Нерон. Блеск накануне тьмы

Он без страха, как истинный герой, вступил в схватку с пожаром. Но я, пока ходила по этим полям, слышала от людей разное.

Некоторые винили Нерона в том, что, когда начался пожар, он был далеко от Рима. Другие доходили до того, что называли его зачинщиком возгорания. И самое невероятное – были те, кто рассказывал, будто видели, как он поет о падении Трои, используя бушующий огонь в качестве фона для своего выступления. Они утверждали, что видели императора на сцене театра, или в башне, или на крыше его нового дворца. Очевидно, что Нерон не мог быть ни в одном из этих мест. Его театр находился на другом берегу Тибра – там Нерона никто не мог увидеть; крыша дворца была в огне, и не существовало никакой башни, на которую император мог бы подняться.

Но какими бы нелепыми и маловероятными ни были слухи, это не делало их менее опасными. Я боялась за Нерона. Ему необходимо действовать быстро: слухи способны распространяться, как раздуваемый ветром огонь. Если Нерон с ними не совладает, они уничтожат его, сожрут заживо.

VII

Нерон

Поля были быстро расчищены, и людей переселили в убежища на другом берегу Тибра и на Марсовом поле. А поскольку количество оставшихся без крова составляло треть населения Рима, я был очень горд тем, что нам удалось эффективно обеспечить их едой и минимумом всего необходимого.

Из Остии одна за другой приходили баржи с зерном. Они причаливали ниже по течению у временных пристаней, которые спешно возвели взамен уничтоженных пожаром. Там зерно разгружали и распределяли по местам размещения потерпевших горожан. Кроме того, провизия доставлялась из соседних городов.

Улицы Рима продолжали расчищать от пепла и завалов, но эта работа уже близилась к концу.

Мой следующий шаг – разработка плана по восстановлению города. Все надо было тщательно продумать, чтобы предотвратить возникновение подобных пожаров в будущем. И в то же время требовалось изменить саму планировку города. В общем, предстояло начать все с чистого листа. К чему повторять ошибки прошлого?

Вскоре мне доставили довольно странное приглашение от моего старого друга Петрония, который именовал себя моим «арбитром изящества»[30]. Впрочем, его приглашения всегда были странными.

Это гласило:

Вернемся в обиталище Пана, услышим эхо природы и поднимем чаши за щедрые дары Жизни. На краю леса Элии, после калитки, за ручьем. Принеси свирель.

И все. Петроний не указал повод, по которому устраивается встреча, не упомянул, кого пригласил еще, вообще больше никаких подробностей. Впрочем, это было вполне в его духе. Предполагалось, что я все узнаю, когда доберусь до указанного места.

Интересно, где Петроний сейчас? А где был во время пожара, который теперь официально назывался Великий пожар Рима?

Я вдруг понял, что очень хочу оказаться на этой встрече, ведь уже довольно долго моя голова занята одним лишь бедствием и его последствиями. Да и общался я только либо с потерпевшими, либо с ликвидаторами пожара. Мне было необходимо отвлечься, хоть ненадолго сбежав из города.

* * *

В назначенный день я в сопровождении нескольких рабов отправился на поиски указанного в послании Петрония места.

Лес Элии славился мистическими звуками, которые раздавались там по ночам, и живущие в окрестных деревнях люди избегали в него заходить. Теперь лес окружали засеянные пшеницей и ячменем поля, которые обрывались у протекавшего возле границ леса ручья.

Я легко отыскал в ограде описанную Петронием старую калитку, прошел через нее, а потом вброд пересек ручей.

Передо мной был темный смешанный лес из высоких сосен и дубов. Вглубь его вела тропинка – пусть едва заметная, но все же существующая.

Мы осторожно шли по тропинке. Из травы поднимались потревоженные нами облачка светляков, которые тут же начинали светиться и летели вперед, словно указывая нам дорогу. Ветер тихо вздыхал в верхушках деревьев, где-то журчала, перекатываясь по гладким камням, вода.

Тропинка свернула, я услышал мужские голоса и, пройдя еще немного, увидел поляну со множеством плетеных кушеток и грубо сработанным алтарем. На нижних ветках деревьев были развешаны похожие на больших мотыльков фонари.

С одной из кушеток встал Петроний и направился в мою сторону, на нем была черная козлиная шкура и искусственные рога.

