Колдуй баба, колдуй дед. Невыдуманные истории о жизни и смерти

– Ната, подойди, детка, к бабе.

Я не отзывалась, даже если находилась поблизости. Притворяясь глухой, продолжала пеленать куклу или с усердием катала по полу машинку. Слишком уж пугал меня вид бабы Моти. В то время больше всего на свете я боялась двух существ – прабабку и ее дьявольскую кошку Анфису, с шерстью угольного цвета и круглыми янтарными глазами.

Я росла нервным ребенком, плохо ела, беспокойно спала.

Вечернее укладывание в постель и вовсе превращалось для мамы в пытку.

Капризничая и брыкаясь, я сбрасывала одеяло на пол. Но стоило кошке запрыгнуть ко мне на грудь, как я мгновенно успокаивалась. Из чего мама сделала вывод, что Анфиса благотворно влияет на меня, как бы заменяя своим присутствием любящую няньку.

Не знаю как насчет кошачьей любви ко мне (во всяком случае, Анфиса никогда меня не царапала и не кусала), но затихала я совсем не поэтому.

Когда урчащий черный зверь вспрыгивал на кровать и, не мигая, вперивался в меня своими огромными горящими глазами, я умолкала только по одной причине – от страха.

Сон был единственным средством от страшного зверя улизнуть.

Защитница

Субботними вечерами по старой деревенской привычке дед с бабушкой поднимали прабабку с постели и под руки волокли в ванную – купать.

Из-за болезни старушка была так худа и слаба, что любое прикосновение причиняло ей невыносимую боль, вынуждая кричать не своим голосом.

Я же, думая, что взрослые бабу Мотю обижают, бросалась ее защищать. Вопила:

– Не бейте бабушку!

Это я хорошо помню. А вот момент прабабкиной смерти напрочь стерся из памяти.

Все, что мне запомнилось – это узкий красный гроб, стоящий на двух табуретках в подъезде и ряды зеленых почтовых ящиков над моей головой.

Я не воспринимала бабу Мотю мертвой, мне казалось, она просто утомилась и прилегла отдохнуть. Поспит немного и непременно встанет.

Когда много лет спустя мне в руки попался пожелтевший снимок, сделанный на кладбище в июле того далекого года, я не могла отделаться от мысли, что прабабка лежит в гробу с открытыми глазами. Конечно, этого не могло быть, покойным всегда закрывают глаза, но я готова поклясться: на фото запечатлен прабабкин взгляд, притом весьма осмысленный, устремленный в небо.

Сердце закололо

На поминках сын бабы Моти Виталий выпил лишку и вышел на балкон покурить.

Я увязалась следом. Не выпуская папиросу изо рта, дед Виталий подхватил меня под мышки и для пущего удобства поставил на балконные перила (а жили мы на девятом этаже!). Покурил, выбросил окурок и пошел спать. А я осталась стоять, где стояла.

Мама в это время мыла посуду на кухне. Она вспоминала, как внезапно ощутила сильное беспокойство в груди. У нее даже закололо сердце. Сама не понимая, что делает, она бросилась на балкон – и очень вовремя! Потому что я уже качнулась на своих нетвердых ножках в сторону бездны. Еще бы чуть-чуть и…

Но в самый последний миг мама успела схватить меня за распашонку и втянуть обратно. А после накинулась на храпящего деда Виталия – стала хлестать его по щекам, бить, колотить – с ней случился настоящий нервный припадок. И если бы не родственники, подоспевшие на выручку старику, мама точно отправила бы его вслед за прабабкой.

В дальнейшем историй, когда я могла погибнуть, но чудом оставалась жива, случалось немало. Словно одна какая-то неведомая сила пыталась мое земное существование прекратить, но другая сила, вероятно, даже более могущественная, всячески этому препятствовала. Думаю, выручал меня всё тот же ангел-хранитель. В минуты опасности он всегда появлялся рядом, подставляя мне свое надежное херувимское плечо.

В зоопарке

Мне четыре года. Мы с папой летим в отпуск к его двоюродному брату в Волгоград и попадаем в страшную грозу. Самолет швыряет в небе, как щепку.

