Столик на двоих. Сборник рассказов

Отъезд с Курил и день ВМФ

При возникновении любого природного катаклизма, моя мама кричала, повторяя мое имя несколько раз подряд. При этом меня начинало трясти: я теряла дар речи, тело погружалось в ступор и обездвиживалось. Опытные женщины пытались образумить ее:

– Тома, не кричи! Наташу и других детей испугаешь!

Их просьбы не действовали – мама преодолевала собственный страх перед стихиями звонким истерическим криком. Вдоволь накричавшись, она утихомиривалась и начинала трезво рассуждать, успокаивать меня, давно прижимавшуюся к ее туловищу.

Все считали, что мама «рисуется» и хочет привлечь к себе побольше внимания. Но я знала, что ей действительно страшно и она не могла ничего с собой поделать. Это было ее тихое бедствие, никаким способом не преодолимое. Тихое и страшное одновременно. Я все читала по выражению ее глаз…

***

Не помню наш приезд на Курилы, но отъезд нескольких семей военнослужащих из пятнадцати человек, хорошо врезался в мою память.

Уезжали мы летом в плохую погоду: дул сильный ветер, лил дождь. На море разыгрался шторм.

Семьи военных, навсегда покидавших остров, должен был забрать грузопассажирский теплоход, курсировавший один раз в две недели между островами и Владивостоком. Если бы мы не уехали сейчас, то следующего рейса пришлось бы ждать две недели на берегу, живя в гостинице.

Начавшийся шторм заставил капитана не заходить в порт: он дал несколько гудков и взял курс на другой остров. По радиосвязи передал, что в такой шторм он вряд ли сможет забрать людей и груз.

Зная график движения следующего корабля, отцы приняли решение догнать на буксире ушедший корабль, заставить его вернуться и взять на борт людей и груз. Или погрузить прямо в море, с баржи.

Так они и поступили. Капитан согласился с их доводами. Буксир вернулся к причалу, зацепил баржу и, началась погрузка. Детей и женщин стали перемещать с пирса в недра посудины. Это делал один крепкий солдат, одной ногой стоя на пирсе, а другой на барже.

Солдат подгадывал момент, когда борт на волне опускался рядом с пирсом, хватал подаваемого ему ребенка или женщину и быстро опускал его на дно, где их принимал другой солдат. Зрелище было страшное, потому что мать очередного ребенка громко кричала, переживая этот короткий, но полный драматизма, момент. Последними на борт переместились военные.

Сейчас, когда прошло больше пятидесяти лет с той поры, меня поражает мужество солдат, которые смело погрузили всех нас в ту большую темную баржу. Никто из них не оступился, не зазевался, а споро и точно выполнил каскадерские трюки. А ведь они рисковали своей жизнью.

Наше путешествие в шторм продолжилось. Судно, груженное людьми и нашим скарбом, двинулось к кораблю, бросившим в море якорь. Началась жуткая болтанка и качка. Многие страдали «морской болезнью». Нас с братом тоже тошнило, укачивало, но мы переносили все молча, немного постанывая от муторного состояния. На нас больше действовали неприятные запахи и звуки, доносившиеся от рядом страдающих от качки женщин.

Наконец, буксир прибыл к месту стоянки корабля, чтобы пришвартоваться и грузиться. Меня с братом, посадили в сетку на груз, и стрела корабельного крана подняла ее с баржи и перенесла на борт. Все это происходило под неутихающий вой ветра, проливной дождь и крики обезумевших от страха матерей. Нам тоже было страшно. Но мы крепко прижались друг к другу, обеими руками вцепились в мокрые прямоугольники нейлоновых сеток, раскачивавшихся из стороны в сторону. Этот ужас длился всего несколько мгновений, но запомнился на всю жизнь…

Наша мама кричала громче всех:

– Наташа! Сережа! Аааааааааааааа!

Кажется, ее крик в далекой июльской ночи, заставил навсегда сжаться от страха мое сердце.

После криков нашей мамы многие отказались от транспортировки детей в сетках. Капитан приказал спустить трап и остальных, измученных болтанкой людей, подняли на борт корабля.

Стали искать место для ночлега. Пятнадцать вновь прибывших человек. Поскольку корабль был грузопассажирский и уже имел на борту людей, то свободных мест не оказалось. После долгих поисков ночлега, на всех выделили пятиместную каюту. Страх мало-помалу всех покинул, хотелось тишины и покоя.

