Колдуй баба, колдуй дед. Невыдуманные истории о жизни и смерти

Так может, Полина тоже мошенничала? Но в бабушкином доме подсказывать ей было некому, и, тем не менее, задуманные мною карты она всегда угадывала верно. Загадка!

Даю установку!

Когда Полина пришла лечить деда от пьянки, он, сложив руки на коленях, чинно сидел за столом. Притихший, гладко выбритый, в чистой клетчатой рубахе, с аккуратно зачесанными назад седыми волосами, он украдкой следил, как та достает из сумки какие-то травки, пузырьки и потрепанную книжицу с заговорами.

– Не пил? – строго спросила Полина.

Дед отрицательно замотал головой.

– Смотри! Заговоры читаю две недели. Потом тебе о выпивке даже думать тошно будет.

Дед тоскливо шмыгнул носом и покосился на бабушку, но сочувствия в ее лице не нашел.

Неделю Полина исправно совершала свои пассы и нашептывала в пузырек с мутной жидкостью какую-то абракадабру. Дед настороженно принюхивался. Его терзали смутные догадки, что по истечении срока ему придется принять эту гадость внутрь.

А что, если бабушка с Полиной задумали его отравить и подмешали в зелье отраву?

После сеансов он бродил по дому задумчивый, подолгу стоял у окна, наблюдая, как мужики во дворе с азартом забивают «козла» и требуют от проигравшего налить «штрафную». Потом шел на кухню, жадно пил воду, тревожно к себе прислушивался.

Похоже, отсутствие тяги к алкоголю начинало беспокоить деда всерьез.

За три дня до окончания лечения случилось неизбежное. В тюке с грязным бельем дед отыскал припрятанную бабушкой четушку и с облегчением надрался.

Вечером, развалившись в кресле и пытаясь сфокусировать взгляд на собаке Белке, дед делился с ней соображениями по поводу бабушкиной антиалкогольной кампании.

– Бабка, ик, стерва, хотела меня отравить. Замуж, ик, за молодого намыл-лила-лилась. За мал-ладого! Ик-тишкину мать. Бабка! – развернулся дед в сторону кухни.

– Чего тебе? – бабушка появилась в дверях и, уперев руки в боки, скорбно затрясла головой. – И-и-эх, нажрался-таки, ирод! А я-то, дура, деньги Полине вперед уплатила…

– Бабка! Признавайся, ик, есть у тебя хахаль, тишкину мать?! – дед грозно сдвинул брови.

– Я тебе покажу хахаля! – рассердилась баба Дуся. – Я тебе сейчас такого хахаля покажу!

Она схватила с плиты чугунную сковородку и что есть силы огрела деда по голове.

– Ой! – испуганно прикрыла рот ладошкой. – Саша! – и медленно сползла по стеночке, прикрываясь сковородой, как щитом.

Но дед и не думал нападать. Дико вращая глазами, он вскочил и попятился к дивану:

– Ты что, бабка, а? Ты что? – бормотал он.

Скинув брюки и рубашку, дед нырнул под одеяло. Утром встал, как ни в чем не бывало, сделал вид, что ничего не помнит, но от бабушки старался держаться подальше.

– Звать Полину? – хмуро спросила та.

– Нет! – взвизгнул дед и помахал перед бабушкиным носом скрюченным пальцем. – Не надо! Хватит!

Глава пятая

Дар

Образ прабабки Матрены запечатлелся в моей памяти пугающим, отчасти даже каким-то чужеродным – будто уже тогда, в младенчестве я понимала: у нас с ней разные пути.

Вероятно, бабе Моте хотелось, чтобы ее правнучка пошла по «ведьминским» стопам.

Может, она чуяла во мне некую силу, и перед смертью хотела ее приумножить, передав часть своей. Говорят, без этого ведьмы и колдуны не могут отойти в мир иной.

Я же бессознательно такому «донорству» противилась.

Внутренний голос шептал: не подходи, не бери, ищи свое!

Но поскольку дар ведуньи веками передавался женщинам нашего рода, то кто-то должен был его принять. И сдается мне, прабабушка вручила мне его хитростью, через игрушку.

После этого я должна была либо продолжить магическую линию, начав оказывать влияние на судьбы окружающих меня людей, либо трансформировать полученную энергию в творчество и уже с его помощью воздействовать на других, что в каком-то роде тоже – магия. Хочется верить, что баба Мотя надеялась, что я изберу второй путь.