– Цезарь, от имени Пана приветствую тебя!

Я молча смотрел на него и гадал – сон это или реальность? В последнее время мне снились очень странные сны.

– Ты прихватил свою свирель? – поинтересовался Петроний таким тоном, как будто это был самый обычный вопрос из всех, что он мог задать мне при встрече.

– Да-да, принес. – Я показал ему свирель.

Пастушья свирель с виду простая, но играть на ней на самом деле довольно сложно.

– Хорошо, – кивнул Петроний. – Мы позовем Пана составить нам компанию.

Он провел меня к кушеткам, на которых возлежали его гости. Некоторые когда-то состояли в нашем литературном кружке, других я знал меньше.

– Почетное место. – Петроний указал на кушетку, стоявшую в центре. – Итак, – провозгласил он далее, – к нам присоединился последний и высочайший гость, дабы вместе с нами порадоваться тому, что мы спаслись от пожара невредимыми, и славить наше содружество, которое будет длиться и впредь. Мы все друзья цезаря, не так ли?

Он сослался на мой официальный титул, но интонационно придал ему более глубокий и личный смысл. Затем занял место хозяина в изголовье кушетки, стоящей по правую руку от меня.

Я осмотрелся.

На кушетке слева от моей расположился молодой Лукан, рядом с ним – Клавдий Сенецио, рядом с Клавдием как раз в этот момент опускался на кушетку Авл Вителлий. Авл был самым старшим из всех присутствующих, но, похоже, его совсем не задевало то, что ему предоставили наименее почетное место. Да и с этого места проще свесить больные ноги.

У Вителлия были проблемы с тазобедренными суставами – когда-то его переехал на своей колеснице Калигула. И вообще, Авл бо́льшую часть своей жизни удовлетворял страсти императоров, в том числе низменные: мальчиком был «игрушкой» Тиберия на Капри[31], правил колесницей для Калигулы, играл в кости с Клавдием. Я не использовал его подобным образом, разве что в юности он среди прочих составлял мне компанию в наших ночных вылазках в город и пьяных пирушках. Недавно Вителлий вернулся из Африки, где был проконсулом и превосходно справлялся со своими обязанностями. Личные наклонности и пристрастия никак не сказывались на его профессиональных качествах: он отлично управлял провинцией.

Рядом со мной возлежал на кушетке пользующийся дурной славой порочный сенатор Флавий Сцевин, а уже за ним, свесив с кушетки огромные руки и ноги, возлежал Плавтий Латеран, настоящий гигант.

Справа от Петрония возлежал Пизон, а рядом с ним – сенатор Афраний Квинциан.

Я тепло поприветствовал тех, кого знал лично, а потом спросил, где был каждый во время пожара.

– Я с дядей Сенекой, – ответил Лукан. – Его поместье в четырех милях от Рима, так что мы хорошо видели дым и подсвеченное огнем небо, но подойти близко не решились.

У него было красивое лицо и открытый взгляд ясных светло-голубых глаз. Принято считать, что такие глаза обычно бывают у людей простодушных и поверхностных, но Лукан сочинял стихи, и догадаться о том, чем занята его голова, было не так-то просто.

– И дядя Галлион тоже находился с нами, – продолжил Лукан. – Его римский дом на Целийском холме, скорее всего, сгорел.

– Мой дом тоже на Целии, но я думаю, что он уцелел, – пробасил Латеран. – Да только пока мы не можем вернуться, чтобы убедиться в этом лично. – И он посмотрел на меня, как будто рассчитывая на мою поддержку.

– Так и есть, – подтвердил я. – Мы всё еще заняты расчисткой завалов, без этого восстановление не начнешь. Но Целий частично уцелел, так что тебе повезло.

– А мы бежали из Рима, – подхватил разговор Сцевин, – и укрылись на вилле в горах.

У него был орлиный нос и широкий шрам над верхней губой, из-за чего казалось, что он постоянно складывает губы в трубочку.

– А я, как ты знаешь, оставался в Байи, – обратился ко мне Пизон, – но вернулся в Рим, когда пожар еще не был окончательно потушен. – Он очаровательно улыбнулся, словно припомнил удивительно приятную прогулку по живописным местам.

– Я тоже был в Байи, – подал голос Сенецио.

