Россия. Путь к Просвещению. Том 2

Согласно второй записке, Сенат предстояло учредить в четырех городах: Санкт-Петербурге, Москве, Казани и Глухове. Каждый из четырех сенатов предполагалось разделить на два департамента (уголовный и апелляционный), состоящих из семи членов, которые должны были избираться из числа дворян, подведомственных сенату губерний. На каждую вакантную должность следовало избрать трех кандидатов, уведомив об избрании Петербургский сенат. Петербургский сенат, как орган высшей юрисдикции, должен был передать список кандидатов государю, который утверждал одну из кандидатур на должность сенатора. Четыре местных сената решали вопросы, возникающие в их юрисдикции. Если вопрос невозможно было решить в Москве, Казани или Глухове, его направляли в Петербургский сенат. Если же и Петербургский сенат оказывался не в состоянии решить вопрос, его представляли на рассмотрение государя через канцлера правосудия.

По всей видимости, Павел рассматривал будущий Сенат в основном как судебный орган, рассматривающий уголовные дела и судебные апелляции. Однако, как отмечает Сафонов, Павел также планировал наделить Сенат правом «представлять государю вышеозначенным порядком о учреждении, поправлении и отмене и по другим частям, касающимся безпосредственно до правительства или до народа и пр.: как то по департаментам камерному, финанц, денежному, щетному, комерц и военным обеим (касательно до зборов для их и до рекрутского набора)», за исключением лишь внешней политики [Сафонов 1974: 269–270]. Сафонов утверждал, что павловский проект Сената с его квазизаконодательными полномочиями «воплотил высказанную в “Разсуждениях вечера 28 марта 1783” панинскую мысль, что законодательная власть “может быть в руках государя, но с согласия государства, а не инако, без чего обратится в деспотизм”».

Трудно сказать, совпадали ли две записки Павла с предложенными Паниным основными законами во всех важных деталях, но есть веские основания предполагать, что они в целом соответствовали ходу мыслей Панина. В своем наброске плана основных законов Панин склонялся в сторону разделения властей. В записках Павла излагались конкретные шаги по определению полномочий Сената и нового государственного совета. В проекте Императорского совета 1762 года Панин планировал совет как законодательный орган; в записках Павла 1783 года совет представал как место обсуждения текущих политических проблем, а значит, и место выработки новых законов. В 1762 и 1783 годах, проектируя основные законы, Панин стремился реорганизовать Сенат, превратив его главным образом в судебный орган. В его плане 1783 года также предполагалось, что Сенат будет нести законодательную функцию, о чем говорится также во второй записке Павла. К этим существенным моментам сходства между замыслами Панина и записками Павла можно добавить и косвенные свидетельства. Судя по всему, Панин был доволен результатом своего разговора с Павлом, состоявшегося вечером 28 марта. Сам Павел отмечает «необыкновенное оживление и веселость» Панина в тот вечер34. Спустя многие годы декабрист М. А. Фонвизин сообщал со слов своего отца Александра Ивановича (брата Дениса Ивановича), что Павел «…согласился принять предложенную ему Паниным конституцию, утвердил ее своею подписью и дал присягу в том, что, воцарившись, не нарушит этого коренного государственного закона, ограничивающего самодержавие» [Фонвизин 1982: 128].

Свидетельства М. И. Фонвизина часто не принимались во внимание, поскольку он относил составление проекта основных законов к 1773–1774 годам и трактовал «конституционный» документ как основу планировавшегося переворота, направленного на устранение Екатерины с престола. Тем не менее описание М. И. Фонвизиным панинской «конституции» в целом соответствовало плану, который Панин и Павел обсуждали в марте 1783 года. По словам М. И. Фонвизина, Панину

…хотелось ограничить самовластие твердыми аристократическими институциями. С этой целью Панин предлагал основать политическую свободу сначала для одного дворянства, в учреждении верховного Сената, которого часть несменяемых членов (inamovibles) назначалась бы от короны, а большинство состояло бы из избранных дворянством из своего сословия лиц. Синод также бы входил в состав общего собрания Сената. Под ним в иерархической преемственности были бы дворянские собрания губернские или областные и уездные, которым предоставлялось право совещаться об общественных интересах и местных нуждах, представлять о них Сенату и предлагать ему новые законы (avoir l’initiative des lois).

