Взлёт и падение. Книга вторая. Падение

Лететь по времени было около трёх часов. В грузовой кабине Кутузов и второй пилот сидели, обливаясь потом. Кондиционера на этой машине не было, да если бы он и был, то едва охлаждал бы только пилотскую кабину. Лётчики называли его не иначе, как балластом.

– Запроси эшелон 1800 метров, – приказал Долголетов – А то эти, – кивнул назад, – сварятся за три часа.

Митрошкин нажал кнопку передатчика и чего-то забубнил в микрофон, связываясь с диспетчером. Через минуту кивнул головой и схватился за рычаги управления.

– Набираем 1800 метров.

На этой высоте за бортом было плюс 19 градусов, и в салоне почувствовалась приятная прохлада. Кутузов разложил вдоль борта раскладушку, которую всегда брал с собой и завалился спать, благо не было обычной для лета термической болтанки, и самолёт летел абсолютно спокойно. Опытный пилот Митрошкин почти не касался штурвала, удерживая самолёт на заданной высоте и курсе едва заметным нажатием тумблеров триммеров руля высоты и направления. Григорий, не снимая наушников, углубился в изучение газеты «АиФ».

Некоторые думают, что лётчики ведут самолёт, не отрываясь ни на минуту от карты и радиоприборов, чтобы не заблудиться. Бывает и такое, если летишь впервые по незнакомой трассе да ещё в плохую погоду. Но погода была прекрасная, трасса лётчикам известная, по ней летали сотни раз, и в полётной карте не было необходимости. Расстояния и курсовые углы до поворотных пунктов давно знали наизусть, как знают все повороты дороги опытные водители. А путевую, самую нужную им скорость прекрасно вычисляли в уме не хуже любого компьютера. Все пролетаемые города, городишки, посёлки и крупные деревни, расположение рек, автострад, озёр, лесных массивов вдоль трассы давно знакомо и поэтому заблудиться было практически невозможно.

Это сначала ориентировка сверху кажется очень сложным делом, да ещё когда летишь низко, и весь ландшафт внизу движется, как гигантская лента транспортёра. Первый раз, кажется, что этому и научиться невозможно. Кто из начинающих лётчиков не терял ориентировку в визуальных полётах? Пожалуй, таких и нет. Но не зря ведь рядом сидит опытный лётчик или штурман, который поможет и подскажет. Так приходит опыт. На этом держится вся авиация. Да и не только она одна. Ни один корабль, ни одна подводная лодка не выйдет в море с полностью молодым экипажем.

Самолёты, как и автомобили, тоже летают по дорогам, только по дорогам воздушным, а не как попало и где попало. Бывают, правда, и вне трассовые полёты, но они не так уж и часты. И вот пролетев по одной и той же трассе раз 50, в какой-то момент осознаёшь, что карта тебе больше не нужна, ибо она вся «отпечаталась» у тебя в памяти, как проспект родного города, знакомый с детства.

Минут через сорок Григорий пролистал всю газету и протянул Митрошкину. Тот молча взял её, слегка тряхнул штурвал, что означало: передал управление и углубился в изучение. А Долголетов закурил, на пару миллиметров открыл форточку, создав мощный отсос дыма из кабины, и стал, изредка бросая взгляд на приборы, лениво созерцать проплывающие внизу окрестности. Слева и справа от трассы проплывали знакомые деревни, где он в тот или иной период своей лётной деятельности когда-то здесь химичил. Он даже различал посадочные площадки, казавшиеся с такой высоты не больше листа ватмана. И почти о каждом населённом пункте остались свои воспоминания приятные и не очень. А некоторые почему-то в памяти не сохранились.

