Нерон. Блеск накануне тьмы

– Не знаю. – Эпафродит пожал плечами. – Он во Втором районе. Слышал о том, как ты лично противостоял огню. Император в экипировке пожарного вышел в город с командой вигилов. Не думаю, что Клавдий решился бы на такое, – заметил он и рассмеялся.

– Он физически не смог бы, – отозвался я. Клавдий всегда делал то, что было в его силах, а большего боги от нас и не требуют. – А вот Калигула мог, но ничего не предпринял, просто наблюдал со стороны и забавлялся.

– И вот у нас император-воин! – воскликнул мой приближенный вольноотпущенник и с одобрением посмотрел на меня теплым взглядом карих глаз.

Эпафродит был сложен как бык, но при этом обходителен и приветлив. Почти все мои администраторы были вольноотпущенниками. Я так решил, потому что они, в отличие от сенаторов, не были амбициозными и надменными и действительно любили работать.

Эпафродит вернулся в город и постарался меня найти – это ли не лучшее доказательство правильности принятого мной решения?

В общем, у меня не было никаких сомнений в том, что, когда начнутся работы по восстановлению Рима, его помощь будет бесценна.

– Да уж, сам не ожидал, что во мне живет прирожденный воин, – с улыбкой признал я. – А теперь расскажи, что ты видел, когда возвращался в город.

– Я двигался с северо-востока, – начал Эпафродит. – На полях – скопления людей, многие нашли убежище в гробницах вдоль дороги. Все словно оглушенные этой бедой. Некоторые просто бродят по полям без всякой цели. Слышал, как люди призывали смерть, в слезах кричали, что потеряли все и теперь хотят избавления от страданий. Они просили дать им нож или яд или просто придушить их из жалости.

– Надеюсь, никто не откликнулся на их просьбы!

– А я надеюсь, что кто-то да откликнулся, – сказал Эпафродит. – Эти люди молили о смерти, жизнь уже ничего не сможет им дать.

– Но жизнь пусть совсем немного, но всегда может что-то предложить.

Смерть длится и длится, она никуда не денется, зачем спешить к ней навстречу?

Один поэт когда-то написал: «Когда-нибудь наступит день, в который ты неминуемо умрешь, а потом пройдет время, и ты будешь мертв уже очень-очень долго».

– Не спорю, императору ей всегда найдется что предложить, – согласился Эпафродит. – С другими это не всегда так.

– Цезарь!

Я обернулся. Передо мной стоял Кальпурний Пизон. Нас окружали почерневшие от сажи бойцы с огнем, и его появление на холме в великолепных чистых одеждах казалось неуместным.

Эпафродит дипломатично ретировался и растворился в толпе.

– Я молил богов, чтобы они тебя уберегли! – радостно воскликнул Пизон. – Некоторые начали распускать слухи о том, что ты будто бы ринулся на битву с огнем и даже забирался на охваченный пожаром Палатин.

– Все правда, – подтвердил я.

Пизон просто смотрел на меня, а я знал, о чем он в тот момент думал. Его красивое лицо выдавало его мысли: «Нет, любящий роскошь и поэзию император не осмелился бы на такое».

Но внук Германика и правнук Марка Антония осмелился.

– Да, это правда, – повторил я и выставил вперед руку с перевязанным ожогом так, будто это была моя награда за одержанную в битве победу. – И вот тому доказательство.

– У меня точно не хватило бы на такое духу, – признался Пизон. – На самом деле я только что прибыл из Байи[24]. Думаю, мои дома в городе уцелели, но спускаться туда небезопасно, так что и судить об этом пока рано.

Мне всегда был симпатичен Пизон, нравилось проводить время на его роскошной вилле в Байи, но я не слепой и прекрасно понимал, что он изнеженный и развращенный аристократ.

Пизон увлекался искусством, актерством и поэзией, но не мог посвятить себя этим увлечениям в полной мере. Он был посредственным во всех отношениях, исключительным его делала только родословная, но, как все посредственности, он компенсировал данный недостаток избытком личного обаяния.

– А наши друзья по литературному кружку? Слышал о них что-нибудь?

Пизон склонил голову набок и как будто задумался.

– Петроний на своей вилле, что возле Кум. Лукан[25], скорее всего, сейчас вместе со своим отцом Мелой в поместье Сенеки.

