Совдетство. Книга о светлом прошлом

– Обнаглели! – крикнула, заикаясь от ярости, Марфа Антоновна. – Ты, ты и ты – Шаляпин, Лемешев и Козловский, брысь по углам. – Она пальцем показала, кому где отбывать наказание. – А после полдника до ужина будете у меня убирать территорию вокруг корпуса. Ясно?

– Ясно…

Позже к уборке территории присоединился Папик, он пытался исподтишка стянуть с Родионовой трусики и доказать, что у женского пола там все устроено совсем иначе, чем у мужского. Доказал. Получил подзатыльник и принудительные работы. Приводя в порядок округу, мы нашли бархатное тельце крота, засиженное мухами, и с почетом похоронили несостоявшегося мужа Дюймовочки в клумбе. Периодически к нам подходили девочки из нашего отряда, интересовались: правда ли, что мы подрались, выясняя, кто лучше поет – Шаляпин, Лемешев или Козловский?

– Чистая правда! – гордо отвечали мы.

– А я считаю, Павел Лисициан лучше! – Тигран снова попытался ввести в заблуждение общественность.

– Знаем, за что тебя-то наказали! – хихикали девчонки. – Не примазывайся!

Так Пашка, Вовка и я стали неразлучными Лемешевым, Козловским и Шаляпиным. Теперь, приезжая в лагерь, мы встречались как ветераны детского летнего отдыха, а те, кто знали нас по прошлым сменам, восклицали:

– О, Лемеш, Козел и Шляпа – собственными персонами!

Даже Голуб, впервые в этом году приехавший в «Дружбу», мог, остановив меня на бегу, спросить:

– Шаляпин, тьфу черт… Полуяков, стенгазету к родительскому дню Пушкин будет выпускать? Ты председатель редколлегии или я?

Много лет наша троица была неразлучна. И вот Козловского не стало…

16. Местные атакуют

– Как ты думаешь, Козел на будущий год приедет? – спросил я.

– Даже не знаю, – вздохнул Лемешев. – Он гордый. Да и родители, если докопаются, могут не разрешить. Мои бы не разрешили.

«Это уж точно!» – подумал я, представив себе Пашку, печатающего строевой шаг по асфальтовой дорожке, уходящей за горизонт.

С Козловским приключилась скверная история, хуже не придумаешь. А началась она давно, три года назад, когда в нашем отряде объявился местный мальчик. Тут надо бы объяснить, что местные бывают двух видов: одни живут в домиках вдоль железной дороги, их называют востряковскими, или востряками. Тихие люди, они роются в своих садиках-огородиках, выращивают клубнику, огурцы и разную-всякую петрушку-сельдерюшку. В родительский день востряки утраивают у платформы целый базарчик, и Лида всегда покупает мне там раннюю морковку, сладкую, нежно-оранжевую, с длинным корешком – не толще суровой нитки, в магазине его всегда почему-то отрезают. А чуть дальше расположен Рабочий поселок – десяток двухэтажных деревянных бараков и две серые хрущевки, заселенные буйными, особенно во хмелю, «гегемонами», так называет их Юра-артист. В этом году они даже напали на наш лагерь, устроив страшный переполох.

В июне в первом отряде обретался жуткий парень – Толик Карасев. Выглядел он так, что моя бабушка Аня, живущая на хулиганской Чешихе, сразу бы определила: шпана шпаной! Второгодник, он был самый старший в отряде. Вид бандитский, дикие усики и фикса во рту. На руке у него синела мутная наколка «Толя». Красного галстука Карасев не носил, так как из пионеров его давно исключили за жуткое поведение, а в комсомольцы, понятно, не приняли за то же самое. Когда он вразвалочку проходил мимо, все затихали, а в нос ударял ядреный табачный запах, как от взрослого мужика. Вожатый первого отряда Федор, рослый и спортивный парень, старался с ним лишний раз не связываться: пришел на построение – хорошо, не явился – еще лучше. Даже Анаконда отворачивалась, если Карась возникал поблизости. И только Жаринов смотрел на него с обожанием, даже перенял у хулигана манеру чесать ухо плечом, перекосившись набок.