Вот на этом аэродроме, помнится, когда он ещё летал командиром самолёта, у него на гоне на пяти метрах неожиданно резко затрясло двигатель, и он инстинктивно дёрнул штурвал на себя, уходя от, вдруг ставшей такой опасной, земли. Метров 30-ть они тогда сумели набрать и самолёт, оставляя за собой чёрные клубы дыма из выхлопной трубы и шлейф масла из двигателя, словно его подбила зенитка, сходу плюхнулся на полосу, едва до неё дотянув. Каким-то образом сорвало клапанную крышку одного из девяти цилиндров. Тогда он заработал первую свою благодарность. Сколько их потом было! Но не меньше и выговоров. Такова уж жизнь в авиации.

А вон та горушка слева с отметкой 640 метров, где упал самолёт Игоря Бессонова. Это было первого мая. Игорь закончил работу и получил приказ перелетать на базу. А он, Григорий, тогда работал всего в 15 километрах от него в соседнем хозяйстве. Погода после обеда портилась на глазах. Последний полёт на поле они сделали не на 50 метрах, как положено, а на 30. Облака буквально висели над головой. И он зарулил на стоянку. Работать было невозможно.

А Игорь в это время пошёл на взлёт. Ему-то только взлететь надо было, а на базе погода была хорошей. Конечно, сразу исчез в облаках и горушка эта чёртова оказалась для него роковой. Они не перевели давление на высотомерах на приведённое давление к уровню моря. Летая на химии, его же не переводят. Сработал стереотип. В наборе высоты, думая, что летят уже выше отметки 640, фактически летели ниже. И примостились – судьба! – на самой верхушке горы на отметке 634 метра. Ну, могли же пройти правей или левее 100, 50, даже 5 метров! Или столько же выше. Могли! Судьба.

Вечером, когда они уже поужинали, приехал дежурный из поселкового совета. Звонили из Бронска, пропал самолёт и им приказано взлететь на поиски. Они тогда просидели в кабине до темноты, но взлететь так и не смогли. В условиях тумана поиски были бессмысленны и опасны. Нашли их только на третий день. А самолёт, или вернее, что от него осталось, до сих пор лежит там. Если присмотреться, в хорошую погоду его видно до сих пор, хотя прошло немало лет. И лётчики, пролетая над этим местом, покачивают самолёт с крыла на крыло.

А вот в этой деревне, что появилась справа по курсу, у него когда-то возникла романтичная и страстная любовь с приезжей из Москвы студенткой Ириной и длилась целых две недели, пока не пришёл срок перелетать на другую точку. Он тогда всё тянул резину и… оформлял документы целых три дня, чтобы задержаться. Экипаж терпеливо молчал, а на третий день второй пилот намекнул, что мол, ты хотя и командир нам, но… если так влюбляться в каждом хозяйстве, то они рискуют остаться без налёта. Рано утром они взлетели и, сделав прощальный круг над ещё спящей деревней, взяли курс на другую точку.

Ах, годы, годы! Несётесь вы со скоростью реактивного лайнера. Вот уже и сам давно опытный лётчик и командир оставшейся единственной эскадрильи самолётов ПАНХ, из которой все молодые лётчики, которым летать и летать, уволились, не видя для себя перспективы роста. Остались вот такие матёрые зубры, как Митрошкин. Да и куда ему идти, старику? В охрану? Нет, туда всегда успеет, пока медицина пропускает, нужно летать. А молодёжь все устроились кто в коммерческих организациях, а кто открыл и своё дело. Назад они уже не придут. А ведь когда-то о них вспомнят. Не вечно же будет длиться этот чудовищный бардак. Придёт ведь время, и пилотов не будет хватать, как их всегда не хватало в советские времена. Это не водителя на автомобиль подготовить.

Митрошкин сложил газету и огляделся.

– Начнём потихоньку снижаться? – спросил он. – Удаление – сорок.

– Угу! – кивнул Григорий, ещё полностью не оторвавшись от воспоминаний.

– Взял управление. Выполняем карту контроля перед снижением!

– Уже приехали? – в кабину всунулась заспанная и лохматая голова Кутузова.

– Эвон, впереди наша точка, – ткнул Митрошкин пальцем вдоль капота. – Видишь?

