Стань рядом

– Ну, история у дома мрачная, неудивительно. Зато никто сюда не лазает. Мелкие боятся. А те, кто постарше, предпочитают другие места для досуга.

– А ты любишь одиночество и тишину?

– Нет. Поэтому и сам сюда редко прихожу. Обычно мы с друзьями собираемся на пляже, тут озеро недалеко. А зимой кинотеатр, кафе, парковка у гипермаркета. А ты? Что любишь?

Мы выходим к облупившейся белой беседке, обросшей виноградом. Порог из двух ступеней. Под ржавой конусной крышей лавочка и столик, укрытый клеёнкой в цветочек.

Поднимаюсь вслед за Дёмом, захожу в узкую арку.

– Порог отличается, недавно делали. А говоришь, сюда хозяева не приезжают.

Дём откручивает с термоса крышку, наливает в неё чай и придвигает ко мне. Раскрывает бумагу, и луковый запах смешивается со сладким ароматом цветов и стынущего леса.

– Я его проломал в прошлом году. Знатно навернулся.

Представляю как он матерился.

– Так что ты любишь?

Отряхиваю лавку и сажусь, Дём напротив. Отпивает из термоса, тянется за пирожком. Чуть сминает его между большим и указательным пальцами.

– Я не люблю компании. Люблю вдвоём с кем-то быть. Теперь ты настороженный.

Тоже беру пирожок.

Мы одновременно откусываем по кусочку.

В нос врезается запах пережаренного лука. В язык – горечь. А в дёсны каменное тесто.

Мои глаза в буквальном смысле полезли на лоб.

Дём усмехнулся, и проговорил с раздутой щекой:

– Да плюй на пол.

Я вскочила, скользнула к арке окна, задев лавочку, и выплюнула эту гадость в кусты.

А Саша мне говорил! Но я гнула свою линию: тесто прилипает, надо больше муки, лук не готов, я пожарю ещё, бла-бла-бла.

– Сильно ударилась?

Оборачиваюсь, Дём передо мной.

Нет. Нет, нет, нет.

Он опускается на корточки.

Господи боже…

И задирает мою штанину.

От того, что он сидит у моих ног, в теле начинается какая-то катастрофа.

Не голод. И не жажда.

Нехватка воздуха. Которая превращает меня из живого существа в каменную статую.

– Не эта нога, – шепчу одними губами.

– Я так и подумал, решила обновить шрам, – он поднимает на меня голову.

Слизывает с губ крошку пирожка.

Я зажмуриваюсь резко.

Но напавшая темнота эту вопиющую провокацию не прекращает.

Так отчётливо Дёма ощущаю рядом с собой, будто зрения никогда не было у меня. И слуха. И обоняния.

И моё ограниченное тело училось годами, чтобы компенсировать их отсутствие.

Ощущать кожей всё вокруг даже на расстоянии.

И оно преуспело.

– Мне казалось, что шрам незаметный.

– Я внимательно тебя разглядывал, – начинает задирать другую штанину.

Боже мой, я сейчас умру от жара, который меня окутывает.

Лихорадка. Эбола. Чума. Всё сразу со мной.

У коленки медлит, аккуратно поддевает ткань.

– Ты боишься крови?

– Нет. А она там есть?

– Нет. А почему зажмурилась, если не боишься?

Да как бы тебе сказать? Я и под пыткой не признаюсь, почему.

– Синяк будет, – констатирует. И…я чувствую дуновение на своей коже.

Глава 10

Распахиваю глаза.

Нет, он действительно дует мне на коленку. Губы трубочкой сложены. Глаза чуть прикрыты. Будто свечу гасит. Желание загадывает.

И я готова поспорить, что оно сбудется.

Я шибко вдыхаю и спрашиваю:

– Разбираешься в последствиях травм?

А сама умоляю вселенную, чтобы за моей спиной было хоть немного пространства, куда отступить.

И мне везёт. Оно существует, и его достаточно.

Я делаю шаг назад.

Дём поднимается.

– У меня есть младшая сестра, – невозмутимо заявляет. – Рисует она красиво, а вот с равновесием… как говорится: взгляд кошки – грация картошки. Так что я на опыте.

– Она что, к тебе всегда приходит, когда ударилась?

– Если я не на работе. Раньше бабушка помогала – но сейчас она болеет. В крайнем случае к Серёжке придёт – младший брат. Он врачом хочет стать. Но крови боится до слёз. Если рана, просто не смотрит, куда зелёнкой мажет. Поэтому после Серёжиной помощи Света превращается в Халка. Но вот к Антону – ещё один наш брат – не пойдёт ни за что, он смеяться над ней будет. А Светка обидчивая.