Сенека… Старый философ, который на протяжении многих лет являлся сначала моим наставником, а потом и советником. Признаюсь, я скучал по нему, но наше расставание было непростым, и относился я к наставнику уже не так, как прежде. Он хотел, чтобы я следовал путем Августа и вел себя в соответствии с давно установленными строгими римскими канонами. Я же твердо решил, что не буду топтаться на чужих тропинках, а пойду своей дорогой и это будет дорога Нерона.

Имелся еще племянник Сенеки Лукан, талантливый поэт и активный участник моего литературного кружка, который восхищался мной и сочинял в мою честь хвалебные гимны. И Галлион[26], брат Сенеки, который время от времени оказывал мне услуги в качестве советника по вопросам Иудеи: несколько лет назад он был проконсулом в Греции и имел опыт конфликтов с тамошними иудейскими сектантами.

– Я предвидел, что Петроний, этот сластолюбец, не вернется в Рим, пока залы в императорском дворце не будут готовы к новым пиршествам, – усмехнулся я. – Ты знаешь, что мой дворец сгорел?

– Тот, новый, в нижней части которого мы устраивали наши посвященные поэзии собрания?

– Именно. – Признать это было горько, а представить такое вообще немыслимо.

– Придется тебе отстроить новый, такой, чтобы был грандиознее и по всему лучше прежнего, – сказал Пизон.

– В любых самых смелых своих фантазиях пока не могу такой вообразить. Да и времени на это у меня нет: надо проследить, чтобы были построены жилища для потерявших кров простых людей.

– О, эти простые люди! – Пизон небрежно махнул рукой. – Им ли к этому привыкать?

V

Всю ту ночь, после шести дней борьбы с огнем, мы пировали, праздновали свою победу, так что, когда в небе появилась бледная луна, даже не верилось, что пожар длился в промежутке от ее полной фазы до половины: мы все валились с ног от изнеможения и невероятного облегчения.

Но наступившее утро окрасило Рим багровым цветом, и мы поняли – это еще не конец битвы: огонь не умер, он просто взял передышку.

– Эта тварь в точности как все другие, – сказал Нимфидий. – Отлежался в норе, пригрел угли под золой и теперь снова разинул пасть.

– Сейчас он дальше, чем вчера, – прищурившись, я, несмотря на слабое зрение, попытался оценить увиденное.

– Он возле Капитолия, – сказал Нимфидий и, глянув на стоявшего неподалеку Тигеллина, повысил голос: – Это совсем рядом с твоими владениями.

Тигеллин засучил рукава и, решительно шагнув вперед, воскликнул:

– О боги!

– Пошлите своих людей на спасение табулария[27], – скомандовал я. – Они должны туда добраться и спасти все, что только возможно. Хранящиеся там исторические ценности уникальны, их утрата будет невосполнимой. Постарайтесь спасти золотую триумфальную колесницу Августа.

Пожарные быстро выдвинулись в город, пока еще оставался свободный от огня проход.

Разгоревшийся заново огонь наскакивал на уцелевшие кварталы, с ревом проносился по открытым пространствам вокруг Форума, а потом словно раскинул руки в стороны – на юг и на север, давая понять, что отступил накануне по своей воле, а не благодаря нашим усилиям.

Позже я узнал, что он почти добрался до моей фамильной гробницы на севере, у Фламиниевой дороги, и до Сервилиевых садов на юге.

Огонь не утихал еще три дня, но и после никто не верил в то, что он сдох окончательно, и мы, прежде чем спуститься с Эсквилина, выждали еще два дня.

Из узких нор в залежах пепла поднимался горячий дым, так что оставались подозрения, что огонь просто уснул и в любой момент может снова пробудиться.

– Ничего не трогайте еще пару дней, – приказал вигилам Нимфидий. – Итого у нас будет четыре дня без возгораний, тогда и начнем действовать.

Тигеллин тем временем отправил своих людей на сдерживание гражданских, среди которых были как порядочные горожане, так и желающие помародерствовать. Без моего позволения никто не должен был войти в город.

– Когда пепелище остынет и передвигаться по городу станет безопасно, надо будет убрать тела, – сказал я. – Нельзя, чтобы на них натыкались возвращающиеся горожане.

– Мерзкая работенка, – проворчал Фений.

– Да, приятного мало, – признал я. – Но сделать это необходимо.