– Ничего не вижу, – поморщился техник.

– А тебе и не надо видеть. Через 10 минут будем на земле.

– Хорошо! – промычал Кутузов, страшно зевая. – На высоте лучше спится, чем на земле.

– Сказывается малое давление. Поставь дома барокамеру, будешь спать с комфортом.

– А-а-ах! – снова сладостно зевнул техник. – Кто же мне её продаст?

Вышли на точку, прошлись над полосой, определяя ветер. Было видно, что их тут ждали. На аэродроме стояло несколько машин, уже притащили будку для сторожа, стояла машина-заправщик.

– Когда их припрёт, то могут организовать всё за пару часов, – сказал Митрошкин. – Хоть сейчас работу начинай.

– Сейчас и начнём. Разгрузимся только. Пройди на всякий случай над полосой, посмотрим, нет ли там каких-нибудь железок. Помнишь, Зубарев едва на бороны не наскочил? Любят они их тут бросать.

Прошли над стартом на пяти метрах, набрали высоту для захода на посадку.

– Закрылки – сорок! – скомандовал Григорий. – Винт – на малый шаг! Садимся!

Короткий пробег, интенсивное торможение.

– Прибыли! – оповестил Кутузов. – Какие-то твари вокруг порхают. Никак саранча?

– Она самая, – присмотрелся Долголетов.

Агроном тоже был знакомый. Поздоровались.

– Давненько вы у нас не были, – сказал он. – Эта саранча, как снег на голову свалилась. Вон её сколько летает. Когда начнём? У нас всё готово, вода, яды. Сигнальщики уже на поле. Сторож, – кивнул на будку, – спит там.

– Наверно, старик времён Куликовской битвы? – спросил Кутузов. – Ружьё у него есть?

– Немного моложе, – усмехнулся агроном. – Зато не пьёт. А ружьё? Да какое ему ружьё!

– Больной что ли, если не пьёт? – недоверчиво покосился на агронома техник.

– Старый. От старости не пьёт. Отпил своё. А кто моложе, те все пьют. Спивается народ.

– Какой президент – такой и народ.

– Вот, вот! Забыли, когда живые деньги в хозяйстве видели, а всё равно пьют.

– Берут же где-то деньги на водку.

– Какая водка? Какие деньги? Самогон пьют. А гонят из всего, что под руку попадётся. Из картошки, из пшеницы, из свеклы, из гороха, из овса…

– Из опилок ещё не научились?

– Из них ещё нет. Мы уже больше пол года зарплату выдаём хлебом, вот из него и гонят.

– Ха! – почесался Кутузов. – Интересно, чем на водочных заводах с рабочими расплачиваются? Водкой что ли? А не пойти туда работать?

– А вот на машиностроительном заводе ломы делают, – сказал Митрошкин. – Там ломами расплачиваются с рабочими. В день по три лома зарабатывают.

– Да ну! – удивился Кутузов.

– Почему водкой можно, а ломами нельзя?

– Ну, водка – это же водка! – привёл аргумент Кутузов. – Её выпить можно. А ломы куда девать?

– А ломами закусывать.

– Оно, с такими правителями доживём и до этого.

– Алексей Иваныч, давай-ка разгружаться, – позвал от самолёта второй пилот.

– Иду, иду, иду, иду! – затараторил техник. – Тридцать три секунды и всё будет разгружено.

Со страшным грохотом брякнулась на землю 200 литровая бочка с маслом, за ней полетели из самолёта какие-то ящички и коробочки, какие-то мешки и мешочки, чехлы и просто тряпки. Затем выбросили стартовые полотнища.

– Мне старт раскладывать или он нужен нам, как козе баян? – обратился второй пилот к Долголетову.

– Как козе баян, – отмахнулся Григорий, – не до него. Мы что новички? Полосу не найдём?

– И я тоже так же подумал, командир.

И стартовые полотнища полётели в общую кучу с барахлом, которого в изобилии набрал Кутузов на базе.