Сила творчества

Почему я в этом так уверена?

Говорят, что все мои прабабки-ведуньи росли творческими, тонко чувствующими детьми.

Они прекрасно пели, рисовали, писали стихи, играли на музыкальных инструментах (отголоски тех талантов и сегодня прорываются в их потомках). Но в деревенском обществе творческая одаренность детей считалась блажью, баловством и потому всерьез не воспринималась. Картинки, песни, сочинительство, много ли на этом добра наживешь?

Большая семья требовала больших трат, а значит, надежного источника дохода.

В деревнях ценились люди земли, физического труда, а не «какого-то там» искусства.

В итоге девочки, которым с детства внушалось, что творчеством не проживешь, что все это «придурь», пустое, зарывали свои таланты в землю и целиком отдавались домашним заботам. Выходили замуж, рожали детей и от зари до зари трудились на ферме и в поле.

Но божью искру, куда ее денешь? Не найдя себе должного применения, она тлеет в груди, чадит, отравляя ядом сердце и душу. Как же тут не озлобиться? Жжение-то внутри ого-го!

Вот и начинает такая женщина самоутверждаться, отыгрываться за свое творческое бессилие на домочадцах. И уж коли ругнется в сердцах, пожелает кому-то ни дна, ни покрышки, то неприятностей не избежать – так она освобождается от негатива.

И горе тому, кто в эту «грязную» струю попадет. В лучшем случае, отделается головной болью, в худшем может тяжело заболеть или даже погибнуть. Особенно, если находится не в лучшей форме, болен, ослаблен, чем-то расстроен или удручен. Ибо что-то мне подсказывает, что сильному, здоровому, уверенному в себе человеку никакая грязь, ни проклятья не страшны. Вот только много ли мы знаем таких безупречных людей?

Ведьмы тоже плачут

До того как стать «ведьмакой», моя прабабка Матрена перебивалась случайными заработками прачки, обстирывая чужих людей. Баба Люда работала агрономом в колхозе, хотя обе – и мать и дочь, хорошо рисовали, и, думаю, мечтали совсем об иной судьбе.

Похожая история приключилось и с моими родителями, и младшей сестрой.

У мамы был красивый голос, ее манила сцена, театральные подмостки. В школе учителя хвалили мамины способности к литературе, живописи, иностранным языкам.

Папа в юности недурно рисовал. Писал стихи. Пел под гитару. Играл в самодеятельном театральном кружке. К тому же был подающим большие надежды спортсменом.

Острой необходимости выживать, как их далеким предкам не было ни у мамы, ни у отца, но оба, поддавшись родительскому напору («живи так, как мы жили!»), отказались от своей мечты и вместо этого пошли на завод, выполнять скучную механическую работу.

Про сестру отдельный разговор. Вся ее жизнь, начиная с рождения, представляется мне цепочкой сплошных неудач. Да чего там – все началось еще до появления Тани на свет. Но об этом чуть позже. Пока же вернусь к самовыражению себя.

Я вижу это так: у тех, кто изменил себе, своему призванию, променял журавля на синицу, энергия, запертая внутри, начинает «закисать». Появляются обиды, зависть, гнев, которые с годами могут вылиться в какую-нибудь зависимость или уйти в болезни.

Думаю, не случайно прабабку Мотю и бабу Люду к концу жизни разбил паралич.

Подаренное здоровье

Дар, который я нежданно-негаданно получила от прабабки, до поры до времени никак себя не проявлял, а, может, просто воспринимался мною как должное.

Я не только с легкостью сочиняла стихи и хорошо рисовала, но и как баба Мотя могла «отводить» глаза и делиться с людьми своей силой.

Впервые я проделала это с одним юношей, в которого тайно была влюблена.

Мне тогда было 13, ему –18 лет. Как-то ребята во дворе проговорились, что у моего возлюбленного проблемы с почками, мол, из-за этой болезни его даже в армию не берут.

Это показалось мне ужасно несправедливым. Надо же, подумала я, такой молодой, а больной, и решила поделиться с ним своим здоровьем. Для хорошего человека не жалко! Тем более здоровья этого у меня было хоть отбавляй (так я тогда думала).

К своему решению я отнеслась ответственно. Даже совершила нечто вроде ритуала – представляла, как моя энергия плавно перетекает в тело юноши и излечивает его.

