Полная версия
Погоня за величием. Тысячелетний диалог России с Западом
В европейской истории кризисы престолонаследия, в том числе у ближайших западных соседей Московского княжества, происходили повсеместно. Одновременно с этим большинство стран Европы пережили крах религиозного универсализма, что, в свою очередь, стало предпосылкой последовавших важных сдвигов в политическом мышлении. Во-первых, как истинное сосредоточие власти стало восприниматься не физическое тело короля, а территория его владений. Во-вторых, ряд политических образований отказался от стремления к признанию себя в качестве (составной части) империи в пользу суверенного государства229. Однако в России, как можно судить по «Новой повести», проблема престолонаследия решалась по-другому. Величие, как его понимал и развивал Иван IV, то есть как качество политического режима, подпитываемого религиозным универсализмом, не перенеслось на образ Московского княжества как сильного и суверенного государства в международной иерархии. Вместо этого величие, которое продолжало интерпретироваться в сугубо религиозных терминах, временно переместилось с фигуры давно отсутствующего законного монарха на фигуру нового государя – патриарха Гермогена, арестованного интервентами в Москве.
В «Новой повести» Гермоген наотрез отказывается сотрудничать с польско-литовскими войсками в вопросе смены веры. В своей непреклонности патриарх изображается как истинный суверен, что отражено в этимологии слова «держава» (от «держать»). Он удерживает страну от распада, как «непоколебимый столп сам мужественно и непреклонно духом своим стоит»; и если бы не этот «государь, все здесь держал, то кто бы другой такой же встал и нашим врагам и губителям мужественно противостоял?!»230.
Таким образом, благодаря мобилизующей идеологии Смутного времени идея политического величия в Московском княжестве XVII века вместо секуляризации получила новый, еще более религиозный извод. Возможно, так произошло потому, что православная вера была по-прежнему самым распространенным культурным шаблоном и ее идеология удовлетворила запрос. Идеалы смирения и покорности, которые сплелись с русским представлением о должном политическом устройстве, а также приписываемое абсолютное величие сделали данную идеологию популярной. В результате, несмотря на кажущуюся пассивность, она обеспечила масштабную мобилизацию общества.
2.7. Заключение
В этой главе я попытался реконструировать зарождение и первый этап эволюции понятия великой державы. Возникнув в религиозном дискурсе, который во многом определял политическое мышление Киевской Руси и Московского княжества раннего Нового времени, понятие держава обрело относительно самостоятельное существование в XV веке, когда его семантика изменилась: вместо божественной власти, переданной великому князю на земле, оно стало обозначать «политическое образование» или «государство». В XVI веке держава прочно слилась с прилагательным великая, образовав политическое понятие, которое должно было описывать качественное превосходство Русского государства по отношению к соседям. Важно, что особенно ярко это превосходство подчеркивалось перед лицом стратегических вызовов, которые российская правящая элита видела на западных границах. Отвечая на эти вызовы, Иван IV неустанно указывал на качественное превосходство своих владений, называя Московское княжество «великой державой» и приписывая себе наивысшую степень величия. Отчасти это отражало его тогдашние надежды на императорский титул и подчеркивало тот факт, что государство, которым он управлял, оставалось единственным оплотом православного христианства.
Однако Грозный не создавал свою риторику из ничего. В своей аргументации он опирался на уже имеющиеся дискурсивные ресурсы. Величие Российской державы, которое царь и его современники пытались дискурсивно утвердить и пропагандировать, во многом формировалось под влиянием религиозного дискурса. В литературных источниках и дипломатической переписке того времени ярлыки великая держава или великое царство, используемые в отношении Российского государства, должны были подчеркнуть, что власть отечественных правителей продолжает интерпретироваться как богоустановленная, безусловная и безраздельная – в отличие от некоторых европейских монархов, которые в глазах русской правящей элиты величие утратили, пусть и сохранив власть. Я называю такое эссенциалистское понимание политического величия (как качества внутриполитического режима, неподконтрольного международному признанию и оценке) абсолютным, то есть провозглашенным как нечто существующее независимо от восприятия или проверки любого рода. Вероятно, абсолютное величие было продуктом религиозного универсализма, который определял российскую, а также европейскую политику до того, как основы континентального политического порядка пошатнулись в эпоху ранней модерности. Восстановление и усиление эссенциалистского мышления помогло Ивану IV справиться со стратегическими вызовами. Но, что важно, с тех пор как первая русская политическая идеология – культ Бориса и Глеба – была использована, чтобы обеспечить социальную сплоченность во время политического кризиса, похожие идеологии, в основе которых лежало абсолютное величие Русской земли и любопытная смесь превосходства и покорности, использовались и в другие сложные периоды российской политической истории, включая Смутное время и период зависимости от Монгольской империи/Золотой Орды.
