Нерон. Блеск накануне тьмы

– Ему следует прибыть в Рим и обсудить с нами последствия пожара. И то, как мы будем со всем этим разбираться, – сказал я, а сам втайне порадовался возможности повидаться со старым учителем.

Далее мы подошли к пункту, который более других был насыщен человеческой печалью. Здесь на огромном щите размещались записки и целые списки – их было так много, что они стопками лежали друг на друге.

Женщина возле одного из столов помогала людям грамотно составлять запросы, а также снабжала их имеющимися у нее сведениями.

Я подошел к доске и посмотрел на эти скрижали человеческой боли.

Помогите найти дочь Паулину Фаусту. Последний раз видели в ночь пожара в таверне «Орел» в Большом цирке. Двадцать лет, голубые глаза, светлые волосы, одета в зеленую тунику. Сообщите на пункт оповещения.

Пропал муж Марции, Албин Лонгин, служил в охране склада зерна в Восьмом районе. Сорок один год, черные волосы, высокий, шрам на правой скуле. Последний раз видели, когда пытался потушить пожар на складе.

Кто-нибудь видел мою мать? Зовут Метелла, тридцать два года, темные волосы, невысокая. Последний раз видели, как она в белом платье бежала со мной по Виа Лата. Нас разлучил огонь. Помогите найти!

Криспина Бальба.

Наши дети – Гай семи лет и Випсания пяти лет от роду – потерялись в толпе в ночь пожара. Молимся о том, чтобы вы были живы, и вечно будем проклинать себя за то, что не смогли удержать вас в руках. Ноний Этин.

– Не показывай мне больше, – я этого не вынесу, – сказал я и развернулся, чтобы перейти к следующему пункту помощи и отвлечься на что-то еще.

Слезы застилали глаза. Я понимал, что, несмотря на все усилия, не смогу помочь этим людям, что моя боль ничтожно мала в сравнении с их болью, но слезы… Я ничего не мог с ними поделать.

– Пойдем к пункту оказания легальной помощи, – дрогнувшим голосом предложил Эпафродит. – Закон – штука сухая, слез не терпит.

Этот пункт был обширнее всех других.

За длинным столом сидели как минимум пять юристов, а за ними стояли еще столы с переписчиками, ящиками картотек и свитками юридических законов.

Я поинтересовался, как у них все устроено, но почти не слышал, что мне отвечали: простые слова, которые я прочел на пункте оповещения, еще звучали у меня в голове и мешали сосредоточиться.

Глянув через голову одного из юристов, который что-то монотонно мне говорил (скорее всего, отвечал на мой же вопрос), я замер и перестал вообще что-либо слышать.

Это было как удар молнии. За одним из дальних столов сидела та, которую я уже не рассчитывал увидеть в этой жизни.

Мы встретились взглядом, только она, в отличие от меня, не была потрясена, разве что немного смутилась. Или мне так показалось из-за слабого зрения?

– Акте… – наконец выдавил я.

Она встала. Да, это была она.

– Цезарь, – подойдя ко мне, Акте слегка поклонилась.

– Не называй меня так!

Женщина, которую я любил, та, на которой хотел жениться, которую хотел сделать своей императрицей, теперь, после долгой разлуки, не нашла ничего лучше, чем обратиться ко мне, используя мой официальный титул?

– А как же еще мне тебя называть? Ты – Цезарь Август, и это правда.

– Да, но не для тебя!

Я жестом дал понять, что нам лучше отойти в сторонку от посторонних глаз и ушей. Акте пришлось подчиниться: я – император, тут она права.

Мы отошли немного подальше от пункта помощи, туда, где нас не могли услышать сопровождавшие меня стражники.

Теперь мы хоть и стояли среди снующих туда-сюда людей, но оказались один на один, а я не знал, что говорить. Просто не мог найти нужные слова. А она стояла и ждала. Акте излучала спокойствие, одно ее присутствие всегда меня умиротворяло. Вот и сейчас она, не повышая голоса, спокойно произнесла:

– Если пожелаешь, могу тебе помочь. Ты хочешь знать, почему я здесь? Я здесь, чтобы помочь. Все жители соседних с Римом областей делают все, что в их силах. Одни делятся зерном, другие прибыли сюда, чтобы лично участвовать в помощи пострадавшим. И я все еще живу в Веллетри. Это совсем недалеко от Рима.