Ужасным треском огласила окрестности запущенная техником помпа, закачивающая в полуторатонный бак самолёта ядовитую жидкость. Три минуты грохота и бак полон.

– Ну что с богом? – отбросил Григорий сигарету. – Откуда начнём, агроном?

– Вот с этого поля, – протянул тот карту, – сигнальщики уже там стоят.

– Понятно. Ты пока отдыхай, – кивнул второму пилоту, – мы с Евгением полетаем. А ты, Лёша, осмотрись тут. Проверь ночную стоянку, заправку и прочее. Да что тебя учить. Чёрт, ну и жара! От винта!

Они взлетели и на бреющем полёте взяли курс на поле. Самолёт довольно ощутимо раскачивала болтающаяся в баке жидкость.

– Не разучился? – спросил Долголетов.

– Нормально! – сдержанно ответил Митрошкин. – Больше года с жидкостью не летал.

Вышли на поле, на высоте 50 метров осмотрелись. Сигнальщики, завидев самолёт, высоко подняли красно-белые сигнальные знаки на длинных шестах.

– Там сразу в конце поля высоковольтная линия, видишь?

– Угу! – промычал по СПУ Митрошкин. – Придётся раньше в набор уходить.

– Ничего, потом пару заходов вдоль линии сделаем. Пошли на заход.

Самолёт резко накренился и со снижением пошёл к земле. На высоте 5 метров, когда, казалось, катастрофа неизбежна, он выправился и понёсся на поле вдоль створа сигнальщиков. Те, поняв, что их увидели, опустили свои знаки и на всякий случай попадали на землю. Когда прямо на тебя со страшным рёвом несётся двадцатиметровая в размахе железяка, становится жутко.

– Сброс!

Григорий повернул рычаг. Словно клубок разъяренных змей зашипел сжатый до десятков атмосфер воздух, открывая клапаны подачи жидкости в распылительные штанги под крыльями и за самолётом, искрясь на солнце, словно вспыхнувшая радуга расцвёл сорокаметровый шлейф распылённых на мелкие капли химикатов. С земли это было красивое, эффектное зрелище. Словно огромное одеяло шлейф стал медленно оседать на землю.

По фонарю кабины то и дело стали ударять какие-то твари. От удара они погибали мгновенно и размазывались по стеклу, ухудшая обзор.

– Чёрт, что это? – спросил Митрошкин, не отрываясь от управления и не на       секунду не выпуская из видимости землю. Отвлечение от земли тут смерти подобно.

– Ты никогда не работал с саранчой? – спросил Григорий.

– Не приходилось. Это кузнечики что ли?

– Они самые. Мы их тысячами убьём и без яда.

– Они же нам весь самолёт испоганят.

– Ничего, отмоют потом. В набор!

Самолёт перед проводами ЛЭП резко взмыл вверх и начал разворот на повторный заход. Сигнальщики быстро отмерили саженями сорок метров и снова подняли свои знаки, попадав на землю перед приближением самолёта.

За 15 минут они сделали шесть заходов на поле и вылили полторы тонны ядовитой гадости. Самолёт сажали с открытыми форточками, так как лобовые стёкла все были заляпаны красно-зелёными останками кузнечиков.

– Мать твою! – ахнули рабочие, потрогав кромки крыльев и посмотрев на фонарь кабины. – Да сколько же их там?

– Так, так! – засуетился Кутузов и завертел головой, выбирая из рабочих мужика покрепче. Ткнув в него пальцем, спросил: – У тебя голова не кружится?

– Если когда переберу – кружится, – осклабился тот.

–С перебора у всех кружится, – отмахнулся техник. – Вот тебе бачок с водой, вот тряпки. Будешь после каждого полёта забираться на самолёт и мыть стёкла фонаря.

– Какого фонаря? – вытаращил глаза мужик.

– Это кабина пилотов так называется.

Только тут до Митрошкина и второго пилота дошло, зачем Кутузов прихватил с собой массу различного тряпичного хлама.

