Столик на двоих. Сборник рассказов

В последний день нашего пребывания в поселке, когда мы навсегда покидали полуостров, папа принес мне большой букет полевых цветов, обнаруженный на крыльце:

– Доченька, а это, кажется, тебе…

Папа был смущен не меньше меня. Когда за нами приехал командирский «Газик», и мы стали усаживаться, Кости вырос, как из-под земли, протянув мне листок бумаги: это был его здешний адрес и адрес его бабушки в Бузулуке:

– На всякий случай… Пиши… Мне…

Под пристальными взглядами моих родителей и родителей Костика, подошедших проводить нас, мы не посмели ничего путного сказать друг другу, не то что прикоснуться… Эта дорожка так и осталась непроторенной в наших отношениях.

Когда самолет взмыл ввысь над тундрой, я увидела огромный черный дым и огонь. Это Костик передавал мне последний привет пламенем костра из пылающих покрышек… Потом были только письма… Много писем…

Мы были счастливы. А разве счастливые люди замечают это состояние? Самое счастливое и беззаботное время – наше детство…

Джульбарс и Дельфин

На Камчатке мой отец «заменил» офицера, уезжавшего на место службы нашего отца. У них была восточно-европейская овчарка по кличке Джульбарс.

Собаку наши заменщики с собой не взяли. Сказали, что не повезут его через всю страну. Попросили нашего папу или оставить себе, или подыскать ему нового хозяина.

Папа собаку не хотел. Охотиться она не умела. Да и как оказалось впоследствии, Джульбарс боялся выстрелов. Стоило навести на него хотя бы палец и громко сказать «пуф», как он поджимал хвост и трусливо прятался в будку. Долго там дрожал и не показывался. Знали о таком недостатке все соседи.

Наконец, отцу представился случай отдать Джульбарса в «хорошие руки». Мимо нашего дома проезжал подвыпивший пограничник на лошади. Джульбарс яростно гавкал, срывался с цепи. Отец сказал, как бы, между прочим, что собака хорошая, пропадает без дела. Возьмите, мол, на границу для охраны.

Пограничник упираться не стал, и уже потянулся за поводком для Джульбарса, как откуда не возьмись, появился соседский пацан Сашка и, выставив на пса указательный палец, громко крикнул:

– Пуф, пуф, пуф!

Случилось то, что должно было случиться: собака тут же поджала хвост, уши и, громко звеня цепью, умчалось в будку. Сначала в воздухе повисла пауза, а потом раздался дикий хохот раскачивающегося на лошади пограничника. Отец стоял обескураженный и зло поглядывал на соседского пацана.

Я перехватила взгляд отца. В ту же секунду Сашка был схвачен моими цепкими руками и ему было «навалено» ровно столько, сколько он заслужил. Больше он не приближался к нашему дому. Вдоволь насмеявшись, пограничник поехал дальше, бормоча себе под нос:

– Ну, надо же, чуть не вляпался с этой собакой.

Но участь Джульбарса все же была предрешена. Ровно через месяц мимо нашего дома проходили геологи. Они взяли Джульбарсика без всяких уговоров для охраны. Сашки в тот момент поблизости не было. Так решилась судьба этой красивой, но пугливой собаки.

Но, видимо, жить нам без собаки была не судьба.

Как-то отец с братом возвращались домой с охоты, и услышали в сгустившихся осенних сумерках протяжный вой. Щенячий визг доносился с военного стрельбища. Было уже довольно темно. Но папа и Сережа нашли щенка. Его голова изуверским образом была просунута в отверстие доски, и оттуда он уже не мог ее высунуть. Папа исхитрился, расколол ножом довольно толстую доску и вытащил его голову из отверстия. Щенка принесли к нам домой.

Сначала решили маме ничего не говорить и спрятали его в кладовке: еще свежа была в памяти эпопея с Джульбарсом.

В первый же вечер щенок, оставленный в кладовой без присмотра, залез четырьмя лапами в кастрюлю с борщом и оставил всех без ужина. Позже он доедал этот борщ сам.

Найдёныш маме понравился и остался у нас жить. Назвали его Дельфин, потому как он умело «плавал» в борще. Впоследствии Дельфинчик вырос в прекрасного пса. Мы его все очень любили. Он так смешно просил лапками что-нибудь из еды, что все умирали от хохота и всегда одаривали его вкусненьким кусочком.

