Сад сломленных душ

Я постаралась не поморщиться от боли, когда острый клинок впился в мою плоть, и вытянула руку над большим сосудом. Потом я сжала кулак и в свою очередь уронила несколько капель крови, принося жертву богам, как и все остальные ученики.

Страдание являлось неотъемлемой частью культа, своеобразной священной данью, которую люди приносили богам. Если большинство подданных Империи собирались раз в неделю в разных церквях своих городов для участия в службе, люди искусства и будущие музыканты, напротив, должны были делать это ежедневно. Считалось, что страдания удесятеряют мастерство и делают искусство еще прекраснее – особенно в случае музыкантов, которым приходилось преодолевать боль, задействуя порезанную руку.

Совершив положенный ритуал, я встала возле стены рядом с остальными и посмотрела на Хальфдана – он, как обычно, был в сером дублете из синтетической шерсти, обшитом искусственной кожей и отделанном небольшими металлическими бляшками, на которые он сам нанес гравировку. Друг с отрешенным видом протянул жрецу руку, но я знала: это лишь видимость. На самом деле его рвение столь же наигранное, как и мое. Лишь сейчас я поняла, что Хальфдан неискренне произносит слова молитв, которые нам приходилось повторять.

Лично я очень точно представляла, когда потеряла веру, но совершенно не догадывалась, когда та же перемена произошла с моим другом. В какой момент он тоже перестал верить в безграничную мудрость и безмерное превосходство наших богов?

Я всегда чрезвычайно дорожила дружбой Хальфдана – порой она буквально становилась для меня спасительной силой, – но сегодня утром нас связало нечто более значимое. Постыдная тайна и ужасная опасность, благодаря которым я вдруг перестала чувствовать себя такой одинокой…

Когда все учащиеся выстроились полукругом вдоль стен зала, жрецы затянули последние псалмы. Их голоса становились все громче и пронзительнее, эхом отражаясь от высокого купола, а ритмичные удары барабанов подвели церемонию к кульминации, словно призывая божественную силу.

Вдруг кровь в широких чашах вскипела, и по краям сосудов потекли отвратительные пурпурные струйки. Наконец из чаш стал вырываться черный густой дым, поглощая подношение, пока сосуды не опустели. Мы все стояли, склонив головы в почтительной сосредоточенности, а жрецы старательно тянули последнюю ноту гимна.

Когда служба закончилась, на несколько минут воцарилась благоговейная тишина, но вот наконец и она подошла к концу, и нам с Хальфданом пришлось разойтись в разные стороны. Он направился к группе певцов, а я – к той, что занималась игрой на струнно-смычковых музыкальных инструментах.

Я вдруг вновь оказалась отделена от окружающих глухим молчанием: мое положение Залатанной напомнило о себе, что происходило ежедневно.

Никто из моих одноклассников не сказал мне ни слова. За четыре года я привыкла к такому отношению. Впрочем, у меня до сих пор щемило сердце, когда люди вокруг скользили по мне взглядами и тут же отворачивались, стараясь ни в коем случае не смотреть мне в глаза. Единственным знаком внимания, который отваживались демонстрировать мне учащиеся, было презрение, как будто сам факт моего присутствия в стенах Академии оскорблял их до глубины души. Обучение здесь считалось привилегией.

В учебном классе я села на свое место в самом последнем ряду (соседняя с моей парта как обычно осталась незанятой) и постаралась сосредоточиться на объяснениях профессора. Однако краем уха я напряженно прислушивалась к перешептываниям одноклассников, надеясь услышать, не упомянет ли кто-то наши с Хальфданом плакаты.

Однако никто не поднимал эту тему. Конечно, ничего удивительного в этом не было: даже упоминание подобного кощунства могло повлечь за собой большие неприятности…

Весь день я разрывалась между страхом и восторгом, сгорала от нетерпения и страшилась при мысли о том, как выйду из Академии и увижу результаты нашей вылазки, которую мы с Хальфданом совершили под покровом ночи.

Ближе к вечеру я встретила друга на тренировочном концерте, в котором обычно участвовали все группы учащихся. Дважды в неделю мы выступали перед собранием экспертов, дабы те оценили наши достижения. По окончании обучения счастливчики, успешно сдавшие массу экзаменов, получали шанс присоединиться к одному из Священных оркестров девяти дворов Империи – разумеется, самым престижным считался оркестр Пепельной Луны.