– Хоть у нас в воздухозаборнике и решётка, – сказал Митрошкин, – но… не забьют ли нам его эти твари? Шлёпнемся на поле вместе с кузнечиками.

– Я периодически буду проверять его, – успокоил Кутузов. – Так положено на таких работах. В кабине, небось, жареными кузнечиками пахнет?

– Ещё как!

Рабочие удивлённо посмотрели на техника и засмеялись. В кабине жутко воняло химикатами.

– Кузнечики попадают на рёбра охлаждения цилиндров и тут же поджариваются, так как температура двигателя 200 градусов, – пояснил Кутузов. – Дошло? В некоторых странах жареные кузнечики – ужасный деликатес и стоит столько, сколько вы за месяц не получаете, – пояснил он.

– Да мы тут давно вообще ничего не получаем, – ответили ему. – А про деликатес этот не заливай. Кто ж эту мразь жрать-то будет?

– Ещё как жрут. И не жрут, а вкушают. Это дефицит.

– Эко, дефицит! Вон его сколько летает!

– Там где его вкушают, он не летает табунами.

– Степан, собирай в мешки их, – посоветовал другой рабочий. – Этот, как его, бизнес сделаешь. Пару мешков продашь и разбогатеешь. Один коньяк пить будешь. Ха-ха-ха!

– Тьфу! – сплюнул Степан. – Сам собирай!

Сделали ещё полёт, мужик, кряхтя, полез на спину самолёта мыть стёкла, а Кутузов, подтащив к двигателю стремянку, полез проверять воздушный тракт.

После пятого полёта Долголетов покинул кабину.

– Летай! – сказал он Митрошкину. – Талант от времени не ржавеет. Чего я сидеть тут буду? Даже ни разу в управление не вмешался.

К вечеру они обработали два поля. Теперь любая гадость, туда севшая и попытавшаяся заняться пожиранием урожая, там и останется. Уже в качестве удобрения.

– Завтра чуть свет начнём, – сказал Григорий, – до восхода солнца, пока эта гадость ещё летать не начинает.

– Сторож! – заорал Кутузов. – Принимай дела! – И он вытащил журнал передачи и приёма аэродромного имущества.

Из будки, пятясь задом, кряхтя и охая, выполз старикан лет восьмидесяти.

– Мать твою! – ахнул Кутузов. – Он наверно ещё нашествие Мамая помнит. – Концы не отдаст тут?

– Он ещё нас переживёт, – неуверенно сказал агроном. – Ну, где я молодого сторожа вам возьму? Они и за деньги-то ночью не хотят работать, а за так тем более.

– Ох, дела, дела! – вздохнул Кутузов. – Везде бардак. Он ручку-то держать может? Ему ж расписываться надо.

– Крестик поставит, – засмеялся кто-то из рабочих.

– Как твоё фамилиё, дед? – спросил техник, открывая журнал.

– А? – приложил ладонь к уху старик.

– Фамилия, говорю, как твоя?

– Чего, чего? – дед стянул с головы военную шапку времён финской кампании 39 года и наклонил голову.

– Он ещё и глух, как пень. Точно, Мамая помнит. Как фамилия, говорю? – наклонился к самому уху деда.

– Чья?

– Да твоя, твоя!

– А, моя-то? Шевелёвы мы.

Дрожащей костлявой, как саксаул рукой, дед поставил закорючку в том месте, где указал Кутузов. Инструктировать его было бесполезно. Расписавшись, дед снова полез в будку к лежанке.

– Террористам тут ни за что не пройти! – сказал Митрошкин, садясь в машину. – Будем надеяться, что их отпугнёт смердящий запах химикатов.

– Да уж, – вздохнул второй пилот, – вряд ли найдутся желающие угонять этот летающий клозет.

Агроном привёз их в гостиницу, где они оставили вещи и сразу же поехали в столовую. Туда же подкатил и председатель только что приехавший из Бронска.