День или два после обряда я чувствовала легкое недомогание, но вскоре все прошло, и я снова была бодра и полна сил.

А спустя полгода мою пассию забрали в армию. Доктора нашли юношу абсолютно здоровым и признали годным к строевой службе. Мое ли вмешательство помогло или болезнь отступила сама по себе, неизвестно, но новость о чудесном исцелении очень обрадовала и вдохновила меня (не знаю, как насчет самого новобранца, допускаю, что ему-то как раз служить совсем не хотелось).

Еще раз частичку своего здоровья я отдала, когда училась в Нижнем Тагиле.

У меня была любимая учительница, которая большую часть учебного года проводила на больничном – у нее было слабое сердце.

Как и в случае с юношей, я нашла ее недуг несправедливым и решила помочь.

Снова устроила импровизированный сеанс с передачей энергии. Вот только на этот раз самочувствие мое ухудшилось мгновенно и весьма серьезно. Почти два месяца я мучилась от жесточайшего насморка. Сбить температуру не удавалось ни таблетками, ни порошками. Это был не грипп, не ОРЗ, а черт знает что! Я осунулась, ходила, бледная, почти зеленая. Чувствовала: странная болезнь как-то связана с откачкой энергии в пользу страждущих, и пора бы с этой благотворительностью уже завязывать.

Косвенно мои догадки подтверждались тем, что за все это время учительница-сердечница ни разу не взяла больничный лист, и в отличие от меня вид имела цветущий.

Я поняла – третьего такого раза мне не выдержать.

Пустое место

Но на этом мои эксперименты не закончились.

В то лето мы с парнями и девчонками любили пропадать на складе запчастей, где наш девятнадцатилетний приятель Димка подрабатывал в каникулы сторожем.

После обеда склад пустел и закрывался. Димке было скучно сидеть одному на дежурстве, и он частенько звал друзей составить ему компанию: выпить чаю, поболтать, посмотреть телевизор. Мы пробирались на склад через дыру в заборе и с восторгом носились по огромной территории, мимо железных ангаров. Глазели на технику, сеялки, веялки, трактора, забирались в кабины комбайнов, нажимали кнопки, крутили штурвал.

Кто-то предложил сыграть в прятки. Водить выпало Димке.

Играли мы с азартом, как в детстве. Каждый был заинтересован в том, чтобы как можно дольше не попадаться водящему на глаза. Но Димка каким-то шестым чувством угадывал, кто и где прячется и методично застукивал игроков.

Кажется, нас, не застуканных, осталось двое или трое, когда я решила поменять укрытие. Дождалась, пока Димка войдет в кирпичную сторожку, чтобы подняться по лестнице на второй этаж и сверху окинуть двор широким взглядом. Выскочила из-за угла и – бежать!

Вот только Димка вышел на балкон быстрее, чем я ожидала.

От неожиданности я, как вкопанная, замерла посередине двора. Игра для меня закончилась. Конечно же, он увидел меня! Не мог не увидеть. Ему оставалось только крикнуть «туки-туки», но Димка как воды в рот набрал.

Поведение его казалось странным. Он внимательно осматривал двор, шаря глазами по дальним закоулкам, постепенно сужая поле зрения до пятачка, где стояла я.

Стояла прямо перед ним, как на ладони!

Вот его взгляд уперся в меня. Я помахала Димке рукой, мол, сдаюсь! Но его глаза равнодушно скользнули по мне, как по пустому месту и продолжили сканировать двор.

Я не верила своему счастью. Не сводя с Димки глаз, я медленно, бочком, двинулась к железной цистерне. Димка по-прежнему никак на меня не реагировал, словно я была невидимкой. Пока он спускался по лестнице, я успела его опередить и «расколдовать» других игроков, которые все это время с замиранием сердца следили за происходящим.

Потом мы долго, с пристрастием допытывались у Димки, почему он не застукал меня.

Димка обижался, и казалось, искренне недоумевал, в чем его обвиняют.

Похоже, он и впрямь меня не видел.

Проверка на вшивость

«Отводить» чужие глаза мне доводилось и раньше.

Помню, в санатории имени Юрия Гагарина был выявлен случай педикулеза – обычное явление для школ и пионерских лагерей тех лет. Медики забили тревогу.

И хотя в нашем классе вшей не было ни у кого, в банный день всех девочек ждала санобработка. После душа мы должны были сполоснуть волосы слабым раствором уксуса.