Стюардессы не успевают менять бумажные пакеты пассажирам. Ночную мглу то и дело прорезают зигзаги молний. Одна бьет прямо в фюзеляж… В салоне паника.

Пилоты принимают решение об экстренной посадке в Куйбышеве.

Я же о свистопляске за бортом даже не подозреваю, сплю крепким сном. И все дальнейшие разговоры о том, что самолет чудом избежал катастрофы, меня не трогают.

Зато в Волгоградском зоопарке я умудряюсь пасть жертвой солнечного удара.

В городе духота. Ночью невозможно уснуть. От рассвета до заката в небе плавится огненный шар. А в тот день солнце, видимо, решило добить горожан окончательно.

Вдобавок мы с папой, не привыкшие к южному зною, забываем дома мою панамку.

В зоопарке я вдруг понимаю, что ужасно хочу пить, буквально умираю от жажды.

Пока папа бегает к автомату с газированной водой, я подхожу к клетке с белыми медведями. Мишки, разморенные жарой, ныряют с бортика в бассейн. Они плавают там, громко отфыркиваясь и поднимая тучу брызг. От бассейна веет свежестью и прохладой.

Вот бы очутиться на их месте! – думаю я. Дальше все плывет перед глазами.

Очнулась я уже дома. Папа говорил, что вернувшись с водой, он обнаружил меня у клетки без сознания. Вокруг уже собралась толпа. Бледную, как полотно девчушку пытались привести в чувство, откачать. Тщетно! Я ни на что не реагировала. Вызвали скорую…

Ничего этого я, конечно, не помню. Мне вообще казалось, обморок длился минуту-две, не дольше. Я была уверена, что из зоопарка мы с папой пошли любоваться горным водопадом, а до этого повстречали толпу цыган, которые вели на цепочке ручного медведя. Медведь смешно крутил мордой и плясал под маленькую концертную гармошку.

Отчетливо помню, как под вечер мы с папой вернулись домой, легли спать, а утром меня разбудили голоса в соседней комнате.

Открыв глаза, я увидела над собой встревоженное лицо отца.

Оказалось, без сознания я пробыла почти сутки. Папа уж было решил, что привезет домой мой хладный трупик, но, к счастью, все обошлось.

Сотрясение мозга

А сколько раз в детском саду и школе я разбивала голову, упав с качелей!

Однажды, катаясь на санках с горки, врезалась в дерево и заработала сотрясение мозга, от которого, впрочем, меня вылечила баба Люда – обычным ситом для просеивания муки.

Бабушка держала сито над моей макушкой и, легонько потряхивая, водила им из стороны в сторону. Это называлось у нее «править голову».

Врач скорой был несказанно удивлен таким методом лечения, но забирать меня в больницу нужным не счел – ребенка не тошнило, голова не кружилась, лишь лиловый «фонарь» под глазом красноречиво свидетельствовал о том, что произошло.

Потом я умудрилась отравиться арбузом, а чуть погодя засохшим белковым тортом. Коробка с недоеденным «Киевским» была убрана на самый верх буфета и забыта.

Спустя неделю я ее там нашла. Еще и младшую сестренку накормила. Правда, пожадничала, дала ей малюсенький кусочек, себе же отломила большой ломоть.

Так что в инфекционное отделение меня увезли на «скорой» одну, без Таньки.

Мультфильм на стене

В пять лет меня чуть не угробила свирепая ангина.

Проваливаясь в бреду в глубокий, пылающий огнем колодец, я слышала, как врач говорил отцу:

– Она сгорит. При такой температуре не выживают.

Мне было все равно. Сгорю, так сгорю.

С трудом разлепив глаза, я увидела, как в кромешной тьме на стене прямо передо мной приплясывает огромный воробей – будто там был экран, где показывали мультфильмы.

Рядом с воробьем стоял и подмигивал мне незнакомый рыжий дядька.

Он был в очках и желтой клетчатой рубашке. Возле дядьки я разглядела девочку моих лет. Лукаво улыбаясь, она протягивала к воробью руку. Птица прыгнула, и девичья рука переломилась пополам, как спичка.