Что касается лингвистических моментов, то я полагаю, что, как только великая держава превратилась в составное существительное, его части поделили между собой его семантическое содержание. Слово держава сохранило имманентное и перформативное измерение политической власти, связанное с безраздельным правлением. В буквальном смысле это слово может означать «держать воедино», а сама политическая единица, по отношению к которой оно употреблялось, и была тем, что правитель должен был удерживать от распада (в Смутное время эта важная функция была временно передана патриарху Гермогену). С другой стороны, характеристика великая, описывающая политическое владение под контролем великого князя или царя, указывала на то, что в русском языке обозначалось однокоренным словом величество, – то есть сам факт наделения властью, а не ее отправление, царственность, но не правление. Иными словами, политическое величие России в основном заключалось в ее величестве, которое трактовалось в абсолютных терминах как некая трансцендентная истина, не требующая (и не выдерживающая) никакой проверки или объективного подтверждения.
Глава 3
Театральное величие: от величества к возвеличиванию
Есть ли истинно или ни, что натуральные историки повествуют, будто от блистания молниина маргариты зачинаются, а се известно нам, что вся сия державы Российской прибыли и корысти, аки дражайшыя царскаго венца маргариты, от молний и громов, на поле Полтавском бывших, зачаты и рождены суть.
Феофан Прокопович. Слово похвальное о баталии Полтавской (1717)Возведи убо окрест очи твои, богоспасаемая Державо Российская, и виждь в воинстве твоем неизреченную метаморфозис, но сию не фабулярную, но истинную.
Гавриил Бужинский. Sermo panegyricus in diem natalem serenissimi ac potentissimi Petri Magni (1723)В предыдущей главе я показал, что в источниках раннего Нового времени и предшествующих ему периодах имеющее религиозные истоки понятие держава
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
1
Woollacott M. To the Finland Bus Station // Guardian. 22 March 1997. P. 9.
2
McFaul M. // Twitter. 15 December 2021.
3
Стоит сразу отметить, что по нормам современного русского языка «великая держава» является плеоназмом, то есть один элемент этого словосочетания (существительное «держава») уже выражает приписанную ему характеристику (прилагательное «великая»). «Держава» обозначает не просто страну или государство, а именно «независимое государство, способное оказывать влияние на международные дела» (Ушаков 2014, 113).
4
Путин 2004а; Сурков 2006; Медведев 2009; Медведев 2010; Путин 2013а.
5
Бордачев 2022; Сушенцов 2022.
6
Дынкин и др. 2015, 122.
7
Mearsheimer 2001; Levy, Thompson 2005; Walt 2011; Parent, Rosato 2015.
8
Bull 2002; Buzan 2004; Cui, Buzan 2016.
9
Например: Hopf 2002.
10
Например, см.: Сурков 2006; Леонтьев цит. по: Morozov 2008, 162; Михалков, 2017; Shevtsova 2003, 175.
11
Bella 2022.
12
Лавров цит. по: Trenin 2017.
13
Здесь я использую понятие «традиционная легитимность» в веберианском смысле, то есть это тип политической легитимации, которая апеллирует к традиционному порядку вещей (Weber 2008, 157). Обычно такой тип легитимации существует в монархиях и других патримониальных режимах старого типа. Хотя современная Россия не является монархией, авторитет, на который часто ссылаются ее политики, говоря о статусе великой державы, – это авторитет «вечного вчера»: Россия всегда была великой державой, поэтому она остается таковой сегодня и будет оставаться в будущем.
14
Путин 2004б, 2013б, 2017а.
15
Woollacott 1997, 9.
16
Ibid.
17
Например: Neef, 2017; Oskanian, 2014; Curtis, 2017.