Каюта располагалась в трюме корабля. В ней было душно и тесно, но другого ничего командование предложить не могло. Решили спать по очереди. Измученные матери с детьми разместились «валетами» на койках и на полу. Мужчины с сыновьями мужественно переносили начавшееся путешествие на палубе, поочередно меняясь с женами на их местах.

На следующий день, взрослые и дети решили все вместе отобедать в ресторане. Вся та же мега большая компания уселась за длинный стол, накрытый белой скатертью. Вокруг сновали резвые, окутанные каким-то достоинством, официанты, одетые в белоснежные сорочки с черными бабочками. На подносах, изящно проносимых мимо, аппетитно дымились и источали сногсшибательные запахи борщи, пряные кисло-сладкие салаты из морской капусты, закуски из красной рыбы, икры.

У всех, не евших со вчерашнего дня детей и взрослых, бурчали от голода животы, разболелись головы. Дети, то и дело теребили своих матерей и отцов вопросами, шепча зловещим шепотом:

– Когда же нам принесут борщи и салаты?

Отцы ничего внятного ответить не могли, потому что и сами были в недоумении. Они, неистово вращали головами, ища взглядом официанта, который обслужил бы и наш стол. Но такового не находилось. Прошел час ожидания, начался второй.

Отцы не выдержали. Все той же инициативной группой, которая накануне остановила корабль, двинулись на поиски метрдотеля. Там и узнали причину своих голодных «мучений»: оказывается, стол банкетный и в будние дни не обслуживался. Вот если бы мы все сели поодиночке, то нас бы мигом обслужили. Еще час назад.

Именно так и поступила семья главврача части: его семья не села за общий стол, уже насытилась и была довольна. Но запомнилось, что они как-то бочком уходили из зала ресторана, явно чего-то смущаясь.

Наконец, сжалившись над голодными детьми, метрдотель перестал читать свои проповеди и дал указание обслужить стол. Тут же над нашими головами закружились официанты с подносами, быстро принесшие все заказанное. Наши добытчики и их доблестные жены получили кое-что дополнительное в белых графинчиках. Так сказать, для снятия стресса. Обед прошел весело…

Конечным пунктом нашего путешествия стал порт Владивосток. В этом городе военные разъезжались в разные стороны, к новым местам службы. Корабль шел до Владика (так его ласково называли дальневосточники) пятнадцать суток. Нам, детворе, скучно не было. Мы то и дело носились по палубе, играли в войну, в прятки. Просто исследовали все уголки судна, куда нам разрешался доступ.

А вот нашим матерям это романтическое путешествие уже изрядно поднадоело. Они ждали с нетерпением схода на «большую» землю. Несколько раз за все время нашего путешествия мы попадали в шторм. Конечно, все твердо верили в надежность корабля, что ему не страшна никакая стихия, никакая буря. Но застывший страх в глазах наших матерей, говорил об обратном.

Но, слава Богу, мы пришли целые и невредимые. Радость людей, долгое время проведших в море, измученных штормами, долгими стоянками около других островов, как парус, наполнила души путешественников.

Поселились в гостинице с видом на гавань. Воздух «большой» земли пропитался запахами моря: свежей рыбы, еле уловимым духом морских звезд, так недавно вылавливаемых у берега, запахами свежих крабов, свежее мясо которых таяло во рту, нектаром полевых цветов с близ лежащих сопок, неповторимыми ароматами лета, еще более ощутимыми после короткого летнего дождя, намочившего нашу кожу своими прохладными освежающими каплями. Это было последнее воскресенье июля – день Военно-Морского Флота СССР. Флаги расцвечивания украшали все военные корабли в гавани.

Нас, малышню, закрыли в большом номере, а взрослые ушли в ресторан – отметить свое расставание, новые назначения. Все сразу. Не учли они только одной малости. Это же был день ВМФ, и все рестораны сняты военными моряками всех мастей. Куда бы они не подходили, их встречала табличка «мест нет».

И вот, толкаясь у входа в очередной ресторан с уже подпорченным настроением, кто-то сказал, что им явно не везет с кабаками. Из открытых окон лились приятные лирические мелодии, и так не хотелось уходить от этого веселья, какой-то залихватской удали теплого летнего вечера, что все в нерешительности продолжали толкаться у входа, надеясь на чудо.