– Принеси и нам с агрономом, – приказал он поварихе, – поужинаем вместе с лётчиками.

За столом Кутузов нахмурился и заёрзал, словно ему под задницу насыпали горчицы. Борщ он выхлебал, а когда принесли второе, не выдержал:

– Нет, один бардак всюду! – отодвинув вилку, возмутился он. – Мы, сломя голову, бросив семьи на судьбу произвола, как говорил наш незабвенный инженер Рафик Календарьевич да будет всегда светел лик его, рванули сюда, чтобы задавить прилетевшую сюда мерзость, а как нас встречают? Как? – воздел он кверху руки.

Все прекратили приём пищи и удивлённо уставились на Кутузова.

– Сторожа привезли, как сказал кто-то из писателей, времён очаковских и покоренья Крыма…

– Это сказал не писатель, а поэт, – перебил его Григорий, сообразивший, почему возмущается техник. – Лёша, мы же договорились. Или хочешь кушать саранчу?

– А чего, едят же её инородцы. Под водочку ещё как пойдёт. Но я же говорю, бардак! – Теперь он развёл руки в стороны и удивлённо осмотрел стол, будто увидел на нём нечто необычное.

– Пе-ре-бёшь-ся! – по слогам произнёс Долголетов.

Понятливый председатель встал и направился к своему вездеходу. Обратно он вернулся с бутылкой водки и поставил её на стол.

– Вот, в Бронске купил. А ты чего ж не позаботился? – поглядел на агронома.

– Всё так быстро получилось, не успели, – оправдывался тот. – Да и денег в кассе нет.

– Традиций нельзя нарушать, – уже не возмущённо, а наставительно произнёс Кутузов. – Денег нет, но самогон-то есть. Сам говоришь, все гонят.

– Гонят, – улыбнулся председатель. – В тихую погоду вонь стоит по деревне. Ну, давайте с устатку. По сто грамм не помешает.

– Конечно, не помешает! – у Кутузова дёрнулся кадык, и рука потянулась к стакану.

Утром встали темно. Собственно была ещё ночь.

– Чёрт, где же нам врача искать в такую рань? – зачесался второй пилот.

– Сам распиши это дело, – подумав, разрешил Долголетов. – Действительно, три ночи.

– Рабочий день с нарушений начинаем, – проскрипел, зевая, Митрошкин. – Ай-ай-ай! Жалоб нет. Где расписаться?

Все расписались в тетради. За врача, исковеркав собственный почерк, расписался второй пилот. Поехали на аэродром. Кутузов запустил двигатель, а сторож так и не проснулся.

– Да не отдал ли он концы? – забеспокоился Митрошкин. – Пошевелите его.

Старика растормошили, и он открыл глаза явно не понимая, где находится.

– Дед, террористы не приходили? – спросили его.

– Чего? А, дождь? Нет, дождя не было. Не было дождя, говорю.

– Всё ясно. Отвезите его домой, пусть там спит.

Агроном приехал, когда они сделали уже около десяти вылетов.

– Сейчас ездил на поле, – объявил он, – эффект потрясающий. Почти сто процентов. Прошу вас, ребята, работать до упора, сколько можете, пока эти твари не сожрали наш урожай.

– Конечно, – кивнул Долголетов, – нас трое и потому можем летать двенадцать часов. Послезавтра и закончим.

Погода стояла жаркая и тихая, ближе к полудню насекомые поднялись в воздух, стали на крыло, как сказал агроном и снова после каждого полёта рабочий лез на самолёт отмывать стёкла. Митрошкин сидел в кабине в одних трусах, и было странно его видеть в таком виде в кабине самолёта. После двух-трёх полётов он выходил и обливался холодной водой из ведра, отфыркиваясь, словно лошадь.

– Что мне нравится на химии, так это полная свобода, – говорил при этом. – Тут я сам себе хозяин. На базе вот так не полетаешь.

