Исабель пришлось переодеть свою госпожу. Плакала она не от счастья, что осталась жива, а от горя по своей навсегда утерянной красоте.

16

Дон Херонимо был категоричен:

– Не хочу, чтобы мои дети проходили через этот кошмар.

– Я бы на вашем месте последовал примеру нашего короля, – посоветовал врач.

Карл IV имел подобный опыт. Его дочь, инфанта Мария-Луиза, после оспы чудом осталась жива, хоть и навсегда обезображена. Перепуганный монарх постарался уберечь других детей от заражения. Однако, придя к выводу, что традиционные методы лечения – кровопускание, слабительное, диета, ртуть, сарсапарель[19] и копайский бальзам – не дают желаемого эффекта, он решил испытать единственное превентивное средство, предлагаемое тогдашней наукой: вариоляцию.

– Это значит, что здоровым людям вводят гной от больного оспой человека, – пояснил доктор Поссе.

Дон Херонимо скорчил гримасу:

– Вводят заразу прямо в тело? Маленьким детям?

– Да, именно так. Это искусственное заражение, чтобы вызвать смягченную инфекцию: болезнь будет протекать относительно легко и навсегда защитит организм от заражения естественным путем.

Дон Херонимо задумался. Ему претила сама мысль о том, чтобы добровольно заражать своих детей.

– А Бог дозволяет подобное? – робко поинтересовался он.

– Об этом надо спрашивать священников, хотя я лично так не думаю. Любое новшество рассматривается церковью как угроза для веры, тем более в медицине, где каждый день совершаются открытия, несущие пользу всему человечеству.

– А если инфекция разовьется в тяжелой форме? Вы гарантируете, что сможете сдерживать ее в ослабленном виде?

– Нет, гарантировать я не могу, потому что болезнь способна выйти из-под контроля. Был случай, когда шестеро слуг заразились после того, как одному из детей в доме сделали прививку. Из-за этого некоторые мои коллеги полагают, что вариоляция способствует распространению оспы. Не стану вас обманывать: многие настроены против прививок, ибо действительно существует риск. Но этот риск снижается, если речь идет о здоровом человеке. Поверьте, дон Херонимо, этот метод уже подтвердил свою эффективность и не представляет смертельной опасности. Ни один из инфантов серьезно не заболел. Поэтому король обязал проводить вариоляцию во всех больницах и сиротских приютах, находящихся под его патронатом.

– Церковники, конечно, встречают в штыки любые научные открытия, но это не означает, что следует воспринимать любое новшество со слепым энтузиазмом… Разве принц Карл-Мария Исидро не заболел самым тяжким образом? И я слышал, что инфанта Мария-Амалия лишилась зрения…

– Да, это правда, у нее развилась сильнейшая офтальмия, воспалительное поражение глаз. Но она уже поправилась, как и дон Карл. Согласно полученным данным, примерно у трех процентов привитых развивается оспа, и они погибают. Другие могут заболеть и выздороветь лишь через несколько недель; у третьих, впрочем, их совсем мало, присоединяются такие инфекции, как сифилис или туберкулез… Это цена, которую мы платим, чтобы побороть оспу.

На лице дона Херонимо отразилась печаль. Но врач продолжал приводить аргументы:

– Но даже при всем этом лучше рискнуть, чем подхватить оспу через контакт с заболевшим. Потому что в этом случае смертность повышается с двадцати до сорока процентов, а зачастую выздоровевшим грозит слепота. Если повезет, как повезло вашей супруге, останутся только шрамы.

Идея добровольного заражения, чтобы вызвать иммунный ответ организма, была столь же старой, как и само желание человечества побороть эту язву. Медик рассказал, как в древнем Китае в нос здоровым людям вдували порошок из толченых струпьев от выздоравливающих больных; как в Индии существовала каста брахманов, которые при помощи тончайших игл вводили каплю оспенной жидкости от больного здоровым. В Европе прибегали к различным способам: например, «покупали оспу» (брали сухие корочки с подживших язв у маленьких детей, идущих на поправку) или же укладывали здоровых молодых людей рядом с больными, чтобы таким образом они легче перенесли натуральную оспу.