И, о, чудо! Оно свершилось! Видимо в ресторане начался перерыв между тостами и здравицами в честь военных моряков, и основная масса вышла на крыльцо покурить. Наши отцы и матери надели на себя парадные военные мундиры и лучшие вечерние платья и выглядели прекрасно! Этот факт не ускользнул от взора больших чинов в военно-морской форме.

Хоть праздник был и морской и «сапогам» – сухопутным офицерам- там делать было нечего, наших отцов и матерей пропустили по приказу одного из чинов.

Ставка делалась явно не на офицеров. Красота их жен произвела на контингент неизгладимое впечатление. Всем женщинам было около тридцати, каждая из них сияла красотой и отменным здоровьем. Оказывается, в том ресторане гулял экипаж подводной лодки, недавно вернувшейся с боевой службы. Ну, их можно понять…

Начались танцы. Красавицы были нарасхват. Им не давали не только присесть к мужьям, но и упорно звали за свои, ломившиеся от яств, столы, обещали «золотые» горы.

Мама рассказывала, что отец неожиданно закурил и был мрачен, как самый черный день… Многие офицеры, не получив своих жен назад после танцев, стали уводить их силой из объятий подвыпивших, а значит, очень привязчивых моряков. Дело дошло до рукопашной… Поднялся жуткий крик: это визжали жены, пытавшихся таким образом оказать мужьям поддержку… Драку прекратил зычный окрик одного из больших чинов:

– Отставить! Разойтись! По местам!

Моряки нехотя перестали мутузить попавших под руку сухопутных офицеров, понимая, что не правы и «бой» не равный…

Насилу всем удалось угомониться, привести себя в порядок, и, наконец, объединиться, и отметить то, за чем пришли. «Веселье» покатилось дальше, жены и мужья забыли неприятный инцидент и наслаждались вечером. Последним совместным вечером. Больше они не встретятся никогда…

Под звуки салюта, который мы наблюдали из окон гостиницы первый раз в своей жизни, завершился Южно-Курильский период службы отца. Впереди всех ждала неизвестность и новая, наверное, очень интересная, жизнь. Отца направили в войска ПВО в г. Грозный Чечено-Ингушской АССР. Мы знали о том крае только то, что там очень тепло. Остальное пришлось узнать на месте. Шел 1966 год. Все страшное, как нам тогда казалось, осталось позади…

О вреде курения или как трудно стать блондинкой

Из далёких шестидесятых с черно-белой фотографии смотрят мои близкие: папа, мама, я, и моя сестра. Она младше меня на 4 года и учится во втором классе.

По просьбе моих родителей я всегда был для неё нянькой и воспитателем. Она неплохая девчонка: шустрая, смышлёная, но любит дружить и водить компанию больше с мальчишками, чем с девчонками. Говорит, что ей с ними не интересно. Отсюда все мои «проблемы»: мне надо следить за ней, опекать, оберегать от разных случайностей.

Из-за дружбы с мальчишками повадки у неё стали такими же: размашистые движения, некоторая угловатость, порывистость и вечные выдумки в поведении.

Пока она делает уроки или гуляет по двору нашего съёмного частного дома, я спокоен – она рядом и ничего с ней не случится. Она может сидеть в столярной мастерской нашего хозяина и наблюдать за его работой. Но стоит ей выйти со двора и пересечь трамвайные пути и шоссейную дорогу, как она оказывается во дворе своего нового дружка Сашки. Он живёт со своими родителями и бабушкой в частном доме: у них большой двор, сад, нутрии. Они вместе проводят всё своё время до школы. Чем они занимаются? Играют в шпионов и разведчиков. Разве можно понять, что творится в голове у восьмилетней девчонки и ее дружка?

Вот и вчера я застукал их честную компанию за курением в зарослях цветущего жасмина недалеко от нашего дома. Наблюдал за ними сверху террасы женского общежития. Они меня не заметили. Как только сестра со своим дружком приступили к процессу раскуривания самых дешевых сигарет «Прима», я громко крикнул:

– Наташка, вот я всё маме расскажу!

Сестра от моих слов опешила и застыла с зажжённой сигаретой во рту. Потом она закашлялась, выплюнула ее и, с выпученными от страха и дыма глазами, посмотрела на меня. Она несколько секунд откашливалась, а потом, предчувствуя предстоящую экзекуцию, взмолилась:

– Стерженька, братик, не выдавай меня и ничего не говори маме. Я тебя очень прошу. Мы играли в разведчиков. Сегодня – я артист Кадочников, а Сашка – болван Штюбинг.

