Тюльпаны с Байконура. О романтической эпохе улетных достижений

– Аэродром охранять.

– Верблюдов гонять, – съехидничал Виктор и стал включать аппаратуру, потирая ладони и приговаривая: – Сейчас согреемся.

И это кстати, так как в комнате было заметно холодно.

Железные шкафы загудели, замигали многочисленными лампочками на лицевых индикаторных панелях. Экраны мониторов зажглись, подобно фосфору в темноте, ровным, мягким зеленым светом.

Виктор был доволен сам собой, держался уверенно. Возрастом он был заметно старше нас с Алексеем, и я принял его за руководителя нашей группы, однако ошибся.

Малость погодя, пока я приглядывался и соображал, что здесь к чему, в комнату вошел небольшого росточка, скромный, невзрачный мужичок (по дороге, в автобусе, я точно его не приметил). Он поочередно поздоровался со всеми, уточнил, подойдя ко мне:

– Новенький? – и, не дожидаясь моего ответа, представился: – Василий.

– Александр, – ответил я ему, пожимая протянутую маленькую, но твердую, натруженную ладонь.

Василий (по фамилии Марущак), как оказалось, в нашей группе был за старшего. Без проволочек он стал вводить меня в курс дела.

– Все, что здесь есть, – неспешно объяснял он, – это аппаратура для сбора, отображения и передачи в ЦУП (центр управления полетами) данных о полете «Бурана». Стартанет «птичка», полетит, наземные станции, расположенные по трассе полета, станут за полетом наблюдать и транслировать сюда его параметры. На экранах этих мониторов, – он ткнул пальцем в светящиеся экраны, – полетные данные будут отображаться, по ним можно будет судить, что с «птичкой» происходит. Туда ли она летит. В режиме реального времени эти данные транслируются дальше в ЦУП. В Подлипках (где развернут ЦУП) точно такая же аппаратура, и там будут видеть то же самое, что и мы здесь. Это очень ценная информация, особенно на завершающем этапе полета, когда «Буран» будет приземляться на посадочную полосу нашего аэродрома. Полетит он и будет возвращаться в автомате, без пилотов-космонавтов. Посадку ему должен обеспечивать посадочный комплекс «Вымпел» – ну, ты знаешь. Наша система – часть этого комплекса.

– Да, – подтвердил я, – я был у разработчиков в ленинградском ВНИИРА (Всесоюзный научно-исследовательский институт радиоаппаратуры).

– Хорошо. Ленинградцы разработали, а изготовляли аппаратуру в Кишиневе, Одессе, Харькове. Привезли сюда. Мы ее здесь смонтировали. Функционально наша система – зрячая часть посадочного комплекса. Если она засбоит или, не дай бог, погаснет во время реального полета, то у всех причастных к делу буквально закроются глаза. Шуму будет… Никто не будет понимать, что с «Бураном», где он, в каком состоянии, как и куда летит. Наше дело – настроить систему так, чтобы она работала безупречно. Чем мы сейчас здесь и занимаемся. Вы с Алексеем очень вовремя прилетели. Включайтесь в работу.

И, обращаясь уже ко всем, продолжил:

– Давайте сегодня разберемся с блоками СУО (система управления отображением). Недавно случился большой скачок по питанию, эти блоки оказались самыми критичными. Возможно, в них даже что-то погорело. Вам с Алексеем, как инженерам, мультиметр и осциллограф в руки, схемы там, в шкафу, кумекайте. Выловите «блох» – монтажники Кузнецовы что надо перепаяют. А я пойду до наших военных добегу. Разберусь, кто там отвечает за электроснабжение. Попрошу, чтобы со светом не баловались или хотя бы предупреждали о переключениях, а то таким макаром нам все тут пожгут.

Озадачив нас, он ушел и до обеда не появлялся. Похоже, долгий у него вышел разговор.

Мы с Алексеем разложили схемы, обвешались проводами, включили осциллографы, начали в проблему вникать. К обеду кое-какие догадки по поводу возникших неисправностей у нас появились, но тут, как говорят в нашей армии, «война войной, а обед по распорядку».

Вернулся Василий, и мы все вместе, дружной толпой побрели в другой конец коридора нашего этажа – в трапезную комнату. Там уже собралось несколько проголодавшихся. Они суетились вокруг небольших письменных столов, сдвинутых в одну линию в середине комнаты. Неказистые стулья, казалось, мешали организации застолья и беспорядочно были разбросаны по помещению.

Лишь только мы вошли, кто-то с порога окликнул:

– Виктор Михалыч, воду привез?