Во время концерта я заметила, что Ольда, студентка из того же класса пения, который посещал Хальфдан, прожигает меня разъяренным взглядом. Немного удивленная столь внезапным вниманием, я тем не менее постаралась не отвлекаться и продолжала играть свою партию, не допустив ни одной неверной ноты.

Предполагалось, что мой лучший друг уже около месяца встречается с этой длинноволосой кудрявой шатенкой, обладательницей голубых глаз, пухлых губ и пышной груди. Ольда не могла не знать, что занимает – дцатое по счету место в списке любовных побед Хальфдана, но все равно упорно жаловалась, что тот проводит с ней слишком мало времени. По правде говоря, друг действительно бо́льшую часть своего времени проводил со мной.

Судя по злобным взглядам красавицы, она все-таки решила объявить меня виновницей своих неудач и выместить на мне обиду…

Глава 7

Сефиза

– Тебе кто-нибудь что-нибудь говорил о… сам знаешь о чем? – прошептала я на ухо Хальфдану, когда по окончании этого долгого и тяжелого дня мы наконец вышли из дверей Академии.

– Я ничего не слышал. А ты?

– Тоже ничего.

Друг сдвинул брови, явно раздосадованный.

Ни он, ни я не знали, чего ждать. Мы развесили несколько имевшихся в нашем распоряжении плакатов по всему городу, стараясь не думать о возможных трагических последствиях наших действий. Однако нам и в голову не приходило, что плакаты вообще не вызовут никакой реакции у наших сограждан.

Мы с Хальфданом вместе с остальными учениками спускались по пешеходным мосткам, как вдруг меня сильно толкнули в плечо. Я пошатнулась, едва не выронила скрипку, а мимо вихрем пролетела Ольда, бросив на ходу:

– Прочь с дороги, грязная Залатанная!

Она и прежде оскорбляла меня подобным образом, но до сих пор ни разу не позволяла себе такого в присутствии Хальфдана. Очевидно, ситуация складывалась из ряда вон выходящая, и на этот раз Ольда решила напасть на нас обоих.

– Эй, ты чего? – воскликнул Хальфдан и бросился следом за девушкой. – Что на тебя нашло, скажи на милость?

Все вокруг уставились на нас.

– Оставь, Дан, – взмолилась я, чувствуя себя бесконечно униженной. – Ничего страшного. Правда, это ерунда…

– Ты прекрасно знаешь, что на меня нашло! – выкрикнула Ольда. Ее фарфоровое личико налилось кровью от злости. – С самого начала, что бы ни случилось, ты занят лишь этой дрянью. А теперь еще и защищаешь эту проклятую Нечистую!

– Не смей так говорить о моей подруге! – возмутился Хальфдан.

– О твоей подруге? – взвилась Ольда и пренебрежительно ткнула пальцем в мою сторону. – Не смеши меня, я тебя умоляю! Да прояви же хоть капельку честности! Не понимаю, как ты можешь питать какие-то чувства к подобной девице… Боги лишили ее человеческой природы, ее заклеймили печатью позора. Она просто чудовище, а ты ведешь себя так, словно ничего не случилось, словно это наполовину металлическое существо для тебя важнее, чем твоя пара!

– Позволь мне кое-что прояснить: мы с тобой никогда не были парой, и начиная с этого момента, ты для меня вообще ничего не значишь, – отрезал Хальфдан. Его лицо словно окаменело от гнева. – И ты сейчас же извинишься за свои…

– Ничего страшного, мне все равно, – перебила я друга, касаясь его руки, чтобы успокоить. – Пусть называет меня как ей угодно, это не имеет никакого значения, поверь.

Хотелось бы мне, чтобы это и впрямь было так. На самом деле меня всегда больно ранили такие оскорбления, столь же обидные и унизительные, как и навязанные мне гнусные части тела, сделанные из металла.

Кроме того, я так и не поняла, что Ольда имела в виду, говоря о нашей с Хальфданом дружбе. Истинная природа наших отношений ни для кого не являлась секретом. Тут двух мнений быть не могло.

Хальфдан был Чистым, невероятно привлекательным музыкантом без пары, перед ним открывалась многообещающая карьера, так что он был завидной партией для любой девушки в Стальном городе. Что же до меня…

Взглянем в глаза правде: Ольда все верно сказала.