– Я знаю, где это.

Двадцать две с половиной мили по прямой. Мысленно я не раз преодолевал это расстояние, но никогда – в реальности.

– Глядя на тебя, сразу понятно, что жизнь в Веллетри очень даже неплоха.

Акте улыбнулась:

– Так и есть.

Да, она была красива и ничуть не изменилась за пять лет нашей разлуки.

Но я понимал, что Акте вряд ли готова сказать нечто подобное обо мне. Я был уже не тем Нероном, с которым она рассталась. Перемены в моей жизни, безусловно, отразились и на моей внешности.

Но Акте не стала развивать эту тему.

– А ты как? – спросила она.

Понятно, что она была в курсе всей моей публичной жизни, а о личной я не стал бы с ней говорить.

Поэтому я просто ответил:

– Хорошо.

Ситуация была неловкая: мы стояли на поле, вокруг нас бродили толпы несчастных людей, а мы не знали, что еще сказать. Вернее, у меня была тысяча историй, но ни одной из них я не стал бы делиться с Акте.

Я любил мою жену Поппею страстно и преданно, как истово верующий. Но Акте знала меня еще в те времена, когда я был совсем юным и даже невинным, а Нерон, который сейчас стоял перед ней, больше не был тем безгрешным юношей.

Какие-то частички того Нерона жили в моей музыке, в моей поэзии, в моем искусстве. Эта сторона меня боролась, чтобы выжить и остаться незапятнанной, несмотря на давление и грязь, которые являются неотъемлемой частью жизни императора.

Для Акте я всегда буду тем юношей, и, потеряв ее, я потерял единственного человека, который видел меня таким и только таким – чистым и бескомпромиссным.

Нынешний же, зрелый и способный на компромиссные решения, Нерон посмотрел на нее и сказал:

– Рад был тебя повидать. Рад, что у тебя все хорошо… И спасибо, что помогаешь нам в час нужды.

После этого я ее отпустил, понимая, что нас переполняют слова, которые мы все равно никогда не скажем друг другу.

IX

Акте

– Нет, не здесь! Твоя подпись должна стоять тут, – недовольно проговорил стоявший надо мной руководитель работ и ткнул пальцем в документ.

Я взяла стилос и, начав писать, вдруг забыла свое настоящее имя и вывела: «Акте».

– Это юридический документ, – проворчал супервизор. – Нам нужно, чтобы ты оставила свое полное официальное имя.

Мое имя… Которое из них?

В Ликии[34], где прошло мое детство, меня завали Гликерия. Но римляне убили моего отца и угнали всю нашу семью в рабство. Они дали мне имя Акте.

Потом я стала вольноотпущенницей и служила в доме императора Клавдия, поэтому меня стали звать Клавдия Акте.

А Нерон, когда мы оставались наедине, звал меня «сердце мое».

Так что у меня было несколько имен.

Но и у него тоже.

Сначала я знала его как Луция Домиция Агенобарба. Это уже потом, после того как его усыновил император Клавдий, его стали называть Нероном Клавдием Цезарем Друзом Германиком. А я, когда с нежностью над ним подшучивала, часто звала его просто Луций.

– Ну вот, теперь еще и кляксу поставила!

Темное чернильное пятно расплылось по бумаге, скрыв мою подпись.

Я встала.

– Прости, не хотела, просто неважно себя чувствую, – сказала я и, не ожидая разрешения, вышла из-за стола и направилась в открытое поле.

Хм, неважно себя чувствую… На самом деле меня трясло.

Я не ожидала его увидеть, разве что издалека, ведь было понятно, что он в какой-то момент станет обходить пункты помощи. Все знали, что император с утра до ночи занят устранением последствий Великого пожара. Но я не была готова к тому, что мне придется с ним заговорить. Все слова покинули меня, хотя за пять лет разлуки я мысленно очень часто с ним разговаривала.

Это я оставила его, но только потому, что он изменился, начал отдаляться и у него появились от меня секреты.

Его мечта жениться на мне, бывшей рабыне, никогда не стала бы реальностью. Я была на шесть лет старше и прекрасно понимала то, что он, еще совсем юный, не мог понять и принять. И жизнь я знала лучше, успела многое повидать и сознавала, что власть императора небезгранична и Нерон никогда не добьется того, чтобы все его желания исполнялись просто потому, что он этого хочет.

