Германия: философия XIX – начала XX вв. Том 2. Скептицизм и пессимизм

78. Как я уже напоминал вам, я привел это сравнение животных с человеком только ради изобилия, поскольку я уже, как мне кажется, достаточно показал выше, что мы не можем предпочесть наши идеи идеям неразумных животных. Но если в суждении об идеях убеждения неразумных животных столь же надежны, как и наши, и если сами идеи различаются в зависимости от разнообразия животных, то я смогу сказать, каким представляется мне каждый предмет; но как он устроен по своей природе, я должен буду оставить нерешенным по причинам, о которых я только что говорил.

LITERATUR stopper Johann Gottlieb Buhle – Sextus Empiricus oder der Skeptizismus der Griechen, Lemgo 1801

Готтлоб Эрнст Шульце (1761 – 1833)

Основные моменты скептического образа мышления

§1 Вопрос: «Способен ли человек познать что-либо?» – касается высшей точки, до которой мы можем подняться в умозрении. Ибо ответом на него определяется ценность всего того, что, как предполагается, мы узнали о природе вещей благодаря нашим исследованиям этой природы.

§2 Не является само собой разумеющимся, что человек способен познать что-либо. Ведь поскольку нашему разуму часто приписывают совершенства, которых он полностью лишен, способность знать что-либо вполне может быть лишь одним из его мнимых достоинств.

§3 Вопрос о том, может ли человек обоснованно претендовать на знание, можно решить, только рассмотрев, с одной стороны, что необходимо для знания и при каких условиях оно происходит; а с другой стороны, выяснив, встречается ли и в какой степени то, что относится к этим условиям, в возможных для человека видах знания. Так как все вопросы, касающиеся силы и бессилия человеческого разума, относятся, собственно, к области учения о естественной организации этого разума и могут быть разрешены только на основании данных, получаемых при наблюдении за ним, то исследование возможности знания имеет также психологическое содержание.

§4. Спор между догматизмом и скептицизмом касается способности человека познавать что-либо. Первый утверждает, второй отрицает такую способность.

§5 Знание представляет собой особое совершенство нашего познания и означает обладание проницательностью, не допускающей никаких сомнений, в отношении определений, по существу принадлежащих каждому познанию как таковому. Эти определения и есть объективная и всеобщая достоверность знания.

§6. Каждое познание, какого бы рода оно ни было (чувственное или интеллектуальное), содержит в себе двойное отношение, по которому оно прежде всего познается, а именно: к познающему субъекту и к познаваемому объекту. Взятое в первом отношении, познание зависит от познающего субъекта и представляет собой особую модификацию его сознания. Согласно второму отношению, однако, оно выходит за пределы того состояния сознания, в котором состоит. Ибо объект, по отношению к которому и в согласии с которым познание есть прежде всего познание чего-то, а не просто воображение, всегда, будь то внешний или внутренний объект, должен представлять собой нечто отличное от и независимое от того определения сознания, которое является его познанием. Теперь, как известно, это отношение выражается суждением, что познание истинно, а под ошибкой, приписываемой познанию, понимается, что объект, по отношению к которому модификация сознания прежде всего обладает достоинством познания, существует только в воображении.

§7. Общая же достоверность состоит в том, что она имеет место в каждом существе, способном к познанию, как только в нем наличествуют условия, при которых оно имеет место, при условии тех же самых детерминаций. Общая достоверность знания является лишь следствием его объективной достоверности. Ибо под ней понимается такое качество познания, в силу которого оно зависит от природы познаваемого им объекта; уже считалось, что где бы познание ни происходило и не было фальсифицировано, оно должно быть совершенно одинаковым. Поэтому все действительные познания вещи должны быть согласны друг с другом во всех отношениях и везде.

§8. То, что всякое познание прежде всего отличается от простого воображения своей объективной и всеобщей обоснованностью, абсолютно предположительно. Тот, кто не признает эту предпосылку действительной, сваливает истину и ошибку в один класс и не может принимать участия ни в одном из споров о них.

§9. Наше сознание, согласно своей первоначальной организации, содержит детерминации, которые включают отношения к объектам и, следовательно, относятся к знанию. Эти отношения возникают в нем без всякого действия с нашей стороны, и никто не может заставить их возникнуть по своему желанию или, если они возникли, немедленно уничтожить их. Но мы можем подвергнуть их исследованию и выяснить, насколько мы понимаем их истинность и обоснованность.