– Да. Вот, – отвечал тот, волоча канистру.

– Наливай, а то заждались.

Водой из канистры Виктор наполнил жестяную, литров на пять, банку. Поместил в нее самодельный кипятильник и включил его. Пока вода доходила до кипения, собравшиеся доставали из своих сумок стаканы, кружки, ложки, привезенные с собою харчи: черный хлеб, сало, докторскую колбасу, плавленые сырки «Дружба».

– Леша, – обратился я к товарищу, – а я не догадался ничего съестного прихватить. Кошелек взял, я б в столовую сходил, а то тут мне с пустыми руками как-то неловко.

– Столовой здесь еще нет, – с улыбкой отвечал тот, – и неизвестно когда будет, так что не стесняйся, вливайся в коллектив. Стол здесь общий, выбирай что глянется. Для тебя все еще только начинается, время отплатиться у тебя будет.

Я примостился к столу рядом с Кузнецовыми. Нина дала мне большую алюминиевую кружку, предложила пару куриных кубиков и пакет с куриным супом. Что делать с кубиками, я не знал, а пакет с супом был мне знаком со студенческих времен, и я выбрал его.

Вода вскипела. Каждый со своей посудиной подходил к банке за кипятком, чтобы приготовить суп, кисель или чай.

Черпанул кипяточку и я. Растворил в нем куриный суп из пакета, взял со стола большой кусок хлеба, но не успел его откусить, как Виктор одернул меня. В руке он держал фляжку со спиртом, которая передавалась по кругу. Он отлил спирт в свою алюминиевую кружку и протянул флягу мне. Я тут же передал ее соседу.

Тот спросил:

– А сам-то чо?

– Да мне не хочется. Сегодня вроде как не праздник.

– Хочу, не хочу – здесь не катит, – уточнил он. – Прими для профилактики, а то бациллу какую-нибудь прихватишь. Животом здесь страдают многие, особенно с непривычки.

Прислушавшись к свету бывалого, я немного плеснул спирта в суп и передал ему фляжку. Он отлил грамм пятьдесят в свой стакан и больше никаких советов мне не давал.

По всему было видно, что собравшиеся за столом давно знакомы. Общались непринужденно, а после спиртопрофилактики даже весело. В этом общении не было и намека на какие-либо жалобы, тем более недовольство или возмущение. Ко мне, новичку, присматривались, но каверзных вопросов не задавали. Большинство присутствующих были, как и я, командированными. Кто-то по этому поводу выдал анекдот.

Собирается муж в командировку. В верности жены шибко сомневается. Просит соседа присмотреть за ней. Сосед уточняет:

– Ежели что, как тебе сообщить-то?

– Присылай телеграмму: «Жена умерла», – по ней меня тут же отпустят, прилечу, разберусь.

На том и порешили. Работает себе муж в командировке неделю, другую, неплохо зарабатывает, все хорошо, все ладится – и тут бац, телеграмма: «Жена умерла». Телеграмму получает начальник, он не в курсе оговоренных условностей. Соображает – работник ценный, отпускать его ну никак не хочется, как бы задержать хотя б еще на пару дней? Он, не показывая телеграммы адресату, шлет ответную с уточнениями: «Сообщите, когда будут похороны». Такого вопроса сосед ну никак не ожидал, растерянно отвечает: «Я не знаю, когда будут похороны, но доступ к телу продолжается!»

Народ выслушал байку с интересом, одобрительно посмеиваясь. Кто-то просил что-нибудь еще.

А сосед, наклоняясь ко мне, полюбопытствовал:

– Ты женат?

– Да нет.

– Это не есть хорошо. Ты эти байки не слушай. Это так, для потехи. А по жизни без семьи оно ни то ни се. Здесь много семейных. Вон, например, Кузнецовы, вместе работают, а дочка у них ходит в детский сад. Новиковы Влад с Ириной, Игорь с Катей Бурко. Да много тут семейных. И это правильно. Командировки у нас долгие. Тебе насколько выписали?

– На шесть месяцев.

– Ну, как обычно. Потом еще продлят.

– А вы здесь давно? – спросил я его.

Сосед усмехнулся.

– Давно? Я еще Гагарина пускал.

Услышанное заставило меня к нему присмотреться. Каким же он показался мне стариком. Гагарина запускал! Я в те годы ходил в детский сад. Радио о первых полетах трубило громко. Мы играли в космонавтов, и интереснее профессии я себе не представлял. Так вот сбылась та детская мечта – я на Байконуре, но в том, что сейчас вижу вокруг, нет ни грамма героического пафоса. Все как-то буднично, обыденно.