Зимой я каталась на нем на санках. Возил он меня легко и с удовольствием. Всегда ходил с отцом на рыбалку, охоту. Первый чуял землетрясение и начинал выть, предупреждая нас об опасности.

В последний год нашего пребывания в поселке какой-то злыдень ударил Дельфина по спине и перебил ему позвоночник. Дельфин сам приполз домой. Он долго ползал, таща за собой перебитые ноги и… медленно умирал. Похоронили мы его в тундре, на воле, которую он так любил…

Кусочек сливочного масла

Это было в далекие шестидесятые годы. Вечером мама затеяла печь печенье. Кинулась, а масла нет.

– Доченька, вот тебе рубль, сбегай в магазин и купи триста граммов сливочного масла.

Мама была в прекрасном настроении, и оно передалось мне. Зажав бумажный рубль в кулаке, я выбежала вприпрыжку из дома. Я летела по улице вихрем, подпрыгивая то на одной, то на другой ноге…

Стояла теплая осень. Из садов частных домов доносился сладковатый запах спеющей изабеллы, тянуло дымком жженных листьев.

Дом, в котором наша семья недавно получила новенькую двухкомнатную квартиру, находился на отшибе. До ближайшего магазина нужно было идти три квартала.

В гастрономе я рассмотрела, где на прилавке лежал большой прямоугольник из желто-белого сливочного масла, который только что продавцы тонкой проволокой разделили на небольшие бруски. Не замечая очередь из взрослых, утомленных людей, я подлетела к прилавку и бодро выпалила:

– Мне триста граммов сливочного масла!

Продавщица не разделила моего веселого настроения и, не смотря на меня, вернула мне рубль. Будничным и усталым голосом произнесла:

– Девочка, встань в очередь.

Я упрямо молчала и даже не подумала сдвинуться с места.

«Как она не понимает, что мне нужен только один кусочек масла. Всего триста грамм. Зачем мне из-за одного кусочка стоять целую очередь?»

Очередь медленно двигалась мимо меня, никак не кончаясь… Я упорно стояла рядом с меняющимися покупателями, наблюдала, как уменьшается в размерах большой прямоугольник сливочного масла, от которого то и дело большим ножом отрезали увесистые куски продавцы. Продавщица упорно меня «не замечала»…

В мою обиженную голову стали приходить мысли:

«А хватит ли мне масла? Вон, сколько народу и все не кончаются и не кончаются…».

К прилавку подходили все новые и новые люди, уставшие, проделавшие неблизкий путь к прилавку: за куском колбасы, масла, ветчины.

Теперь уже дородная женщина, поравнявшись со мной и став первой у прилавка, нравоучительным и ядовитым голосом, прошипела громко, чтобы вся очередь слышала:

– Не упрямься! Встань в очередь, как все! Вот встала бы и давно все купила!

– Да пусть стоит, раз ей так нравится, – раскатисто вторил ей пожилой мордатый дядька с красным носом.

Я упрямо тянула вверх прозрачного прилавка свой скомканный рубль и шептала:

– Мне… триста…

Меня никто не замечал. Я продолжала стоять. За окном сгустились сумерки. Часы на стене в гастрономе показывали время начала вечерней сказки для малышей. Прямоугольник с маслом стал маленьким, но еще виднелся из-за стекла прилавка.

«Бросить все и уйти? А что я скажу маме? А вдруг это последнее масло, а их вон сколько и не кончаются».

Эти мысли стали проноситься в моей усталой головушке.

Я отлепилась от прозрачного прилавка и, понурив голову, встала в конец очереди. Через тридцать минут уже протягивала свой мокрый от пота рубль и срывающимся голосом выдавила из себя:

– Мне… триста… масла…

На что вдруг внезапно повеселевшая продавщица ответила:

– Вот и умница… Вот и молодец… Встала бы в очередь раньше, уже бы дома была и сказку смотрела. Надо же уважать старших.

Схватив кусок масла, завернутый в плотную коричневую бумагу, я с ревом выбежала на улицу, где сияли уже вечерние фонари. Шла быстрым шагом и ревела в голос.

Около дома метались силуэты перепуганных папы и мамы. Когда я подошла к подъезду, уже выплакав весь запас влаги, мама спросила:

– Доченька! Ну, наконец-то! Где ты так долго была? Тебя не было три часа! Мы уже не знали, что и думать… Где тебя искать…

Папа порывисто привлек меня к себе, крепко обнял и молчал…

– Я за маслом в очереди стояла, – низко опустив голову, тихо прошептала я.