Я знала, какое место занимаю в жизни друга, и меня оно полностью устраивало. Я никогда не питала иллюзий. Мне даже в голову не приходило думать о Хальфдане в таком ключе.

И как только Ольде в голову пришло ревновать?

– Поверь, – повторила я, четко выговаривая слова, и твердо посмотрела Хальфдану в глаза.

Мне хотелось быстрее покончить с этой сценой и уйти. Я надеялась, что Хальфдан поймет это и не станет впустую добиваться от Ольды извинений.

На скулах друга заиграли желваки, словно он крепко стиснул зубы, пытаясь подавить гнев. Потом он коротко кивнул и, отвернувшись от своей бывшей подружки, зашагал дальше. Я молча последовала за ним, опустив голову, чтобы не видеть устремленных на меня любопытных взглядов.

Хальфдан подождал, пока мы отойдем подальше от толпы учащихся, и пробормотал:

– Мне жаль, такого не должно было случиться…

– Вопрос закрыт, – снова перебила я друга. – Не будем больше об этом говорить, прошу тебя. У нас ведь есть и другие, более важные заботы, помнишь?

Хальфдан резко фыркнул, потом поджал губы и медленно, словно нехотя, кивнул.

Через несколько минут молчания, становившегося все более угнетающим, мы перешли одну из улиц, на которой повесили плакат. Мы не особо удивились, обнаружив, что плакат сняли. По обоюдному молчаливому согласию было принято решение следовать обычным маршрутом и не проверять все остальные места, где разместили плакаты, чтобы не вызывать ненужных подозрений. Итак, мы направились к кузнице Лотара, отца моего друга, как делали каждый день после учебы.

Городские улицы выглядели все так же уныло. Люди шли кто куда: одни закончили изнурительную работу и, втянув голову в плечи, старались быстрее вернуться к очагам; другие заканчивали дневные дела и лихорадочно подсчитывали монеты, надеясь, что заработанного хватит, чтобы протянуть следующий день. Группки детей изо всех сил старались подмести с улиц пепел и расчистить проход для велосипедов и тележек – мало оплачиваемая работа бедняков, которой я тоже занималась время от времени параллельно с учебой в Академии. Таверны мало-помалу заполнялись народом, а вечерний туман быстро густел, затягивая городской ландшафт серым непроницаемым покровом.

Мы усиленно прислушивались к разговорам прохожих, однако никто и словом не обмолвился о наших мятежных плакатах. Надо сказать, всеобщее равнодушие порядком меня разочаровало…

Возможно, все дело было в моем воображении, и все же, пока мы шли к Лотару, мне показалось, что на улице стало больше встревоженных лиц, чем обычно.

Глава 8

Сефиза

Хальфдан небрежно положил сумку на отцовский стол и налил нам по стакану воды. Здание то и дело оглашалось мощными ударами молота по металлу, так что дрожали стены – значит, Лотар все еще работал.

– Вот досада! – прорычал Хальфдан. – Похоже, никто не видел наши плакаты. Как такое возможно? Думаешь, кто-то их все сорвал до того, как жители проснулись?

– Нет, это маловероятно. Мы бы заметили, если ночью за нами кто-то шел. Возможно… просто нужно время. Может, нам стоит начать все сначала. Если мы каждую ночь будем развешивать повсюду рисунок твоей матери, то однажды, возможно, все изменится.

– И это говоришь ты? – иронически проговорил Хальфдан, удивленно вскидывая брови. – Не далее как сегодня утром ты называла меня сумасшедшим. Ты хоть понимаешь, что, действуя таким образом, мы просто поможем солдатам нас поймать?

– Не обязательно. Если каждый раз будем размещать плакаты в новых местах, то не попадемся.

Хальфдан вздохнул, в его небесно-голубых глазах промелькнула тень разочарования. Он проглотил последние капли воды и со стуком поставил стакан на оставленный на столе поднос.

– А не потренироваться ли нам забавы ради? Не сомневаюсь, нам будет лучше думаться после небольшой разминки, что скажешь? Мне до смерти надоело день-деньской стоять перед пюпитром, сложив руки за спиной, и петь как дурак, хотя на самом деле никто не слушает…

Я не сомневалась: Лотар предпочел бы, чтобы его сын расходовал переизбыток энергии, помогая отцу в кузнице, а не предавался столь бесполезным детским играм. Впрочем, от критических замечаний я воздержалась. Хальфдан и сам прекрасно все понимал. К тому же мне слишком нравилось проводить время с другом, и я не собиралась отказываться от предложения.