– Это точно! – вторил ему Кутузов. – На химии – милое дело, если работа хорошо поставлена. Ну и досуг, конечно. Жаль, химии почти нет сейчас. Эх, какие времена были!

– Какой досуг ты имеешь в виду? Химия – это тяжёлая работа и тут не база отдыха.

– Какой досуг? – ощерился техник. – Известно какой. Чтоб всё, как у людей было, чтобы традиций не нарушали.

– Понятно. Надо полагать, ты имеешь в виду, чтобы в холодильнике всегда стояла холодная водка? Уф, хорошо!

– Это первым делом! – снова расцвёл в улыбке Кутузов. – После трудов тяжких очень полезно.

Работу закончили поздно вечером. Приехал агроном и вместе с ним из машины вышел, покачиваясь, мужчина средних лет.

– Вот, – сказал, – молодого сторожа вам привёз.

Мужик стоял, озираясь вокруг. Его повело в сторону, и он схватился за дверцу машины. Кутузов почесал репу.

– Он же пьяный в стельку!

– А где же вечером трезвого взять? Они с утра пить начинают. Да это ещё не пьяный.

– Расписаться-то сможешь? – обратился к мужику техник.

– Не, – замычал тот, – расписываться я нигде не буду. Не…

– Чёрт с тобой! – махнул Кутузов рукой, пряча тетрадь. – Иди вон, – кивнул на будку, – спи. Смотри, чтобы тебя не украли.

– Вы это, утром похмелиться привезите, – пробормотал «сторож» и, качаясь, направился к будке.

Через день с саранчой было покончено. Отдельные особи ещё летали, но они уже не представляли опасности.

– Что бы мы делали без авиации? – сказал председатель, подписывая документы. – Спасибо вам, ребята.

– Спасибо в карман не положишь и в рот не нальёшь, – ответил Кутузов.

– А шашлыки уже готовы, – улыбнулся агроном. – Сейчас поедем на природу, к берегу реки. Такое дело не грех отметить, – подмигнул он.

– Нет, мы, наверное, откажемся? – сказал Григорий и посмотрел на Митрошкина, а затем на часы. – Время есть, ещё домой улететь успеем.

Кутузов испуганно взглянул на командира.

– Домой? – воскликнул он. – Никак нельзя! Нельзя!

– Это почему?

– Материальную часть нужно перед перелётом осмотреть, самолёт помыть, вещи загрузить. Нет, домой никак нельзя.

– А что? – принял игру Митрошкин. – Сейчас всё быстро загрузим, заправимся – и на взлёт. До захода солнца ещё четыре часа.

– Да вы что? – взвыл Кутузов. Лицо его выражало крайнюю степень возмущения. – Не могу я на базу грязный самолёт пригнать.

– А вон, – кивнул на горизонт Митрошкин, – видишь тучи? Как раз на маршруте. Войдём в дождь и помоем твой самолёт.

– Вам в грозу нельзя летать, – не сдавался техник. Лицо его выражало неподдельное расстройство. – Да вы что, на самом деле? Дома семеро по лавкам? Завтра полетим.

– Не расстраивайся, Лёша! – успокоил его Григорий. – Завтра после обеда полетим. Уж и пошутить нельзя.

– Шуточки у вас! Так и инфаркт недолго получить, – просветлел техник и заорал: – Сторож, твою мать, ты опять пьяный? Иди сюда!

Шашлыки из баранины были великолепны. До темноты купались в реке. Выпивали по рюмке, закусывали и снова бросались в воду. Последнюю бутылку допивали уже при мерцающем свете костра. Курили, шутили, смеялись, рассказывали анекдоты.

– Всё-таки бывают и в нашей бродячей жизни хорошие моменты, – мечтательно произнёс Митрошкин, вытягиваясь на траве. – Даже не верится: тихая летняя ночь, нежный плеск воды, запах костра, звёзды над головой, пение соловья. Как мы отвыкли от всего этого в своих городах! Ах, ребята! И жить хочется, и летать хочется! И ни о чём плохом не хочется думать.