А мама?

– У тебя большая семья.

– Да. А ты к кому в детстве шла, если ударилась?

– К няне, – честно отвечаю я.

– Надо же. Я ещё не встречал людей, за которыми в детстве няня присматривала.

Сделал ко мне полшага.

Я уже упираюсь попой в стенку, и отступать некуда.

– Значит, это няня не доглядела? – опускает взгляд, вспышкой на меня поднимает. – Твой шрам. На коленке.

– Нет, не няня, – сглатываю. – Я тогда сильно упала. И с тех пор больше не падаю, – чуть подняла подбородок. – А откуда твой? На брови.

Дём слишком близко ко мне. Дышит глубоко, размеренно и тихо. Как будто готовится затаить дыхание.

Потому что сейчас его добыча выйдет. На финишную прямую к своей гибели.

– Один мудак сказал херню про мою мать. Мы подрались. Тогда я сильно проиграл. И с тех пор больше не проигрываю, – криво усмехнулся. Чуть приблизил ко мне лицо. И его взгляд отчётливой, нестираемой точкой упал на мои губы. – У тебя красивые губы. И мне нравится, что они небольшие.

Сбивчиво выдыхаю. Глаза в глаза.

Ничтожное пространство от меня к нему пронизывает острыми иголками. Мы оба превращаемся в катушки Тесла, и кривая паутина из молний между нами заискрила, затрещала, как раскалённое масло, в которое попала капля воды. Мы через эти разряды сцепились.

Так тянет к нему, что больно от этого.

Разве так должно быть?

Разве так может быть?

Это ненормально.

Неправильно. Неправильно. Неправильно!

Я его вижу второй раз в жизни.

У меня жених есть.

Мы не подходим.

Остановись!

– А у тебя большие.

Выпалила.

Он хмыкнул.

– И тебе это нравится?

Ощущаю, что начинаю краснеть.

Его взгляд процвёл довольством и забегал по моим щекам. Словно он каждую точку из моего румянца посчитал, и себе в качестве трофея забрал. Все.

Забрал, и отстранился.

– В детстве часто является поводом для насмешек то, что становится потом преимуществом. Мой одноклассник Ярик однажды обозвал меня губошлёпом. Ох и знатный тогда был махач.

– Ты его убил?

– Нет, конечно, мы мелкие совсем тогда были. И в итоге стали лучшими друзьями. Но больше никто не рисковал меня обзывать. А ты? Как ты защищалась?

Если меня дразнили лопушком? Ты это хочешь сказать?

И я будто ища подтверждение своим подозрениям убираю волосы за уши.

Но Дём игнорирует, скользит взглядом вниз, по моей фигуре, снимает мерки, ищет, как обыграть мои индивидуальные преимущества, возвращается к лицу:

– Ты вон какая хрупкая. А злой всегда самоутверждается за счёт слабого.

– Откуда знаешь? Ты – злой?

– А ты как думаешь?

В его глазах вспыхивает бесовский огонёк.

Чересчур активно я мотаю головой.

Дём не приближается. Но на меня как будто всё равно что-то надвигается. Неизбежное. Катастрофическое. По своим последствиям.

Только может красота процесса стоит этих последствий?

Удушающая, как жар от его тела, красота.

Он приоткрывает губы, и я вижу, как блестящий кончик его языка мелькнул в уголке рта.

…будто увидела, как мелькнуло что-то другое.

Мои мысли так тряхнуло, что зрение помутнело.

И в голове начался настоящий кавардак.

Боже мой, остановите мою фантазию, кто-нибудь, пожалуйста!

Комкаю её, прочитав только первое слово.

Открещиваюсь от неё несправедливо обвинённой.

Сжигаю. Топчу, пачкая босые пятки в чёрном пепле.

И ощущаю, что лоб покрывается испариной.

Но и одного слова оказалось достаточно, чтобы понять, о чём пойдёт речь. Мыслительный процесс всё равно запущен. Воображение начинает фигачить помимо моей воли.

Его чёртовы губы, о боже мой…

Я снова начинаю краснеть.

– Ты уже второй раз за эти несколько минут кое о чём мне напомнила, – он выходит из беседки, и бросает через плечо: – Красные ягоды. Не могу же я оставить тебя голодной. Здесь точно есть земляника.