– Ха-ха-ха, – делано и театрально рассмеялся я.– Давай вылезай оттуда, идём домой. Вот тебе будет от родителей…

И я повел сестру «под конвоем» к нам во двор. Дома она быстро разделась, умылась и улеглась в свою кровать «спать», хотя стрелка на часах приближалась всего лишь к цифре пять. Это она так хитрила: наверное, хотела сказаться больной, чтобы её меньше ругали. Мне было её жалко, но случая «повоспитывать» сестру я, конечно, упустить не мог. Уж больно не по душе мне было это их «курение». Я принял все возможные меры.

Вскоре появилась мама. Она впорхнула в комнату какая-то восторженная и радостная, вся окутанная счастьем. В комнате приятно запахло ее духами.

– Ву а ля! – весело воскликнула мама, прокручиваясь вокруг своей оси на одной ноге. – Как я вам? Похожа на Доронину?

Сначала я не понял, что в ней переменилось, но присмотревшись заметил, что она перекрасила волосы и стала из шатенки блондинкой.

На экраны кинотеатров только что вышел фильм с участием знаменитой актрисы. Фильм, на мой взгляд, имел странное название – «Еще раз про любовь». Все говорили, что наша мама похожа на Доронину. Конечно, сходство было лишь внешнее. Я решил, что мама решила довести свой образ до логического завершения и изменила цвет волос.

– Что же вы молчите? А где Натальюшка? – продолжала улыбаться и веселиться мама.

– Красиво. Спит. Ты лучше спроси, что она натворила – тоном старшего брата, ответственного за сестру, изрёк я.

– Что? – мама переменилась в лице и застыла с гримасой ужаса. Медленно осела на стоящий рядом стул.

– Что-что… Курила! Со своим разлюбезным дружком. Вон в тех кустах, – я махнул неопределённо куда-то вдаль для убедительности.

– Курила? – уже как-то отрешенно, позабыв своё только что весёлое настроение, произнесла мама. И уже строго, с льдинками в голосе, сказала: – Наталья, подойди ко мне, доченька…

Этот тон мамы я хорошо знал. Он не предвещал сестре ничего хорошего. Наташка появилась перед нами заспанная, со всклокоченными волосами, какая-то жалкая и угрюмая одновременно.

– Скажи мне, зачем вы с Сашей курили? Расскажи, пожалуйста…

Сестра исподлобья, насупившись, волчонком смотрела на меня, показывая сжатый за спиной кулак, и потрясала им.

– Мы играли в разведчиков. Сегодня я была русским разведчиком, а Сашка немецким. Курили до этого «понарошку», а сегодня Сашка предложил закурить по – настоящему. Какие мы разведчики, если даже курить не умеем? Вот и попробовали…

– Кто же вам сигареты продал? Вы же маленькие, дети? – Вопрошала наша правильная и честная мама.

– Продали Ленке. Она уже в 3-м классе, дылда и к тому же сказала, что для папы.

– Хорошо. Решим так… За этот проступок ты не будешь сегодня смотреть телевизор. А с Сашиными родителями я сама поговорю. Совсем не интересуются ребёнком… – И уже совсем другим, не строгим тоном, а скорее игривым, обратилась к сестре:

– Натальюшка, а как тебе моя новая прическа? Нравится? И цвет волос?

Сестра, продолжая насуплено смотреть в мою сторону, неопределенно пожала плечами и вдруг заплакала, сотрясаясь всем телом и растирая сжатыми кулаками мокрые глаза:

– Не знаю я… Ыыыыы… Ты не моя мама, иди и снова стань моей мамой, – ревела белугой сестра.

– Как же это я – не твоя мама? А кто же я, по-твоему?

Но сестра уже учуяла струнку сомнения в мамином голосе и решила отыграться за свое «наказание» на полную катушку.

– Ты – чужая тётя… Иди и вернись моей мамой. Ыыыыы…

– То есть мне надо идти снова перекрашиваться в прежний цвет?

– Да! – орала уже не своим голосом малолетняя актриса, неизвестно откуда уяснившая систему Станиславского.

– Мама, не слушай её. Эту дуру. И никуда не вздумай идти! – вдруг взорвался я от негодования и неприятия поведения сестры. – Давай дождемся папу. Пусть он посмотрит и тогда решите, что делать.