Согласно этому плану, в изложении М. И. Фонвизина,

…выбор как сенаторов, так и всех чиновников местных администраций производился бы в этих же собраниях. Сенат был бы облечен полною законодательною властью, а императорам оставалась бы власть исполнительная с правом утверждать Сенатом обсужденные и принятые законы и обнародовать их. В конституции упоминалось и о необходимости постепенного освобождения крепостных крестьян и дворовых людей. Проект был написан Д. И. Фон-Визиным под руководством графа Панина.

Михаил Фонвизин отмечает, что читал список с предисловия к этому документу, написанного его дядей Денисом Фонвизиным, и приводит первую строку: «Верховная власть вверяется государю для единаго блага его подданных» [Фонвизин 1982: 127–128]. Михаил Фонвизин также утверждает, что копия проекта Панина хранилась у П. И. Фонвизина. Этот документ, переданный Павлу Ивановичу Денисом Фонвизиным, якобы был сожжен в 1792 году во время инициированного Екатериной расследования в отношении масонов и Николая Новикова [Фонвизин 1982: 129–130]. Михаил Фонвизин назвал своего дядю Дениса «редактором» конституционного акта [Фонвизин 1982: 128].

Таким образом, на основании косвенных свидетельств из мемуаров М. И. Фонвизина можно предположить, что в проекте основных законов Панина предлагались следующие изменения: усиливалась роль Сената в обсуждении законов; устанавливался выборный характер Сената с участием в выборах провинциального дворянства; самодержец переставал быть единственным источником российских законов и становился последней инстанцией контроля за их составлением и субъектом, несущим окончательную ответственность за их обнародование; создавался государственный совет, состоящий из глав министерств или департаментов. Поскольку Михаил Фонвизин мог узнать об этих особенностях проекта 1783 года только от своих родственников, то есть от отца Александра или дяди Павла, либо из написанного Денисом Фонвизиным пролога к проекту Панина, у нас есть еще одно веское основание считать, что в версии основных законов, зафиксированной в двух записках Павла 1783 года, отразились реальные представления Панина и Фонвизина35.

Как считает Сафонов, Денис Фонвизин сделал копии не только своего предисловия к плану основных законов Панина 1783 года, но и текста самих основных законов, а также их краткого изложения. После смерти Никиты Панина в 1783 году Фонвизин передал эти три документа брату Никиты, Петру Панину, чтобы тот вручил их царевичу Павлу. Однако Петр Панин решил передать Павлу только предисловие и краткое изложение, и то только после своей смерти. Петр Панин не решился вручить Павлу сам текст основных законов, опасаясь, что обнаружение этого текста может поставить под удар весь род Паниных. По мнению Сафонова, Петр Панин сознательно обманывал Павла, держа царевича в неведении относительно существования полного текста основных законов. Петр Панин, по-видимому, испытывал сомнения по поводу необходимости знакомить Павла даже с предисловием и кратким изложением законов, назвав некоторые их фрагменты «не совсем пристойными» [Сафонов 1974: 279–280; Шумигорский 1907: п28].

Сафонов не поднимает очевидного вопроса: почему Петр Панин не решался послать Павлу текст основных законов, который Павел уже одобрил в разговоре с Никитой Паниным 28 марта 1783 года? Здесь следует учитывать два фактора. Во-первых, у Петра Панина были иные отношения с Павлом, чем у Никиты Панина; более того, Петр Панин не доверял наследнику. Во-вторых, смерть Никиты Панина изменила политическую ситуацию, убрав со сцены самого сильного сторонника Павла и ослабив тем самым всю его партию. Таким образом, Петр Панин после смерти брата пришел к выводу, что политическая обстановка не располагает к обсуждению фундаментальных перемен. Можно посмотреть на этот вопрос и другой стороны: Петр Панин, вероятно, догадывался, что согласие наследника на программу Никиты Панина, будучи эмоциональной реакцией Павла на «прощальную» беседу с ним в ночь на 28 марта, нельзя счесть надежным основанием для реализации «подрывного», проконституционного плана.