Фуууухххх.

Как же близко он был.

Я сгибаюсь, упираюсь ладонями в бёдра.

Ещё раз выдыхаю.

Спалил. Спалил меня.

Что я покраснела.

Ноги как ватные.

Но я иду за ним.

Мы пробираемся между низкими кривыми деревьями, облепленными серым лишайником. И выходим к земляничной поляне под упитанной, ещё сохранившей внизу ствола остатки белой краски, яблоней.

Крупные алые ягоды овальными фонариками свешиваются с изогнутых стебельков.

– Уже сошли почти, но на нашу долю хватит.

Я собираю сразу в рот. Не ела землянику сто лет. Питайя, карамбола, нони – это пожалуйста.

А Дём собирает в ладонь.

Мне нравится, как он поглядывает на меня и улыбается.

Сонный комар, видимо, офигевший от присутствия здесь людей, взметнулся из-под листа, и пилотировал мне на руку.

Я убила его основанием ладони, и на коже остался красный след. По цвету так похожий на сок земляники, который сделал подушечки моих пальцев липкими.

– У тебя нет сестёр и братьев? – показалось, что он скорее утверждает, чем спрашивает.

– Нет. Говорят, человек тогда вырастает эгоистичным, если он один в семье. Я – точно эгоистка, – мне попадается самая крупная ягода из всех за этот вечер, и странный порыв отдать её Дёму вдруг колет под сердцем.

– Даже не знаю, у многих моих знакомых большие семьи, но среди них эгоистов дофига.

Я встаю. Он подходит ко мне.

Протягиваю ему ягоду. Он окольцовывает запястье, подносит мою руку к своему лицу…

Нет, серьёзно?

Он так сделает?

…и прямо из моих пальцев губами втягивает ягоду в рот.

Чувствую, как низ живота у меня начинает наполняться тяжестью. Будто Дём не забрал у меня, а мне отдал.

И я вся становлюсь осязаемой и весомой от этого ощущения, настолько, что мои тонкие ноги едва справляются с этой новой массой, и коленки начинают подгибаться.

Он разворачивает мою опустевшую руку и пересыпает ягоды из своей ладони на мою.

Выдаю охриплое «спасибо», и оно растворяется в шелесте яблони, которую толкает ветер.

Я зависаю в этой временной паузе. Пока ещё не раскусила лакомые ягоды, которые он собрал. Пока он не отвёл взгляд. Пока он не знает, какая на самом деле между нами пропасть.

Пока не закончилось прикосновение его пальцев к моей руке.

И понимаю, что запомню навсегда эту минуту. Предчувствую, что часто буду хотеть в неё вернуться и пережить заново.

Такая она чистая от всего. И от прошлого, и от будущего.

Значимым стал неочевидный момент: не украшенный шёлковыми бантами, не подсвеченный софитами, не оформленный изысканной едой.

Только я и Дём, его простая песочная рубашка в масляных пятнах и мой бежевый костюм в семенах от травы, розово-золотые лучи упавшего солнца и земляника.

Не сразу соображаю, что у меня вибрирует телефон.

– Что за… – озвучиваю я, уставившись на экран.

– В чём дело?

Поднимаю взгляд на Дёма. Он хмурится.

И суровость, которая начинает процветать в чертах его лица, делая их твёрже, выпуклее, заострённее, меня даже пугает.

Он как будто собирается защитить меня от того, кто звонит.

И я вдруг понимаю, что он правильно считал мою эмоцию.

Я не удивлена.

Я напугана.

Потому что папа не звонит мне просто так никогда.

Глава 11

Оказывается, моего папу смутил счёт за такси. Я так зациклилась не предвкушении встречи с Дёмом, что совершенно лишилась бдительности.

Пришлось смазанно пересказать историю с поселковым магазином и наврать, что я потеряла там браслет. Так что нет, машина не сломалась, я просто не хотела портить её на этих колдобинах, и браслет, оказывается, в сумочке был, и нет, не надо присылать водителя, меня забрала выдуманная мною Марина, и мы сейчас уже едем домой.

Надеюсь, Дём не слышал ничего из этого бреда, по крайне мере, я достаточно далеко углубилась в сад для разговора.

Ещё папа сказал, что хочет встретиться со мной и Никитой в следующее воскресенье здесь, в его резиденции. Зачем – не объяснил, конечно.

Не нравится мне это.

А если он заговорит про свадьбу?

Нет, нет, нет.