Дядька беззвучно засмеялся. Секунда – и картинка исчезла.

И если до «мультфильма» мне даже думать о еде было противно, то тут до смерти захотелось пельменей – я знала, что родители настряпали их еще днем.

Приподнявшись на локтях, я переползла к дальнему концу дивана и выглянула в коридор. На кухне горел свет. На плите нетерпеливо бренчала крышка кастрюли, в которой бурлила вода. Аппетитно пахло уксусом и репчатым луком. Мама с папой о чем-то тихо переговаривались между собой за столом. Я сделала глубокий вдох и бодро прокричала:

– Ну дайте же мне наконец поесть!

После этого здоровье мое быстро пошло на поправку.

Глава 4

Кушать подано!

На свет я появилась совсем крошечной, и при любом удобном случае все пытались меня откормить. Но от груди при этом отняли рано – года в два, посчитав, что такой большой девочке уже негоже «просить титю». Хотя я была не против, а очень даже за, и никакие уговоры отказаться от молочной диеты не помогали.

Тогда маму кто-то подучил вымазать грудь сажей (некоторые еще мажут горчицей) и показать (а в случае с горчицей – дать попробовать) упрямице.

Домашние со смехом вспоминали, как увидев черную мамину грудь, я заплакала: «тити кака!» и больше уж к ней не притрагивалась. Но вот беда – у меня пропал аппетит.

А вот у мамы молоко не пропало. Она мучилась, не знала, куда его девать.

Пробовала сцеживать в бутылочку и давать отцу, но папа – человек, в общем-то, небрезгливый, не мог его пить, морщился и плевался, уверяя, что оно слишком сладкое.

Зато прабабка Матрена с удовольствием пила грудное молоко стаканами.

Любимым моим блюдом в детстве был хлеб с маслом и чай. Еще жареная картошка с молоком и картофельное пюре с котлетой. Ничем другим меня было не соблазнить.

Чтобы накормить «заморыша», родители пускались на разные хитрости. Папа брал игрушки и из окна ванной комнаты показывал фокусы. Пока я, открыв рот, наблюдала за происходящим, мама пичкала меня манной кашей. Уговаривала съесть ложечку за маму, за папу, за бабушку и дедушку и так далее, благо родственников у нас хватало.

Я бунтовала. Сидела за столом по два часа, размазывая кашу по тарелке.

На меня все жаловались. Воспитатели в садике и учителя в школе в один голос твердили, что я плохо ем. Взрослые усматривали в этом какую-то патологию и настаивали на том, чтобы участковый врач отправила меня в санаторий – «подлечить».

Кормили в санатории аж шесть раз в день, строго по расписанию. Ужин был в пять вечера, но почему-то именно после него у нас разыгрывался волчий аппетит. Мы всей палатой сушили сухари под матрасом и хрумкали их по ночам. Ржаные сухарики с солью – как же вкусно! А свечи, которые прописывал мне врач для аппетита, я спускала в унитаз.

Дунька-перепеч

Фирменное блюдо моего папы называлось дунька-перепеч.

Папа включал плитку, брал сырую картошку, нарезал кружочками и выкладывал на раскаленную конфорку. Сырая картошка шкворчала и в мгновение ока обугливалась.

Чад на кухне стоял – не продохнуть. Обжигаясь, папа смахивал готовых дунек в тарелку, густо посыпал солью и забрасывал на плитку очередную порцию.

Мы с Танькой могли съесть хоть тонну горелой картошки!

Но самым любимым блюдом в семье считались пельмени собственной лепки.

Кому пельмень с сюрпризом?

С утра пораньше родители шли на рынок выбирать мясо. Покупали свинину и говядину.

Папа вынимал из шкафа древнюю мясорубку, привинчивал к табуретке и крутил фарш. Красные и бело-розовые ломти с чавканьем исчезали в железной пасти. Аппетитно хрустела сырая луковица, за ней в мясорубку летели зачерствевшие куски ржаного хлеба.

Готовый фарш папа солил, перчил, перемешивал столовой ложкой, которую затем протягивал мне – облизать. Мм, вкус сырого фарша несравним ни с чем!