Обратимся от рассмотрения противоречивой документальной истории предлагаемых основных законов к двум смежным вопросам. Во-первых, каков был вклад Дениса Фонвизина в написание проекта? Во-вторых, каков был вклад этого проекта в российскую политическую мысль?

Известно, что Фонвизин был «редактором» проекта, то есть написал его различные элементы под руководством Никиты Панина. К 1783 году Фонвизин был хорошо известен в русском литературном мире благодаря «Бригадиру» и переводным работам, но не обладал тем общественным престижем, который мог бы поддержать его в борьбе с Екатериной. Кроме того, Фонвизин, несмотря на свою деятельность при дворе и секретарскую службу у Панина, не обладал таким же, как у Панина, личным опытом, чтобы обосновать изменения в Сенате и структуре правительства. С другой стороны, Панин служил послом еще до наступления эпохи Екатерины и был ведущей политической фигурой на протяжении всего ее царствования. К началу 1760-х годов сформировалась его политическая программа: борьба с фаворитизмом, создание механизма обсуждения российских законов государственными советниками, прояснение полномочий Сената и повышение его авторитета, сокращение объема практических задач монарха. Эта программа оставалась неизменной и в 1783 году, хотя в качестве места обсуждения политических вопросов Панин теперь стал предпочитать Сенат Императорскому совету. Таким образом, если Панин и Фонвизин действительно работали вместе над разработкой проекта основных законов, то Панин был старшим партнером или «начальником», а Фонвизин – младшим партнером или «помощником».

Однако Фонвизин мог внести свой вклад в разработку предложения 1783 года тремя способами. Во-первых, он, вероятно, убедил Панина мыслить скорее в терминах политической свободы, чем институциональных преобразований. Как мы уже отмечали, в своих письмах к Панину из Франции 1777–1778 годов Фонвизин сопоставляет наличие законодательных политических свобод французов и отсутствие таковых в России. Он понимал, что русские де-факто пользуются большей свободой, чем французы, но логический вывод, который Панин, вероятно, сделал из писем Фонвизина, состоит в том, что в России следует правовым порядком гарантировать существующие свободы и даже расширить их. Отметим также, что проект основных законов 1783 года был задуман как составная часть долгосрочной программы политических реформ. В краткосрочной перспективе существующие вольности были бы обеспечены защитой Сената, избираемого из дворян, и усилиями по ограничению деспотизма, что Михаил Фонвизин впоследствии назвал «твердыми аристократическими институциями». Но план предусматривал также постепенную отмену крепостного права. Освобождение крестьян логически вытекало из высказанного Фонвизиным в «Рассуждении» тезиса о том, что хорошее управление несовместимо с рабством. Как считал М. Фонвизин, освобождение крестьян было одной из прямых целей конституционного проекта [Фонвизин 1982: 127–128]. Таким образом, Денис Фонвизин, вероятно, склонял Панина к тому, чтобы создать долгосрочный план по превращению России в страну, где политическими правами могли бы пользоваться не только дворяне, но и представители других социальных сословий, возможно, даже освобожденное крестьянство. Поскольку в записках Павла не упоминается отмена крепостного права, очевидно, что она была в краткосрочной перспективе политической задачей Фонвизина, а не Панина.

Во-вторых, Фонвизин, вероятно, отвечал за религиозную составляющую предисловия к конституционному проекту. Как мы видели при анализе панинского проекта Императорского совета 1762 года, Панин называл императрицу исполнительницей воли Божией, но не пытался объяснить благое правление подражанием божественным добродетелям. Но этот вопрос интересовал Фонвизина, когда он переводил «Иосифа» Битобе, «Слово похвальное Марку Аврелию» Антуана Леонара Тома и другие произведения. Эта заинтересованность проистекала из его морализма, уходящего корнями в «Басни» Хольберга. Как мы видим, концепция «просвещения» Фонвизина представляла собой гибрид религиозных и светских побуждений. Именно такое сочетание мы и наблюдаем в «Рассуждении».