То, что было само собой разумеющимся сегодня утром – мой будущий брак с Никитой – сейчас не просто проросло сомнениями.

Это неизбежное кажется сейчас абсолютно, категорически… невозможным.

– Как тебе наш ужин? – спрашивает Дём, когда садимся в машину.

Я смотрю на него. И заражаюсь этой улыбкой.

Она перекрашивает мои плохие мысли. С лёгкостью их расталкивает.

И я вспоминаю о том, как ела так же горстями ягоды, только чернику, в лесу, когда мне было двенадцать, с Ленкой и Матвеем – детьми папиных садовников. Как мы залезали с ними в недостроенный дом какого-то убитого бандита и играли там в прятки. И как их родители возили нас на озеро недалеко отсюда в самый жаркий день лета.

Вот и сейчас мне так же хорошо, как и с теми ребятами. Рядом с Дёмом.

Есть один плюс в том, что мой папа всегда был занят работой и мы не виделись месяцами. Он тогда не сразу узнал о моей дружбе с… как он выразился? Голью?

А когда узнал – уволил их родителей, и больше я никогда не видела веснушчатую Ленку и кудрявого Матюху.

– Слаще земляники никогда не ела. Мне очень понравилось, – признаюсь я. – А тебе?

– Мне понравилась не только земляника.

Он заводит мотор. И когда машина начала движение – между нами что-то сломалось.

Та тонкая плотина, которая нас разделяла в силу недолгого ещё знакомства, пошла трещиной, раздвоилась и разверзлась.

И через кривое как молния отверстие захлестал буйный, чистый поток.

Но мы не утонули. Мы стали говорить взахлёб.

Жадными глотками. Алчными вопросами.

Ответами, которые ты впитываешь. Словно молодое деревце, что требует ресурсов. И вот, дождалось драгоценной влаги после мучительной засухи.

Какую музыку я слушаю. Концерты, где он слэмился. Фильм, от которого я не могла оторваться. Сериал, что он пересматривал несколько раз. Сон, который мне навсегда запомнился. Его самое жуткое похмельное утро. Мой любимый предмет, когда училась в школе. Его самая ненавистная учительница.

Я никогда не видела вживую, как дерутся.

Он никогда не видел Северный Ледовитый океан.

За что я обожаю свою лучшую подругу. За что его простил лучший друг.

Дём любит машины. Его на работе в автосервисе зовут Доктор Хаус. Потому что он с энтузиазмом ставит и проверяет даже самые диковинные диагнозы.

А я рассказываю, кем бы хотела, но у меня не получается быть.

Вы скажете, что когда только знакомишься с человеком – всегда есть, о чём поговорить.

Но это другое.

Какая-то эмоциональная близость, которая возникла из ниоткуда. Непорочным зачатием.

И бесконтрольно начала произрастать где-то в самой глубине моего нутра; быстро, мощно, беря за направление все стороны.

И я поверила, что выкорчевать её уже будет невозможно.

– А ты попробуй, как будто это черновик, – отвечает Дём на мою фразу о том, что у меня не получается придумывать украшения.

Конечно, я не сказала ему, что у меня свой бренд, и уже вышло несколько коллекций.

Только к дизайну этих украшений лично я имею очень опосредованное отношение. Их придумывает другой человек, оплачивает это мой папа, а материал нам поставляет отец моего жениха.

Уточняю:

– Вроде того, как когда рисуешь закорючки на скучном уроке?

– Да. Не думай о том, какой будет результат. То, чем ты хочешь заниматься, подразумевает свободу. Так пользуйся этим.

– У меня от этой свободы глаза разбегаются. Сейчас столько всего, что трудно чем-то удивить. Сложно придумать что-то новое, – я перекладываю волосы на один бок, закручиваю жгут, сжимаю между пальцами и провожу подушечкой большого по ровно срезанным кончикам.

– Неправда. Идеи повсюду, они лежат на поверхности. Ну, или не очень глубоко. По навигатору мы приехали, куда дальше?

– У ворот, вот там.

Он не должен увидеть дом моего отца. Да и все остальные дома, которые находятся за забором посёлка – тоже лучше бы не видел. Иначе всё станет понятно.

Мы останавливаемся.

Дём поворачивает ко мне голову. Выжидающе смотрит.

Он до сих пор не знает моего имени.

У нас нет номеров телефонов друг друга.

И…я больше ему ничего не должна.

Всё? Это конец?