Мама запрещала мне есть сырое мясо, но для папы все запреты – тьфу! Подмигнет:

– Только маме не говори.

Ага, киваю. И со всех ног несусь к маме:

– Мамочка, а я не ела сырой фарш!

Глаза при этом честные-пречестные. И как она догадывалась, что я говорю неправду?

Пельмени лепим так: мама раскатывает на столе тонкое тесто, граненым стаканом штампует кружочки и складывает их стопочками. А мы втроем – папа, я и младшая сестра зачерпываем чайными ложками фарш из кастрюли. Хлоп его в серединку кружочка, кружочек пополам, края защипнуть – готово!

Самые аккуратные пельмешки выходят у папы – края ровненькие, начинка ниоткуда не торчит. У меня тоже вроде ничего, сносные. А у Таньки все пельмени с дырками, мокрые, неряшливые, вдобавок на пол шлепается ложка с фаршем.

– А ну марш отсюда! – сердится мама.

Танька только этого и ждет. Убежала смотреть мультики. Довольная!

На десятом противне мы с папой начинаем скучать, и чтобы как-то развлечься, решаем налепить пельменей с сюрпризом, в один кружок комочек теста закатаем, в другой – две копейки. Кому-то они попадутся на зуб? Обычно, все «сюрпризы» мне доставались.

Уже кипит кастрюля на плите, распространяя по дому запах лаврушки и душистого перца. Один за другим всплывают кверху брюхом пельмени. Толкаются, кувыркаются, бурлят.

Пока Танька в наказание моет грязную посуду, а мама на глазок разводит в блюдце уксус, папа вытаскивает последние противни на балкон – замораживаться.

Весь остаток дня нашими пельменями будут лакомиться синички. Выскочит папа утром за новой порцией, а половины уже и нет. Ну и ладно. Мы еще настряпаем.

Здесь был Петя

В детском саду воспитательница говорила нам:

– Ленинград – это город-герой, и люди, выжившие девятьсот дней без хлеба – герои. Вы им в подметки даже не годитесь. Маленькие свиньи! Особенно ты, Хабибуллина! Зачем ты опять молоко разлила? В Ленинграде бы тебя за это расстреляли!

И вот после такой пламенной речи я прихожу домой и слышу радостную новость от мамы: мы едем в Ленинград. Я прорыдала всю ночь. В шесть лет не больно-то охота погибнуть от рук героя с автоматом лишь за то, что ты терпеть не можешь молочные пенки.

В Ленинграде мы остановились у маминой двоюродной сестры тети Оли и ее мужа, бравого военного дяди Саши. Никто не мог понять, почему я отказываюсь завтракать, обедать и ужинать. На все просьбы «скушать хотя бы яблочко» я упрямо мотала головой и косилась на дядисашин пистолет, торчавший из кобуры.

Им ведь было невдомек, что я и вправду ем, как поросенок – весь стол в крошках.

К третьему дню вынужденной голодовки я уже едва держусь на ногах, и родственники силой тащат меня в столовую. Вхожу и мама дорогая, что я вижу!

Неужели это и есть те самые блокадники-ленинградцы? Повсюду валяются огрызки и объедки. Уборщицы тарелками вываливают остатки каши с курицей в мусорное ведро, а какие-то мальчишки пинают под столом булку. У меня гора падает с плеч – нормальные люди! И на радостях я наворчиваю две порции картофельного пюре с котлетой.

Что еще запомнилось в Ленинграде? Нева. Глядя в мутные бушующие волны, я гадала: если туда прыгнуть, сколько человек с набережной бросится меня спасать?

Словно прочитав мои мысли, мама покрепче взяла меня за руку.

Помню надпись, нацарапанную гвоздем в Екатерининском дворце: «Здесь был Петя из Глазова», и знаменитую обувную фабрику «Скороход». Мама купила папе белые фирменные кроссовки на липучках, увидев которые, я чуть не лопнула от зависти.

Дождалась, пока все уйдут из дома, и стала их примерять. Зачем взрослым сказочные башмаки-скороходы? Детям они нужней! Но кроссовки и не думали нести меня на край света со скоростью 300 км в час, а лишь тихонечко поскрипывали подошвами.