Кто-то пихнул меня в бок:

– Эй, смотри, куда идешь!

И правда, еще пара шагов, и я бы наткнулась на корзину с зерном.

Я бродила, как обезумевшая от жары, ничего перед собой не видела, только его, то, как он стоял передо мной посреди поля, а в ушах звучал его голос: «Рад был тебя повидать. Рад, что у тебя все хорошо… И спасибо, что помогаешь нам в час нужды».

Сухие, формальные слова, которые он мог сказать любому: сенатору из Капуи, армейскому офицеру, юристу из провинции.

Эти слова сказал тот, кто в юности прижимал меня к себе и согревал на ложе из сосновых лап в горах, куда он ускользнул из дворца, чтобы спланировать свою виллу Сублаквей.

Тогда его архитекторы Север и Целер – странно, что я так легко вспомнила их имена, когда свое забыла, – похвалили Нерона. Кто-то из них так и сказал: «У нашего императора видение настоящего архитектора». А я, к немалому удовольствию Нерона, добавила: «Не только, он – настоящий артист».

И в ту ночь он страстно умолял меня выйти за него замуж.

О да, я понимала, что этому не суждено сбыться, но как же я тогда была счастлива!

Сегодня губы мои были сомкнуты, но, если бы мое сердце могло заговорить, я бы ответила, не позволив императору от меня отвернуться.

Я бы сказала: «Я присматриваю за тобой, и, когда я тебе понадоблюсь, просто позови – и я приду».

Когда-то я любила его настолько сильно, что уже ничто не могло разорвать возникшие между нами узы и никто никогда не смог бы его заменить.

Но я не могла этого сказать сейчас. Он был женат на ней, на Поппее Сабине, самой красивой женщине Рима, которая, кроме того, была самой тщеславной и умной. И, судя по получаемым мной донесениям, его одержимость этой женщиной не ослабла и после двух лет брака, и даже после того, как они потеряли свою новорожденную дочь.

Да, он покинул меня, но я никогда не смогу от него освободиться.

* * *

Уехав из Рима, я начала новую жизнь в Веллетри – прекрасном месте в горах Альбано, родном городе семейства Августа – и преуспела.

На Сардинии у меня была своя фабрика, где производились гончарная посуда и черепица, что обеспечивало мне постоянный доход.

И недостатка в женихах у меня не было, я даже начала верить в мифы о том, как девицы на выданье ставили перед женихами невыполнимые задачи. В моем случае соискатель должен был быть равен Нерону. Требование невыполнимое, но зато потерпевшие неудачу женихи, в отличие от мифических героев, оставались живы. И признаюсь, их компания меня развлекала и доставляла определенное удовольствие, но не более того.

Добравшись до края поля, я высмотрела одинокое дерево и села под него отдохнуть. Время от времени видела Нерона в толпе беженцев – трудно не заметить пурпурную тогу – и вспоминала, как он ненавидел это императорское одеяние. Я старалась дышать размеренно, сердце постепенно успокоилось, и в голове прояснилось.

Все-таки хорошо, что мы повидались, а то при воспоминаниях о нем у меня перед глазами возникал бы его образ из нашего далекого теперь прошлого.

Нерон изменился: его растрепанные светлые волосы были опалены огнем, как у вышедшего из боя бога солнца. Он заматерел, лицо стало более округлым. Когда-то Нерон выглядел младше своих лет, но сейчас – наоборот: из-за тяжелой ноши, которую он нес на плечах, казался старше своих двадцати шести.

Восстановление Рима истощит до предела все его ресурсы – личные, финансовые, организаторские, артистические. Теперь перед Нероном стояла поистине императорская задача.

«Защити его! – молила я мою личную богиню Цереру, а потом и всех римских богов: – Укажите ему верные решения, пусть они будут мудрыми и достойными великого Рима».

Но не просила о том, чтобы они позволили ему вернуть меня. Этого никогда не будет. Такая просьба могла в глазах своенравных богов перечеркнуть все мои предыдущие мольбы.

Х

Нерон

Я безумно устал и уже начал сожалеть о том, что назначил на конец дня встречу консилиума, вернее, встречу с теми советниками, которые уцелели после Великого пожара и на данный момент находились в Риме.