Он любил этот популярный курорт римской аристократии – который, кстати, Сенека называл «пристанищем пороков» – и чувствовал себя там как дома.

– О, понимаю, пожар – хорошее оправдание для того, чтобы подольше оставаться в Байи, – заметил возлежавший рядом со мной Сцевин.

– Сенецио не нуждается в оправданиях, – возразил Петроний. – Как и все распутники, он легко принимает свою истинную природу.

– Мы ему завидуем, – усмехнулся Вителлий.

Афраний Квинциан подмигнул:

– Твою природу, Вителлий, тоже не скроешь.

– Но не обязательно выставлять ее напоказ или предавать гласности, – проворчал Вителлий.

Квинциан рассмеялся:

– Не обязательно, раз уж все и так знают.

И он пригладил украшенные полевыми цветами и драгоценными камнями волосы, что свидетельствовало об его истинной природе.

– А я оставался в Кумах, – сказал, возвращаясь к предмету разговора, Петроний. – Молился, чтобы уцелели мои дома на Авентине.

– Это не исключено, – заметил я. – В той местности удалось спасти несколько небольших участков. Эта территория пострадала во время второго возгорания.

Но правда была в том, что надежды на то, что его дом устоял, практически не было.

– Подозрительное возгорание… – протянул Петроний.

– О чем ты? – не понял я.

– Оно началось возле дома Тигеллина, – напомнил мне Петроний. – Ходят слухи, что это его рук дело.

От неожиданности я даже потерял дар речи. Вспомнил, как самоотверженно бились с огнем Тигеллин и его люди.

Наконец возмущенно воскликнул:

– Чушь! Бредовые домыслы. Нет, хуже – клевета!

Петроний пожал плечами, как будто ложные обвинения – это мелочь и на них можно не обращать внимания.

– Не уходи от разговора, – упорствовал я. – Откуда взялись эти слухи?

Петроний приподнялся на локтях:

– Откуда вообще берутся слухи? Никто не знает. Их не отследить, они просто возникают, и всё.

– Но это гнусная клевета! Подлое поношение!

– А скоро все может стать еще хуже, – проронил Сенецио. – Люди всегда ищут виновника, жаждут расправы над главным злодеем.

– В таком случае им придется винить во всем богов, – отрезал я.

– Ах да, боги… Вот почему мы здесь. – Петроний элегантно, на правах хозяина, взял бразды правления нашей встречей в свои руки. – Давайте отбросим дурные мысли. Забудем об отчаянии и боли и перестанем беспокоиться из-за недавнего бедствия. – Он встал с грубой плетеной кушетки и, выйдя в центр поляны, поднял руки, призывая нас к тишине.

Как только мы умолкли, сразу стали слышны звуки леса: сначала скрип покачивающихся деревьев, потом мелодичный посвист ночных птиц и где-то на краю поляны – тихое кваканье лягушек. А еще я сразу ощутил запах хвои, чем-то напоминающий аромат сухих специй.

– Пан – бог долин и лесов… – Петроний достал свою свирель. – Это его инструмент. Для детей свирель что-то вроде игрушки, но, когда на ней играет Пан, ее простые звуки превращаются в восхитительную затейливую мелодию. – Он поднес свирель к губам и, подув, извлек несколько нот, которые прозвучали так, будто он пытался кого-то ублажить. – Теперь вы, – предложил он нам.

Мы достали свои свирели и заиграли по очереди. Кто-то играл неловко, как ребенок, кто-то легко, как настоящий пастух.

– Вот так мы его и призовем, – объяснил Петроний. – Выманим из пещеры, где он отдыхает.

– А зачем его призывать? – спросил Квинциан. – Для чего он нам здесь нужен?

– Мы призовем Пана, потому что он был объявлен мертвым! – ответил Петроний. – А мы не можем этого допустить.

– Как бог мог умереть?! – изумился Вителлий.

– Боги умирают, когда мы перестаем в них верить. И Пан был объявлен умершим во времена правления Тиберия. Однажды мимо острова Пакси плыл корабль, и кто-то крикнул кормчему с острова: «Великий Пан умер!» Но я-то знаю, что это не так. Пан – мой любимый бог, и мы почтим его здесь, на этой поляне. Я верю, что он нашел свое последнее прибежище в этом зачарованном лесу.