– Вариоляция – это не новое явление, дон Херонимо, – продолжал свои объяснения доктор Поссе. – Знаете, с каких времен она практикуется в Европе? Уже почти пятьдесят лет, с тех пор, как одна англичанка, жена британского посла в Константинополе, привезла этот метод из Турции. Ее звали Мэри Монтегю. Она была женщиной умной и пребывала в отчаянии, потому что ее брат скончался от оспы, а сама она выжила, но осталась обезображенной. Она наблюдала, как гной из пустул выздоравливающих пациентов вводили уколом в кожу здоровых людей, и решила опробовать эту методику на своем сыне… И знаете, что случилось?

Дон Херонимо отрицательно покачал головой.

– Мальчик вообще не заболел! Затем она привила свою дочку, и та тоже избежала оспы. Мэри Монтегю добилась распространения этого опыта в среде британской аристократии, так что даже дочери принца Уэльского были привиты. А известно ли вам, почему этот метод завоевал такую популярность в Турции?

– Естественно, нет!

– Из-за гаремов, дон Херонимо. Потому что там красота – это основная ценность женщины. Поэтому им делали прививки в самом нежном возрасте, причем в таком месте, где потом будет незаметен шрам от язвочки.

Слова врача окончательно убедили дона Херонимо, но он не хотел принимать решение, предварительно не обсудив его с женой. Он уже представлял себе, как приходской священник из церкви Святого Николаса станет говорить, что не дозволено совершать зло, каким бы малым оно ни было, для получения какой-то выгоды. А общественное мнение Ла-Коруньи возмутит тот факт, что он подвергнет риску жизнь невинных деток. Но супруга ни секунды не колебалась. Недуг принес ей такие ужасные страдания и имел такие трагические последствия, что из страха вновь с ним столкнуться она решилась на то, чтобы спасти своих детей таким же образом, как поступила леди Мэри Монтегю со своими.

– А мне тоже стоит пройти через это? – поинтересовался дон Херонимо.

– Король не прививался, а вы, полагаю, уже получили иммунитет. Этот метод работает в основном применительно к людям молодым и здоровым… Вот Исабель, наверное, стоит сделать прививку; я не вполне уверен, что у нее сформировалась защита.

Услышав свое имя, Исабель насторожилась. Врач позвал ее и рассказал о своих намерениях:

– Тебе придется провести долгое время у постели детей, им будет довольно плохо. У них поднимется температура, будут болеть мышцы – процесс тот же самый, что пережила их мать, но намного более короткий и менее заразный. Чтобы вариоляция прошла успешно, надо строго соблюдать гигиенические правила, а ты с ними уже знакома.

Исабель кивнула. Врач продолжал:

– Тебе тоже надо сделать прививку, причем первой, чтобы ты успела выздороветь и окрепнуть к тому моменту, когда настанет их очередь.

Исабель окаменела. Даже если она и хотела бы подвергнуться этой процедуре, то все равно не могла: она носила ребенка и подозревала, что подобное вмешательство может навредить ему.

– Нет, я не… Падре говорит, что это нехорошо, что если бы Господь…

– Ты молода и здорова, тебе надо привиться. Ради твоего собственного блага, ради будущего, ради детей, которых ты однажды родишь. Подумай хорошенько.

Услышав последние слова врача, Исабель не сдержала слез, глядя на доктора с обреченным видом. Какое-то время она испытывала искушение признаться в беременности, чтобы он понял, что ее тело уже не принадлежит ей целиком. Рано или поздно придется сделать это, так почему не сейчас? Но подобное откровение напоминало прыжок в пустоту: потерять расположение и уважение хозяев, ощущать себя словно вывалянной в грязи… Исабель казалось, будто она лишится всего того хорошего, чего ей удалось достичь, и в ее представлении признание в содеянном грехе и позорное возвращение в черную дыру деревенской жизни разделял всего лишь один шаг.

17

Впоследствии Бальмису не удастся вспомнить никаких подробностей о путешествии в Новую Испанию на борту корабля Саморского полка; он настолько ослаб, что большую часть пути провел в забытьи. В конце концов судно бросило якорь в порту Веракрус. Это был самый крупный в мире морской транспортный узел, место, где желтая лихорадка укоренилась столь же прочно, как пороки и контрабанда. Сотни негров, рабов и свободных граждан, вместе с индейцами из внутренних областей страны, трудились на погрузке и разгрузке кораблей. Преобладали индейцы с плоскогорья – их легко было узнать по необычной формы сомбреро и по огромным тюкам какао на плечах. Бальмиса сразу же перевезли из этого нездорового города, кишащего москитами и застывшего от удушливой жары, в госпиталь в Халапу; там, на горных склонах, воздух был прозрачен и чист, а монахи – внимательны и доброжелательны.