– Я надеру тебе задницу, блондинчик! – нахально заявила я, бегом устремляясь к двери.

Хальфдан прищурился, в его глазах зажглись озорные искорки.

– С интересом на это посмотрю, фитюлька!

После этого «обмена любезностями» мы бросились бежать по коридору, потом спустились по лестнице, перепрыгивая через несколько ступенек за раз, словно беспечные, хулиганистые дети.

Хальфдан прижал меня к стене в одном шаге от порога, выиграв таким образом первый раунд. Однако я не сомневалась, что возьму реванш. В последнее время друг легко отвлекался, и из-за этого ему стало труднее мне противостоять.

В комнате, возле дальней стены, нас ждали мечи и щиты, выкованные собственноручно Хальфданом. Я же изготовила для нас перчатки, наручи и наплечники из искусственной кожи, использовав для этой цели отходы производства, которые незаметно стащила из мусорных ящиков.

Будучи ребенком, еще не понимавшим, как на самом деле обстоят дела, до того как моего брата забрали, Хальфдан мечтал присоединиться к имперскому легиону и страстно увлекался всем, что имело отношение к боевым видам спорта – подобные интересы у людей нашего круга возникали редко и уж точно не поощрялись. Разумеется, с тех пор друг пересмотрел свои взгляды на этот предмет, его мечты развеялись как дым под давлением жестокой реальности с ее ужасающими жертвами, неотделимыми от жизни солдата. Впрочем, Хальфдан никогда не терял вкус к фехтованию и посвящал своему увлечению любую свободную минуту – разумеется, тайком, под защитой стен кузницы.

Приятель и меня пытался научить этому искусству, но поначалу я восприняла его затею довольно неохотно, а потом втянулась и в итоге полюбила ощущение силы, которую давало мне умение владеть оружием…

Постепенно я поняла: наши тренировки помогают мне обуздывать зреющий в душе гнев. Еще я обнаружила, что у меня талант и что благодаря скорости и хитрости мне порой удается одерживать верх над грубой силой моего лучшего друга.

Я ни за что не признала бы этого вслух, но порой я даже воображала, что если буду упорно тренироваться, то в один прекрасный день смогу бросить вызов Тени и наконец-то прикончу его, отомстив таким образом за свою семью. Конечно, принимая во внимание сверхпрочные доспехи Первого Палача императора, его меч из зачарованного металла, сверхъестественные способности и отряд неизменно сопровождавших его солдат, этим планам суждено было остаться безумной мечтой…

Облачившись в самодельные доспехи, мы с Хальфданом взяли в руки мечи и принялись фехтовать, прикрываясь круглыми щитами – их Хальфдан сделал по картинке, найденной в книге моего отца.

– Ну что, пустомеля, ты задашь мне обещанную взбучку сегодня или завтра? – насмешливо поинтересовался лучший друг.

Его губы растянулись в самоуверенной улыбке.

Я оскалила зубы в усмешке, делая вид, что его подколки меня ничуть не трогают. Потом внезапно бросилась в атаку, застав Хальфдана врасплох. В последний момент он увернулся от моего меча, но устоял на ногах. Мы стали кружить на месте, то и дело обмениваясь ударами, но по-настоящему не уставали. Игра пошла по-крупному, когда Хальфдан коварно попытался меня обезоружить.

Я чуть не выпустила рукоять своего меча, перекатилась по земле и снова крепко сжала оружие, после чего одним прыжком вскочила и обрушила на противника град ударов.

Хальфдан методично отражал мои атаки, позволяя мне изматывать себя. Я сделала вид, что открылась, и он проглотил наживку. Друг поспешил нанести, как ему казалось, решающий удар, но я присела, уклоняясь от его меча, и, воспользовавшись возможностью, резко ударила соперника по икрам, вложив в удар всю силу.

Хальфдан смешно хрюкнул от боли и повалился на спину, а я, встав на колени, нависла над ним и приставила к его горлу клинок.