18
Эта метафора, которой Уинстон Черчилль впервые описал Советский Союз в 1939 году, пережила и Черчилля, и Советский Союз. Из недавних примеров ее использования по отношению к России можно назвать Zarakol (2010) и Tassinari (2005).
19
Вместе с Данном и Нойманом (Dunn, Neumann, 2016, 2) я определяю дискурсы как «системы производства смыслов, которые, пусть и временно, фиксируют значение и позволяют нам осмыслять мир и действовать в нем».
20
И языки, и культуры при сопоставлении и переводе всегда асимметричны. Некоторые культурные феномены либо не имеют прямых эквивалентов в других культурах, либо могут быть развиты в разной степени. То же самое касается понятий и их семантического багажа (Tymoczko 2014, 211).
21
В этой книге я использую слово «Россия» как в общепринятом значении (для обозначения Российской Федерации, возникшей в 1991 году), так и иногда анахронично (для обозначения предшествующих ей форм политического устройства, таких как Киевская Русь, Московское княжество и Русское царство, Российская империя и Советский Союз). При этом я делаю это, во-первых, из удобства, а во-вторых – чтобы подчеркнуть некоторую степень культурной преемственности. В то же время я ни в коем случае не ставлю знака равенства между этими отличными друг от друга политическими единицами и не пытаюсь оправдать притязания современной России на достижения и территории ее политических предшественников.
22
Я благодарю Эйнара Вигена за его замечания об эмическом и этическом измерениях этого исследования.
23
Koselleck 2004, 75–92; Фуко 1996; Garland 2014.
24
Lieven 2022.
25
Hopf 2002.
26
Thorun 2009, 39.
27
Schivelbusch 2003, 10. Автор не рассматривает Россию, но его выводы могут быть экстраполированы и на нее.
28
Zarakol 2010.
29
Kundnani 2011.
30
Yasutomo 1990.
31
Zarakol 2010, 33.
32
Эткинд 2013.
33
Там же, 9.
34
По мнению Эткинда (2016), этот процесс продолжается до сих пор.
35
Morozov 2015.
36
Kharkhordin 1999, 2001, 2005.
37
Samokhvalov 2017, 12.
38
Cherniavsky 1961.
39
Ibid., 33.
40
Ibid., 34.
41
Cherniavsky 1961, 27.
42
Концепция «международного общества» была разработана в рамках английской школы международных отношений. Согласно ей, государства способны создавать международные институты и следовать международным нормам, руководствуясь своими или общими целями и интересами. – Прим. пер.
43
Adelman 2016. Более поздние оценки см. в статье Rogan 2021.
44
Fortescue 2017.
45
ООН 1980, 9.
46
Ibid.
47
Обама цит. по: Borger 2014.
48
Bull 2002, 222.
49
Ramani 2017.
50
Рив цит. по: Rahman-Jones 2017.
51
Ibid.
52
По словам Джека Леви (Levy 2004, 38), «хотя теоретики баланса сил очень вольно говорят о балансировании „государств“, почти все они подразумевают, что большую часть балансирования производят великие державы».
53
Waltz 2010. Соответствующие аргументы см.: Huth, Bennett, Gelpi 1992; Mearsheimer 2001; Mearsheimer 2013; Braumoeller 2013.
54
Bull 2002, 196.
55
Ibid.
56
Термин, предложенный Хедли Буллом для обозначения одного из институтов мирового порядка, наряду с балансом сил, международным правом, дипломатией и войной.
57
Cui, Buzan 2016; Little 2006. Критическое применение концепций английской школы к современной России см. у Astrov 2013.
58
Rozman 1999; Demirtas-Bagdonas 2014; Foot 2017; Boon 2018.
59
Hopf 2002, 2013; Нойманн 2008.
60
Например: Взгляд 2016.
61
Например: Березин 2008.
62
Например: Гордон 2016 (внесен Минюстом России в реестр иностранных агентов).
63
Тексты, которые я рассматриваю, включают в себя речи, стенограммы публичных мероприятий и встреч с иностранными лидерами, интервью национальным и международным СМИ и т. д.
64
Путин 2000а, выделение добавлено.