– У меня есть одна задумка, которая может тебя вдохновить, – говорит он. – Только…

Проводит ладонью по затылку, снизу вверх. И я удивляюсь, что его густые тёмные волосы – это не монолит мрачных гор над исландским городом Хёбн, а скорее чёрный песок Тенерифе.

Они послушно расступаются под его сильной ладонью.

Растрепались даже немного.

– Ты умеешь надолго задерживать дыхание? – вдруг спрашивает. И добавляет: – Под водой.

– Ну… да.

– Хорошо. Давай попробуем, – он усмехнулся и бросил на меня быстрый взгляд. – Хочу тебе кое-что показать. В следующие выходные будешь тут?

– Да.

– Отлично. Заберу тебя утром в воскресенье, в шесть.

Иногда я только ложусь спать в это время…

– Нужно, чтобы было подходящее освещение. Поэтому так рано, – продолжает. – Заберу тебя отсюда. Надень, – он растягивается в улыбке, – купальник. И дай мне свой номер.

В моей голове картинка с надписью «Конец» в мрачных тонах рассыпается, и вместо неё бликует, сияет, мерцает белым золотом «Продолжение следует».

От радости я даже на несколько секунд забываю свой номер.

Вижу, как Дём сохраняет меня в список контактов под именем «Инопланетянка».

Забавно.

Он не спрашивает моего имени, как будто оставляет между нами какой-то барьер.

Сбрасывает мне звонок.

И я понимаю, что как только окажусь за воротами – первым делом посмотрю на его фотки в мессенджерах.

У меня от этой встречи останется не только ощущение наполненности и послевкусие земляники. А и что-то осязаемое, к чему я смогу обращаться всю эту неделю, пока мы не увидимся снова.

Дём отвернулся. Понимаю, что он смотрит на ворота.

Золотые павлины на них не такие кричаще искусные под вечерним освещением.

Я не вижу, как Дём разглядывает их, и выпуклые глыбы дорогого камня в заборе, обводящем долгие гектары элитной загородной территории. Но ощущаю, как изменился ритм его дыхания.

Он как будто почувствовал надвигающуюся опасность.

И я вместе с ним.

Дём повернул ко мне спокойное лицо. Но его глаза заблестели по-новому.

– Здесь твой папа живёт?

Только одну встречу – и всё.

Мотаю головой:

– Он здесь работает.

Ну, у папы ведь здесь есть кабинет, сейф, документы. Значит… значит я не обманула Дёма.

– До воскресенья, – выбираюсь из машины, захлопываю дверь и иду ко входу.

– А кем работает? – кричит в открытое окно.

Оборачиваюсь. Дём испытывает меня взглядом.

В горле пересыхает. Сглатываю, но это не особо помогает:

– Садовником.

Моя первая ложь Дёму.

Глава 12

– Нужно было попросить его высадить меня у какого-нибудь другого населённого пункта. Попроще. И оттуда уже на такси, – с помощью интерактивной карты на ноуте я брожу по посёлку Колодезь и пытаюсь представить, за каким из заборов может быть дом Дёма.

– У какого, лапуль? – Полина чем-то шуршит в трубке. – Там во всех соседних населённых пунктах дома как французские пирожные из фильма про Марию-Антуанетту.

– Всё равно я дура.

– Не дура. Ты сбрендившая идиотка. А если бы он тебя похитил?

– Я чувствовала, что ему можно доверять.

Полина хрюкает в трубку:

– Могла бы тогда доверить ему свою невинность. В отличие от Никиты, он бы нашёлся, как ею правильно распорядиться.

«Мне понравилась не только земляника».

Вряд ли речь шла о пирожках.

Решительности и прямолинейности Дёму не занимать.

Но я отчётливо ощущаю между нами границы, над которыми он раздумывает – а стоит ли их разрушать.

– Как думаешь, почему он не спросил, как меня зовут?

– Хз. А как он тебя называет?

С языка почти слетает это причудливое «Инопланетянка». Но я вдруг осознаю, что мне впервые не хочется делиться чем-то с Полиной.

И становится как-то неприятно от этого. Примерно так же, как когда я Дёма обманула.

– Он же номер у тебя брал. Как записал?

– Да я не посмотрела, – пожимаю плечами, будто подруга меня видит. – Но это странно.

– Слушай. Ты говорила, что он похож на демона с картины Рубенса. Демонов надо сторониться, а не рассуждать, что у них там на уме. Зачем он тебе вообще, лапуль?

– Картина Врубеля. А Дём – он… Не как Никита, не как Марат твой, или Линкин жених. Да все наши знакомые. С ним я была просто я. А не дочь Ветрова, понимаешь?