Потом, после налета, когда из Москвы приехала комиссия и стали разбираться, каким образом уголовный элемент, состоящий на учете в милиции, вообще мог попасть в детское оздоровительное учреждение, выяснилось: за него просил председатель профкома «Макаронки». А дело было так: пришла к нему мать Карася, фасовщица, и умоляла отправить непутевого парня хоть куда-нибудь, пока она будет месяц лежать в больнице. Оставить-то сына не на кого – безотцовщина. Профорг и пожалел сироту на свою голову…

Так вот, на родительский день Толика приехали навестить два взрослых парня подозрительной наружности, назвались, хихикая, двоюродными братьями и, не дожидаясь концерта, забрали его, как положено, под расписку до ужина, мол, погуляем по лесу, а то как раз колосовики пошли. На самом же деле троица тут же ломанула в Рабочий поселок в магазин за пивом, туда почему-то постоянно завозят свежее «жигулевское», и этот удивительный факт Юра-артист объясняет словами Маяковского:

Ну а класс-то жажду                         заливает квасом?Класс – он тоже выпить не дурак!

Там нахальные дружки полезли, конечно, без очереди и в результате подрались с местным пацаном, зверски его отметелив, так как у одного из «кузенов» имелся при себе кастет. Но избитый, как на грех, оказался младшим братом печально знаменитого Гвоздя – Мишки Гвоздева, недавно откинувшегося, что значит – вернувшегося из тюрьмы. Его жутко боялась вся округа. Узнав, на кого подняли руку, приезжие пацаны пришли в ужас и ближайшей электричкой умотали в Москву, а Толик, примчавшись в лагерь, притаился, думал, пронесет. Не тут-то было! Последние родители, усталые, но довольные, покидали «Дружбу» после насыщенного дня, когда из Рабочего поселка прибежала испуганная кастелянша (она была местная, жила там в хрущевке) и сообщила: Гвоздь собирает окрестную шпану, чтобы идти на лагерь и требовать выдачи на правеж Карася, которого в очереди узнали, так как за пивом он наведывался не впервые.

Об угрозе доложили Анаконде, она позвонила в милицию, а пока те чешутся, приказала всех детей запереть в корпусах, усилив бдительность. Когда уже смеркалось, прибыл участковый с планшетом на боку вместо кобуры, он стал всех успокаивать, мол, оперативные меры приняты, не стоит паниковать – хулиганы просто пугают, никто на «Дружбу» руку не поднимет: подсудное дело. Но тут из Рабочего поселка приковылял помятый дружинник и доложил, прикрывая подбитый глаз, что ситуация вышла из-под контроля, Гвоздь собрал человек двадцать шпаны. Пьяные, злые, вооруженные кастетами, арматурой и дрекольем, они движутся с неприличными криками к пионерскому лагерю. Участковый перепугался и вызвал по телефону из Домодедова усиленный наряд милиции, путано обрисовав положение. Во время разговора Анаконда вырвала у него трубку и рявкнула в мембрану:

– Учтите, здесь двести беззащитных детей. Если хоть на минуту опоздаете, я лично с вас погоны посрываю!

Потом она приказала раздать всем мужчинам, даже боявшемуся мышей завхозу Петру Тихоновичу, оружие: штыковые лопаты, пожарные крюки, топоры, городошные биты, огнетушители и огромные кухонные ножи. Лысый Блондин явился с «кривым стартером» – мощной железной загогулиной, которой вручную заводят заглохший мотор. Рослым парням из старших отрядов Анаконда велела вооружиться штакетинами от старого деревянного забора и создавать видимость многочисленного ополчения, но в бой не ввязываться, а в случае очевидной опасности отступить в клуб и там забаррикадироваться. Вызвав братьев Худайназаровых из второго отряда, она временно вернула им конфискованные рогатки и приказала запастись камнями покрупней. Это было серьезное пополнение: близнецы с пятидесяти шагов наповал убивали ворону. Из нашего третьего отряда взяли только Шохина. Высокий и широкоплечий, он вполне мог сойти за мелкого вожатого, вроде Голуба. Я, Лемешев и Козловский тоже просились на передний край, но нам отказали: малы еще, охраняйте своих девчонок. Жаринов, глядя на нас, ощерился и процедил, что только дураки лезут туда, где запросто можно получить перо в бок. Перо – это очень тонкий бандитский нож. Но мы сбегали на хоздвор и обзавелись длинными кровельными гвоздями, заточив их о бордюр до боевой остроты. Пашка предложил еще соорудить под окном катапульту, как в учебнике истории Древнего мира: на бревно кладется доска, один ее конец прижимается к земле кирпичом. Нужно прыгнуть на поднятый край доски – и метательный снаряд навесом полетит в неприятеля.