65
Путин 2004б. В оригинальной стенограмме этой речи между словами «огромная» и «великая» стоит запятая. Такая пунктуация предполагает, что эти два прилагательных эквивалентны по своей функции, что должно указывать на то, что второе прилагательное (великая) должно быть семантически отделено от словосочетания «великая держава» и интерпретировано как отдельная характеристика, означающая общее величие, а не специфическое величие, приписываемое великим державам. Предположительно, эта запятая как-то связана с тем, что Путин сделал хорошо слышимую паузу между словами «великая» и «держава» – либо запятая стала причиной паузы, либо пауза стала причиной запятой. Однако, несмотря на паузу, просодическая (то есть интонационная) структура фразы говорит о другом. Повышение тона на «великая» и понижение на «держава» однозначно говорит о том, что эти два слова следует рассматривать как неотъемлемые части одного семантического целого. Намеренно или нет, но интонация Путина убеждает аудиторию в том, что «великая держава» в данном случае является целостной конструкцией и запятая здесь лишняя.
66
Путин 2003a.
67
Там же.
68
Лавров 2016a.
69
Лавров 2016б.
70
Путин 2003б, 2007a, 2014a, 2016б, 2017в; Медведев 2008б.
71
Morozov 2015, 119–128; Neumann 2016, 1383.
72
Караганов и др. 2016, 16.
73
Путин 2000б, 2007a.
74
Путин 2014a.
75
Путин 2004в, 2004г, 2005a, 2007б, 2007в, 2013в; Медведев 2008a.
76
Путин 2006, 2007г.
77
Путин 2002a, 2002б, 2014б, 2015a, 2016в, 2016г, 2016д, 2017б, 2017г.
78
Путин 2017д, 2017е.
79
Путин 2016г, 2016е.
80
Путин 2000в, 2000г, 2015б, 2016г.
81
Путин 2014в, 2017ж.
82
Путин 2003в, 2013б, 2017a.
83
Путин 2005б, 2005в, 2007e, 2014г, 2015в.
84
Путин 2000д, 2012a.
85
Путин 2004б.
86
Путин 2000е.
87
Там же.
88
Путин 2000б.
89
Путин 2007е.
90
Путин 2014a, 2015г; см. также: Путин 2003г.
91
Под «семантическим полем» я понимаю тесно связанную группу слов и их коннотаций, объединенных общим понятием, которое (1) определяет границы группы и (2) формирует контекстуальное значение входящих в нее лексем. Более подробное обсуждение семантических полей см., например: Andersen 1997, 350–370.
92
Учитывая, что институт великодержавного управления уходит корнями в европейский политический дискурс XVIII века (Scott 2001) и был формализован (а затем и легализован [Koskenniemi 2004]) в XIX веке, когда основным языком дипломатии был французский, первоначальным аналогом великой державы было французское понятие une grande puissance, а не английское great power. Тем не менее, поскольку в данной главе я в основном обращаюсь к современному употреблению, русско-английская оппозиция представляется более уместной.
93
Wigen 2018, 42.
94
Ср. прим. 1 на с. 13.
95
Wigen 2018, 36.
96
Как говорил Людвиг Витгенштейн: «Границы моего языка суть границы моего мира» и «Мы не можем мыслить то, что не мыслится, а то, что не можем мыслить, не можем и сказать» (Витгенштейн 2018, 101).
97
Нойманн 2008; Neumann 2008, 2016; Morozov 2015.
98
Scott 2001.
99
Neumann, Wigen 2018; Ивахненко 1999; Живов, Успенский 1987; Shlapentokh 2013.
100
Я понимаю под «модусом» примерно то же, что Данн и Нойманн понимают под «позицей» («position»), то есть совокупность схожих и связанных дискурсивных репрезентаций, образующих различимое целое (Dunn, Neumann 2016, 5). Однако я предпочитаю термин «модус», поскольку он семантически более оторван от конкретных и организованных групп акторов и обращает внимание на способ рассуждения, то есть привычку или выбор связывать отдельные репрезентации определенным образом, а не на семантическое содержание отдельных репрезентаций.