После моих слов мама совсем обмякла, опустила голову, теребила пальцами легкую косынку и смотрела потерянным взглядом сквозь нас обоих. Сестра по-прежнему громко ревела.

– Наташка! Оставь маму в покое! Никуда она не пойдёт!

Я уже пожалел, что затеял этот воспитательный процесс. Если бы я знал, чем он закончится…

Тем временем сестра уже плакала на своей кровати. На все уговоры мамы она твердила, как пономарь, что «это не её мама» и «пусть идёт куда хочет» … Она уже вошла в образ «обиженной дочери» и не соглашалась ни на какие уговоры «подождать до прихода папы».

На сестру я смотрел как на умалишенную, но ничего с ней не мог поделать.

И вдруг я увидел, как мама поднялась и, надев плащ и туфли, вышла из комнаты. На улице было уже темно и неуютно. Осень рано вступила в свои права. Черные силуэты деревьев качались от налетавших порывов ветра, дворовый асфальт покрылся опавшей листвой. Мама шла, зябко втянув голову в ворот плаща и была похожа на жалкую испуганную птицу, которую согнали с насиженного места.

– Ну, что? Добилась своего? – с горечью прошипел я, глядя на упрямицу.

Сестра замолчала на несколько секунд, соображая своим умишком, куда же пошла мама, а когда поняла, то зарыдала ещё громче, и на этот раз, кажется, по-настоящему.

Мама вернулась часа через два тихая и какая-то потерянная. Медленно села на стул и тоном человека, которого обрекли совершить то, чего он не желал, произнесла:

– Ну, вот, доченька, похожа я теперь на «твою маму?»

Волосы у мамы приобрели прежний цвет, но казались какими-то безжизненными, куцыми. На лице были видны следы недавних слез. От прежнего веселья и хорошего настроения не осталось и следа.

После этих слов сестра бросилась к маме в объятия и зарыдала в голос. Мама притянула её к себе и гладила по голове. Приговаривала:

– Конечно, я сама виновата – не подготовила тебя к моим перевоплощениям… Прости меня, моё солнышко…

И от этого «прости, моё солнышко» сестра завопила с новой силой – полного своего раскаяния.

Утром вернулся с дежурства папа. Они долго о чем-то шептались с мамой за столом, а потом он подошёл к сестре, обнял её и ласково спросил:

– Доченька, не дождалась меня? Не дала на нашу мамку – «Доронину» – посмотреть… Не успел я оценить её новый образ… И волосы жалко… Живые же они… А становятся мертвыми…

Сестра завопила в непонятно который раз. Ни о каком курении уже больше никто не вспоминал. А мама позже перекрасилась в блондинку ещё один раз…

Почему Москва слезам не верит

Лето окончания школы выдалось, как всегда, жарким. Отзвенели в ушах выпускников щемящие звуки колокольчика на школьной линейке, директор вручил выпускникам аттестаты зрелости. Их тут же отобрали родители, не веря своим глазам, что их чада закончили школу. Выпускники выпили шампанское, встретили рассвет на берегу грозненского «моря» и все…

Я улетаю в столицу поступать в вуз. Сегодня мой день рождения и весь десятый «В» пришел проводить нас с мамой в аэропорт. Вот отъезжает открытый автобус и везет пассажиров к самолету, а вслед летит раскатистый хор из двадцати пяти голосов моих одноклассников:

– На-та-ша! На-та-ша!

У меня ком в горле. Мы с мамой не смотрим друг на друга… А что смотреть? Ясно, что плачем…

Я машу в ответ вялой, непослушной рукой и вдруг понимаю:

«Детство закончилось…»

Ощущаю вместо криков «На-та-ша» гулкие удары собственного сердца:

«Шай-бу! Шай-бу!»

Это «вопят» в моей голове русские болельщики, воодушевляя хоккеистов в игре против канадцев в недавней серии встреч. Нелепо, правда?

Вдруг понимаю дикую ответственность, которую взвалила на свои плечи…

«На что я замахнулась? Почему? Куда я еду? Кто и что меня там ждет?»

Ответа нет…

Мы заходим внутрь лайнера, рассаживаемся, пристегиваемся: он медленно выруливает на взлетную полосу, двигатель прибавляет обороты, ревет, самолет разбегается, отрывается от земли, и мы летим…

До свидания, школа, друзья, любимый папа! Здравствуй, новая жизнь! Здравствуй, Москва!