– Ну хоть вонять трупы не будут, да и, кроме обуглившихся костей, от них вряд ли что-то осталось.

– После такого там вообще мало что осталось.

Выждав отведенные два дня, мы смогли в этом убедиться.

Я бродил в высоких сапогах по кучам пепла. Дома исчезли, и улиц тоже больше не существовало. В воздухе густо пахло дымом, раскаленными камнями, углем и сгоревшей плотью. От центра города ничего не осталось – только груды камней, золы и пепла. Тут и там в воздух поднимались завитки дыма, невесомый пепел танцевал на ветру.

Иногда на моем пути попадалась массивная обуглившаяся балка, которая не сгорела дотла только благодаря своим размерам. Или перекрученные от жара, а то и превратившиеся в расплавленную лепешку металлические перила. Торчащие из-под слоев пепла камни, те, что смогли уцелеть, были черными и все покрыты трещинами.

Я стоял по колено в пепле, как будто снова очутился на Флегрейских полях[28]. Эту жуткую, инфернальную местность мне пришлось пересечь несколько лет назад, когда я решил посетить сивиллу в Кумах.

И кумская сивилла тогда предрекла: «Огонь станет твоей погибелью. Огонь поглотит твои мечты, а твои мечты – это ты сам».

Я с вызовом смотрел на то, что осталось от моего города.

Нет, огонь не смог сожрать мои мечты, он своими раскаленными докрасна языками придал им четкую форму: я восстановлю Рим, и мир ослепнет от его великолепия. Я шепотом произнесу его тайное имя, и он возродится.

* * *

Настало время оценить масштабы разрушений и найти место для проживания лишившихся крова римлян.

Никто не мог войти в город, пока он не зачищен от последствий пожара. Этот приказ я не отменил.

Рим горел не в первый раз, и мы не должны были возводить новый на остове сгоревшего. Таким было мое решение. Да и, кроме всего прочего, прежде чем расчищать местность для строительства новых зданий, надо было убедиться, что где-то в руинах еще не тлеет наш заклятый враг.

Спустя неделю после пожара я призвал Эпафродита, Тигеллина и Фения и вместе с ними выдвинулся в город, чтобы оценить обстановку внутри Рима, а потом и за его стенами.

С первых шагов стало ясно, что задокументировать уцелевшее гораздо проще, чем составлять список потерь. Из четырнадцати районов Рима пригодными для проживания остались только четыре.

Первый район, тот, что ниже Большого цирка, где и начался пожар, уцелел просто потому, что ветер дул в противоположную сторону.

Далее – Четырнадцатый район, на противоположном берегу Тибра, там, где Цезаревы сады. И там – вилла Криспа, а значит, дом моего детства уцелел.

Пятый район, Эсквилин, и Шестой за ним не пострадали, а вот почти весь центр города был разрушен. Уцелели в основном окраинные районы.

От Проходного дома, который, извиваясь, полз по долине между Палатином и Эсквилином, не осталось и следа. На Форуме был разрушен храм Весты со всеми божествами, покровителями домашнего очага, и соседствовавшая с ним Регия[29]. Список длился и длился… Храм Ромула, особняки великих римлян с трофеями, добытыми за время войн с Ганнибалом и галлами, – уничтожены.

Но как ни странно, кое-что все же сохранилось.

Оказалось, что бо́льшая часть Форума на западном склоне Палатина и даже несколько зданий на его вершине уцелели. Храм Аполлона пострадал только частично. Оригинальный дворец Тиберия, Калигулы и Клавдия избежал полного разрушения.

Несмотря на огромные риски, удалось спасти и переправить за Тибр золотую колесницу Августа. Капитолийский холм тоже пострадал лишь частично, и бесценные архивы были успешно переправлены в безопасное место.

Стена, построенная Туллием Сервием пять веков назад, спасла бо́льшую часть Марсова поля: огонь не смог преодолеть преграду высотой тридцать и шириной двадцать футов. Это не могло не радовать, ведь здесь было достаточно открытых пространств и крупных зданий, которые, хоть и были все в саже, могли послужить хорошим убежищем для потерявших кров людей. Только вот амфитеатр Тавра превратился в руины.