Так что в фабрике «Скороход» я разочаровалась. Решила – гады, брак подсунули!

Недостающий ингредиент

Было мне пять лет. Захотелось чаю.

Родителей дома нет. Не беда. Сто раз видела, как они это делают. Наливаешь в кружку воду из чайника, из другого чайничка – поменьше, льешь заварку и кладешь сахар.

Только с сахаром вышла загвоздка.

Кладу три ложки, пробую – не сладко. Кладу еще две, снова не то.

Что, думаю, за напасть? Всегда мне папа три ложки в чай накладывает. Может, сахар в магазине продали неправильный? Лизнула – сахар как сахар. Сладкий. А чай – нет.

На всякий случай бухнула еще пять ложек – не сладкий чай и все тут! Реву.

Вывалила в кружку всю сахарницу. Толку никакого.

Тут как раз родители с работы вернулись. Видят – дочь сидит на полу в слезах.

Рядом стоит кружка, до краев наполненная мокрым сахаром.

– Папа, – жалуюсь, – у меня чай заколдованный! – Вон, сколько в нем сахару, а не сладко.

– Эх, ты, дуреха! – смеется отец. – А размешивать кто за тебя будет?

Ах вот оно что! И как это я сразу не догадалась?

В другой раз решила испечь пирог к маминому приходу.

Делов-то! Берешь муку, сахар, яйца, месишь тесто. Как поднимется, ставишь его в печь. Мама печет эти пироги каждые выходные, невелика премудрость. Я так тоже могу!

Замесила. Жду. Час жду. Другой жду. Не поднимается тесто.

Наверно, яиц маловато. Или муки. Высыпала еще полпачки. Получилось густо. Налила воды. Теперь жидко слишком. Снова мешу. Весь стол и стены тестом заляпаны.

Тут и мама с работы пришла. Увидела кухню, ахнула.

– Мама, – кричу. – У нас мука, кажется, испортилась. Тесто не поднимается!

– А ты дрожжи-то добавляла? – спрашивает мама.

Дрожжи? Какие еще дрожжи? Я думала, их только в самогон кладут.

Самогонщики

Ребенком я наивно полагала, что самогон варят из сахара и дрожжей.

Оказалось, гнать его можно из чего угодно. Из картошки, риса, забродившего варенья, пшеничных зерен, свеклы. Даже из пищевых отходов – лишь бы бродило.

Мой папа гнал самогон из томатной пасты, сиропа и прокисших компотов. Баба Дуся промышляла подушечками «дунькина радость» – из них она варила зелье на продажу.

Папа тоже продавал самогон, но в отличие от бабушки, не прочь был и сам употребить хмельной домашний напиток.

Дома у нас стояла огромная бутыль с брагой, в которой плавали ягоды вперемешку с дохлыми мухами. К горлышку бутыли была привязана черная резиновая перчатка.

Когда брагу только ставили, перчатка безжизненно свешивалась набок, но по мере брожения раздувалась все больше и больше и, наконец, вставала торчком, растопырив жирные пальцы-сардельки. Мне она напоминала фашистскую плавучую мину.

В школе нас учили, что самогон – это зло.

Я была пионеркой и посему грозилась сдать отца в милицию – и как продавца, и как главного потребителя огненной воды. Папа, узнав о моих планах, пришел в бешенство:

– Во-он из дома! – орал он, размахивая ремнем, – Павлик Морозов!

Однажды ночью я все же проколола перчатку булавкой. «Бомба» бабахнула так, что даже в соседней комнате обои покрылись красными вонючими ошметками. После этого бутыль с брагой перенесли в чулан, именуемый «тещиной комнатой» – от греха подальше.

Первые годы папа варил подпольный напиток на плите – в двойной кастрюльке, накрытой железной тарелкой с водой.

Вода в тарелке быстро нагревалась, и нужно было постоянно доливать холодную. Да еще парами спирта разило так, что приходилось каждые полчаса мыть пол и брызгать освежителем воздуха, чтобы соседи не учуяли и не настучали «куда следует».