Мама тоже прижала меня к себе, обняла, гладила по волосам, целовала и недоуменно спрашивала как бы сама себя:

– Где же ты нашла такую длинную очередь? А, доченька?

Цунами

На Камчатке я очутилась благодаря своему отцу. Военная стезя забросила его туда служить нашей родине. Оказавшись на долгие четыре года в самом центре полуострова, мы обжились, приспособившись к превратностям местного климата.

Зима длилась нескончаемо долго – последний снег таял в самом начале июня. Одноэтажный коттедж на четыре семьи, в котором мы жили, заносило липким снегом по самый конек крыши, где виднелась только оконечность печной трубы. Отец всегда старался откопать ее в первую очередь, так как подтаявший снег своей массой мог снести трубу в одночасье, подобно лезвию бритвы, рассекающей лист бумаги.

Пурга могла мести по три дня, не давая жителям, в прямом смысле слова, высунуть нос из дома. Наружную дверь откапывали или сами жильцы, или команды из солдат, приходившие на помощь всем жителям поселка.

Лето начиналось поздно и пролетало быстро и незаметно. Осень же была самым благодатным и красивейшим временем года. Она одаривала жителей ягодами, грибами, рыбой, дичью. Жители воинской части семьями выезжали в тундру и к океану на крытых грузовиках, где собирали ягоды, грибы, мужчины охотились и рыбачили.

Все наслаждались красотой осенней природы. Еще стояли теплые погожие деньки и воздухе разливался неповторимый запах спелых трав, ягод и солнечного янтарного света, вестника наступившей осени. Этот благодатный период длился полтора, два месяца и обрывался резко, в одночасье.

Начинались первые заморозки, летел пушистый октябрьский снежок. Люди готовились к зиме… Шла заготовка квашенной капусты, которую солили в больших бочках и держали в кладовке, обмотанной толстой войлочной попоной от промерзания.

Нас периодически трясли землетрясения, частенько в словах местных жителей проскальзывала тревожная фраза:

«Лишь бы не было цунами…»

Я приставала к отцу с расспросами, что такое цунами? Он отшучивался. Убеждал нас, что это «сказки» местных камчадалов. В конце концов, я сама узнала, что это за явление такое, которого все так боялись.

Цунами

Цунами – огромная океанская волна высотой с девятиэтажный дом, сметающая все на своем пути. Это была теория. На практике же, что такое цунами, мне пришлось испытать вскорости.

В седьмом классе шел урок домоводства. Мы шили ненавистные фартуки. Учительница попалась дотошная, проверяла каждый стежок, шов, чем доводила нас до исступления.

За окном сияло зимнее солнышко, мороз разукрасил причудливыми узорами стекла школьных окон. Скрип снега раздавался из-под подошв проходивших мимо людей. Пар, вылетавший из ртов прохожих, говорил нам о том, что там, на воле, легкий морозец и рай…

Вдруг до нас донесся топот нескольких десятков пар сапог и характерный хруст снега. Мимо школы бежали солдаты в полной военной выкладке. Все девчонки, как по команде, повинуясь необъяснимому чувству сплочения, прильнули к заиндевевшим окнам. Мусолили теплыми пальцами прогалины на стекле, чтобы лучше рассмотреть происходящее.

Учительница тоже поддалась общему порыву и, привстав на цыпочки, чтобы дотянуться до открытой форточки, выкрикнула в морозный воздух пробегающему строю солдат:

– Что случилось?

Один, довольно звонкий и веселый голос, ответил:

– Цунами! Спасайтесь!

В следующую секунду все обитатели класса, ранее, как по команде прильнувшие к окну, отхлынули от него. Все происходило именно так, как описывали в учебниках тот природный процесс, о котором только что прокричал голос за окном. Вмиг опустела вешалка с шубами и шапками. Все неслись прочь из класса, опрокидывая стулья и не обращая никакого внимания ни на учительницу, ни на ее растерянный крик:

– Девочки, куда вы?

А девочки уже мчались, что есть духу, вслед за убегавшими солдатами по обледенелой и накатанной зимней дороге. Каждая спешила к себе домой, чтобы предупредить родителей о надвигающейся беде.