Мы продолжали обход, рабы загружали в повозки еще теплый пепел и перевозили его к пристаням. Действовать надо было быстро – если дождь, о котором я совсем недавно молил богов, начался бы сейчас, вся местность превратилась бы в море грязи, а просохнув, эта грязь сковала бы Рим, словно раковина из затвердевшего пепла.

Да, небо было ясным, но все происходило в сезон проливных дождей, так что работу по очистке Рима можно было сравнить со ска́чками наперегонки с природой.

– Надеюсь, Юпитер пока не настроен метать в нас свои молнии, – произнес, словно прочитав мои мысли, Эпафродит.

– Если надумает, люди сочтут, что он решил нас наказать, – отозвался Тигеллин. – Так что лучше бы ему держать себя в руках.

– Разве и так не понятно, что он нас наказывает? – вполне серьезно спросил Фений.

Эпафродит пнул ногой кучу пепла.

– А разве кто-то способен понять, что на уме у богов? – хмыкнул он.

Но у меня не было желания обращать все в шутку.

– Фений, как тебя понимать? – спросил я.

Фений остановился и посмотрел мне в глаза.

– Бедствия такого масштаба не происходят просто так, – изрек он. – Наверняка на то была воля богов.

– Это роковая случайность, – возразил я. – Если только не дело рук какого-нибудь поджигателя, да и то непонятно, с какой целью он это сделал.

– Не важно, как начался пожар, – не сдавался Фений. – Боги могли остановить его в любой момент, но позволили ему длиться и длиться. Это их послание нам.

– Мы не можем читать мысли богов и понимать, что ими движет, – сказал я. – Единственное, что нам остается, – действовать так, будто их не существует, и решать возникающие перед нами задачи: бороться с огнем, даже если он послан богами, и восстанавливать город вне зависимости от того, благословляют они это или нет.

– Не пойму, цезарь, ты атеист? – Фений воззрился на меня в упор. – Рассуждаешь точно как атеист.

– В практическом смысле – да. Если нам не дано читать их мысли, лучше принять случившееся и действовать в темноте, в отличие от невежественных людей, которые возомнили, будто могут понимать мысли богов, да еще пытаются их толковать.

Фений сверкнул глазами. Воспринял мои слова на свой счет? Развернувшись, он побрел дальше по грудам пепла.

Но он зря обвинил меня в атеизме. Я верил в богов, только никогда не стал бы утверждать, будто знаю, что они задумали и чего хотят. А еще я верил, что боги будут довольны, если я всегда буду действовать по совести и в полную силу. Да, все просто: именно этого они ждут от нас, смертных.

* * *

Позднее я вернулся в свою резиденцию в садах Ватикана, которая, если не считать пепла и сажи, никак не пострадала от пожара.

На землях вокруг ипподрома Калигулы с привезенным из Египта обелиском рабочие подготавливали ряды домов-убежищ.

На этом ипподроме я научился править колесницами и готовился принять участие в гонках, но сейчас все изменилось. Теперь восстановление после пожара было моей главной целью. Здесь можно было разместить тысячи людей, а если этого будет недостаточно, я открою императорские сады: сады Цезаря, сады Саллюстия, Сервилиевы сады.

И наконец я смог послать письмо Поппее, в котором коротко рассказал об обстановке в Риме. Написал, что она может ко мне приехать и это вполне безопасно. Однако поскольку я буду дни напролет занят устранением возникших в связи с пожаром проблем, то, хотя дворец не пострадал от огня, возможно, ей будет лучше еще какое-то время оставаться в Антиуме.

Мечтаю о встрече с тобой, но пока готов довольствоваться мыслью о том, что ты в безопасности и мы снова будем вместе, когда самые тяжелые времена останутся позади.

Я твердо верил, что Поппея сама решит, как ей поступить, и никто из богов не в силах на нее повлиять и тем более нас разлучить.

Далее надо было осмотреть прилегающие к стенам Рима земли.

На этот раз меня сопровождали только Эпафродит и Тигеллин. В разговоре с ними я упомянул о плохом настрое Фения.

– Да он вообще такой кислый по натуре, – попытался отшутиться Тигеллин. – Ты разве не замечал?

– Нет. – Я бы заметил, но что-то определенно изменилось.

Земли к северу от города являли собой печальное зрелище: обездоленные люди нашли приют в гробницах и мавзолеях, что построили вдоль дорог богатые римляне, портики и святилища давали крышу, на выложенных мрамором полах можно было спать, не опасаясь грызунов, но у людей не хватало воды и пищи.