Сожалел хотя бы потому, что у меня было недостаточно сведений для выступления на подобном собрании, но самое главное – я был так потрясен увиденным на пунктах помощи беженцам, что не мог ясно мыслить. Да и неожиданная встреча с Акте после нескольких лет разлуки тоже не лучшим образом отразилась на моем душевном состоянии. Страдания обездоленных людей и стоящая передо мной Акте – эти картины сменяли друг друга у меня в голове. Они были отчетливыми и реальными и одновременно размытыми и смутными, как во сне.

Еле волоча ноги от усталости, вернулся во дворец. С тогой, как я и предсказывал, можно было распрощаться: сплошь утыканная колючками, она пропиталась потом, а понизу почернела от грязи. С огромным облегчением я избавился от ненавистного одеяния.

Следует ли снова обрядиться в другую, чистую тогу для встречи с консилиумом? Подумав, решил, что да. Обращаясь к советникам, я должен демонстрировать им свою силу и власть, а визуальный ряд в таком деле стоит едва ли не на первом месте.

Акте… Она совершенно не изменилась, как будто годы были над ней не властны. Как ей это удавалось? Или она действительно являлась произведением искусства? Ведь когда я ее впервые увидел, она служила моделью для мозаики в императорских покоях. Искусство вне времени, поэтому мы так высоко его ценим. Оно переживет нас, все наши устремления и печали; творец превратится в тлен, но это никак не отразится на его творении.

Однако при нашей встрече на ее лице мелькнули какие-то эмоции. Или это мне просто показалось? Ну почему я, кроме пары банальных фраз, не смог ничего из себя выдавить?

Ладно, хватит об этом. Забудь и принимайся за дело. Ты нужен Риму. Сенаторы вот-вот прибудут, так что пора разложить карты города и подумать, какой план действий ты можешь им предложить.

* * *

– Рим фактически разрушен… – Я стоял перед пятнадцатью мужами, которые откликнулись на мой призыв собраться.

Большинство – сенаторы, но были среди них и мои личные помощники, а именно: Эпафродит – мой главный секретарь и администратор; Фаон – секретарь, отвечающий за управление счетами и распределением доходов; мои архитекторы – Север и Целер; два префекта преторианской гвардии – Тигеллин и Фений – и капитан вигилов Нимфидий.

– Но не мне вам об этом говорить…

Советники не спускали с меня глаз. Все они прошли через суровые испытания и, слава богам, остались живы.

– Сейчас я должен говорить о том, что нам делать теперь, после пожара.

На самом деле у меня не было четкого плана, и, если они хотели ознакомиться с ним детально, их ждало разочарование.

Я набрал в легкие воздуха и продолжил:

– Когда в огне погибла Троя, Эней не остался на пепелище, он отправился в плавание и основал Рим. Но мы не Эней, мы не желаем покидать Рим. И не будем забывать: Трою разрушил враг, а Рим был разрушен в результате случайно возникшего пожара. У нас нет причин бежать в новые земли. Вместо этого мы можем спланировать и отстроить новый Рим, который затмит своим великолепием старый.

Советники начали тихо переговариваться, и я поспешил продолжить:

– Да, многое утеряно. Я подготовил доклад, где подробно перечислены все наши потери, во всяком случае те, что мы смогли зафиксировать к сегодняшнему дню. Храмы, трофеи, произведения искусства, рукописи – все, чем так гордился старый Рим. Но мы выжили, мы здесь, и мы сможем воссоздать все это и подарим будущему великий город, на фоне которого старый останется в далеком прошлом.

Я кивнул в сторону Севера и Целера:

– Вместе с моими архитекторами я разработаю и в ближайшее время представлю вам план нового города. Действовать надо быстро. Нет смысла ждать. Нам нужен город, пригодный для жизни, и чем дольше он будет отстраиваться, тем больше будет разрастаться ком человеческих страданий.

– Но сможем ли мы позволить себе подобный проект? – усомнился сенатор из Тускула[35].

Разумный и очень болезненный вопрос.

– Сможем, потому что у нас нет выбора, – честно ответил я.

– Ты планируешь делать это заимообразно?