Обед прошел. Прибравши стол, потихоньку начали расходиться. Мы своей пятеркой – Василий, Алексей, Кузнецовы и я – вернулись и до вечера занимались ремонтом погоревших блоков. В каждом блоке неисправными оказались однотипные платы, а на этих платах повыгорали одинаковые микросхемы. Трудно было определить первую, а дальше, как на конвейере, один за другим мы заменили испорченные элементы.

– Вот и ладушки, – подвел итоги трудового дня Василий, – все, слава богу, заработало. Вот только ЗИП (запасное имущество) почти весь израсходовали. Я полдня с военными ругался – толку никакого, валят друг на друга, виноватых не найдешь, спросить не с кого, так что чудеса со светом, наверное, еще продолжатся. ЗИП надо восполнять.

Окончив работу, засобирались в обратный путь. Выключили аппаратуру, не спеша одевшись, вышли на улицу. Погода по-прежнему свирепствовала. Ветер не стихал. Под его напористыми порывами ожидающий нас автобус заметно раскачивался.

Следом за нами из теплого помещения выскочили две шустрые девчушки и вприпрыжку, обгоняя нас, устремились к автобусу. От угла здания до автобусной двери было несколько шагов, но это небольшое свободное пространство было особо продуваемым. И для девчонок, одетых в широченные меховые куртки, оно оказалось непреодолимым. Их одежки парусили так, что ветер подхватил их и понес в степь. Они проскочили мимо автобуса, с испуга ухватившись друг за дружку, упали на колени и заголосили:

– Спасите! Ловите нас!

Наблюдать за этим было забавно. Но не мешкая я бросил свою сумку к ногам Виктора и поспешил к ним на помощь. Ветер валил с ног, я еле держался, но сумел-таки ухватить девчонок за широкие воротники, помог подняться с колен и, волоча их за собой за шиворот, подтащил к автобусу. Кузнецовы и Алексей, наблюдавшие за происходящим, не отходя от стены здания, громко смеялись. Я окликнул их:

– Держитесь! Вас унесет – с вами не справлюсь.

Потом, подобрав свою сумку, запрыгнул в автобус.

Преодолевая порывы ветра, подтянулись остальные. Автобус заполнился. Под Розенбаума тронулись и через полтора часа, поборов непогоду, были в городе.

Очередные мысли о доме

Вернувшись в свой гостиничный номер, на добытой электроплитке (спасибо товарищам, помогли, подсобили) я сварил себе гречневой каши, откупорил банку тушенки, поужинал и, коротая остаток дня, написал матери.

«У меня все хорошо. Я в командировке на Байконуре. Сколько здесь пробуду, точно не знаю. Пока буду писать тебе отсюда. Здесь много интересного. О чем-то напишу, чего-то приеду – расскажу. Народ здесь умный, приветливый, отзывчивый. С такими не чувствуешь себя одиноким, многие охотно мне помогают. Живу в гостинице. Поесть есть чего. Да, знаешь, тут неожиданно встретил однокурсника Ивана Циплякова. Встретились, обрадовались, обнялись по-братски. В гости приглашал. Он женат, у него двое детей. Как-нибудь обязательно зайду. Пиши, как вы там зимуете? Там снегу теперь намело? Здесь его очень мало, в городе совсем почти что нет, ветер пыль, песок метет вместо снега, это необычно, но ничего, привыкну. Как бабенька? Вы там держитесь, не болейте. Я пока не знаю когда, но обязательно приеду. Двор поправим, телефон проведем, почаще будем общаться. Привет соседям, родственникам, дяде Володе особенно. Трудно без отца? Он вам теперь, наверно, чаще других помогает? В общем, пиши обо всем, все как есть, мне все интересно».

Дописав письмо, положил его в заранее приготовленный конверт.

Было еще не поздно, спать не хотелось, но я прилег. Прилег с мыслями о доме. Пусто там теперь. Мать да бабенька. Сестра, вслед за мной окончив университет, по распределению попала в Новосибирск. Отец два года назад, на юбилейном пятьдесят пятом году, внезапно умер. Когда я получил телеграмму о его смерти, это было так неожиданно… Первое, что мне тогда подумалось: работая электриком, он, случалось, и по ночам лазил на электроподстанцию, когда свет пропадал. Наверное, ошибся, был невнимателен, залез под ток. А что я еще мог подумать, ведь накануне был дома. Мы с ним пилили дрова, привезли торф, еще что-то там делали, и он выглядел как обычно, ни на что не жаловался.