– Оспу можно смело отбросить, доктор Бальмис, – сообщили ему, едва он оправился. – Возможно, у вас сформировался иммунитет, вы же побывали во многих госпиталях, как мы поняли.

Бальмис кивнул и с облегчением засопел.

– Тогда… что же это было?

Монах пожал плечами:

– Есть столько недугов, о которых нам ничего не известно… Главное, что вы поправились.

Выздоровление затянулось на несколько недель; все это время Бальмис предпринимал долгие прогулки по окрестным лесам, навещал деревни индейцев, которые здесь разительно отличались от тех, что он наблюдал в сельве Эль-Гуахиро. Индейцы Новой Испании блюли древнейшие культурные традиции, находившие отражение в их костюмах, ремеслах, языке и глубоких познаниях в лекарственных растениях.

– Нам предстоит многому у них научиться… – говорил Бальмис сопровождавшему его монаху.

Свойственная его характеру искренность вызывала удивление. В высших кругах американских европейцев было принято презирать индейцев и весь багаж их знаний и традиций. Но Бальмис, открытый новому и восприимчивый к знаниям, проявлял поистине детское любопытство. Когда он окончательно поправился, монахи предложили ему поработать в госпитале в Халапе, пока он ждет нового назначения из своего полка. Бальмис не раздумывая согласился.

В то время скоропостижно скончался вице-король Новой Испании Матиас де Гальвес-и-Гальярдо, человек порядочный и любимый в народе; среди прочих достоинств, по случайному совпадению, он был отцом Бернардо де Гальвеса, командира Саморского полка. Бернардо, который недавно обосновался в Гаване, был назначен преемником отца. Он отплыл в Мексику и семнадцатого июня 1785 года вступил в должность. Новый вице-король собирался продолжить дело отца, который, помимо прочего, учредил Королевскую академию Сан-Карлоса, по образу и подобию Академии Сан-Фернандо в Мадриде, где получали образование архитекторы, художники и скульпторы. Он также способствовал улучшению сельского хозяйства, строил дороги, продвигал картографию и, как истинный сын эпохи Просвещения, поддерживал все начинания, связанные с развитием науки и медицины.

Бальмис не проработал и трех месяцев в госпитале в Халапе, как получил письмо от Алонсо Нуньеса де Аро, архиепископа Мехико: прелат требовал присутствия Бальмиса в столице. Бальмис подозревал, что за этим вызовом стоит влиятельная фигура нового вице-короля. В высшей степени аристократический и гостеприимный город поражал контрастом между нищетой необъятных предместий и великолепием дворцов и монастырей. Бальмиса провели по залам архиепископского дворца – вдоль отделанных дамастом и бархатом стен располагались буфеты с драгоценным японским фарфором, серебряными чеканными кубками и изделиями из золота, а с потолка свисали прекрасные серебряные люстры. В роскошном кабинете его ожидал прелат, самый могущественный человек Новой Испании после вице-короля. Архиепископ был облачен в черную бархатную ризу, на груди его сияло рубиновое ожерелье с огромным рубиновым же наперсным крестом. Бальмис начал раскачиваться вперед-назад, как он делал в детстве, когда ему становилось страшно.

– Я пригласил вас, впечатленный великолепными рекомендациями вашим талантам, которые услышал от нового вице-короля.

Бальмис закашлялся и заморгал, наморщив лоб.

– В Оахаке началась новая эпидемия оспы. В прошлый раз вымерла половина индейцев. Поэтому мне нужна ваша помощь; насколько я понял, вы весьма сведущи в методе вариоляции.

– Я учился у доктора Тимотео О’Сканлана, выдающегося специалиста. Мы познакомились во время осады Гибралтара. На сегодняшний день это лучший способ защиты, но он несет много рисков.

– Понимаю, но по крайней мере он сможет неминуемую смерть перевести в разряд просто вероятных…

– Это действительно так, – согласился Бальмис.