– Нет, императорская казна возьмет на себя бо́льшую часть расходов. Помимо этого, мы привлечем контрибуции из провинций, и, естественно, я рассчитываю на дотации от состоятельных римлян. – Тут я вспомнил о Сенеке, но не стал произносить его имя вслух. – Те, кто сможет себе это позволить, будут восстанавливать Рим за свой счет, а в случае если не уложатся в срок и не смогут завершить начатое, получат компенсацию от императорской казны.

Я знал множество богатых римлян, которые не лишились своего состояния: у них были инвестиции за пределами Рима, и не все из них потеряли свои дома. Некоторые просто чудом уцелели.

– А что насчет причины пожара? – спросил Фений. – Виновники понесут наказание?

– Можем ли мы наказать раздувший пожар ветер? – вопросом на вопрос ответил я. – Или оплывшую свечу, от фитиля которой загорелась ветошь?

– А мы уверены, что именно так все и произошло? – не унимался Фений.

– Ровно настолько, насколько это вообще возможно, – ответил я. – Но богов мы все равно должны умилостивить. Я проведу все необходимые для этого ритуалы.

– И когда будут готовы планы по восстановлению Рима? – подал голос один из сенаторов.

– Сразу, как только мы с Севером и Целером закончим над ними работать. А пока подумайте, может, у вас возникнут свои идеи по новой планировке Рима. Это ваш шанс, мы начинаем с чистого листа.

Встреча закончилась, все удалились, задержались только Эпафродит с Тигеллином.

– Что? – мрачно спросил я, сидя за своим рабочим столом.

– Видел, как ты пытался сегодня утешить людей, – сказал Эпафродит.

– Пытался, только на мне самом это сказалось в обратную сторону.

– Понимаю.

И тут я вдруг понял, что мне нужно сделать.

– Останься и подожди, пока напишу имена для добавления в список пропавших. Есть несколько человек, о судьбах которых мне важно знать.

Я достал лист бумаги и начал писать:

Все, кому известно о перечисленных ниже людях, свяжитесь с представителем императора Эпафродитом на пункте информации о пропавших во время Великого пожара.

Терпний – лучший в Риме кифаред,

Аполлоний – тренер по греческой атлетике,

Парис – ведущий артист драмы,

Аппий – учитель вокала,

Воракс – хозяйка борделя в Субуре.

Закончив, передал составленный список Эпафродиту.

– Хозяйка борделя? – искренне удивился он. – Желаешь знать, жива ли она?

– Она мой друг, – ответил я.

Тигеллин познакомил нас с Воракс накануне моего первого бракосочетания, которое закончилось весьма и весьма плачевно. И тогда она поделилась со мной, девственником, неоценимыми знаниями определенного рода, за что я всегда буду ей благодарен.

– О, у меня тоже есть друзья в этой сфере, – признался Тигеллин.

– Тогда добавь их в списки на доске с информацией о пропавших, – посоветовал я.

– Что ж, если у императора хватает духу на такое, то и у меня хватит. – Подмигнув мне, Тигеллин пошел к выходу из зала приемов.

А я смотрел ему в спину и благодарил судьбу за то, что он после стольких лет все еще рядом со мной. Многие не верили в нашу дружбу, опасались, что его влияние на меня слишком велико, но они просто не могли знать о том, как завязались наши с ним отношения.

А случилось это при первой же встрече. Я был еще мальчишкой, и Тигеллин тайно пришел во дворец в день официального объявления о бракосочетании моей матери с Клавдием.

Ему было запрещено показываться во дворце, но он на это осмелился, что, естественно, вызвало у меня уважение. Мы оба были своего рода бунтарями: он пересек границы, за которые ему было запрещено заходить, а я страстно желал оказаться в мире лошадей и колесниц, чему яростно противилась моя мать.

Когда же Тигеллин на мой вопрос ответил, что занимается разведением скаковых лошадей, я сразу понял, что хочу с ним подружиться. Потом он пообещал отвести меня на конюшни, а я дал слово, что никому не расскажу о том, что он, вопреки запрету, приходил во дворец. И с того дня мы, образно говоря, заключили союз, который до сих пор не был нарушен ни одной из сторон.

День наконец закончился, и я, мысленно поблагодарив богов, избавился от тоги и залпом выпил чашу вина, решив, что голова после всех пережитых событий все равно уже не соображает и загружать ее лучше с началом нового дня.