– Господи, какая красота! Он запомнил. Глазам своим не верю, чтоб меня!

– Ты о чём?

– Извини… Марат… Марат прислал мне браслет из последней коллекции Beso.

– Верни обратно. Пусть шлюх-секретарш своих подкупает этим дерьмом.

– Ты не понимаешь. Я присылала ему фото в этом браслете в прошлом месяце, когда была в Мадриде. Он тогда сказал, чтобы я не покупала. Что он сам мне его купит, когда прилетит.

– Да. Но он не прилетел. Опять. А ты осталась без браслета.

– Только подумай, сколько нужно было приложить усилий, чтобы этот браслет за два дня прибыл из Испании сюда. Значит, он действительно раскаивается.

– Пфффф. Знаешь, как это было? – я захлопываю крышку ноута и спускаю ноги с подоконника. Болтаю ими, подбивая витиеватую решётку радиатора пятками. – Он позвонил своему помощнику и сказал: я отправлю тебе фотку, чтобы в понедельник этот браслет доставили по такому-то адресу. А сам продолжил заниматься своими делами. Браслет – доказательство того, как помощник Марата боится потерять свою работу, а не любви Марата к тебе.

Она тяжело выдохнула:

– Ты права, – зашуршала. – Завтра отправлю ему обратно. – Слышу, как сладко она зевнула. – Что врач, кстати, сказал?

Я вытаскиваю из сумочки справку, фоткаю и отправляю моё драгоценное направление на операцию.

После небольшой паузы Полина начинает хохотать.

– Лопоухость первой степени, – гогочет. – Ахах, я не могу!

– Это же отличная новость, что у меня есть диагноз, – прячу справку в сумочку. И рефлекторно проверяю, спрятаны ли уши за причёской. – Значит, у меня есть все основания сделать операцию.

– Папа тебе скажет, что врач твой может это основание в жопу себе засунуть.

– Да он бы даже не заметил, что уши поменялись. Если бы не контролировал, на что я трачу деньги.

– А я даже тебе немного завидую, что твой папа настолько участвует в твоей жизни. Мой вспоминает обо мне только когда на важном мероприятии угодно с семьёй засветиться.

– Своего я вижу не чаще. Он, кстати, хочет, чтобы мы с Никитой приехали в следующее воскресенье к нему в резиденцию. И… просит, чтобы я не предупреждала Никиту.

– О чём?

– О том, что мой отец там будет.

– Мутная история, – Полина снова зевает. – Пойду спать, лапуль. Сегодняшний шопинг меня утомил.

В квартире повисает тишина. Подхожу к окну и вглядываюсь в огоньки вечернего города.

Пересчитать их все так же невозможно, как невозможно мне это дурацкое чувство неприкаянности расчленить и уничтожить.

Захожу в список контактов, и нажимаю на соответствующий. Фотка разрастается во весь экран.

Это какая-то нездоровая тема. Но я любуюсь им. Дёмом.

И вдруг сверху экрана выползает сообщение.

От него.

«Я в городе. Давай увидимся».

Глава 13

Им не надоело обжиматься?

Мягкий жёлтый свет от здания метро освещает парочку моих ровесников.

Они замерли в объятиях и стоят так уже десять минут.

Девушка прижалась щекой к предплечью парня, одной рукой свапает по экрану своего телефона, другой пробралась к нему под футболку и там замерла.

Парень тоже уставился в свой телефон. Но его рука живая. Будто расчёсывает гребнем волосы. Водит пальцами сверху вниз по её пояснице. Начинает там, где заканчивается её кроп-топ, и заканчивает там, где начинается резинка её карго.

И сверху вниз. И снова. Не меняя ритм. Нежно-нежно.

Становится как-то мучительно тоскливо внутри от того, что при наличии у меня даже не просто парня, а жениха, я ещё ни с кем так в объятиях никогда не зависала.

Завидую. Чёрной завистью.

Честно говоря, с Никитой так и не хочется.

Мы больше говорим, чем делаем. Точнее, он говорит, а я слушаю.

Но прежде мне было комфортно в этом…

Я приехала раньше назначенного времени.

И слишком тепло оделась для такого вечера.

Начинаю снимать толстовку. Она тянет за собой майку. Задирает до груди.

Ощущаю, как мягкое тепло вечера окутывает мой оголённый живот.

Цепочка цепляется за что-то, и неприятно врезается в шею.