Я не хотела пользоваться уксусом по двум причинам – во-первых, не вшивая, во-вторых, уксусная кислота придавала моим черным волосам зеленый оттенок.

Некоторые девочки тоже собирались отказаться от унизительной процедуры, но на выходе из душевой сидела медсестра, которая считала полотенца и, как собака, обнюхивала головы. Незаметно проскочить мимо нее не выйдет – живо завернет обратно.

Мы остались в моечном отделении вдвоем, я и еще одна девочка. Ирка плеснула на себя из уксусного ковшика и пошла вперед, я – за ней, даже не взглянув в сторону пахучей бадьи с раствором. На что надеялась – непонятно, но я верила: что-то да произойдет.

Медсестра быстро осмотрела Ирку и уже хотела взяться за меня, но тут выяснилось, что Ирка перепутала ножное и банное полотенца, бросила не в ту кучку.

Пока медсестра ее отчитывала, пока сверяла и заново пересчитывала свое тряпье, я воспользовалась заминкой и проскользнула в раздевалку незамеченной.

Кое-кто из девчонок хотел побежать и наябедничать медсестре, но, видимо, мой суровый взгляд был красноречивее всяких слов, и у ябед отпала всякая охота со мной связываться.

В поезде

Еще был случай, когда мы с мужем возвращались поездом из Крыма в Москву.

Ночью в наш вагон вошли украинские пограничники и начали проверку документов. Пограничников было трое, и проверяли они тщательно и дотошно, будили тех, кто спал, внимательно сличали фотографии с оригиналом. В соседнем отсеке одна верхняя полка пустовала, но смятое постельное белье указывало на то, что хозяин где-то рядом.

Парни в форме не успокоились, пока не отыскали «дезертира» в туалете.

И тут я вспомнила про случаи на складе и в бане. А не притвориться ли мне опять невидимкой? – подумала с озорством. Прокатит на этот раз или не прокатит?

Скрывать мне было нечего, бояться тоже, поэтому за результат я не переживала.

Андрей сверху знаками велел мне приготовить свой паспорт. Но я даже не стала его вынимать. Лежала на нижней полке и делала вид, что меня не существует в природе.

Пограничник вошел, проверил документы у мужа и его соседа. Взял паспорт пассажирки снизу, пробежался по нему глазами и развернулся ко мне. Он смотрел на меня полсекунды, может, меньше, после чего, не проронив ни слова, вышел и пошел дальше.

Я ликовала. Получилось! Ура!

Глава шестая

Травма

В детстве я мечтала о младшей сестренке или братике, чтобы вместе играть в прятки, догонялки, хали-хало. Увы, просьбы купить «лялечку» в магазине не помогали.

Мама не хотела больше детей. Так бы мне, наверно, и томиться в одиночестве дальше, но с отцом на заводе случилось несчастье. Из-за чьей-то халатности в папу брызнуло соляной кислотой, и он ослеп на один глаз.

Совпадение или нет, но много лет спустя я нашла в фотоальбоме бабы Дуси старую черно-белую фотографию, где папе полтора года. Снимок был разорван пополам, и линия разрыва приходилась точно на левый глаз малыша.

Папа переживал, что поврежденный глаз спасти не удастся, и он никогда больше не сможет им видеть. Но доктора уверяли: надежда вернуть зрение есть.

Глазные клиники, анализы, сложнейшие операции – на это ушел год.

Чуда не произошло, зрение не восстановилось.

Мама плакала, отец злился. В 27 лет тяжело смириться с внезапной инвалидностью.

Я же в силу возраста вообще не понимала, что произошло. В чем проблема? Внешне отец ни капли не изменился. Он носил искусно подобранную стеклянную вставку, и если не вглядываться, то было совсем незаметно, что глаз у него только один. Конечно, об отцовском увечье знали многие, слухи в маленьких городках разлетаются быстро, но я не помню, чтобы кто-то над ним насмехался или дразнил. Даже мои одноклассники, которые не упускали случая нелестно отозваться о чужих предках, и те помалкивали.

Изгой

В соседнем с нами дворе жил мальчик Денис, мой ровесник.

Почему-то ребята терпеть его не могли, считали изгоем, преследовали, обзывали, иногда даже поколачивали. У отца этого мальчика тоже не было глаза.

Как-то моя одноклассница Ленка мимоходом крикнула Денису что-то обидное.

Тот в долгу не остался, подобрал с земли горсть камней и швырнул в обидчицу.