§10 Догматизм, в той мере, в какой он претендует на знание чего-либо, гордится тем, что обладает пониманием объективной достоверности знания, выходящим за пределы свидетельства человеческого сознания. Так вот, поскольку познание бывает либо позитивным, либо негативным, поскольку оно определяет либо то, чем вещь является, либо то, чем она не является, догматизм также можно разделить на позитивный и негативный. Оба они отличаются друг от друга главным образом только по результатам их познания. Знание первого распространяется на положительные, второго – только на отрицательные качества вещей, к которым относится знание, соответствующее человеческой природе.

§11 Скептицизм же состоит в признании того, что ничего нельзя сказать о правильности притязаний на объективную и общую достоверность, которые выдвигаются в случае знания, соответствующего нашей природе. Согласно ей, неразрешимой проблемой является вопрос о том, вытекает ли эта достоверность только из определенной способности человеческого разума и, следовательно, является простым воображением, или же имеет свое основание и существование помимо этой способности.

§12 Утверждение скептицизма, что объективная и общая достоверность знания, соответствующего нашей природе или согласующегося с правилами опыта и рассуждения, является неразрешимой проблемой, распространяется на любое такое знание, будь то положительное или отрицательное, внешнее или внутреннее, чувственное или просто интеллектуальное; согласно ему, мы даже не в состоянии получить какую-либо информацию о том, что утверждение об этой достоверности более верно в одном виде знания, чем в другом.

§13 Скептицизм не уничтожает претензий, которые наши познания изначально и сами по себе предъявляют к объективной достоверности; он лишь не позволяет нам предположить знание о правильности этих претензий. Он просто приводит разум в состояние отказа от категорических суждений о том, имеют ли объекты, к которым относится наше знание, реальность, независимую от нашего сознания о них. Это состояние называется сомнением (epoche). Сомнения скептика, между прочим, не являются таковыми в той мере, в какой они представляют собой определения разума, а лишь отличаются по своим основаниям, предмету и объему от сомнений, которые также имеют место в разуме не скептика в отношении истинности некоторых познаний.

§14. Скептические сомнения не являются делом произвола и скорее имеют свои причины, из которых они неизбежно вытекают. Эти причины, однако, не являются прозрениями в отношении того, как знание возникает в человеке, и выводами из этих прозрений, с помощью которых можно показать, что человеческое знание не может совпадать с предметами, к которым оно относится, – ибо все эти прозрения также подвержены скептическому сомнению в их объективной достоверности, – но заключаются в размышлении, отчасти об условиях знания, отчасти об определенном устройстве человеческой природы, благодаря которому невозможность знания становится очевидной. Кто не занимается этим размышлением, у того эти сомнения возникнуть не могут. Поэтому она является отправной точкой скептического образа мышления (topos tes epoches).

§15 Для познания необходимо понимание того факта, что объективная действительность, которая имеет место в познании, не есть нечто, происходящее от познающего субъекта. Если теперь учесть, что без самосознания никакое познание невозможно и что всякое познание есть лишь представление отношения вещи к познающему субъекту, то ясно также, что никто не может уничтожить это отношение в любом познании, чтобы обнаружить, что представляет собой объект познания, очищенный от всех дополнений, которые могут исходить от субъекта. Иными словами, чтобы претендовать на знание, необходимо понять, что останется от познаваемых вещей после разрушения и изменения природы познающего субъекта или что будет уничтожено этим разрушением и уничтожением. Если мы примем во внимание, что самосознание абсолютно необходимо для всякого познания, то станет ясно, что ни один объект не может быть познан в соответствии с его независимостью от познающего субъекта.

§16 Если познания не могут быть представлены отдельно и очищены от того, что познающий субъект мог добавить к ним от себя, то ни одному из них не может быть приписана абсолютная, а только относительная достоверность. И даже если мы все еще чувствуем сильное принуждение приписать познанию отношение к вещам, которые существуют сами по себе, это принуждение относится только к нашему субъекту и ничего не говорит о том, является ли вещь чем-то или ничем, помимо ее отношения к нашему способу познания. Но если не существует абсолютно или внутренне достоверного знания, то не может быть и абсолютно достоверного знания.

§17 Поскольку абсолютно общая достоверность познания является следствием его объективной достоверности, так как познания, совпадающие со своим объектом, должны быть также абсолютно равны между собой, то скептические сомнения в предельной достоверности познания также оправдывают сомнения в первой. Однако достоверность прозрения для всех людей следует отличать от его абсолютно общей достоверности. И хотя эта обоснованность еще ничего не говорит о правильности претензий познания на объективную истинность, познания, в отношении которых люди полностью согласны друг с другом, имеют преимущество перед теми, в отношении которых это не так. Ибо последние уже несут на своем лбу знак своей ложности. Поэтому особым моментом в исследовании ценности человеческого знания остается вопрос о том, можно ли и если да, то с каким общим согласием можно считаться среди представителей нашей расы.