– Я разослал циркуляр всем священникам своего архиепископства, чтобы они убедили верующих подвергнуться этой процедуре в их приходах. Но многие противятся этому. Из страха перед оспой они закрывают и покидают свои церкви, что вынуждает меня принять меры для поддержания религии. Бытует поговорка, что «от оспы и чумы бегут здравые умы». Индейцы тоже пускаются наутек, и проблема усугубляется тем, что они разносят болезнь по деревням в глубине страны. Я прошу вас отправиться в зараженные зоны вместе с другими врачами из госпиталя Сан-Андреса и привить столько людей, сколько сможете.

– Да, но… Ваше Высокопреосвященство, как вы упомянули, народ опасается прививать себе болезнь.

Архиепископ протянул ему пачку листов бумаги.

– Это списки жителей, которые я в чрезвычайном порядке истребовал из всех населенных пунктов этой области. Здесь указаны имена тех, кто согласен на вариоляцию, и тех, кто совсем беден: требуется оказать им необходимую помощь.

Бальмис смотрел на него в изумлении. Чтобы клирик такого ранга, как Нуньес де Аро, сделал ставку на медицинский прогресс – это воистину прекрасная новость.

– Для меня честь выполнить вашу просьбу, – промолвил он.

– Помогите нам остановить смерть, доктор Бальмис.

– Я положу на это все силы, – кивнул он в ответ.

Бальмис и его команда отбыли в город Оахака; испанцы называли его также Зеленой Антекерой за сходство с андалузской Антекерой и зеленоватый оттенок каменных стен церквей. Здания и соборы этого прекрасного города были задуманы так, чтобы солнце заглядывало в окна и двери во все времена года. Он славился жизнелюбием и веселым нравом горожан, а также пышностью религиозных праздников, организованных как католиками, так и сапотеками[20]. Но сейчас Зеленая Антекера превратилась в черную Оахаку. На въезде в город горели огромные костры, чтобы очистить воздух. На церковном кладбище люди с закрытыми тканью лицами скидывали трупы в свежевыкопанные рвы. Главная площадь была безлюдна, лишь тут и там можно было наблюдать небольшие группы индейцев – истощенных, как тени, с кожей, испещренной рубцами и пятнами, шрамами на глазах и вздутыми веками. У всех наблюдались симптомы оспы: зеленоватый цвет кожи, чудовищная слабость и непрерывный кашель. Почти не встречались красивые женщины без следов оспин. При приближении врачей многие из них напрягали последние силы, чтобы отползти и спрятаться. Большинство индейцев отказывалось от прививки. Бальмис узнал, что недуг они лечили с помощью паровых бань, что в итоге приводило к еще большему росту заболеваемости. Местные знахари прописывали больному пить и умывать лицо горячей мочой и прикладывать к пораженной коже желтый острый перец чили. «Они живут в плену у страха, – писал Бальмис отцу, – их пугает окружающая действительность; они погрязли в мире, населенном духами и демонами, которые контролируют их жизнь. Они верят, будто подношения их богам или молитвы нашему Господу дадут лучший результат, чем медицинские процедуры. Проблема в том, отец, что многие влиятельные священники точно так же невежественны». Когда Бальмис пытался объяснить одному священнику, что умерших от оспы следует хоронить подальше от церкви, тот ему ответил:

– Подальше от церкви? Подальше от Бога?

– Видите ли, падре, чтобы избежать заражения, следует самым строгим образом соблюдать правила гигиены.

И указал на пару индейцев, которые вместе плескались в пруду неподалеку, стараясь смыть шелушащиеся пятна и корки с гнойников.

– Вы не должны допускать подобного.

Затем он показал на ребенка, пившего из лужи, на рой мух, вившихся вокруг лежащей в гамаке больной женщины, на животных, снующих среди мусорных куч.

– Ни этого, ни этого…

– Мы делаем все возможное, чтобы Господь смилостивился и избавил их от кары, – молимся святым целителям, служим мессы, приносим покаяние…

– Падре, это не работает.

Бальмису и его команде удалось сделать прививку всем, кто значился в списке прелата. В своем отчете о путешествии, который произвел в высшей степени благоприятное впечатление в архиепископстве, Бальмис особо подчеркивал необходимость борьбы с недоеданием, голодом, физическим насилием и загрязненностью индейских поселений. Также он предлагал обучить местные власти – чиновников и священников – практике вариоляции, чтобы они могли уже сами применять этот метод in situ[21]. В знак признательности Нуньес де Аро предложил Бальмису место хирурга в госпитале Сан-Андрес, где лечили самые разные заболевания; это была больница на тысячу коек, расположенных в тридцати девяти корпусах.