– Сказано – сделано, дружище, – хвастливо заявила я, внутренне ликуя. – Напомни-ка, это моя шестая победа или уже седьмая? Однако шутки в сторону: надеюсь, я не причинила тебе вреда…

– Не мечтай, фитюлька, – прорычал друг, приподнимаясь на локте, и с нескрываемым раздражением оттолкнул мой меч. – И это всего лишь пятый раз, так что не очень-то задавайся. К тому же ты победила в нечестной борьбе…

– Еще бы, я же свалила наземь груду мышц вдвое тяжелее себя самой!

Хальфдан поморщился и даже перестал подшучивать надо мной, у него вдруг сделался в высшей степени пристыженный вид. Он тяжело вздохнул, закрыл глаза и прошептал:

– У меня больше не получается концентрироваться так, как раньше, Сефиза. Слишком долго это длится, и мне все труднее сдерживаться. Ты должна знать: Ольда была права, у меня действительно к тебе… чувства.

Сначала я решила, что это коварная уловка для отвлечения внимания, и уже хотела снова направить на друга оружие, однако Хальфдан не двигался, и тогда я замерла, захлопав глазами от изумления.

Время словно замедлило свой бег.

Хальфдан медленно поднял руку, провел кончиками пальцев по моей шее и погладил меня по волосам.

Оглушенная его словами, я молча наблюдала, как лицо друга опасно приближается к моему лицу. А потом Хальфдан прижался губами к моим губам тяжелым влажным поцелуем и наши прерывистые после фехтования дыхания перемешались. Затем он слегка отстранился и посмотрел на меня, очевидно, ожидая какого-то ответа.

А мне было нечего сказать.

В голове звенела пустота.

Я совершенно растерялась, потому что привычный мир только что обрушился.

Дверь в комнату с громким стуком распахнулась, и мы поспешно вскочили и отступили друг от друга на благопристойное расстояние. Стоявший на пороге крепкий, коренастый Лотар обжег нас яростным взглядом. Он выглядел взбешенным до крайности и, кажется, не догадался о том, что только что произошло между мной и Хальфданом.

– Безмозглый мальчишка! – воскликнул он, обвиняюще наставляя на сына указательный палец. Его длинная, светлая с проседью борода, украшенная многочисленными металлическими колечками, тряслась от гнева. – Ты можешь мне объяснить, как работа твоей матери вдруг оказалась в руках одной из Весталок Тумана?!

Глава 9

Верлен

Раздраженно вздохнув, я перевернул последнюю хрупкую страницу и закрыл книгу в ветхом кожаном переплете, которую только что прочел. Затем положил старинный томик на стол из красного мрамора рядом со стопой других книг – я рассчитывал изучить их до конца дня.

– Не унывай, Верлен, – тихо прошелестела мать, не поднимая глаз от вышивки. Она сидела в большом кресле напротив меня.

Справедливое замечание, и все же я не мог сдержать раздражение. Когда одиночество становилось совсем уж невыносимо, я неизменно вызывал мать. Это настолько вошло у меня в привычку, что порой я делал это машинально, даже не задумываясь…

– Эти реликты совершенно бессвязны, – пожаловался я, потер лоб ладонью и уперся локтем в мягкое, обтянутое бархатом сиденье кресла. – Заумные разглагольствования старых дураков. Как подобный мир вообще мог существовать? Где на протяжении всех этих столетий были боги – настоящие, а не те абстрактные химеры, имена которых так часто здесь упоминаются? Почему имена богов, входящих в Пантеон, появляются лишь в древних причудливых легендах? Полная бессмыслица…

– Здесь собраны все знания человечества… Я была бы так счастлива, если бы при жизни имела доступ ко всем этим сокровищам. Не стоит недооценивать пользу знаний, твой разум нуждается в этой пище.

В отличие от моих братьев и сестер – а также всех остальных богов Империи – я появился на свет, не обладая врожденным всеведением. Мне приходилось учиться без передышки, чтобы иметь возможность когда-нибудь хотя бы попытаться поме́риться интеллектом даже с самым тупым из богов. Оставалась всего одна проблема: лишь человеческие знания фиксировались в письменной форме, а получить божественную мудрость не так-то просто, ведь ею боги наделены от природы.

– Ну надо же! Мне мерещится, или мой сын действительно начал разговаривать с самим собой?