§18. Можно ли надеяться на общее согласие между людьми в связи с каким-либо знанием, это ясно только из того успеха, который имело занятие этим знанием нескольких людей, у которых были различия в талантах, культуре, привычках, наклонностях и вообще во всем, что имеет влияние на человеческое суждение. Если такое занятие всегда приводило к одним и тем же результатам, то из этого можно сделать вывод, что в человеческой природе существует общее и постоянное устройство, определяющее содержание и форму знания.

§19. Не нужно, однако, указывать, что мы говорим здесь только о сравнительном общем согласии между людьми в отношении того, что они считают знанием. Поэтому нельзя отрицать реальность универсально достоверного знания на том основании, что существуют различия в знаниях любого рода, обусловленные индивидуальным и часто лишь временным характером некоторых людей. Например, понимание того, что все углы треугольника, взятые вместе, равны двум прямым углам, не может быть лишено всеобщей достоверности из-за того, что кто-то отрицает правильность этого понимания из-за незнания его причин.

§20 Однако в отношении некоторых видов того, что люди считают знанием, можно принять во внимание только что описанное общее согласие, а в отношении других – нет, и они, как бы часто и как бы долго ни занимал ими человеческий разум, будут, ввиду их истинности, предметом спора, который, хотя и ведется самым искусным образом, тем не менее никогда не имеет иного исхода, кроме того, что каждая из спорящих сторон претендует на исключительное обладание истиной.

§21. Знание первого рода включает в себя как математическое знание, так и знание, полученное из внутреннего и внешнего опыта.

§22. Вероятно, излишне упоминать о той всеобщности, с которой до сих пор предполагалась правильность предложений в математике, поскольку, насколько известно, никто не мог отрицать эту правильность, не вызывая в то же время подозрения, что ему не хватает способностей и проницательности, необходимых для суждения о ней. Примечательно, однако, что математика не только демонстрирует свое превосходство над всем остальным, что порождает различия в человеческих суждениях, когда ею занимается интеллект, отделенный от всякого эмпиризма, но и в своем применении к законам движения в природе обеспечивает постоянно действующее знание этих законов и их следствий, чему астрономия и физика служат столь блестящими примерами.

§23 Кроме того, на то, что эмпирическое знание об объектах опыта способно к исправлению, ввиду того, что в нем действительно есть знание, и, таким образом, не принадлежит к тому способу воздействия на наш субъект приятных или неприятных вещей, благодаря которому оно становится общедействительным, указывает также то, что мы можем наблюдать ввиду этого знания; и нет никаких оснований предполагать, что постоянная организация человеческой природы делает различия в этом виде знания общими и необходимыми. Поэтому, как бы ни было неудовлетворительно эмпирическое понимание вещей для человеческого стремления к знанию, это понимание может быть доведено до такой степени, что приобретет постоянную ценность для всех людей, наделенных нетронутыми органами чувств.

§24. Но не только общая достоверность может быть положена в основу познания отдельных предметов, принадлежащих внутреннему или внешнему опыту, но к этой достоверности могут быть приложены и представления о том, в чем эти предметы согласуются, и о так называемых законах и правилах, под которыми стоит внутренняя и внешняя природа (причем эти правила есть не что иное, как общий и необходимый способ, каким нечто имеет место в природе, отделенный от того, что имеет место). Логика дает прекрасное доказательство этого в том, что она со времен Аристотеля учит о формальных условиях возможности мысли. Например, что из противоречивых предикатов только один может быть приложен к каждой вещи нашим рассудком; что, кроме того, то, что вообще верно для высшего понятия, должно быть верно и для всех низших понятий, лежащих ниже его; эти и другие логические правила с тех пор всегда находили совпадающими с природой человеческого рассудка. Своей общей обоснованностью математика также доказывает равную обоснованность логических принципов, касающихся условий мышления. Ведь, как известно, все доказательства математических теорем проходят по нити правил умозаключений, и если бы они не имели силы для всех, то никогда не были бы признаны истинными по общему согласию. Если, однако, мы приписываем знанию формальных законов мышления претензии на всеобщую достоверность, то тем самым не утверждаем, что установление этих законов уже несет в себе то совершенство, которое выражается в идее науки и которое также было достигнуто общезначимым способом или когда-либо может быть достигнуто.