Как и большинство устраиваемых Петронием банкетов и приемов, эта наша встреча в лесу была обставлена весьма необычным образом. Возможно, он просто хотел обрядиться в козлиную шкуру и поиграть на свирели, что действительно очень оригинально для того, кто недавно стал консулом.

Петроний поведал нам историю Пана, рассказал о его лесных компаньонах, о его сходстве с козлами, о том, что бог сам был наполовину козлом. Да, Пан любил бродить по лесам, любил танцы и игру на свирели, но прославился он не этим, а своей ненасытной похотью, забавами с нимфами и молодыми козочками. Думаю, именно поэтому Петроний выбрал его в свои любимчики.

Затем он подошел к импровизированному алтарю и в качестве подношения возложил на него свою свирель, срезанную ветку сосны и спрыснул все это темным вином. После чего, отступив назад, провозгласил:

– Он здесь! Видите – он среди нас!

Мы, чтобы ему подыграть, согласно закивали головами.

Вслед за этим мы все дружно начали произносить тосты в честь Пана, читать восхваляющие его стихи. Поэтому, когда зашуршали кусты, мы готовы были поверить, что они расступаются перед идущим Паном.

Затем мы снова расположились на кушетках и принялись за легкие закуски, запивая их различными винами, которые, естественно, были редких и дорогих сортов. Даже здесь, в лесу, Петроний оставался истинным горожанином с изысканным вкусом.

Темы пожара больше не касались. Всем хотелось увидеть перспективу, то есть не оглядываться на постигшее нас бедствие, а заглянуть в будущее. Не исключаю, что именно с этой целью Петроний нас и собрал. Наступит день, и мы встретимся вновь, но уже не в лесу, а в одном из великолепных залов отстроенного мной нового Рима.

Зачарованный лес словно заключил меня в свои объятия. Возможно, в новом Риме деревня и город встретятся – образно говоря, вступят в брак, – и больше уже не будут чужими друг другу.

На меня вдруг снизошло вдохновение – я увидел в своем воображении новый город, и это видение было даровано мне Паном.

Огонь не только не смог поглотить мои мечты – он послужил толчком к новым идеям, о которых раньше я и помыслить не мог.

VIII

Когда после этой странной лесной интерлюдии я возвращался в свою ватиканскую резиденцию, уже начинало светать. Трепетные нимфы и мотыльки отправились отдыхать, ночные существа подыскивали темные местечки, куда можно забраться, чтобы пересидеть день.

Но пока я шел по северной части города, в воздухе по-прежнему витал запах гари и картины разрушений поражали воображение.

Я стоял у окна в своей комнате и смотрел вниз, на шатры, разбитые для оставшихся без крова. Но им еще повезло, многие обездоленные просто спали на траве, укрывшись вместо одеял драными плащами.

Мои сады целиком были отданы потерпевшим и больше вместить просто не могли.

Далее вниз по течению Тибра по моему распоряжению были развернуты пункты, где раздавались еда и одежда, а также были установлены щиты для объявлений или просьб о помощи.

Надзирать за всей этой работой я назначил Эпафродита. Он был неутомимым и надежным, и самое главное – человеком здравым и практическим, что крайне важно для принятия решений по постоянно поступающим к нему вопросам.

Мой город, мой народ! Мы оказались на распутье. Рим выживет, но каким он станет?

Фений мрачно заметил, что Великий пожар – кара богов. Но за что они решили нас покарать? И если это так, мы не можем начать восстановление Рима, пока их не умилостивим, пока не принесем им подношения, которые они примут. А я как Великий понтифик и глава империи должен буду провести все эти ритуалы.

В глазах помутилось, и я решительно тряхнул головой. Каким образом искупить вину, если не понимаешь, в чем она? Но если я ее не искуплю, боги продолжат нас наказывать.

Я лег на застеленную гладкими шелковыми покрывалами кровать. В чем же наша вина? Как узнать? Боги лукавые, игривые и зловредные, они скользкие и изворотливые, и зачастую причина, по которой они нас наказывают, просто недоступна нашему пониманию.

Но насылать такое бедствие в качестве наказания за какой-то незначительный проступок… Это не просто странно, а невозможно! Даже капризные боги не настолько жестоки к людям.