Я резко вскочил и обернулся: передо мной возвышался неслышно вошедший в библиотеку Орион.

– Отец… нет… я… – забормотал я, стыдясь того, что меня застали врасплох. Потом нехотя признал: – Возможно, так и есть.

Я бросил быстрый взгляд на мать и мысленно приказал ей исчезнуть. Она поджала губы, помедлила мгновение, раздосадованная тем, что я заставляю ее уйти. Потом, повинуясь моему безмолвному толчку, ее образ померк и полностью развеялся.

Отец проследил за моим взглядом, он несколько секунд вглядывался в пустое кресло, затем озадаченно сдвинул брови.

– Очевидно, тебе нужен отдых, – проговорил он своим низким глубоким голосом. – В последнее время ты слишком загоняешь себя, ты ведь это знаешь, не так ли? Ты изнуряешь себя, задаваясь неправильными вопросами, хотя все ответы, что ты ищешь, уже находятся в тебе, спрятаны в самой изначальной части твоего сознания. Когда же ты это поймешь?

Я не смог сдержаться, наверняка на моем лице проступила растерянность. Я чувствовал огорчение пополам со злостью, потому что так и не смог оправдать отцовские ожидания.

Отец по-прежнему полагал, будто я наделен теми же необыкновенными способностями, что и десять его старших детей, в то время как сам я болезненно осознавал свою ограниченность, обусловленную слабостью человеческой природы – как ни крути, она составляла половину моего существа.

Отец подошел и наклонился ко мне, нависнув надо мной всей своей внушительной фигурой; его длинные, отливающие серебром волосы струились по плечам, словно шелковые нити. Величественные крылья цвета перламутра были сложены у него за спиной, золотистые глаза пристально меня изучали. На миг золотые прожилки на его белом, словно высеченном из мрамора лице заискрились сильнее. Отец протянул ко мне руку, потом пошевелил большими пальцами, оканчивающимися золотыми когтями, плавно указал вверх и уже в который раз произнес:

– Если бы только ты немного опустил стены, которые воздвиг вокруг своего разума, я смог бы помочь тебе изгнать горечь и боль, постоянно грызущие твое сердце, и направил бы тебя, дал бы ключи к пониманию, приобрести которые ты так жаждешь. Эти пыльные книги – всего лишь старые музейные экспонаты, а приведенные в них истории искажены надуманным контекстом, зажаты в рамки неизбежно субъективной и ошибочной точки зрения. Эти лживые картинки совершенно не отражают ту эпоху. Боюсь, из этих книг ты не извлечешь ничего полезного, дитя мое.

Я отвернулся, не в силах сделать то, чего требовал от меня отец.

С самого раннего детства Орион упрекал меня за мысленные преграды, которые я возвел между нами, однако я вообще их не ощущал, а значит, совершенно не мог ими управлять…

Отцу это было прекрасно известно. Тем не менее он периодически пытался прорваться через этот барьер, мешавший ему читать мои мысли. Занятие столь же бесполезное, сколь и болезненное, и я уже давно скрепя сердце терпел его попытки проникнуть в мой разум.

Я отвел глаза, рассеянно окинул взглядом зал и шесть сходившихся в нем галерей.

– По крайней мере на земле остался еще хоть один человек, для которого Библиотека веков представляет хоть какой-то интерес…

Если не считать моих постоянных приходов и уходов, эти просторные залы, заставленные шкафами, в которых хранились сотни тысяч книг, бо́льшую часть времени оставались пустынными. Как печально. Зато в мире не было другого такого места. Очень немногие дворцы в Империи могли похвастаться тем, что собрали в своих стенах более тридцати книг – за прошедшие века эти вещи стали чрезвычайно редки. Лишь в Соборе Вечности имелась такая богатая коллекция, неслыханное изобилие написанных людьми текстов…

Император подошел к одному из огромных кресел, что стояли в разных частях библиотеки, и уселся в него, взмахом руки предложив мне устроиться в том, которое я занимал до его прихода. Я молча повиновался, спрашивая себя, не собирается ли отец предпринять очередную попытку ментального взлома моего разума.

– Я узнал о случившемся вчера ночью, – пояснил он наконец. – Я в курсе вашей с Гефестом вчерашней ссоры и ее удручающих последствий.

Я опустил голову, чувствуя, как в горле встает ком; мне вдруг стало не по себе.