– Такого любителя научных исследований, как вы, доктор, наверняка привлечет тот факт, что Сан-Андрес обладает самой большой в Новой Испании фармацевтической базой, а также имеет лабораторию и отделение анатомии и аутопсии.

Бальмис раскачивался вперед-назад. Руки моментально вспотели. Предложение звучало более чем заманчиво. С научной точки зрения Мехико был самым прогрессивным городом во всей Америке. Он мог продолжить изучение курсов анатомии, физиологии и ботаники. Ему еще не доводилось работать в такой крупной больнице, к тому же имеющей такие ресурсы.

Но существовала одна загвоздка.

– Если я останусь в Мехико, мне придется покинуть свой полк…

– Вы могли бы уволиться из армии в качестве резервиста, а я вам помогу.

Так назывались военные, открепленные от своего подразделения; они могли самостоятельно выбирать себе место жительства. При этих словах архиепископа Бальмиса накрыло волной эйфории, он увидел свет в конце туннеля. Он опустился на колени перед прелатом и поцеловал ему руку.

Той же ночью он писал Хосефе: «Я вынужден продлить свое пребывание в Новой Испании по просьбе архиепископа и самого вице-короля.» Это был весомый аргумент, имеющий неопровержимую силу. Но Хосефа на его письма уже не отвечала.

18

Настойчивость доктора Поссе в том, что Исабель должна сделать прививку от оспы вместе с двумя отпрысками семейства Ихоса, в конце концов толкнула девушку на признание.

– Я не хочу подвергать опасности жизнь моего малыша, – лепетала она сквозь слезы. – Умоляю вас, не говорите ничего господам.

Медика совершенно ошеломило услышанное, потому что никак не вязалось с безупречной репутацией Исабель. Помимо того, эта откровенность ставила его самого в весьма деликатное положение. Зная благородный и снисходительный характер дона Херонимо и его супруги, доктор решил, что должен поделиться с ними новостями.

Господа вызвали Исабель в гостиную. Девушка робко вошла; лицо ее было искажено страданием, от стыда она не отрывала от пола покрасневших глаз. С порога она заявила, что вернется в свою деревню, ибо совершила непростительный грех. Исабель ждала бурной реакции, ругани и незамедлительного увольнения. Но она ошибалась. Не последовало ни брани, ни проповедей. В глазах хозяев ей мнился упрек, на деле же они просто не могли прийти в себя от изумления: казалось, кто угодно из слуг был способен так оступиться, только не она. Они сразу поняли, что девушка из-за своей доверчивости и неопытности оказалась жертвой обмана. Дон Херонимо высказался в том ключе, что никто не застрахован от человеческих слабостей, и прохладным тоном прибавил:

– В Галисии подобные… ошибки судят менее строго, чем на моей родине, в Кастилии, где моральные устои более суровы. Так что тебе не придется покидать наш дом. Мы считаем тебя членом семьи и хотим, чтобы ты осталась.

От этих слов Исабель прослезилась.

– Твой сын будет здесь, – подхватила донья Мария-Хосефа, – ты сможешь жить вместе с ним, так что перестань плакать, лучше сходи на исповедь.

– Ах, госпожа, я уже исповедовалась…

– И не таскай дров и иных тяжестей.

Донья Мария-Хосефа, которая к тому времени теряла зрение из-за осложнений после оспы, сейчас думала о том, что не сможет обойтись без привычной умелой помощи Исабель. Помимо того, супруги Ихоса усердно занимались благотворительностью самого различного свойства, от строительства нового госпиталя Милосердия до поддержки нуждающихся семей доброхотными даяниями, согласно рекомендациям приходского священника. По окончании беседы в гостиной госпожа направилась в свои покои, попросив Исабель следовать за ней. В гардеробной она распахнула шкафы и выбрала платье из недавно купленных:

– Возьми, тебе понадобится одежда попросторнее…

Неправда, что «лучше черту служить, чем в служанках ходить», как некогда говаривал Бенито Велес, ее большая любовь. По крайней мере для Исабель все обстояло иначе. В самый трудный момент жизни она находилась в семье, оказавшей ей неоценимую помощь и поддержку. Другие, менее везучие девушки в ее положении кончали свои дни в борделе, а ребенок прямиком отправлялся в приют.