§25 С другой стороны, как только человеческий разум, побуждаемый любопытством, выходит за пределы фактов внутреннего и внешнего опыта, а также за пределы определения тождества и различия познаваемых таким образом вещей посредством интеллекта, и исследует то, что, как предполагается, лежит в основе его сознания опыта, то, ввиду того, что он хочет распознать из этих оснований, он руководствуется и определяется предрасположенностью предположить истину, которая совершенно противоречит его содержанию. Эта предрасположенность яснее всего выражается в системах спекулятивной философии, из которых мы, следовательно, теперь также объясним ее, но только в соответствии с ее общими направлениями и следствиями.

§26 Хорошо известно, что намерение этих систем изначально направлено на реализацию Абсолютного и Необусловленного, которое, как предполагается, лежит в основе всего относительного и обусловленного, являясь его конечной опорой, скрытой от чувства и разума, который занимается простыми сравнениями; и каждая спекулятивная система философии является попыткой решить загадку мира, данную нашему сознанию доказательством абсолютно необходимого, из которого все случайное, как предполагается, черпает свое существование. Если мы теперь обратим внимание на главное различие в определениях, которые спекулятивные философы придавали основанию или источнику всего контингентного, то увидим, что один класс из них устанавливал только такие высшие причины мира, которые по своему строению имели сходство с тем, что чувства и рассудок узнают из опыта. Другой класс философов, напротив, принимал за несомненный принцип, что Абсолют или носитель всей конечности должен быть совершенно иным, чем то, что подчиняется законам природы, и поэтому может быть постигнут в своей непостижимости только разумом, отвергающим всякую ограниченность. По мнению этих философов, видимая природа сама является лучшим учителем того, что лежит в ее основе, а абсолют, из которого, по их мнению, возник мир, есть, строго говоря, лишь безмерная совокупность причин, природа и образ действия которых могут быть поняты по аналогии с вещами в мире. Абсолют этих философов, однако, представляет собой противоречивую противоположность всему, что познается чувством и пониманием, и, поскольку ему не присущ какой-либо дефект, он по своей сути является непроницаемой тайной.

§27 Эта врожденная склонность человеческого разума принимать противоположные принципы в поисках определения того, что должно стоять во главе всех конечных вещей, является также источником всех споров, которые с тех пор происходят в области философии, насколько они касаются фактического предмета этой доктрины или решения загадки мира. Сторона философов, полагающих, что они нашли ключ к этой загадке в чем-то постижимом, всегда упрекалась другой стороной в том, что она представляет в качестве абсолюта ограниченную вещь, взятую из глупости разума в сфере конечности, и стремится установить весь ряд условий с помощью чего-то, что само по себе и для себя не имеет никакого существования. Против мудрости этой партии, однако, они напоминают, что их абсолют – лишь плод преувеличенного воображения и что разум вообще ничего не может мыслить.

§28. Однако не каждая философская система во всех своих доктринах соответствует либо естественной склонности к разумному, либо к непостижимому, и некоторые философы, похоже, полагали, что смогут добиться широчайших аплодисментов для своих философских тем путем ловкого смешения разумных и непостижимых сверхчувственных причин, если каждый ум сможет найти в них пищу для своей особой склонности. Если же философский талант проявляется с универсальной последовательностью, то либо, как у Эпикура, интерес к непостижимому приносится в жертву интересу к постижимому и первоисточник всей реальности натурализуется, либо, как у Платона, принимается во внимание только удовлетворение первого интереса, а основание всех вещей идеализируется.

§29. Вследствие постоянного различия в устройстве человеческого разума, обусловленного самой природой, от которого зависит восприятие принципов, к которым стремится истинная цель спекулятивной философии, нельзя поэтому ожидать согласия между теми, кто желает достичь этой цели, И все доказательства, приводимые в пользу истинности философий одного рода, могут иметь лишь частную силу, так что противоположные им философии могут быть поддержаны столь же строгими доказательствами, бесспорно действительными для других умов. Этим обстоятельством объясняется и то, что в моменты наивысшего стремления человеческого разума достичь цели философского умозрения и как только таланту к такому умозрению позволяется преследовать свои цели, свободные от всяких предписаний внешней силы, каждый раз изобретается несколько систем, противоречащих друг другу по своим принципам и результатам, или, если они уже были изобретены, объясняются и защищаются философскими умами.