101
В этом контексте разница между спящим и маргинальным модусами и схожа с классическим марксистским различием между классом «в себе», то есть равными экономическими субъектами, разделяющими одни и те же поводы для недовольства, и классом «для себя», то есть равными экономическими субъектами, осознающими свое единство и общие интересы (Munro 2013). Иными словами, спящий модус предполагает существование разобщенных или политически неактивных репрезентаций, которые могут срезонировать и образовать различимое целое, в то время как маргинальность предполагает существование организованной и саморефлексивной позиции, которая подавляется представителями дискурсивной гегемонии.
102
Здесь я использую понятие ауры Вальтера Беньямина, которое включает в себя «уникальное проявление дистанции», или явно церемониальный характер явления или события (Benjamin 2019, 141). Хотя все модернистские и домодернистские режимы власти зависят от церемониалов, порождающих согласие и/или веру (Агамбен 2019), я полагаю, что абсолютный и театральный типы политического величия особенно зависят от церемоний, а также от дистанции, «какой бы близкой она ни была» (Benjamin 2019, 173). Два других типа я называю материалистическими, поскольку они явно опираются либо на относительную оценку и сравнение, либо на диалектическую материалистическую онтологию.
103
Здесь и далее при первом упоминании монархов и государственных лидеров я указываю в скобках период их правления.
104
Ringmar 2007.
105
Scott 2001, 8.
106
Koskenniemi 2004.
107
Neumann, Wigen 2018.
108
Эткинд 2013, 8–9.
109
Трощинский 1868.
110
Например: Chappe d’Auteroche 1768; Кюстин 2007, etc. Обзор западноевропейских представлений о Восточной Европе см.: Wolff 1994.
111
Это не значит, что государственные бюрократии были совершенно неактуальны для марксистского анализа. Например, в книге «Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта» (1852) Маркс показывает, как государственная бюрократия обретает свою автономию и для защиты собственных интересов балансирует между интересами различных классов. Бурный рост бюрократических аппаратов и возникшая в результате его автономия, а затем и меркантильность государственной бюрократии стали главными обвинениями, которые Лев Троцкий выдвинул против Сталина в своих поздних размышлениях о траектории развития СССР (2023 [1936]).
112
Лев Троцкий, один из вдохновителей русской революции, наиболее точно передал это стремление к иному типу величия. Во второй части книги «Литература и революция» он поведал, как однажды германский император назвал социал-демократов vaterlandslose Gesellen (то есть «субъектами без отечества»), обвинив их в невосприимчивости к национальному величию. «Пусть так, – отвечал Троцкий. – Пусть они лишены того официального отечества, которое представлено канцлером, тюремщиком и пастором. Но поистине блаженны сии лишенные отечества: ибо унаследуют мир!» (1991, 198). Трудно не заметить здесь аллюзию Троцкого на религиозную риторику. Несмотря на материалистическое содержание своей идеологии, русские марксисты часто прибегали к фигурам речи, навеянным религиозной риторикой (Эткинд 2013, 321), то есть весьма умело использовали риторические тропы, характерные для абсолютной модели величия. Тем самым они повышали резонанс своих сочинений и речей в массах.
113
Duncan 2002, 49–54.
114
Zubok 2008, 435.
115
Ельцин 1992а.
116
Ельцин также подчеркнул это в первом предложении своей речи, представив себя первым всенародно избранным российским лидером за последнюю тысячу лет.
117
Kryshtanovskaya, White 2011.
118
Левада-Центр (внесен Минюстом России в реестр иностранных агентов), 2021. По состоянию на август 2021 года доля людей, предпочитающих видеть свою страну великой державой, достигла исторического минимума в 32%.
119
Внесен Минюстом России в реестр иностранных агентов.
120
Koselleck 2004, 84.
121
Ibid., 84–85.
122
Ibid., 85.
123
Wigen 2015, 427.
124
Если буквальное значение слова «памятник» не очевидно из контекста, далее под ним я чаще всего имею в виду дискурсивные памятники, то есть значимые тексты.
125
Koselleck 2004.
126
Skinner 1969; Palonen 2003.
127
Фуко 1996; Garland 2014.
128
Квинтэссенцией того, как этот новояз проникал в молодое советское общество, является повесть Михаила Булгакова «Собачье сердце» (1925), в которой воссоздана лингвостилистическая триада: русский аристократический, русский простонародный и русский большевистский, что стало серьезной проблемой для переводчиков этого романа на другие языки, где революционного новояза не существовало как стиля.