Нет, тут что-то другое. Некий проступок, равный по своему весу постигшему нас наказанию. Но я, сколько ни ломал голову, не мог понять, что же это могло быть.

Вместе с тем по городу ходили слухи о поджигателях. Да я и сам видел негодяев, которые забрасывали в дома горящие факелы, и слышал странные мольбы-призывы огня, которые выкрикивали эти люди за несколько мгновений до того, как на них обрушился горящий дом.

Но в крайне опасной для жизни ситуации человек часто несет бред и совершает дикие поступки. Я вспомнил несчастных, которые не желали покидать свои дома и, хуже того, рвались вернуться в пекло.

И еще мародеры… В кризисных ситуациях зло проявляется в людях, будто его вызывает какая-то непреодолимая магическая сила.

Так что же это? Что? Я в отчаянии умолял богов дать мне знак. Хоть во сне приоткрыть завесу и даровать ответ на этот вопрос.

* * *

Но мои предрассветные сны были смутными и обрывочными, и, когда я поздним утром открыл глаза, никакого просветления у меня в голове не произошло.

День вступал в свои права, а я должен был приступать к своим обязанностям: посетить пункты помощи беженцам ниже по реке и встретиться со своими бывшими советниками из консилиума. Не все вернулись в Рим, многие лишились своих домов и потому остались на загородных виллах. Но для кворума их было достаточно, так что теперь нам предстояло обсудить масштабную кампанию по восстановлению города.

«Не думай о величине бедствия, перед тобой стоят определенные задачи. Ты должен их решать, решать одну за другой, – твердил я себе. – Сосредоточься на том, что ты понимаешь, на своих умениях и на том, что ты способен контролировать».

День выдался ясным и обещал быть жарким. Я выбрал самую легкую тогу. Да, я терпеть не мог эти тяжелые и неудобные одеяния, но пурпурная тога – одежда императора, и я прекрасно понимал, что люди хотят видеть меня именно в этом облачении, пусть даже под конец дня оно будет мокрым от пота и провоняет гарью.

Все так, но мне было мерзко даже представить, как я расхаживаю среди обездоленных людей в своей безумно дорогой императорской тоге.

Поле с пунктами помощи располагалось сразу за старой навмахией[32] Августа, как раз напротив римских складов, что на другом берегу Тибра.

Теперь здесь остались только груды почерневших от огня обломков. Все корабли из Остии стояли у пристаней ниже по течению, где с них разгружали доставленную провизию и загружали оставшийся после пожара мусор.

По полю бродили люди. Они собирались в толпы возле флагов, которыми были отмечены пункты раздачи еды, лекарств и одежды, а также пункты, где можно было получить советы законников касательно утерянной недвижимости, и места, где можно узнать или разместить информацию о пропавших без вести.

Я всерьез отнесся к предупреждению о возможном покушении и потому шел через толпу в сопровождении стражников. Люди, все, что встречались мне на пути, ликовали, узнав своего императора. Трудно было поверить, что они могут желать моей погибели. Но, как сказал Нимфидий, для такого дела и одного человека хватит, а людей вокруг меня было более чем достаточно.

– Цезарь! Цезарь! – кричали толпившиеся вокруг несчастные и пытались хоть на словах передать мне свои петиции.

– Мой муж пропал…

– Сын, мой сын ранен… – стенала женщина, поднимая на руках ребенка с перевязанными ногами.

– Моя рука… Я теперь калека. Как жить? Я медник, как работать с одной рукой? – вопрошал мужчина.

– Все обращайтесь к моим агентам в пункты помощи, – отвечал я. – Они помогут, именем меня помогут.

Но люди хотели получить помощь здесь и сейчас. Жаждали получить ее напрямую от своего императора. Они свято верили в то, что я владею некой магией и смогу излечить их ребенка или вернуть силу искалеченной руке.

Я мог восстановить их разрушенные, сгоревшие дома, но не мог вернуть навеки утерянное.

«Я воздам вам за те годы, в которые пожирала урожай подбирающая саранча»[33].

Откуда взялись эти слова в моей голове? Поппея. Да, это она. Моя жена зачитывала что-то такое из иудейских писаний, которые так ее увлекли.

Ей это нравилось, потому что там говорилось о том, что не только брошенные в землю зерна взойдут, но и годы тоже.