На похоронах мать мне рассказала, что свет тут, как оказалось, ни при чем. Все было совсем иначе.

Дело было летом. Сенокосная пора. Весь день они провели в лугах, сушили и убирали накануне скошенное сено.

– День-то был не очень. То и дело тучки набегали, и мы торопились, не присели, почитай, весь день. Накосили-то много, высохло все хорошо, беспокоились, как бы дождь нам уборку не испортил. Слава богу, до дождя управились, сметали сено в копешки. Присели, перекусили на дорожку, но долго не рассиживались. День к вечеру. Без проволочек собрались: я покидала в сумку остатки харчей, он подобрал инструмент (вилы, грабли, веревки), завел мотоцикл. Тронулись к дому. Едем не спеша, луга ровные, но дорога в ухабах. Мне из люльки хорошо все видать. Замечаю, вдалеке кто-то копошится, дорога туда нас ведет. Подъезжаем ближе, видим трех мужиков, колготятся возле машины, машут нам руками. Отец остановился, заглушил мотоцикл и, сказавши:

– Раз машут, что-то случилось, надо помочь, – пошел к мужикам разобраться.

Вскоре вернулся. Мне показалось, как будто чего забыл, так быстро обернулся, только отошел – и обратно. Смотрю на него, а он какой-то смурной, заводит мотоцикл и матюкается, чего с ним отродясь не бывало.

– Леш, – спрашиваю его, – ты чего?

– Да, – отвечает, – у Лобана телок в трясине застрял. Втроем не могли справиться. Помог. Вытащили. Закинули его в кузов «газона». Как-то неловко повернулся. Бок резануло. Мало своих забот, ехарный бабай, тут еще это. Ну, ладно, поехали.

Сказал и сказал, я на его слова не обратила и внимания. Доехали спокойно. Разобрались. Поужинали. Зову его спать, а он:

– Ложись, – говорит, – я газету почитаю.

Через какое-то время пришел, чую, долго ворочается, вроде как лежать ему неловко, но потом все ж уснул.

Поутру бужу его – он не встает. Спрашиваю:

– Как так? А на работу?

– Да что-то я не отлежался. Пойду попозже.

На работу он никогда не опаздывал, я забеспокоилась:

– Ты не заболел? Может, врача позвать?

– А что я врачу скажу? Что устал? Иди. Немного полежу – встану.

Я пошла на работу, бабеньку попросила за ним приглядывать.

Малость погодя он поднялся. Она, как сказывала, покормила его манной кашей, от чего-то другого он отказался. Встал из-за стола, вышел во двор.

– Жду, жду, – говорила бабенька, – его нет. Долго что-то нет. Пошла посмотреть. А он на крыльце лежит. Я его тормошу – не встает. Поднять его не в силах. Побежала к соседу, к Лешке. Тот втащил его в дом, распластал на полу и так оставил.

– Прибежал на работу ко мне, – продолжает мать, – и впопыхах говорит:

– Дело плохо, Дуська. Вызывай врача.

Скорую из райцентра ждать пришлось недолго, но грузили его уж в беспамятстве. Приехали в больницу – сходу на хирургический стол. Во время операции он умер.

Врач сказал:

– От перенапряжения лопнула вена в желудке. Надорвался мужик.

Вот и вся история. Электричество здесь действительно ни при чем.

Теперь мать с бабенькой одни. Бабеньке скоро восемьдесят. Она заметно сдала, старуха старухой. Днями сидит у окна, с грустью вспоминает прожитые годы. Двенадцати лет осталась она без родителей. Было у нее три брата, две сестры, которых теперь нет, но обиднее всего – уже нет ни дочери, ни сына. Круглая сирота. Осознавая такое, как не скорбеть? Мне до боли в сердце жаль ее. Она больше матери в детстве со мною нянчилась, оттого, наверное, душой я к ней больше привязан. Хотя мать есть мать, как о ней не вспоминать.

С этими невеселыми мыслями, отходя от дневных забот, я засыпаю.

Мой первый рабочий день на Байконуре пролетел.

Втягиваюсь в работу

Поутру снова торопливый завтрак с яичницей. Сегодня не забыл прихватить с собой банку тушенки и хлеба к общему столу. Собравшись, иду к автобусу, там теперь уже знакомые лица. Сели снова рядом с Алексеем. Большую часть пути ехали молча, слушая все то же розенбаумовское «ау…». На остановке возле двести пятьдесят четвертой площадки я его спросил:

– А чего тут большинство девчонок спрыгивают? Они тоже с нашего предприятия?