На саркофагах сидели изможденные от голода дети и смотрели пустыми глазами в никуда. По полям бродили толпы людей в грязных лохмотьях. Кто-то сидел вокруг костров, некоторые просто лежали без движения на земле.

Отчаявшиеся голодные люди запросто могли на нас напасть, так что я для маскировки тоже обрядился в драный грязный плащ.

Сначала надо было оценить масштаб проблемы, а потом уже приступать к ее ликвидации – и первым делом послать к этим людям гонцов, которые направят несчастных в приготовленные для них временные убежища.

И все время, пока мы осматривали местность за стенами города, нас сопровождали стоны и плач обездоленных людей.

В какой-то момент я заметил высокую фигуру человека, который бродил среди них и, наклоняясь к ним, выслушивал их жалобы и мольбы.

– Как я уже тебе говорил, некоторые из них молят об избавлении от страданий, – напомнил мне Эпафродит.

– Скоро оно будет им даровано.

– Ты не понял, они просят о смерти. Она для них избавление.

Я огляделся, но не увидел готовых откликнуться на эти мольбы жестокосердных солдат. Увидел только этого высокого человека.

Высокий человек… Я узнал его, вернее, ее… И понял, зачем она здесь.

– Ждите тут, – приказал я своим людям и направился в сторону женщины.

Она стояла ко мне спиной и, судя по хорошей одежде, явно не была одной из пострадавших от пожара.

– Локуста! – окликнул я.

Женщина обернулась.

– Цезарь… – Она поклонилась, а затем, расправив плечи, улыбнулась. – Давно не виделись.

– Да уж, странное место для встречи, – заметил я. – Не вижу смысла спрашивать, почему ты здесь.

– Люди нуждаются во мне, – кивнула она. – А я не могу отказать страждущим.

Когда-то и я нуждался в ее помощи, и она откликнулась на мою просьбу. Если бы не она, я был бы уже мертв. И я испытывал к ней благодарность. Отрицать это было бы лицемерием с моей стороны, как было бы лицемерием утверждать, что впредь я не захочу воспользоваться ее услугами.

Локуста была отравительницей. Востребованной во все времена как среди правителей Рима, так и теперь, среди мечтающих о скорой смерти простолюдинов, которые знали и кто она, и на что способна.

И она была честной женщиной, что, учитывая область избранной ею деятельности, звучит довольно странно. Однако, когда меня решили уничтожить, она встала на мою сторону и сумела спасти мне жизнь.

– Вполне возможно, что завтра или в последующие дни они уже не будут мечтать об избавлении от этой жизни, – сказал я.

– Для них нет никакого завтра, – покачала головой Локуста. – Они не в состоянии смириться с тем, что потеряли, потеряли навсегда, и это для них невосполнимо.

– Полагаю, ты говоришь о родных и близких, которых они потеряли? Никто ведь не станет молить о смерти из-за того, что лишился дома, обстановки или даже самых дорогих предметов искусства.

– Да, именно об этом я и говорю. Смерть детей – это невыносимая, невосполнимая потеря.

Тут я не мог с ней согласиться. Я потерял дочь. Эта потеря невосполнима, но я не умер. Я должен был жить дальше. Острая боль притупилась, хотя, признаю, ее жало навсегда засело в моем сердце.

– Если бы они собрались с силами и подождали…

– Они не хотят, – неужели так сложно это понять?! Разве мы не вправе помочь им пересечь Стикс и навсегда распрощаться со своей болью?

Я тряхнул головой, просто не зная, что на это ответить.

– Я скучала по тебе, цезарь, – произнесла Локуста, ловко меняя тему. – Ты обещал навестить меня на моей ферме, но так и не сподобился.

Ах да. После последней оказанной мне услуги я даровал ей поместье, где она организовала академию и передавала студентам свои знания и умения.

Локуста, являясь изощренной отравительницей, помимо этого, лучше других разбиралась в травах, цветах и различных экзотических растениях, которые выращивала и применяла для исцеления больных. Так что очень скоро в основанной ей академии не было отбоя от желающих перенять ее знания.

– Признаю, обещал, но… – Я виновато развел руками.