Но, тем не менее, она себя запятнала.

– Ты должна принять честное решение и безупречным поведением искупить свое позорное клеймо, – сказал ей священник после исповеди.

К счастью, слово «клеймо» она не поняла, но вышла из церкви в полной уверенности, что все показывают на нее пальцем. Исабель чувствовала себя отверженной, не заслуживающей права наслаждаться жизнью и была обречена на вечное покаяние, как сказал священник. Как бы она ни старалась скрыть живот под подаренными госпожой платьями, она понимала, что никогда не сможет считать себя добродетельной женщиной. Пора было уже расстаться с мечтой всех юных девиц – найти себе мужа; какой достойный мужчина захочет взять ее в жены, зная, что он не первый?

– Замуж идет – песни поет, а вышла – слезы льет, – подбадривала ее кухарка.

Перспективы у Исабель были самыми что ни на есть унылыми и предсказуемыми. Ее судьба – ухаживать за детьми других людей, питаться объедками с барского стола, жить не своими радостями и горестями, в лучшем случае – носить одежду с чужого плеча; попросту говоря, вести ту самую жизнь взаймы, от которой ее обещал избавить Бенито Велес. Сейчас, когда донья Мария-Хосефа наполовину ослепла, почти не вставала с постели и не имела сил заниматься своими детьми, Исабель проводила с ними все больше времени. Когда они задавали ей вопросы о беременности, она ссылалась на то, что отец ребенка в Америке, а она только и ждет, что он пришлет денег, и вот тогда отправится к нему. Это была ложь во спасение, но она помогала Исабель оберегать свою честь.

В те дни она получила известие, что болезнь ее отца усугубилась. Первым порывом было поехать навестить его, возможно, чтобы сказать последнее прости. Но затем она рассудила, что ей никак нельзя показаться в деревне с эдаким пузом – это обернется сущей пыткой. Она так и представляла себе шушуканье соседей, грубые шутки, расспросы сестер, упреки дона Кайетано, который всегда так благожелательно к ней относился… Чувство, что она подвела всех, кто в нее верил, переносить было тяжелее всего.

В конце концов желание увидеть Хакобо, пусть даже только для того, чтобы поблагодарить его за возможность вырваться из непроглядного мрака деревенской жизни, одержало верх над очевидными неудобствами ее уже заметной беременности. Исабель наступила на горло собственной гордости, попросила небольшой отпуск и приехала в Санта-Маринья-де-Парада весенним днем, когда одновременно шел дождь и светило солнце. Отец в забытьи распростерся на кровати в темной лачуге, окруженный детьми. Казалось, он дожидался только ее приезда, потому что умер той же ночью. На следующий день его похоронили вместе с Игнасией, на месте, отведенном для бедняков по закону. «Покойся с миром, отец…» – шепнула Исабель, бросая горсть земли на могилу.

На прощание священник не удержался и попенял ей за совершенный грех, напоследок добавив:

– Может, и лучше, что Хакобо тебя не успел увидеть.

Затем он сообщил, что рад встрече, и что семейство Ихоса необычайно довольно ее работой, но Исабель его уже не слушала; еще раз поблагодарив падре, она с комом в горле продолжила свой путь. Бестактные слова утешения дона Кайетано ранили девушку до глубины души. Но оказалось, что это был единственный досадный момент за время ее пребывания в деревне, потому что никто из соседей или родственников ничего не сказал; напротив, к ней отнеслись со всей сердечностью и лаской. Люди в Санта-Маринья-де-Парада не отличались нетерпимостью. Положение матери-одиночки не представлялось им безнадежным, даже не считалось серьезной бедой – так, обычная неприятность, как сказала ее сестра. Исабель задержалась еще на одну ночь в доме своего детства. То, что несколько лет назад казалось ей нормой жизни, сейчас поражало до глубины души: соломенный тюфяк для ночлега, кишащие под ногами животные и птицы, грубая домотканая одежда сестры… Она увидела, насколько безропотны и нетребовательны эти люди, с какой стойкостью они переносят физические страдания. Здесь ничего не менялось, изменилась она сама. Исабель уже не принадлежала этому миру. На обратном пути в Ла-Корунью, сидя в дилижансе, она почувствовала, что больше никогда не вернется в свою деревню.