– Да, – отвечает Алексей. – Мы наземку отлаживаем, а они бортовую аппаратуру готовят. С «птичкой» возятся. Программистки они.

– Надо же, молодые, а смышленые. В таких делах соображают.

– Да там соображать есть кому. А они так, на подхвате.

– Пусть даже на подхвате, все равно удивительно. По-моему, умнички.

– Как-нибудь соберемся вместе – приглядишься. Не разочаруют?

– А где такие общие сборы? В экспедиции? Там тесновато.

– Ничего, все помещаются.

– А как часто?

– Тут как Олег Иванович решит. А не терпится – ступай в бассейн. Они поплескаться любят. Часто туда ходят. Там и полюбуешься, а тут все они от мороза в одинаковые тулупы укутаны. Разве ж чего разглядишь…

Сегодня, как мне показалось, мы приехали быстрее, чем вчера. Поднялись к себе и этот день снова занимались ремонтом.

Между делом Василий попросил нас быть повнимательнее:

– Скоро прилетят из Питера наши «головастики» – разработчики «Вымпела». Желательно, чтоб к их появлению все работало. Следом их «бэвэшка» (летающая лаборатория на базе Ту-134) прилетит. Испытывать, проверять настройки посадочного комплекса будем, – растолковал нам Василий и сам, как опытный, грамотный, ответственный специалист, не остался в тот день в стороне. Вместе с нами выискивал и устранял неисправности.

По ходу дня он по какому-то вопросу, на этот раз ненадолго, сбегал к военным. Вернулся чертыхаясь:

– Служба, блин…

– Чего такое? – полюбопытствовал Виктор.

– Да им сегодня не до работы. Магазин к ним приехал. Дефицит привез. Набросились, лаются – делят.

– Чего привезли-то? – полюбопытствовала Нина.

– Да ерунду всякую: мыло, полотенца, шампунь…

– Шампунь. Интересно какой? – не унималась Нина.

– Сходи посмотри. Может, выцыганишь чего, – посоветовал Виктор.

А Василий добавил:

– Генерала Гудилина на них нет. Давно не наведывался. Он бы махом разогнал эту барахолку.

– Не знаю, не знаю. Гудилин – строгий генерал, офицеры дрожат перед ним, как зайцы, но при этом заботливый. Может, он для них этот товарный привоз и организовал, – высказался Алексей.

– Ладно, бог с ними. Отоварятся – подойдут. Они интересуются, что тут у нас происходит. Появятся – надо будет доложить, что с проблемой справляемся, но лучше было бы, чтоб питание было стабильным, чтоб таких скачков не случалось.

Этот день, как и вчерашний, мы провели за починкой аппаратуры, с коротким перерывом на обед. За обедом я предложил на общий стол прихваченный с собою харч, что было принято с одобрением. На этот раз без возражений принял профилактические спиртовые пятьдесят грамм, но от этого не раскис, и после обеда работа наша продолжилась в том же темпе, что и до.

Вечером, вернувшись с работы, по чьей-то подсказке забежал в магазин и – о радость! – смог прихватить там пару пачек пельменей. Можно было бы сделать запас этого быстро приготовляемого и тем особо ценного продукта, однако по правилам местной торговли больше двух пачек в одни руки не давали.

«Ну, ладно, – подумалось мне, – это, как говорил когда-то в картофельной борозде Аркаша, лучше, чем ничего. Для сегодняшнего ужина хватит и полпачки, остальное вывешу в сетке в форточку, на мороз (холодильника в моем номере, как и в номерах тех, с кем успел познакомиться, не было). Какой-никакой, а запас, хватит на пару-тройку раз».

Вернувшись в номер, приготовил закупленных пельменей. Воду я уже научился очищать. На окне у меня стояла батарея трехлитровых стеклянных банок. Чай приготовил, выпил с пряниками вприкуску. Бабенька так чаевничать любила, вот и меня, наверное, приучила. По-простецки, а ведь приятно и вкусно.

Однако с чаем я, похоже, переборщил. Заварка оказалась крепкой и напрочь прогнала сонливость. Принимая эту данность, я достал свою записную книжку, перелистал ее. Глаз зацепил записанный наспех стишок.