– Знаешь, я ведь и над противоядиями работаю, – сказала Локуста. – Так что не думай, что я только на смерти специализируюсь, меня и жизнь интересует.

– О, Локуста, я никогда так не думал! – И действительно, было сложно переоценить ее способности. – Кстати, у меня есть врач, который уверяет, что у него есть противоядие от яда животных. Вы с ним могли бы устроить поединок мастеров своего дела. А в качестве объекта можно выбрать, например, козла. Впрочем, ты вроде не специализируешься на ядах животного происхождения, так?

– Они очень нестабильны, долго не хранятся, да и собирать их слишком сложно. Но у меня имеется какое-то количество этих ядов, хотя повторюсь: моя сильная сторона – растения.

– Хорошо, я понял и обещаю, что обязательно вас познакомлю. А пока что прошу: воздержись от применения своих знаний на этих полях.

– Ты – цезарь. – Локуста склонила голову. – Я обязана тебе повиноваться.

VI

Локуста

И я повиновалась, вынуждена была повиноваться.

Если бы он меня не увидел, я бы продолжала дарить избавление этим страдающим душам, но он вмешался, и я не осмелилась ослушаться, потому что понимала: наказание за неповиновение будет суровым.

Императора я знала еще с той поры, когда он был совсем юным, можно сказать – мальчишкой, но я не могла злоупотреблять нашей дружбой. Да и какие друзья могут быть у императора? Разве он может позволить себе такую роскошь?

Меня окликнула какая-то женщина. Я пошла на голос. Она сидела на земле. Я наклонилась над ней. Женщина хотела умереть. Она видела, как обрушился ее охваченный огнем дом и вся семья погибла под завалами. Соседи силком оттащили ее от пожарища, не дав броситься внутрь.

– О, если бы они только позволили мне вернуться, – стенала несчастная. – Если бы проявили милость. – Она ухватила меня за рукав. – Помоги мне! Помоги. Я знаю, ты можешь.

– Могла, теперь – нет, – покачала головой я.

Император стоял неподалеку по пояс в высокой траве и наблюдал за мной.

– Подари мне легкую смерть, – умоляла женщина. – Темную и мирную, избавь от агонии пожара.

Я выпрямилась. Ненавижу быть жестокой.

– Не могу. Прости.

Надо было уходить с этого поля, тут я больше никому не могла помочь.

* * *

Я жила в поместье в нескольких милях от Рима. Когда-то давно мы с императором заключили сделку, я выполнила все условия, и эта земля была справедливым вознаграждением с его стороны.

Он позволил мне основать школу фармакологии, где я могла открыто выращивать необходимые мне лекарственные растения и обучать других своему ремеслу.

В обмен на оказанную услугу я получила официальное признание и разрешение заниматься своим делом. Больше никаких тюрем, откуда меня выпускали, только когда кто-нибудь из императоров нуждался в моей помощи.

В свое время я работала на Тиберия, на Калигулу, на Агриппину, и мой псевдоним, Локуста, был широко известен. Но мое настоящее имя никто не должен был знать, и своим ремеслом я должна была заниматься тайно.

При Нероне я стала свободной. У меня было двадцать студентов, но я была осторожна и старалась обучать их так, чтобы не передать им все свои знания. Надо было сохранять превосходство, я была лучшей, и все об этом знали.

Но некоторые люди бывают невероятно упрямы. Император, например. Вместо того чтобы призвать меня в тяжелый час, когда твердо решил поквитаться со своей матерью, он организовал все сам. В результате наделал кучу присущих дилетантам ошибок и чуть не испортил задуманное. Что ж, надеюсь, он запомнил урок.

Однажды меня призвали, чтобы устранить его. Призвали Агриппина и Британник. Но меня убедили перейти на другую сторону, и от приготовленного мной яда умер не Нерон, а желавший ему смерти Британник.

Я очень гордилась той своей работой, ведь у Британника были весьма опытные и бдительные дегустаторы. Вот только дегустаторов принято переоценивать, на самом деле они не самая идеальная защита от отравления.

Это сблизило меня и юного Нерона. Однако, как я уже говорила, после того случая он меня больше не призывал. С тех пор прошло восемь лет, и все эти годы я имела возможность со стороны наблюдать за тем, как он мужает и как усиливается его власть. Когда я впервые его встретила, он был многообещающим юношей, а теперь стал настоящим императором.