«Только бог имеет власть над временем», – процитировала она.

Но какой бог? Который из них?

Иудейский бог желает изменить то, что навлекли на нас римское боги?

Время… И его отобрали у нас римские боги, ведь на то, чтобы восстановить разрушенное за девять дней, у нас уйдут месяцы и даже годы.

Я воздам вам за те годы…

– Цезарь, ты здесь! Ты с нами! – поприветствовал меня Эпафродит, когда я подошел к его штабу, и жестом пригласил меня пройти к столам, за которыми не покладая рук работали с различными списками его секретари. – Мы оцениваем ущерб и фиксируем потери. Запросов, понятное дело, поступает очень много.

– Ты можешь возместить потерянное время? – вопросил я. – Есть пункт, где оказывают подобную помощь?

– Цезарь? – Эпафродит непонимающе уставился на меня.

– Списки имен, собственность, еда… все эти вопросы можно решить. Но нельзя вернуть время и, конечно, жизни. Эти потери – незаживающие, вечно саднящие раны.

– Цезарь, мы не боги, – развел руками Эпафродит. – Мы не можем вернуть или восстановить то, над чем имеют власть только боги и что живет лишь однажды. У дома много жизней, у человека – только одна.

– Все так, – согласился я. – И мы должны признать, что наши силы ограниченны, хотя те обездоленные на полях хотят, чтобы у нас было больше власти, чем мы уже имеем.

– К этому их подталкивают желания, но никак ни знания, – сказал Эпафродит. – Мы делаем то, что в наших силах, и не должны испытывать муки совести от того, что не можем сделать больше. У каждого из нас есть свой предел. Как говорится, выше головы не прыгнешь.

– Ну надо же, ты прям философ, а я думал, что ты мой главный секретарь и администратор.

Эпафродит рассмеялся:

– Чтобы стать эффективным помощником императора, надо быть еще и немного философом.

– Тебе удается, – одобрил я. – Если ничего не имеешь против, пойдем, покажешь мне один из твоих пунктов помощи.

В ближайшем раздавали еду – доставленное из соседних городов зерно. Несколько мужчин и женщин контролировали процесс. Очередь была длинная.

– Из сельской местности к нам на помощь прибыло много людей, – объяснил Эпафродит. – Без них мы бы вряд ли справились.

У следующего пункта несколько врачей оказывали помощь пострадавшим, на столах были разложены бинты, медицинские инструменты и масла от ожогов. Тут же стояли походные койки, на которых лежали обессилевшие люди, рядом – сваленные в кучу клюки и костыли.

– Много ожогов, что естественно, – пояснил главный врач. – Но и переломов с открытыми ранами тоже немало. Раны воспаляются от грязи, мы обрабатываем их вином и маслами, но около половины так и не заживают. В результате люди либо умирают, либо мы ампутируем конечности. Есть еще и те, кто умирает от шока во время ампутации. – Он тряхнул головой. – Столько человеческих трагедий. Мы работаем день за днем, а люди все идут и идут.

Я поблагодарил его и пошел дальше.

На пункте по раздаче одежды обстановка внушала хоть какой-то оптимизм. Работники улыбались, а страждущие в лохмотьях быстро хватали предлагаемые им туники, плащи и шляпы.

– Откуда все это? – спросил я.

– Пожертвования от фермеров и деревенских жителей, – ответил главный на этом пункте. – Они очень щедры.

Мы пошли дальше, и Эпафродит сказал:

– Кстати, о щедрости. Сенека сделал просто огромное пожертвование. Похоже, отдал в залог бо́льшую часть своего состояния.

– Сенека?! – изумился я.

Впрочем, он ведь ушел на покой, а не умер, так чему удивляться? Старик занялся написанием своих философских трудов на загородной вилле, просто я последнее время слышал о нем только из вторых уст, вот и удивился.

Мой старый наставник порвал все связи между нами. Было больно, но я сумел переступить через это и жил дальше.

Он не одобрял принимаемые мной решения, главным образом – брак с Поппеей и то, что я осмелился выступать на публике как музыкант, тем самым нарушая его стандарты римского этикета.

И как и любому учителю, Сенеке не нравилось быть свидетелем того, как растет ученик и, набирая силу, перестает послушно следовать его советам.