В-третьих, Фонвизин, вероятно, настаивал на том, чтобы в обоснование конституционного проекта Панин включил теорию общественного договора. Конечно, Панин одобрял захват власти Екатериной в 1762 году и считал, что во внутренних делах России сила имеет большое значение: его брат Петр сыграл большую роль в подавлении Пугачевского бунта. Однако нет никаких свидетельств в пользу того, что Никита Панин, по крайней мере в 1760-е годы, придерживался теории общественного договора по Локку или Руссо. Как и Екатерина, Панин черпал вдохновение в политических теориях Монтескьё и немецких камералистов. Он восхищался хорошо устроенными государствами, в которых вольности дворянства уравновешивали полномочия монарха, а государственные функции были четко разграничены. Фонвизин, со своей стороны, тяготел к Руссо, о чем свидетельствуют его письма из Франции 1777–1778 годов. Мы не знаем, читал ли Фонвизин «Общественный договор» Руссо, но, безусловно, он читал другие его произведения. Томас Барран показал, что автобиографический фрагмент Фонвизина 1778 года, «Чистосердечное признание», опирается на «Исповедь» Руссо и на его же «Исповедание веры савойского викария». Барран также предположил, что «Недоросль» (который мы проанализируем ниже) испытал влияние пятой книги «Эмиля» Руссо. Однако Барран также утверждает, что в своем обосновании права на сопротивление неправедному правителю Фонвизин в «Рассуждении» не следует логике «Общественного договора» Руссо, поскольку, по мысли Руссо, народ никогда не отдает суверенитет государю и не может допустить слепого «подчинения» правительству. Наконец, Барран отметил, что Руссо утвердил Фонвизина в мнении о том, что гражданин вправе критиковать деспотическое правительство [Barran 2002: 110–119]. На мой взгляд, значение Руссо для Фонвизина заключалось в том, что он подчеркивал центральную роль народа в санкционировании политического устройства, то есть самого существования государства. Фонвизин пошел дальше Руссо, отвергнув принуждение или «силу» как политическую стратегию, за исключением случаев, когда народ управляется неправедным государем. Фонвизин был, безусловно, более радикален, чем Панин, который в целом более сдержанно относился к значению общественного в политике и который до 1783 года не решился бы поддержать право народа на свержение деспотического режима.

Для конституционного проекта Панина – Фонвизина была характерна серьезная путаница в отношении разделения властей в будущем правительстве, – в частности наделение Сената некоторыми законодательными полномочиями наряду с судебными. Однако такое смешение было типичным для правовой теории XVIII века, особенно у мыслителей, опиравшихся на Монтескьё, которые считали, что суды несут «исполнительную функцию» по претворению законов в жизнь. В других аспектах это смешение могло проистекать из российских условий или политических обычаев: например, Павел счел, что проект Панина предполагает сохранение исполнительной и законодательной власти «в руках государя», хотя исполнительные полномочия государя Панин частично передал реорганизованным правительственным департаментам, а его законодательные функции – государственному совету и Сенату. Возможно, и Павел, и Панин рассматривали эту роль императора как временно необходимую особенность системы, которая может измениться лишь через десятилетия, но, скорее всего, ни тот ни другой не могли представить себе государство без монарха-законодателя во главе. Более того, и Панин, и другие «царедворцы» Павла призывали молодого цесаревича подражать Петру Великому [Ransel 1975: 282–283]. Фонвизин восхищался Паниным отчасти потому, что Панин брал пример с «прежних» соратников Петра [Ransel 1975: 269–270]. Стремление панинской группы «вернуться на пути, заповеданные Петром» предвосхищало понятное, но странное желание советских граждан послесталинской эпохи «вернуться к заветам Ильича». В обоих случаях «путь вперед» был «путем назад», а блистательная фигура предшественника мешала правильному определению современных проблем.