Столица встретила нас довольно прохладной погодой. Мы, южане, привыкшие к солнцу и постоянной жаре летом, даже не помышляли о необходимости зонта и другой одежды. На трапе самолета я сильно продрогла в летнем платьице: тело покрылось «гусиной» кожей. Теплые вещи мы непредусмотрительно сдали в багаж.

– Ну, что ты дрожишь? Еще шагу не ступили, а ты дрожишь… а что дальше с тобой будет? – мама подумала, что я дрожу от страха и пыталась скрыть свое волнение перед предстоящей встречей со знакомыми, как всегда, уча меня уму-разуму. С нашими сослуживцами по Курильским островам мы не виделись восемь лет, но исправно переписывались, обмениваясь поздравлениями к праздникам.

Будучи сиротой, мама всегда тянулась к женщинам старше себя по возрасту. А уж Алине Францевне, в семью которой мы направлялись, была особенно благодарна за содействие в моем спасении из малоизвестного озера на Курилах. Я и там умудрилась «побывать».

Это была, конечно, история… Малоприятная для меня, брата и родителей… А сейчас мама была взволнована новизной роли сопровождающей и, с плохо скрываемым раздражением, слегка «покусывала» меня. Она наивно полагала, что «дрожать от холода» и «потеть от жары», возможно, и дышать, я должна только по ее указке.

Как же я мечтала вырваться из-под ее чрезмерной опеки, зажить свободной жизнью студентки! На это направлены все мои мечты.

Я буркнула, потирая замерзшие руки:

– Мне просто холодно…

– Терпи! – услышала я безапелляционный ответ. Во всем этом и была моя мама… – Заболеть еще не хватало…

Багаж получен, и мы мчимся на такси в Теплый стан к папиным сослуживцам по Курильским островам. Хозяйка дома, та самая Алина Францевна, которая неотступно сидела со мной, держа меня в папином тулупе после моего чудесного спасения, когда я чуть не утонула в местном озере, улыбается нам. Они с мужем живут большой семьей: с дочерью, двумя внуками и зятем в новой трехкомнатной квартире.

Встретили нас радушно. Мама вручила хозяевам «дары юга» в виде отборных овощей и фруктов. Обе хозяйки быстро накрыли праздничный стол, выставив закуски и другую снедь. Всюду сновали жизнерадостные внуки, во всем помогая взрослым.

Выпив за здоровье хозяев дома, стали вспоминать Курилы, жизнь на острове, мое спасение. Отметили символику именно в том, что мой день рождения и тот, «второй», как-то перекликаются: сегодня я вступаю, опять же, не без помощи Алины Францевны и ее семьи, в новую жизнь… Все искренне пожелали мне счастья на новом поприще…

Мама договорилась с хозяевами, что я поживу у них до и во время сдачи экзаменов. Они согласились.

С мамой мы провели вместе несколько дней: нашли мой институт, я подала документы, научилась ориентироваться в станциях метро. После этого мама отбыла домой. При расставании долго всматривалась в мое лицо, как бы желая понять, насколько «причуда» учиться в столице серьезна для меня. Что уж она там пыталась разглядеть – для меня загадка и по сей день.

Два месяца моей жизни в Москве пролетели быстро: музеи, галереи, дворцы, парки осмотрены – я чувствую себя вполне культурным человеком. И вот все четыре экзамена позади. Не так блестяще, как хотела, но я их выдержала и надеялась на лучшее. Со дня на день должны были вывесить списки прошедших отбор абитуриентов.

В тот памятный день вернулись из деревни хозяева квартиры. Они уезжали на два месяца. У них небольшой дом, оставшийся в наследство от родителей мужа. В квартире оставалась семья дочери. Мы подружились. Дети часто забегали ко мне «поиграть». Кроме раскладушки, книжного шкафа и письменного стола, за которым я занималась, ничего, в выделенной мне комнате, не было.

Неожиданно дверь в «мою» комнату распахнулась и на пороге появился муж Алины Францевны. Его зловещий шепот поверг меня в ужас:

– Ты еще здесь? Чтобы духу твоего завтра не было!

Я оторопела от такай метаморфозы в его поведении, потом встала из-за стола и произнесла:

– Завтра вывесят списки поступивших. Мне нужен этот день… Как же…