План спасения был известен в поселке всем: схватить «тревожный чемоданчик» с документами, ценностями и бежать всем вместе на ближайшие сопки, спасая свои жизни.

Я неслась среди своих подруг, не обращая внимания ни на мороз, не на расстегнутую шубу. В мозгу гулко билась одна единственная мысль:

«Только бы они были дома…»

Я вбежала в дом. Все мельтешило перед глазами, в горле сухо першило. Я жутко хотела пить, но нигде не остановилась и ворвалась в спальню родителей.

Передо мной предстала идиллическая картина: мама уютно лежала в постели и что-то вязала на спицах. В ее ногах мило устроилась наша кошка, теплый свет торшера создавал уют, из транзистора лилась легкая французская мелодия…

Увидев меня в таком необычном и встревоженном виде, мама потянулась ко мне с немым вопросом на изменившемся от страха лице. В туже минуту я прокричала осипшим голосом:

– Мама, цунами! Что ты лежишь? Собирайся! Где папа?

Мама тут же вскочила с кровати и, с охами и ахами, стала цеплять на свои волосы драгоценный шиньон, писк моды парикмахерского искусства того времени. Он с недавних пор стал украшать ее прическу.

– Папа ловит корюшку! О, Боже… – сказала она и осеклась…

Мы обе знали, где эта ловля происходила и как это не близко от дома.

Я выбежала на крыльцо, села на стул, на котором обычно сидел отец в минуты отдыха от домашних дел, и стала вглядываться в широкую безбрежную равнину, в которой еще рано утром он скрылся – большой любитель ловли этой распроклятой корюшки.

Я сидела и смотрела напряженно вдаль, и мысленно взывала к нему:

«Папа, папочка, родненький! Ну, брось ты ловить эту корюшку и скорее иди домой! Как мы тебя ждем!»

Вдруг в этой бескрайней, холодной, сияющей снежной равнине вдали появилась маленькая черная точка! Седьмым или сорок седьмым чувством я поняла, что эта «черная» точка и есть мой папа! Я забежала в комнату с криком:

– Он идет! – чем несказанно обрадовала маму.

Позже родители спрашивали меня, как я узнала, что это идет мой папа? Я не понимала их сомнений и просто отвечала:

– Как… Почувствовала!

Тем временем вокруг творилось что-то невообразимое… В соседних домах также сновали дети и их родители. Чувствовалось напряжение в воздухе. Наши соседи и их дочери, мои подруги, пришли к нам со своими вещами и ждали дальнейших указаний. Все вещи были собраны и горкой лежали в коридоре.

Мы с подругами водрузились вокруг кастрюли с тушеными куликами —нашей с папой осенней добычей. Кулики тушили целыми тушками, укладывали в банки, заливали жиром и ждали зимы, чтобы съесть их с вареной рассыпчатой картошечкой, квашенной капусткой и другими деликатесами, предусмотрительно заготовленными щедрой осенью.

Мама, проходя мимо, обескураженно посмотрела на нашу трапезу, сказав:

– Ешьте… Чего уж теперь…

Нашу кошку я периодически брала на руки, но она по каким-то, одной ей известным причинам, спрыгивала с них и уходила лежать на свое законное место за печкой. Дельфин, наш пес и охранник, выволакиваемый мной из будки, явно тоже никуда не собирался…

«Что же это за непослушание такое?» – думала я, обводя глазами разношерстное общество…

Отец появился на крыльце дома в тот момент, когда я и мои подруги выскребали хлебушком дно кастрюли. Оно было чистым – это было все, что осталось от тушеных куликов. Я выбежала, услыхав характерное постукивание замерзших лыж о крыльцо. Так отец сбивал наледь на лыжах. Вид у него был усталый. И немудрено: путь занимал только в одну сторону пять с лишним километров. И это на лыжах с полной выкладкой рыбака, любителя подледного лова.

Несколько часов ловли корюшки на приличном морозе. Возвращение уже с поклажей тем же путем. Когда просто с заплечным мешком, полным рыбы. Иногда с пристегнутыми к поясу поводьями санок, тяжело гружеными добычей. Это были особенно удачные дни, доставлявшие отцу нескрываемую радость и удовлетворение. В такие дни глаза его светились радостью на усталом, загоревшем на зимнем солнце лице.