Несмотря на свои недостатки, проект Панина – Фонвизина был новаторским для российской политической мысли, представляя собой шаг к более четкому пониманию политической свободы. В фокусе его внимания были права на свободу вероисповедания, на справедливый и открытый суд, на владение собственностью, ограничение царской власти арестовывать по делам об оскорблении величества. В проекте, по крайней мере, поднимался вопрос о разделении властей. Этот план нельзя выгодно сравнить ни с европейскими конституциями эпохи после 1789 года, ни с американским Биллем о правах. Более того, в 1905 году в качестве альтернативы термину «конституция» российским государством был принят именно термин «основной закон», введенный в рассматриваемом проекте. Тем не менее Панин и Фонвизин пошли гораздо дальше скромных «обещаний» Бориса Годунова и других деятелей XVII века уважать «права» бояр – хотя бы потому, что Панин и Фонвизин выступали за создание неотменяемого государственного документа, который нельзя изменить по прихоти отдельного правителя. По сравнению с планами Дмитрия Голицына и заговорщиков 1730 года у проекта было то преимущество, что государь соглашался на него добровольно, а не вынужденно. Его обнародование опиралось на принцип согласия, который полагался в основе хорошего правления. Подобно некоторым политическим трактатам московской и петровской эпох, в «Рассуждении» Фонвизина религия рассматривалась как оправдание русской монархии. Однако, в отличие от Феофана Прокоповича, Фонвизин не считал, что для сохранения православной веры нужно подавлять внутренние несогласия: напротив, путь к русской свободе Фонвизин видел в добродетели, основанной на вере.

«Недоросль» Фонвизина

Мы не знаем, когда Фонвизин написал «Недоросля». Пигарев относит начало работы над пьесой к лету 1779 года. Основанием для такого заключения послужило свидетельство друга Фонвизина, И. А. Дмитриевского, который в том году сообщал: «Денис Иванович пишет комедию с великим успехом» [Пигарев 1954: 151]. Макогоненко утверждает, что Фонвизин закончил сочинение «в конце 1781 года» [Макогоненко 1961: 261], а Пигарев – что пьеса была закончена только в январе – феврале 1782 года. Один из современников Фонвизина сообщал о завершении работы над комедией в письме от 11 марта 1782 года [Пигарев 1954: 151]. В 1782 году Фонвизин пытался организовать театральное представление. Впервые «Недоросль» появился на сцене в Петербурге, 24 сентября 1782 года. В Москве, несмотря на все усилия Фонвизина, пьесу поставили только в мае 1783 года, а затем она шла в основном в домашних театрах, а не на публичной сцене [Рассадин 2008: 251–253].

История создания «Недоросля» и его первых представлений интересна тем, что она, вероятно, совпала по времени с разработкой Фонвизиным и Паниным конституционного проекта. Потеряв расположение Екатерины, Панин с конца апреля 1781 года взял трехмесячный отпуск с государственной службы. Вернувшись в сентябре 1781 года из отпуска в столицу, Панин был лишен привилегии прямого доступа к императрице [Рассадин 2008: 245–246]. Если Панин в этот момент приступил к разработке проекта основных законов, а Фонвизин в это же время (осенью – зимой 1781/82 годов) заканчивал пьесу, то можно предположить, что «Недоросль» и «Рассуждение о непременных государственных законах» были задуманы практически одновременно. Если же Фонвизин написал «Недоросль» непосредственно перед тем, как приступить к составлению «Рассуждения», то пьесу можно рассматривать как промежуточный этап между его французскими письмами и подготовкой конституционного проекта. В любом случае краткий временной промежуток между политическим трудом Фонвизина и его драматическим шедевром требует анализа.

Слово «недоросль» в переводе на английский относится к молодому человеку, не достигшему совершеннолетия, не имеющему права вступать в брак, заключать договоры или (в применении к нашему времени) голосовать; либо не достигшему зрелости, не отвечающему за свои поступки и нуждающемуся в дополнительном образовании, чтобы начать исполнять обязанности взрослого человека. Выбранное Фонвизиным слово «недоросль», безусловно, подразумевает как правовую, так и духовную незрелость такого рода, но также оно является термином, обозначавшим юношу дворянского происхождения, еще недостаточного взрослого для поступления на государственную службу. Если во времена Петра I юноша мог поступить на службу не ранее 15 лет, то во времена Екатерины – не ранее 18. Поскольку при Петре служба для дворян была всеобщей обязанностью, термин «недоросли» во множественном числе применялся ко всей совокупности несовершеннолетних дворян и обозначал их отношение к государству, то есть обязанность служить в будущем. Таким образом, при Петре термин «недоросль» по определению имел политическую окраску, которая во времена Екатерины сохранялась, но уже становилась архаичной, поскольку обязательная государственная служба для дворян была отменена в 1762 году. Иными словами, термин «недоросль» в то время переходил из политико-правового лексикона в социальный. В самой его истории запечатлелось одно из главных различий между петровской и екатерининской эпохами.