§30. Если же вы спросите, как можно обосновать предположение о естественной и постоянной склонности человеческого ума к антилогии [противоречию – wp] в вопросах философского умозрения и почему следует отказаться от всякой надежды на будущее согласие в самом важном для человеческого любопытства вопросе, то мы ответим, что из истории философских систем и из содержания споров, которые ведутся о них, можно с полным правом вывести существование этой склонности. Ибо в этих спорах, в их наиболее важных моментах, обнаруживается вечная борьба между тенденцией сделать принципы вещей в мире понятными и тенденцией подняться над всем понятным и признать каждую из этих вещей видимой оболочкой невыразимого чуда, скрывающегося за ней. И все страницы этой истории свидетельствуют о том, что лавры, добытые самыми энергичными и искусными бойцами в этой битве, были лишь зелеными, пока за дело, которое они погубили, не взялся могущественный чемпион. Достижение истинной цели спекулятивной философии не требует трудоемкого сбора, сравнения и препарирования множества фактов опыта, которые могут быть завершены только после нескольких предыдущих несовершенных попыток. То, что ведет философа к этой цели, он должен, как математик основы своей науки, черпать из самого себя. И можно подумать, что человеческий разум уже так долго философски рассуждает и достиг такого возраста, что, если бы он обладал способностью достигать цели этих рассуждений в целом удовлетворительным образом, эта способность, вероятно, не оставалась бы дремлющей до настоящего времени.

§31 Итак, то, что философские системы рассматриваются скептиком, очевидно из того, что было сказано до сих пор, а именно как продукты спекулятивных идиосинкразий [Mischmasch – wp], которыми, в конце концов, наделен человеческий разум, и ни одна из которых не может претендовать на достижение цели, к которой они на самом деле направлены, больше, чем другая. Это, однако, не отрицает того, что между ними существуют большие различия, отчасти в связи с искусством и затратами интеллектуальной энергии, с которыми они были созданы, отчасти в связи с более острым определением и более тщательным анализом опыта, которые они предполагают, отчасти в связи с их соответствием тенденции и образу мышления, преобладающему среди большинства людей на определенной стадии культуры, и что в этом отношении один претендует на преимущества перед другим.

§32 Но нельзя достаточно часто подчеркивать, что отнюдь не всякое сомнение в возможности знания вообще и философского знания в частности является скептицизмом и что оно отличается от всякого предположения о пределе человеческого знания, которое вполне совместимо с догматизмом, отчасти из-за отсутствия всякой ограниченности в его сомнениях, отчасти из-за того, что они не содержат ни малейшей претензии на какую-либо иную, кроме чисто субъективной, обоснованность.

§ (33) В силу причины, из которой проистекают скептические сомнения в возможности действительного знания, никакое отдельное знание не может считаться превосходящим эти сомнения. Эта причина состоит в том, что наше сознание является единственной гарантией, которую мы в состоянии предоставить для правильности наших убеждений, но что это сознание совершенно неспособно научить нас тому, что относится к объективной природе того, что известно, без ссылки на его способ познания чего-либо. Следовательно, мы должны также отказаться от всякого понимания того, что любое познание, соответствующее нашей природе, более или менее свободно от каких-либо дополнений, исходящих от познающего субъекта, чем любое другое. Следовательно, ни одно из них не может служить критерием истинности другого, а интеллектуальный способ познания не может определять объективную истинность чувственного. Однако в случае с некоторыми вещами, которые предстают перед нами под знаком знания, трудно полностью оставить в стороне объективную истинность того же самого. Но и такие случаи являются критерием подлинно скептического образа мышления, который распознается в том, что человек не позволяет ввести себя в заблуждение какими-либо кажущимися причинами в воздержании от всякого категорического суждения об объективной достоверности нашего знания, какой бы кажущейся она ни была, но с непоколебимой твердостью (ataraxia) остается верен принципу, что эта достоверность является проблемой.

§34 Более того, скептический способ мышления полностью отменяется и принимается догматический, если основаниям признания невозможности знания придается какая-либо объективная обоснованность, помимо его субъективной обоснованности для человеческого сознания. Этим признанием скептик лишь обозначает состояние, в котором находится его разум, когда он должен судить и решать вопрос о достоверности отношения к объекту, отличному от акта познания, который имеет место в познании.

§35 Все различия в скептическом способе мышления касаются только его устранения и представления, и не может быть нескольких видов скептицизма, как и догматизма. Ибо причины, порождающие специфические различия в первом, полностью отсутствуют во втором, поскольку его сомнения в возможности знания проистекают из одного и того же источника и не допускают никаких ограничений. Что обычно заставляет нас считать, что скептицизм также является сектантским разделением, так это его смешение с негативным догматизмом.