– Ах ты! – разозлилась Ленка. – Ну я тебе покажу!

Она бросилась за ним вдогонку, но мальчишка со всех ног уже улепетывал домой.

– Психбольница номер пять, без трусов пошел гулять! – кричала Ленка ему вслед. – А папка твой вообще одноглазый! Циклоп!

И хотя слова эти предназначались не мне, меня словно током ударило. Как Ленке не стыдно так говорить! А если бы кто-то так отозвался о моем отце? Я схватила ее за руку:

– Замолчи! Ты что, забыла, ведь мой папа тоже…

Одноклассница смутилась, но быстро вывернулась из неловкой ситуации:

– Так твой папка другое дело, он хотя бы красивый.

Отец и вправду был мужчина хоть куда, он привык нравиться женщинам, быть в центре внимания. Но он так стеснялся своего мнимого уродства, так боялся, что мама от него уйдет, что чуть ли не силой настоял на втором ребенке, посчитав, что только в этом случае жена от него никуда не денется.

Так в нашей семье появилась Танька.

Три шестерки

– Ой, какая маленькая, как с ней играть? – протянула я разочарованно, мельком взглянув в роддоме на розовый сверток. И тут же потеряла к новорожденной всякий интерес.

Сестра родилась шестого числа, шестого месяца, в четыре часа утра.

– Хорошо, что не в шесть, – перекрестилась баба Люда. – Три шестерки – знак антихриста.

– Да это же день рождения Пушкина! – смеялась мама. – У нее вон и кудряшки такие же.

Мама хотела назвать новорожденную Мариной, в честь своей лучшей подруги, но я заупрямилась: Таня!

Вопреки бабушкиным прогнозам, Таня оказалась необычайно тихим младенцем.

Со мной, вспоминала мама, она глаз сомкнуть не могла: пеленка мокрая, я в крик, от груди отняли – ор на всю ивановскую. А Танька знай себе сопит в две дырочки в кроватке. Голодная молчит, животик заболит – ни звука, описается, обкакается, все молчком, даже не покряхтит для приличия. Никаких хлопот. Не ребенок, а золото. Всем бы так!

Случай в ванной

Мне три с половиной года, Таньке три месяца. Мама купает нас в ванной.

Выскочила буквально на минутку, проверить, как там каша на плите, а я осталась присматривать за сестренкой. И надо же такому случиться: едва за мамой захлопнулась дверь, как Танька поскользнулась на ровном месте и ушла с головой под воду.

Эта картина до сих пор стоит перед глазами: из крана с шумом льется вода, маленькая Танька судорожно цепляется ручонками за шланг от душа, а я с любопытством и страхом взираю на нее сверху: выберется – не выберется?

Танька барахталась молча, не сводя с меня испуганных глаз. В ее взгляде читалась такая мольба, такое отчаянье – ну что же ты смотришь, скорей помоги мне!

Но мне и в голову не приходило протянуть сестре руку или позвать на помощь маму. Вероятно, услышь я Танькин крик, это выбило бы меня из ступора, а так я лишь стояла столбом и заворожено глазела, как сестра погружается на дно.

Мне было страшно даже дотронуться до нее, а вдруг уже поздно и она утонула?

И только когда Танька начала пускать пузыри, во мне что-то щелкнуло: она живая! Ее еще можно спасти! И я крикнула маму.

Ох и влетело же мне! Перепуганная мама решила, что я нарочно хотела Таньку утопить – из ревности. Меня же больше занимал другой вопрос – почему сестра не издала в момент опасности ни звука? Не закричала, не заплакала. Даже не пикнула.

Может, она у нас немая?

Наша Таня громко плачет

Все изменилось в одночасье. Как-то ночью наша молчунья Татьяна разбудила всех громким ревом. Зажгли свет – ребенок мечется в горячке. Измерили температуру – сорок.

Папа побежал будить соседа инвалида дядю Женю, у него единственного на этаже имелся домашний телефон. Приехала скорая. «Зубки режутся, – пожала плечами докторша. – Если к утру температура не спадет, вызывайте участкового педиатра».

Скорая уехала. Но папа не стал дожидаться утра.

Где-то на улице Толстого у него жил знакомый врач по фамилии Марков. Невзирая на поздний час, отец решил идти за ним. Я увязалась следом. Приключение!