Стремительный и ясный взгляд,Задорная улыбка…Такой осталась в памяти моейНаташа —Восторг, отчаянье и пытка.Я и сейчас, наверно, повстречавшись с ней,Двух слов связать не смог бы.Точно нет.Ну а пишу вот строки эти,С годами убеждаясь вновь и вновь:Куда б по белу свету ни носило,Везде душой одна владеет сила,Названье ей – любовь.

Эти неказистые строчки снова обратили мою память к студенческим временам.

Студенческие времена

Вспомнилось, как после расставания с Наташей по окончании концерта переживал полученный от нее отлуп. Я не делал попыток удержать ее. Зачем? Все для меня стало предельно ясно. «Скрипач не нужен». Обидно, досадно, но ладно.

Мы расстались молча, без обнималок, целовалок, обещалок. Помнится, долго молча бродил я по аллеям Пролетарки в надеже утоптать накатившую грусть-тоску, но этого мне не удалось ни тем вечером, ни много дней спустя. Еще долго-долго горевал я о случившемся, не находя повода или случая развеяться.

Близкие замечали мою угрюмость, похоже, догадывались о ее происхождении, хотя я не смел поговорить с кем-либо о случившемся.

Бабенька ненавязчиво просила приглядеться к соседке Тане:

– Девка добрая, кроткая, на медичку учится. Глянь, глянь… – советовала она, но я молча отмахивался от таких советов и в обсуждения не ввязывался.

«Сколько ни делись своими проблемами, все равно все они останутся при тебе», – так думалось мне, и потому хмурился, но крепился и переживал свои невзгоды молча.

За время учебы более чем с прочими я сдружился с Шуриком Мамонкиным, парнем шустрым, словоохотливым, от природы юморным, веселым. С ним никогда не было скучно. Даже глядя в мою кислую физиономию, он не унывал, казалось, всячески старался меня растормошить: рассказывал байки, травил анекдоты и как-то предложил познакомиться с очень интересной девчонкой.

– Ну, если уж она прям такая-растакая, чего ж ты сам-то к ней не приклеишься?

– По мне, она слишком долговязая, повыше меня будет, а тебе так в самый раз.

Я не стал противиться его предложению, и в выходные мы смотались в Ковылкино к его родителям. Побывали там на танцах. Расхваленная им красавица таковой мне вовсе не показалась, и знакомиться с ней я наотрез отказался.

– Ну, ты и привередливый, – ворчал Шурик по дороге с танцев. – Так-то ты скорей с тоски помрешь, чем какую-то найдешь…

Что мне его помощь? Что мне его буза? Ну не получалось у меня отделаться от глупых мыслей и бесплодных мечтаний о Наташе.

Не менее внимательной и настойчивой, чем Шурик, была моя тетя Нина. Это по родственному статусу она была мне тетя, бабенька и ее мать были родными сестрами, а возрастом мы с ней почти ровесники. После восьмого класса школы она поступила в культпросветучилище, окончив его, продолжила учебу в институте культуры. Учась, организовала в городе несколько танцевальных кружков. Когда я наведывался к ней в гости, наш разговор непременно случался о танцах, о девочках.

– Ты обязательно должен научиться танцевать, – наставляла она меня. – Ты высокий, стройный, гибкий, подвижный. У тебя непременно будет все хорошо получаться. Люди с желанием ко мне приходят, деньги мне платят, а я так тебя обучу, даром, по-свойски. Знаешь, сколько девчонок у меня? Да каких! Загляденье, как в песне: белявые, чернявые, рыжие, кучерявые. Очень разные: белый верх – черный низ, черный верх – белый низ. Глаза разбегаются – выбирай, какую хочешь.

– Да ничего я не хочу.

– А вот и не поверю. Лучше признайся, на кого запал? Тащи, приму и ее, какая есть. Девки поплясать любят. Буду учить вас вместе, глядишь, и задружитесь.

– Нин, отстань. Не до плясок нам нынче, скоро сессия. Готовиться надо. Вот сдадим, тогда и попляшем.

– Деловой, ты глянь. То-то ты смурной шляешься, не пришей кобыле хвост, что-то я тебя с учебником в руках не замечаю.

Несмотря на настойчивые ее наезды, на танцы к ней я так и не пошел.

Скоро и впрямь подоспела зимняя сессия. Предметов для сдачи зачетов и экзаменов подобралось около десятка. Времени на подготовку требовалось много, и это постепенно сглаживало мои переживания, отвлекало от назойливых дум. Часто и подолгу мы с Шуриком просиживали в читальном зале университетской библиотеки. Он был более нетерпелив, зубрежка скорей ему надоедала, и тогда он ворчал: