На излом клинка. Книга первая

Что мне оставалось делать? Я согласился, и она увлекла меня в зимний сад. И там, среди дурманящего запаха садовых цветов и отдалённого шёпота уединившихся влюблённых, я кратко поведал Флоранс свою историю. Она внимательно выслушала меня и немного помолчала, теребя веер.

– Знаете, я восхищаюсь вами, Антуан. Нет, я говорю серьезно! Вы не похожи на пустого фигляра, повторяющего чужие слова, словно попугай. Вы воспитаны и в вас чувствуется внутреннее благородство, которого так не хватает моему кузену. Жаль, но мы не можем отсутствовать дольше, не вызывая подозрений, мне нравится с вами беседовать. Но прежде, чем мы вернёмся, позвольте сказать вам кое-что. Я в семье – «анфан террибль7», ненавижу условности, поэтому говорю прямо: вы ввязались в скверную историю, мой бедный друг, на вашем месте я бы не доверяла своим нанимателям.

– Но почему? – удивился я.

Она огляделась по сторонам, сделала мне знак нагнуться, придвинулась совсем близко так, что я ощутил её дыхание на своей щеке, и тихо произнесла:

– Я видела кузена сегодня днем, он даже не хромал. Совсем. Вы меня понимаете?

По-моему, я так и застыл с открытым ртом. И Флоранс пришлось привести меня в чувства, ударив веером по руке.

5. Нападение

      Они ждали меня в проулке, рядом с гостиницей. Я появился там далеко за полночь после того, как маркиз привёз меня обратно в его дом, где я вновь переоделся в своё платье, снял грим и получил вторую половину суммы, причитающейся мне за труды. Де Шартр настоял распить с ним бутылочку мальвазии и распорядился, чтобы его экипаж доставил меня домой. Он убеждал меня, что уже поздно, на улицах полно грабителей, и не стоит рисковать деньгами. Я отнекивался, но маркиз почти насильно затолкал меня в карету.

Мадам Берру, опасаясь воров, закрывалась ночью наглухо, а так как я чаще всего возвращался поздно, иногда и под утро, мне был доверен ключ от входа со двора. Ну а во двор я попадал, перелезая через высокий каменный забор. Я всегда ходил этим узким проулком, примыкающим к гостиничному двору. Но сегодня ночью, когда я, выйдя из кареты, зашёл в него, то оказался там не один.

Флоранс де Лумиль, по истине, стала моей спасительницей. Если бы она не открыла мне тайну здоровья своего кузена, я не был бы сейчас на стороже и попался в расставленную ловушку, как кур в ощип. Видимо, кучер за моей спиной подал знак, потому что не успел я пройти и половины пути, как впереди от стены отлепились две тёмные фигуры. Я кинул быстрый взгляд через плечо, у входа в проулок тоже мелькнули две тени. Сомнений в том, что они явились по мою душу, у меня не осталось. Четверо против одного. Не самый лучший вариант. Однако я был готов к бою и не собирался идти подобно барану под нож мясника.

Расстегнув тесемки плаща, чтобы снять его в любой нужный момент, я, держа трость в правой руке, продолжал идти вперёд, сближаясь со своими противниками. Они шли не торопясь, оба высокие, с широкими плечами и уверенной поступью, их шпаги оставались в ножнах. Видимо, совсем не рассчитывали на сопротивление с моей стороны. Когда между нами осталось всего два шага, один из них, оскалившись, сказал, протягивая ко мне руки:

– Куда спешишь, птенчик?

Я будто бы в испуге подался назад, и он схватил лишь плащ, соскользнувший с моих плеч. Я тут же сделал выпад, и моя трость ударила его под ложечку. Он согнулся, а я, перехватив трость тяжелым набалдашником вперед, с размаха хрястнул второго по голове, прежде чем тот схватился за шпагу. В одно мгновение я проскользнул между ними и побежал, на ходу выхватывая клинок из трости. Итак, я избежал окружения, все мои враги теперь сзади, но оторваться от них мне не удалось. Топот преследователей был слышен сосем рядом. Значит, нужно принять бой. Я резко остановился и присел, выставив вперед мой клинок. Один бежал прямо за мной и увидел мой маневр слишком поздно, я успел сделать выпад и проткнул ему живот. Бандит сразу поскучнел, потеряв интерес к моей особе, и медленно опустился на мостовую, зажимая рану обеими руками. Брошенная им шпага зазвенела о камни. Чем я тут же воспользовался, подхватив ее левой рукой.

Врагов оставалось трое. И один уже надвигался на меня с поднятым палашом8, а другие были еще далеко, но бежали к нам изо всех сил. Используя длину палаша, мой следующий противник попытался рубануть меня сверху. Я успел отскочить, и лезвие его клинка со свистом рассекло воздух рядом с моим плечом. Второй удар сбил с меня шляпу. Бандит снова напал, и всякий раз наши клинки неизменно скрещивались с яростным звоном. У нападавшего убийцы были приёмы бывшего вояки, скорее всего, своего брата – кавалериста, привыкшего к сабле. Он не столько колол, сколько рубил, сверх меры уверенный в своём искусстве, но всё больше раздражающийся моей непонятной неуязвимостью. Я отступал под градом его ударов, только защищаясь и не делая попыток контратаковать, моля Бога не споткнуться и не упасть.

Фехтованием мне довелось заниматься с самого детства, для актера фехтование – часть профессии, и мой отец был в этом деле докой. А в армии я научился управляться и с саблей. Без ложной скромности могу сказать, что был вторым по фехтованию в своём эскадроне и двадцатым в полку.

Я парировал трофейной шпагой его удары, выжидая, когда он раскроется, все время угрожая своим другим клинком. Вот он отвел мой удар и сейчас же попытался достать меня вскользь, поперек груди. Я успел подставить клинок из трости, а шпагу вонзил ему в грудь, Выронив палаш, мой противник пошатнулся и затем стал заваливаться назад. Вот и второму столкновение со мной вышло боком. Я почувствовал себя уверенней, а оставшиеся враги – наоборот. Эти двое уже не торопились как раньше, а осторожно приближались ко мне, выставив перед собой шпаги. Я, заменив шпагу на палаш, вытянул руки вперед, скрестил оба клинка так, что они угрожающе лязгнули друг о друга и крикнул:

– Ну, давайте, подходите, я живо вас покромсаю!

В тесном переулке драться приходилось лишь по одному, и каждый из бандитов не желал быть первым, их раненные товарищи, уверенности не прибавляли. Я сам начал атаку, размахивая палашом, лезвие прочертило по каменной кладке, высекая искры, и бандиты подались назад, едва не обратившись в бегство. Тогда я бросил в них палаш, повернулся и побежал к спасительному забору. В одно мгновение вскарабкался на него и скатился с другой стороны. Замерев и сдерживая дыхание, я ждал, прижавшись к стене. Дело в том, что с внешней стороны ограда была почти семь футов высотой, а с внутренней едва достигала пяти, сюда много десятков лет сыпали золу. Я воспользовался сим обстоятельством, и когда первый из преследователей показался над забором, вонзил острие шпаги ему в плечо. Послышался вскрик и глухой стук от удара тела о землю. Затем раздались приглушённые голоса. Заспорив, они заговорили громче, и я напряг слух.

– Лез бы сам, раз такой прыткий, а с меня хватит. Вон Жакуй уже отпрыгался.

– Чума, забери этого чёртового плясуна, он дерётся как дьявол! Виданное ли дело, из четверых один, считай, покойник, Мишо – с проколотыми кишками, у тебя – плечо. Господин Перелен будет жутко недоволен.

– Пусть и посылал бы народу побольше, меня подрядили прирезать актёришку, а не бретёра9, тут и расклад другой, и плата выше.

– Ладно, пойдём, чего здесь ждать. Лучше поможем Мишо, не то истечет кровью. Да и хозяину надо будет сказать, как все обернулось.

Голоса смолкли и, подождав ещё немного, я понял, что мои враги удалились. Пелерен, это тот, третий из дома маркиза. Вот и подтверждение, что убить меня хотели мои наниматели. Только тут я почувствовал боль в левом предплечье, в горячке я не заметил, что меня ранили. Значит, кавалерист всё-таки меня задел. Рана была лёгкой, всего лишь порез, однако промыть и перевязать его не мешало. Я на миг почувствовал слабость, но превозмог ее и пошел через двор к чёрному ходу, время терять не стоило. Ключом я открыл дверь гостиницы и, стараясь не шуметь, поднялся на второй этаж, где в начале коридора находилась моя комната. Ключ от неё я тоже носил с собой постоянно, чтобы произвести уборку у госпожи Берру был свой. Я открыл дверь, ощупью добрался до стола и засветил свечу. Она давала мало света, но зажечь другие я не осмелился. Хорошо, что большой кувшин, как и всегда был наполнен водой, пусть остывшей, пора было заняться раной. Морщась, я снял продырявленный камзол и, закатав покрасневший от крови рукав, осмотрел рану. Как я и ожидал, она была поверхностной. Промыв её водой и перевязав кое-как оторванным куском от чистой рубашки, я решил, что можно подождать до утра, а уж утром сходить к практикующему неподалёку доктору. Однако, расстегивая пуговицы на жилете, я заметил странную тень на стене и, повернувшись рассмотреть, что это, едва подавил крик.

В кресле, в котором я любил читать, сидел человек. По неподвижной, застывшей позе его можно было предположить, что он или крепко спит, или умер. Искренне надеясь на первое, я взял свечу и подошёл ближе. Нет, надежды мои не оправдались, он был мёртв, а в груди торчал мой стилет10, засунутый по самую рукоять. Я поднял свечу выше, чтобы разглядеть лицо убитого. Это был Абрахам Гернцель – еврей-ростовщик, не раз ссужавший меня деньгами под небольшой процент. Он держал в городе ссудную кассу и поговаривали, что в числе его должников немало знати. Мгновенно вспотев, я стоял и смотрел на сухое поджарое тело того, кого я только вчера видел живым и здоровым. На горбоносом и тонкогубом лице Гернцеля застыло выражение безмерного удивления, словно он до своей последней минуты не подозревал, что его ждёт. Костлявые руки покойника спокойно лежали на подлокотниках кресла, удар был нанесён мастерски, еврей умер мгновенно.

Дьявол! Как он здесь оказался, и кто его убил? Забыв про рану, я взялся за лоб, охнув от боли. В моих мозгах в этот момент что-то щёлкнуло, и я осознал до конца, в какую пропасть угодил. Первое, бретёры на улице и труп в комнате из одной оперы. Второе, мои заказчики маскарада приложили к этому руку. Ну не бывает таких совпадений, не бывает! Польстившись на золото, я своими руками смастерил себе западню. Только сейчас мне открылся коварный замысел де Шартра и Сен-Жана. Пока я на балу разыгрывал из себя дурака, у меня в комнате убили бедолагу еврея. Я не знал, зачем и с какой целью, но убийство явно вешалось именно на меня! Это же моя комната. Нет, не сходится, меня ведь тоже хотели убить. Если бы им это удалось, то за смерть ростовщика я бы ответить не смог уж точно. А небесное правосудие справедливее земного. Постой-ка, на одного мертвеца очень легко списать второго. Актёр убивает своего заимодавца из-за денег, а потом его самого режут бандиты, чем вам не история? И что хитрого, позвать ко мне в гостиницу Гернцеля? Достаточно послать за ним уличного мальчишку. Покойный слыл неутомимым ходоком. Как трудолюбивый муравей, сновал он по городу, то обходя должников, то в поисках новых клиентов. Он любил повторять только две пословицы: «Волка ноги кормят» и «Если гора не идёт к Магомету, то Магомет идёт к горе». Сколько раз он бывал у меня! А я занимал у него жалкие крохи под какой-нибудь залог. В городе открыто судачили о его богатстве, впрочем, редко о каком еврее такого не говорят. Я словно наяву представил, как старый ростовщик приходит в гостиницу, спрашивает меня, и мадам Берру любезно разрешает ему подождать в моей комнате, что бывало и раньше, не раз. Ему открыли, и он уселся в кресло меня дожидаться. И дождался! Убийцу! Или убийца уже был в комнате, спрятавшись, к примеру, за кровать. Ключ от комнаты находился в кармане моего платья в доме маркиза, взять его было просто. Если всё это так, то что же мне делать? Я жив и, значит, смогу оправдаться, хотя едва ли кто станет меня слушать. Раз маркиз и виконт играют против меня, то спасать не будут, наоборот, утопят. Моё слово против слова дворянина ничего не стоит. Но есть Флоранс! Нет, она женщина, её слово тоже мало значит, хотя.… Вот я болван, да меня зарежут раньше, чем я раскрою рот, разве не родной брат маркиза исполняет «хлопотливую» должность смотрителя тюрьмы? Тут я выкарабкался из своих спутанных мыслей и осознал, что нахожусь в обществе трупа, и возможно, меня ждут на улице давешние бретёры с подкреплением, я ведь изрядно проредил их ряды. Мне нужно бежать! Прочь из города, подальше от убийц и полиции. Но сначала, необходимо переодеться и собраться. Слава Богу, что я любитель приодеться, и в моем шкафу достаточно всякой одежды. Правда, не вся она подходила для бегства. Я поменял рубашку и кюлоты, вместо порванных в схватке, обулся в удобные сапоги из мягкой кожи. Надел поверх своего лучшего жилета замшевый сюртук11 с теплой подкладкой и запасную треуголку, потому что плащ и шляпу пришлось бросить в переулке. Шпагу-трость я решил оставить в номере, без ножен она возбуждала лишние подозрения. Зато взял двуствольный пистолет, надёжный и с хорошим боем, снятый с убитого прусского офицера под Ротенбургом, а также пули и запасные кремни. Теперь мой стилет, наточенный как бритва и воткнутый в ростовщика. Оставлять его в трупе было бы глупо, еще одна улика против меня. Да и сам кинжал мог мне пригодиться. Взявшись за рукоять, я потянул его и вынул из раны. Крови вытекло не много, она осталась внутри. Я тщательно протер стилет тряпкой и засунул в правый сапог. В дорожный мешок сложил пару чистых рубах, чулки и бритвенные принадлежности, с сожалением окинув взглядом милые безделушки, накопившиеся за три года. Настал черёд денег, без которых моё бегство могло завершиться не начавшись. Из ста луидоров пятьдесят лежали в моем кошельке, а те, что я получил как задаток, были спрятаны в тайнике под полом. К вящей моей радости, он сохранился нетронутым. Там же лежали и мои сбережения на черный день – каких-то жалких сорок экю12. Я не любитель копить. Спускаю все, что зарабатываю. Хорошо еще, что свой гонорар не успел потратить. Я пересыпал все золотые и серебряные монеты в кожаный дорожный кошелёк и спрятал его за пазуху. Мелочь из су и денье сунул в карман сюртука. Всё, можно было уходить. Но тут мне пришло в голову, что в карманах еврея могут находиться вещи или бумаги, прямо указывающие на мою заинтересованность в убийстве. Обыскивать мертвеца не особенно приятно, но, когда дело касается собственной шкуры о брезгливости лучше забыть, к тому же, на войне я проделывал и не такое. Однажды мне пришлось делить придорожную канаву с тремя раздувшимися трупами в погожий солнечный денёк, в то время как мимо маршировала пехота пруссаков. Денег у ростовщика не оказалось, зато, как и ожидалось, нашлась моя долговая расписка на сумму пять тысяч ливров13. Кто-то постарался тщательно скопировать мой почерк и подделать подпись. Вся беда в том, что пишу я чётко и разборчиво, как и полагается человеку, пробывшему достаточно долгое время писарем, а подпись настолько проста, что её подделает даже школьник. Разумеется, я никогда не занимал у ростовщика таких денег, да и он попусту не дал бы их мне без изрядного обеспечения, так далеко его доброта не распространялась, но кого бы это волновало, позвольте спросить? Со злорадством, более чем понятным, я сжёг расписку в пламени свечи и развеял пепел. Вот теперь, действительно пора.

Я задул свечу и в темноте выскользнул за дверь, в коридоре было очень тихо, казалось, что малейший шум разбудит спящих постояльцев, однако, я давно научился ходить по лестнице без скрипа, и сейчас моё умение мне здорово пригодилось. Внизу, я чуть задержался у двери хозяйки, слушая её заливистый храп. Мне было ужасно жаль оставлять этой доброй женщине труп и связанные с ним неприятности, но что было делать. Хорошо, что я заплатил в январе за шесть месяцев вперёд, деньги ей пригодятся. Боюсь, случившееся убийство не добавит гостинице постояльцев. Удручённо вздохнув, я отошёл от её комнаты, быстро миновал общий зал и оказался у входной двери. Отодвинув тяжёлый засов, я немного понаблюдал за улицей в щель и, не обнаружив поблизости ни одной живой души, решился выйти.

      Ещё совсем недавно я попирал мостовую по праву, шагая по ней уверенной поступью, высекая из неё искры медными набойками своих каблуков. И вот уже напуганным и бесприютным беглецом скользил я, как бестелесный призрак, по ночным улицам, едва-едва ступая на камни носками сапог. Путь мой лежал к дому Жерома Бургони, я должен был предупредить его о произошедших событиях и только затем покинуть город. Мэтр жил рядом с театром, в небольшом двухэтажном домике, который купил совсем недавно именно из-за его расположения. Мне не хотелось будить весь квартал, и я легонько постучал дверным молотком. Дядюшка перед сном выпивал бутылку – другую вина, так было у него заведено, я мог надеяться лишь на малышку Клодетту. И она не подвела, окно надо мной раскрылось, и любопытная девушка высунулась из него, показав мне свою заспанную симпатичную мордашку и сдвинутый на одну сторону чепец.

– Это ты, братец Антуан? – пропела она мелодичным, чуть хрипловатым со сна голоском. – Что заставило тебя подняться в такую рань? Неужто прогнала любовница? – воскликнула она в шутливом ужасе. Но я не был расположен шутить, и скорчил недовольную гримасу:

– Кло, поверь, мне сейчас не до пустой болтовни. Впусти меня скорее и разбуди отца!

Её голова тут же исчезла и, спустя минуту, она загремела засовом. Когда я вошёл, Клодетта, держа свечу, разглядела мой мешок и дорожное платье, и на её лице отразился испуг:

– Что случилось? – с тревогой спросила она, ведя меня в комнату с камином, выполнявшую роль гостиной.

– Ничего хорошего, Кло, – сказал я. – Сходи за отцом, это очень важно.

– Не надо за мной идти, – послышался недовольный голос мэтра. – Когда вы поднимаете такой грохот, спать может только глухой!

В халате, ночном колпаке и без парика, он выглядел настолько домашним и беззащитным, что сердце моё невольно сжалось. То, с чем я пришёл в его дом, не прибавит мэтру здоровья. Он внимательно оглядел меня и сказал:

– Не надо быть провидцем, чтобы понять: ты вляпался в дерьмо. Хотя, сколько живу на свете, а не видел тех, кто стелет солому, прежде чем упасть. Ну, рассказывай, что с тобой приключилось.

Я выразительно скосил глаза на Кло, закутанную в длинную шаль и примостившуюся на подлокотнике его кресла. Однако Жером лишь махнул рукой.

– Бесполезно гнать её, всё равно станет подслушивать, а так хоть переспрашивать не будет.

Мне ничего не оставалось делать, как начать свой невесёлый рассказ. Естественно, я пропускал подробности, вроде ранения, но и без них история выходила печальная. Семейство Бургони слушало меня внимательно, при этом дядюшка Жером мрачно разглядывал пол, а Клодетта поедала своими глазищами, закрывая ладонями рот, чтобы не вскрикивать. Когда я закончил, в комнате воцарилось молчание. Наконец мэтр заговорил:

– Что тут скажешь, Антуан, тебе надо бежать и как можно скорее, ты прав. Выбор у тебя не велик, если не зарежут на улице, так придушат в тюрьме или казнят за убийство, разницы нет – всё одно смерть. Я только не пойму, зачем им это? Ну чем ты мог так насолить этим знатным господам? Они ведь сильно потратились на тебя, подготовить такую ловушку стоит недёшево. Посуди сам, ты заменил на балу виконта Сен-Жана, а где был в это время сам виконт?

– Я бы и сам хотел это понять, дядюшка Жером, – уныло выдавил я. – Возможно, он был заинтересован в смерти ростовщика: положим, задолжал ему кругленькую сумму, а отдавать нечем.

– Но все в городе знают, Абрахам был осторожным человеком и не стал бы настраивать против себя знать, скорее примирился бы с потерей барышей. Нет, Тони, нет, здесь кроется что-то другое. Но что? Хотел бы я знать. – Мэтр поскрёб затылок.

– Ладно, тайны тайнами, а чем скорее ты покинешь город, тем тебе будет лучше, а мне – спокойнее. В благословенной Франции найдётся немало мест, где можно спрятаться.

– Отец, ты полагаешь, что Антуан никогда сюда не вернётся? – с дрожью в голосе вскричала Клодетта.

– Если не захочет повенчаться с верёвкой, то нет! – Отрубил Бургони.

Да, он относился ко мне почти как к сыну, но хорошо понимал, что раз я не смогу доказать свою невиновность, то в таком случае, лучше мне уехать насовсем, чем навлечь опасность на его семью и его дело. И я его в этом не винил. Да и почему близкие мне люди должны страдать из-за моих ошибок?

– Меня скоро начнут искать, – перевёл я разговор в практическую сторону. – Кто-нибудь мог видеть, как я вошёл. Так, что лучше скажите правду.

– Куда ты поедешь? – спросила Клодетта.

– Не говори, нам лучше этого не знать.

– Твой отец прав, Кло.

Она заплакала, совсем по-детски хлюпая носом. Мэтр стал гладить её волосы, с тоской глядя мне в глаза. Мне стало стыдно и горько смотреть, как умирают надежды и мечты дядюшки Жерома.

– У тебя есть деньги? – осведомился он.

– Есть, не беспокойтесь.

– Тогда тебе пора. Попрощайтесь, я сейчас вернусь.

Он тяжело поднялся и вышел из комнаты. Клодетта, больше не сдерживаясь, бросилась ко мне в объятия и ткнулась в мои губы солёным от слёз ртом.

– Ты вернёшься? – услышал я её шёпот.

Горе Кло было искренне, а чувства так сильны, что я не нашёл в себе смелость сказать правду, и тоже шепнул:

– Да, малютка, я вернусь за тобой.

Я вынул из кармана свои часы и молча, вложил в руку девушки. По её вспыхнувшему лицу, я догадался, что она восприняла их, как залог моего возвращения. На самом же деле, мне было просто не найти для Кло лучшего подарка на память.

Возвратившийся мэтр сунул мне кошелёк.

– Бери, здесь тысяча ливров, деньги лишними не бывают.

Он сдавил меня в своих крепких объятьях, и я с трудом подавил стон от боли в раненной руке. Так они и остались навсегда в моей памяти: дядюшка Жером, угрюмый, куда больше обычного, и заплаканная, вдруг повзрослевшая красавица Клодетта.

6. Бегство

       Рассвет нового дня застал меня уже в пути. Благополучно выбравшись из города, я бодро шагал в сторону Лиможа по заброшенной старой дороге, проложенной вдоль лесной просеки, насвистывая солдатскую песенку. Не в моём характере было долго предаваться грусти. Я намеренно старался не думать о том, что со мной случилось. Сейчас главным было убежать как можно быстрее и дальше от своих врагов. А у ж потом поразмыслить, что да как. И я намеренно выбрал кружной путь, полагая, что возможная погоня оседлает все три главные дороги из города.

С заряженным пистолетом, покоящимся в особой кожаной петле, пришитой к внутренней стороне сюртука слева, я мог защитить себя от нежелательных встреч. План же моего бегства был прост. Я собирался пешком добраться до одного маленького городка под названием Тивье, где была ближайшая почтовая станция, и уже там купить себе место в почтовой карете, следующей в Лимож. А вот в каком направлении ехать дальше, я еще не решил. Там будет видно.

Придорожный трактир, куда я заглянул спозаранок, отшагав за четыре часа около четырёх лье14, был приземистым и закопченным изнутри строением с жуликоватым хозяином и двумя грязнулями в качестве служанок. Трактир явно не процветал, но не в моём теперешнем положении было привередничать. Да и откуда в этой глуши взяться процветающему постоялому двору, если основной тракт проходил южнее? А это заведение посещали разве что окрестные крестьяне. Печь была только-только растоплена, и я согласился на яичницу, после чего был усажен за колченогий стол, с которого перед тем согнали курицу. Кроме меня в трактире сидели трое возчиков, попивающих дешёвое вино. Их телеги с грузом стояли перед входом в трактир. Я же напустил на себя беззаботный вид, не забывая поглядывать по сторонам. Подавая на стол, хозяин осведомился, далеко ли я направляюсь. И, узнав, что в Тивье, а куда, собственно, еще можно было идти в этой глухомани, посетовал на плохое состояние дороги. Долго и косноязычно расписывал он превратности будущего пути, пока я не уразумел, что он пытается всучить мне лошадь внаём по недорогой цене. Однако, увидев почтенного одра, готового рассыпаться от старости, я вынужден был отклонить предложение сколь предупредительного, столь и алчного хозяина. Вино, поданное в сомнительной чистоты кувшине, было разбавлено водой в такой пропорции, что из красного превратилось в бледно-розовое, и на вкус стало совершенно безвкусным. Так что, отпив глоток, мне захотелось запустить кувшином в голову проклятого плута, но я унял свой порыв и был вознаграждён за это вполне приемлемой яичницей. Позавтракав и рассчитавшись с хозяином, я вышел из трактира и снова пустился в путь. Мне оставалось пройти всего два лье, и я рассчитывал успеть к почтовой карете.

Так я шёл по дороге где-то с час, солнце припекало вовсю, и мне стало жарко в плотном сюртуке. Слева от дороги тянулась небольшая рощица, облюбовав одно из поваленных деревьев, я решил сделать привал. Нужно было осмотреть рану, так как моим планам на счёт доктора не суждено было сбыться. Вопреки ожиданиям, она оказалась в хорошем состоянии, подсохла и больше не кровоточила. Я снова перевязал предплечье чистой материей и, смочив горло вином из фляги, проданной мне хозяином трактира, отправился дальше, неся сюртук на плече и подставив обнажённую голову ласковым солнечным лучам. Вино во фляге было неплохим, и я приложился к нему еще пару раз.