И вот когда я уже собрался улечься спать, слуга бесшумно открыл дверь в мою спальню.

На пороге стояла Поппея. Я мог бы подумать, что она мне привиделась, но она шагнула через порог, и слуга закрыл дверь.

Я бросился вперед и обнял ее, впервые после того жаркого дня в Антиуме, когда спешно отправился в охваченный огнем Рим. Теперь я не сомневался в том, что Рим будет отстроен заново и его золотой век впереди, а не похоронен в прошлом под грудами пепла.

Поппея со мной. Все будет хорошо.

XI

Мы стояли друг напротив друга и говорили, говорили… Не в силах остановиться, изливали друг другу все, что пережили за последние недели.

– Я ждала… Не было никаких вестей… Никакой возможности узнать, что происходит… И жив ли ты… – Она прикоснулась к моим волосам. – А потом пришла весть о том, как ты безрассудно бросился на бой с пожаром. И вот оно, доказательство, – твои опаленные волосы.

– Я не бросался в бой, а лишь подошел ближе, чтобы своими глазами увидеть, какая часть Палатина пострадала от огня.

– И все же ты был настолько близко, что мог погибнуть.

– Разве только от искр, там весь воздух искрился, вот и руки в волдырях, но это все мелочи.

На самом деле я гордился своими ожогами и даже хотел бы, чтобы они никогда не исчезли до конца, а так и остались напоминанием о том, что, когда придет час, я не дрогну.

Но ожоги уже заживали, а с ними блекли свидетельства о проявленной мной храбрости.

– Ожидание – настоящая пытка, – сказала Поппея. – Хотя я понимаю, что это не сравнить с тем, через что пришлось пройти тебе.

– Да, когда не знаешь о судьбе близких – это мучительно, – согласился я, вспомнив списки пропавших на пункте помощи беженцам, и подумал о тех, чья судьба была мне небезразлична. – Треть жителей Рима осталась без крова, люди отчаянно пытаются найти своих близких. Я приказал разбить лагеря для временного проживания на всех общественных землях.

– Знаю, проезжала мимо таких по пути сюда. Целое море людей! Как теперь с ними быть?

– Этот больной вопрос я и пытаюсь решить. Сегодня созывал консилиум. Решил привлечь архитекторов и начать работу над отстройкой нового города.

– Что? Новый город?!

– Да. Вдруг понял, что это бедствие – возможность создать новый Рим. Город, о величии которого никто и помыслить не в состоянии. Рим, который превзойдет прошлое.

Поппея легла на кровать и, потянувшись, произнесла:

– Грандиозно.

– Нет, дело не в грандиозности моих планов, а в том, что я это вижу и знаю, что будет так, а не иначе. Можешь назвать это провидением.

– Два определения для одного понятия. – Поппея улыбнулась. – Враги используют одно, друзья – другое.

– Меня волнует лишь то, как это назовут в будущем. Я строю город для тех, кто еще не родился. Суждения с позиции сегодняшнего дня зачастую ошибочны, только время внесет в них поправки и расставит все по своим местам.

– Но не всегда в пользу творца, – заметила Поппея. – То, что приветствуют современники, следующие поколения могут подвергнуть осмеянию.

Ее голос звучал все тише – в моем воображении все четче вырисовывалась картина нового Рима, блестящего города, который сразит мир своим великолепием.

Мы лежали в объятиях друг друга. Гладкая кожа Поппеи успокаивала мои ожоги, но мое счастье омрачали мысли о тысячах оставшихся без крова римлянах.

* * *

Моя ватиканская резиденция была значительно меньше погибшего в пожаре Проходного дома и даже меньше моей многоуровневой виллы в Антиуме.

Она располагалась на полях на левом берегу Тибра, и мне нравилось называть ее своим деревенским дворцом. Здесь были театр, где я проводил ювеналии – сценические игры, которые учредил по случаю первого бритья бороды, – и ипподром, где устраивались второстепенные по своему значению гонки колесниц.

Обстановка здесь была менее формальная, чем в других императорских резиденциях, и мне показалось, что это самое подходящее место, где я смогу обсудить план реконструкции Рима со своими инженерами и архитекторами. Ведь уютная домашняя атмосфера всегда способствует свободному обмену идеями.