В отличие от «Бригадира», в котором было всего семь основных персонажей, все из которых были дворянами, в «Недоросле» Фонвизин вывел на сцену пятнадцать действующих лиц: восемь дворян, четверо крепостных и трое разночинцев (семинарист, учитель, отставной сержант). Автор исследовал взаимоотношения дворянства и крепостного крестьянства, но также разрабатывал отдельные характеры, чтобы проследить межличностные отношения внутри социального слоя и отнести его представителей к тому или иному социальному типажу. В итоге на сцене были выведены типичные представители русского провинциального общества образца 1782 года.

Как и «Бригадир», «Недоросль» – семейная комедия в трагических обстоятельствах. Наше знакомство с семейством Простаковых (которое состоит из госпожи Простаковой, ее мужа, ее сына Митрофана и свойственницы Софьи) происходит в день, когда Простакова собирается устроить помолвку Софьи со своим братом Скотининым. Как и в «Бригадире», молодая избранница Софья противится браку по расчету: она предпочитает своего поклонника, добродетельного Милона, бывшего военного. Узнав, что ее подопечная Софья вскоре унаследует от своего дяди Стародума состояние в десять тысяч рублей, станет богатой и независимой и сможет вступить в брак с Милоном, Простакова меняет тактику. Теперь она пытается убедить, а потом и заставить Софью выйти замуж за Митрофана. Во втором явлении пятого действия Стародум и добродетельный чиновник Правдин предотвращают похищение Софьи. Пьеса заканчивается тем, что Простаковых по правительственному указу лишают имения и крепостных, взяв их в государственную опеку, а Софья воссоединяется с Милоном. Добродетель Софьи признана и вознаграждена, а пороки «милой семейки» Простаковой, Простакова и Митрофана обличены и наказаны государством. На первый взгляд, пьеса Фонвизина изображает торжество просвещенного абсолютизма над провинциальным традиционализмом.

В пьесе, однако, мы вовсе не наблюдаем апофеоза победившей добродетели. Первые три явления первого действия погружают нас в нездоровую атмосферу оскорблений, которыми Простакова осыпает своих дворовых людей. Портного Тришку она называет «мошенником», «вором», «болваном» со «скотским рассуждением», неспособным сшить кафтан. В глубине души Простакова считает Тришку не человеком, а «скотом» [Фонвизин 1959, 1: 107–108]. Это обзывательство отдает авторской иронией, поскольку девичья фамилия Простаковой – Скотинина. Затем Простакова требует от своего мужа-подкаблучника, чтобы тот наказал Тришку, так как она «холопям потакать не намерена». Слово «холоп» уже к тому времени устарело как юридическая категория, но оно тем не менее точно отражало бесправное положение крестьян, трудившихся подневольно. В шестом явлении второго акта Простакова выражает презрение по отношению к верной няньке Митрофана, своей дворовой прислуге Еремеевне, обзывая ее «бестией» и «старой ведьмой». Этот второй эпитет – двойное оскорбление, намекающее на возраст и злобный характер Еремеевны. Семинарист Кутейкин в библейских выражениях характеризует жизнь Еремеевны как «тьму кромешную». Сама Еремеевна признается, что в награду за верность Простакова жалует ей «по пяти рублей на год, да по пяти пощечин на день» [Фонвизин 1959, 1: 127–128]. Во втором явлении пятого действия Простакова ругает дворовых за то, что они не сумели похитить Софью: «Плуты! Воры! Мошенники! Всех прибить велю до смерти!» [Фонвизин 1959, 1: 170]. В четвертом явлении пятого действия она вместе со своим братом Скотининым отстаивает свое право произвола над крепостными, вопрошая: «Разве я не властна и в своих людях?» – «Да разве дворянин не волен поколотить слугу, когда захочет?» [Фонвизин 1959, 1: 171–172].