Вот и сегодня лицо выглядело усталым, осунувшимся. Он подал мне тяжелый мешок с корюшкой и поинтересовался, что случилось и почему у нас столько народу? Я быстро повторила все, что знала на сию минуту: солдаты, цунами, надо спасаться…

Выслушав мою скороговорку с объяснениями, отец пристально посмотрел на меня, на спокойно вилявшего хвостом Дельфина и произнес:

– Непохоже… Разберемся, – и прошел в спальню мимо моих, раскрасневшихся от сытого и непредвиденного обеда, подруг. Мимо мамы и женщин, терпеливо ожидавших его дальнейших указаний. На ходу снял тяжелый тулуп, старую военную шапку-ушанку, немного подсевшую от чрезмерного ношения и множественного пропитывания терпким рыбацким потом. Остался в ватных потертых брюках, растоптанных, мягких и не раз подшитых валенках, которые бесшумно устремили его озабоченную фигуру к полевому телефону, стоявшему на подоконнике спальни за шторой.

Отец энергично покрутил ручку телефона, назвал телефонистам нужные цифры и минуты две с кем-то разговаривал, задавая мучившие всех вопросы.

Наконец, он повернулся ко всем скопившимся в комнате людям и произнес спокойным тоном:

– Никакого цунами нет. Это учения. Спокойно расходитесь по домам.

Все облегченно вздохнули и, разобрав свои пожитки, разошлись.

Через час мы с папой солили корюшку. Я ему помогала. Он сидел рядышком: такой родной, тихий, молчаливый от усталости, спокойный, уверенный в каждом своем движении. Улучшив момент, он спросил меня:

– А почему ты не обратила внимания, как ведут себя животные? Они же первые чуют опасность. Помнишь, как перед землетрясением Дельфин тянул маму из дома? И Мурка лежала спокойно на своем месте… А ведь они первые выбежали бы из дома… Вот я и говорю: не заметила ты этого… И потом – завыли бы сирены…

Я сидела, виновато опустив голову, и только пробурчала:

– А солдаты? Они же кричали – цунами, спасайтесь!

Папа только улыбнулся и сказал:

– Да пошутили они… А вы все приняли за чистую монету, поддались панике и других перебаломутили… А в целом, ты вела себя правильно. Молодец!

Так закончилась моя эпопея с «цунами», многому меня научившая. В том числе и тому, какие вкусные тушеные кулики, когда поедаешь их в минуты опасности. Папа и мама только развели руками и сказали:

– На здоровье!

Мне стало стыдно. Родителям-то я ничего не оставила… Мой дорогой папочка только произнес:

– Ничего. Осенью еще заготовим. Всем хватит…

Чудесное спасение

Брат с сестрой смотрели на собиравшуюся в дорогу мать. Было раннее летнее курильское утро. Они только что проснулись. Их разбудили яркие солнечные зайчики опоясывающие комнату. Они были везде: сначала ползли по стенам, потом медленно спускались на кровати, и уже в самом конце скользили по сонным лицам ребят…

Мать стояла в плаще с модно поднятым воротником, подпоясанная широким, причудливо завязанным поясом.

– Дети, я уезжаю на… два дня на Сахалин… по делу… и прошу вас вести себя хорошо, не шалить.

Дети послушно кивнули, сладко потягиваясь в материнских и солнечных объятьях. Они уже знали, что отец на суточном дежурстве и им предоставлялась полная свобода действий хотя бы на один день.

Как только мать покинула жилище и хлопнула дверца военного «газика», отвозившего ее в аэропорт, дети вскочили со своих постелей и стали бросать друг в друга подушки, подпрыгивая на панцирных сетках. Комната наполнилась удушливым запахом куриных перьев и пыли. Дети начали чихать…

Вдоволь нашалившись, они занялись обычными делами: умылись, позавтракали тем, что мать оставила на столе под вафельным белым полотенцем, подмели пол, вымыли посуду, отнесли курам корм и воду в сарай, и заперев дом на ключ, пошли гулять.

Детвора военного поселка гуляла своеобразно. Часам к девяти утра стайки свободных от домашних дел ребятишек с самодельными удочками слетались к местной горной речке. Начиналась рыбалка. Наживкой служил дождевой червь, выкопанный накануне вечером и уложенный вместе с землей в банку из-под монпансье.

Его разрывали на части цепкие мальчишеские пальцы и как червячок не сопротивлялся, ему была уготована одна судьба – быть нанизанным на небольшой крючок.

На него плевали «на удачу» и забрасывали в стремнину быстрой реки, зорко следя за улетавшим в белые барашки поплавком. Через секунду поплавок внезапно тонул, и счастливчик уверенным движением подсекал и выдергивал из воды приличных размеров серебристую рыбину, сплошь унизанную с боков красными пятнышками. Это была форель. Самая вкусная местная рыба.

Разношёрстная братия облепляла крайние доски моста. Детвора была примерно одного возраста. Мальчишки и их сестры, которых некуда было деть. Мальчики ловили, а сестры помогали снимать рыбу с крючков и укладывать ее в трехлитровые банки. Часам к одиннадцати вся честная компания была с уловом и начинала разбредаться по домам, сдавая добытое матерям. Позже обедали, занимались домашними делами, отдыхали и часам к трем снова собирались в стайки для игры в «казаков-разбойников», прятки, лапту.

Но в этот раз все пошло необычно: брат с сестрой раздали малышне свой улов. Все равно дома никого нет. Предложили всем встретиться и пойти в кино в местный дом культуры. А до него еще поесть дикой малины, которая росла вдоль дороги.

Дом культуры стоял отдельно от поселка на горе и к нему тянулась пыльная извилистая дорога. Если сойти с нее в придорожные кусты, то можно было очутиться в густых зарослях малины, уже созревшей и манившей всех, кто проходил мимо, своей спелостью, сладостью и сочностью ягод.

Вся веселая ватага мальчишек и девчонок человек из десяти шефствовала за братом и сестрой никуда не спеша, лениво перекликаясь, топая по сыпучей, похожей на муку пыли, поднимая вокруг себя ее столбы. На земле оставались отпечатки их маленьких разнокалиберных ступней и подошв сандалий.

Наконец, все преодолели спуск в канаву и выбравшись из нее, оказались в зарослях спелых ягод. На время замолчали, набивая рты плодами, долго смакуя их ароматный вкус. Все получали удовольствие от свободы без взрослых и приятного занятия. Перед самым домом культуры детвора выползла на дорогу и медленно пошла вверх, вытирая руки о придорожную траву.

Внутри здания еще никого не было. Слышались только шлепки трафарета, которым билетерша тетя Рая, женщина лет пятидесяти, бойко и ритмично ставила отметины на серо-зеленых билетах.

– Куда вы, ребятки? Кино начнется только в пять. Погуляйте пока, – не отрываясь от своего дела промолвила билетерша. Она окинула мельком всю братию из-под сползавших на кончик носа очков и добавила:

– Какие вы все чумазые. Идите в туалет, там есть вода, умойтесь.

Малышня завалилась в туалет и стала мыть руки, лица и одновременно пить из пригоршней холодную воду, весело смеясь.

На улице было тихо. После полуденный зной спал и была та летняя ласковость и тишина в природе, когда все вдруг затихает, умиротворяется и воздух как бы висит над землей.

Разомлевшая малышня нехотя брела к озеру. Оно было за парком. Тихо, по одному взошли на помост, выступающий в глубь озера. Доски под каждым шагом детей прогибались и поскрипывали. Часть утомленных путников, испугавшись опасного скрипа, предусмотрительно вернулась на берег.

Девочки собирали цветы. Мальчишки валялись в траве. Брат с сестрой пускали кораблики. Это была простая кора со вставленным в нее «парусом» из лопуха.

С берега подул ветер. Корабль у девочки изменил курс. Она потянулась за ним и… упала с мостка. Тело ее быстро погрузилось в воду. Брат истошно закричал:

«Нина!»

Упал на доски и стал руками грести воду к себе. Девочка то всплывала, то пропадала в толще воды.

Брат вскочил и что есть духу побежал к дому культуры. Следом протопала такая же орущая и визжащая на все лады ватага детей.

– Помогите! Нина тонет! – кричали на все лады плачущие голоса.

На их крики выбежала билетерша. Узнав в чем дело, бросилась к дороге и стала кричать и звать на помощь единственного солдата, идущего по ней. Он шел в библиотеку.

Солдат на бегу сбросил одежду, сапоги и бросился в воду. Девочка была спасена.

Через два дня мать возвратилась домой. Спешила по булыжной мостовой, предчувствуя скорую встречу с детьми. Возле дома ее догнали мальчишки:

– Тетя Тамара! А ваша Нина вчера утонула.