Карася спрятали на складе под старыми, прописанными матрасами, приказав ему не высовываться, если хочет жить. Сторожить виновника переполоха оставили нашего Голуба, но он, отвесив Толику, покорному с перепуга, десять горяченьких, вернулся в строй защитников «Дружбы».

На военном совете решили, что громилы скорее всего нападут со стороны леса. Забор там повыше, зато легче незаметно подкрасться и скрыться в случае чего в чаще. От станции хулиганы пойдут навряд ли: во ржи даже ночью человек, как на ладони. Но все равно часть защитников во главе с Захаром Борисовичем (он на фронте был разведчиком) расставили вдоль невысокого щелистого забора, за которым начиналось колхозное поле. В случае чего наши должны были фонариками ослепить врага и вызвать подмогу. Бухгалтер вооружился здоровенной сечкой – ею рубят капусту на кухне.

– Р-р-рубиться – так р-рубиться! – картаво приговаривал он, пробуя пальцем лезвие.

Мы, прильнув к окнам, видели и слышали, как наши готовятся к бою. Много интересного рассказал, вернувшись, Засухин, которого мы отправили на разведку. У Андрюхи ночное недержание, поэтому в «белый домик» его пропустили без вопросов, а он заодно выяснил обстановку.

– Ну как там, Зассыхин? – с тревогой спросил Жаринов.

– Жуть! – сообщил тот, стуча зубами – то ли от страха, то ли от холода: июнь был промозглый.

Тая из Китая под охраной Аристова играла на баяне «Вставай, страна огромная!». Виталдон всем пожимал руки, видимо, прощался навсегда. Федор неподвижно стоял, скрестив перед собой две городошные биты. Голуб показательно рубил воздух ребрами ладоней, изображая карате – это такое японское самбо. Анаконда, участковый и дружинник обходили позиции, давая последние указания. Юра-артист, тощий, как Пиноккио, раскрасив лицо черным гримом, бегал вдоль забора, он точил друг о друга огромные мясные тесаки и театральным голосом кричал:

Ножи точу – зарезать местных хочу!

Штурм начался внезапно, мы уловили треск кустов снаружи, увидели темные фигуры, оседлавшие забор, раздались пронзительный свист, пьяный хохот и густая матерная брань. Эмма Львовна, согнавшая на всякий случай всех девчонок в нашу палату, приказала им заткнуть уши. Но лично я не услышал ни одного незнакомого слова. Здоровенный хулиган, свесив ноги, потребовал:

– Отдайте вашего беспредельщика на правеж – тогда никого не тронем! По-хорошему просим!

– Прекратить безобразия! – вышагнул вперед участковый. – Ты с кем разговариваешь, Гвоздев?

– Заткнись, мусор!

– Бей легавых! – раздался крик.

Один из местных, спрыгнув на землю, метнулся с дрыном наперевес к Тае, видно, хотел отобрать инструмент, но Аристов боксерским ударом положил его наземь. А вот Голуб, не воспользовавшись приемами карате, бросился наутек от бандита, размахивавшего велосипедной цепью, но громилу быстренько успокоил с помощью биты Федор-амбал. Юра-артист, выставив ножи, кинулся на Гвоздева, но тот, будто тореадор, ловко увернулся, и Юрпалзай воткнулся в клумбу. Худайназаров выстрелил из рогатки и попал точно в глаз местному, тот дико заорал и покатился по земле. Лысый Блондин ловко отоварил местного «кривым стартером» по голове. Находчивый Голуб, ловко убегая от врагов, залез на флагшток и оттуда дразнился, отвлекая и деморализуя неприятеля. Юра-артист выбрался из клумбы и все-таки вонзил кухонный нож в задницу одному из налетчиков.