На улице темень и дождь, в подворотнях завывает ветер, а мы с отцом быстрым шагом идем куда-то дворами, переулками, утопая в грязи, перепрыгивая через огромные лужи.

С трудом отыскав нужный подъезд и квартиру, звоним в дверь. Щелкает замок.

На пороге стоит крупный человек в трусах и майке, щурясь от яркого света.

– Умоляю, скорее! Дочь умирает! – выдыхает отец.

Не задавая лишних вопросов, доктор Марков быстро одевается и выскакивает под дождь.

– Вы правильно сделали, что не стали ждать утра, – скажет он позже. – Еще полчаса и было бы поздно. У вашей дочери двустороннее воспаление легких.

Больница

Борьба за Танину жизнь продолжалась несколько месяцев.

Я видела сестру пару раз сквозь стекло больничной палаты – маленькое тщедушное тельце, опутанное паутиной капельниц, утыканное катетерами и иголками.

Мама вспоминала: от уколов на попе сестренки не осталось живого места. Уколы были такими болезненными, что Танькины ручки и ножки сводило судорогой.

А тяжелый недуг все не отступал. Пришлось делать переливание крови. Кровь у Тани была редкой первой группы, поэтому донором для нее стала мама.

Потом была реабилитация в Ижевской больнице. Порядки там царили поистине тюремные – никаких свиданий, игрушек, передач. Врачи не пускали к Тане даже маму.

Маленькая дикарка

Когда спустя полгода сестра вернулась домой, это был совсем другой ребенок. Она не узнавала родных, всех дичилась, вела себя, как затравленный лесной зверек. Начала красть еду, таскала со стола и распихивала по карманам конфеты, прятала под подушку хлеб. Утром, перед детским садом, папа намажет бутерброд маслом, подмигнет:

– Кому корочку?

– Мне курочку, мне! – канючит Танька.

Думает, отец предлагает ее любимую куриную гузку.

А вот пельмени Таня не любила, требовала котлет. Мы с мамой хитрили, распотрошим пельменную начинку, тесто в сторону, фарш – на тарелку и уверяем, что это и есть котлетки, только маленькие, для малышей. Таня верит, уплетает за милую душу.

Неуемный аппетит младшей сестры не раз спасал меня от ремня.

Маму раздражало, что я не доедаю сосиски и суп. Поэтому я украдкой сваливала остатки еды в Танькину тарелку и со спокойной совестью выскальзывала из-за стола. Так что вскоре из больничного заморыша Таня превратилась в пышечку с ямочками на щеках.

– Ну чистый ангелочек! – умилялась баба Люда.

Рано радовалась.

Все против одной

К трем годам, словно в компенсацию за тихое младенчество Таня превратилась в настоящего сорванца. Ее ни на секунду нельзя было оставить одну без присмотра.

Чуть отвернешься, то лоб себе расшибет, то залепит жвачкой глаза или наглотается аскорбинок. Выстригла челку под корень. Взялась стричь ногти на ногах огромными портняжными ножницами и только чудом не осталась без пальцев.

К Новому году мамина сестра тетя Нина прислала из Шевченко посылку с дефицитным шоколадом. Шоколадки в хрустящих нарядных обертках поставили в сервант возле хрустальных фужеров – в качестве украшения, предупредили: съедим в Новый год.

Праздник наступил. В полночь сунулись в сервант, развернули фольгу, а шоколада-то внутри нет! Хитрюга Танька слопала лакомство тайком, аккуратно заклеила пустые фантики и вернула их на место, авось никто о ее проделках не догадается.

В четыре года эта маленькая хулиганка вырвалась из рук и чуть не угодила под колеса автомобиля. В пять забралась на крышу детского клуба «Ровесник» и на пару с младшим двоюродным братцем Сашкой принялась пулять камнями в прохожих.

Хорошо, какой-то дядечка не поленился залезть на крышу и надрать уши озорникам, а то натворили бы бед.

За Танькой прочно закрепился ярлык дурного ребенка, который не умеет себя вести – ворует, врет, влипает в скверные истории, вечно все ломает, портит, теряет.

Бабушка Дуся отказывалась брать сестру на лето в Тагил. Другие родственники, узнав, что мы собираемся приехать в гости, заявляли без обиняков: только без Тани!

От нее шарахались, как от чумной, в любую минуту ожидая какой-нибудь пакости.

И Таня, чувствуя свою отверженность, незамедлительно им эту пакость устраивала.