Как-то мама послала меня к соседке за солью. Дверь открыла перепуганная тетя Галя с тряпкой в руках, а в нос мне шибануло таким до боли знакомым запахом карамельки, что я сразу догадалась, что там булькает в кастрюльке на плите, но виду не подала.

Позже папа приволок откуда-то алюминиевую флягу с мощным кипятильником внутри. Из фляги тянулись резиновые шланги и торчали клубки разноцветных проводков.

Шланги подключили к водопроводу и стали гнать зеленого змия с утра до ночи.

Время от времени папа «снимал пробу» – наливал самогонку в ложку и поджигал.

В одну из ночей учудил, откинул крышку кипящего агрегата и сунул голову внутрь – проверить, как идет процесс. С физикой у папы были явные нелады. Горячим паром его отбросило в коридор, и обожгло так, что он лишь чудом не угодил на больничную койку.

Ходил потом весь забинтованный, как мумия, рассказывал, как было дело:

– Я туда, а оно ка-ак да-аст! Шарах – и ничего не помню!

Когда повязку сняли, кожа на папином лице была похожа на шкурку молодого картофеля – гладкая, нежно-розовая, без единой морщинки.

– Ну, хоть какая-то польза от твоей дурости! – подтрунивала над отцом мама.

Но сама «омолаживаться» таким способом не захотела.

Полина экстрасенс

Если папа гнал самогон в промышленных масштабах, снабжая и себя и других, то бабе Дусе с ее маломощной кастрюлькой за нуждами местных забулдыг было не угнаться – спрятанный первач частенько находил и выпивал дед.

Тогда бабушка решила деда закодировать.

Тот сначала был против, но потом из любопытства согласился.

Пригласили в дом Полину с кирпичного завода. Маленькая, полненькая, с сальными нечесаными волосами и опухшим лицом, Полина сама поддавала будь здоров.

Сколько ей было лет никто не знал, может, под сорок, а может, за шестьдесят. Зато все знали, что Полина экстрасенс и неплохо гадает на картах. «О, наш экстрасекс идет!» – завидев Полину, гоготали выпивохи у подъезда. Та лишь презрительно фыркала в ответ.

Полина часто бывала у бабушки в гостях, и лично у меня возникали сомнения в неординарных способностях чудаковатой тетки. Это, похоже, задевало ее самолюбие.

– Хочешь, фокус покажу? – спросила она однажды и протянула мне замурзанную колоду. – Загадай любую карту, но мне не говори, просто подержи в руках подольше.

Я смерила Полину насмешливым взглядом. Синие треники с лампасами, растянутая вязаная кофта, роговые очки с толстыми-претолстыми стеклами. Под левым глазом фонарь. И это экстрасенс?

– Да не смотри ты на меня так, карту загадывай, – смутилась Полина.

Я загадала десятку бубен.

Полина забрала колоду, деловито перетасовала и стала выкладывать на стол по одной карте рубашкой вверх, быстро проводя над каждой грязной пятерней.

– Эта! – Полина торжественно ткнула в карту пальцем.

Перевернули. Бубновая десятка! Но как?!

Полина гордо откинулась на стуле и усмехнулась беззубым ртом, мол, я же тебе говорила, а ты не веришь.

– Погоди, – выхватила я колоду. – Давай еще раз!

Чтобы никто не подглядел, я выбежала в коридор и загадала короля треф.

– Давай сюда! – небрежно махнула рукой Полина.

Перетасовала колоду. Поводила над ней ладонью и снова угадала карту.

Экстрасенша с лиловым бланшем определенно начинала мне нравиться. Но как она проделывает свой трюк?

– Я и сама толком не знаю, – честно призналась Полина. – Просто чувствую твою энергию на карте. У меня очень мощное биополе.

– А у меня? – заерзала я на стуле. – Какое у меня биополе?

Полина бросила на меня быстрый, оценивающий взгляд:

– Обычное, как у всех.

Ответ меня возмутил. Мне казалось, что уж мое-то юное биополе должно быть непременно больше, чем у алкоголички Полины.

Фокус-покус

В детстве я очень хотела иметь волшебную палочку, чтобы творить с ее помощью чудеса.

Однажды в «Детском мире» мне на глаза попался набор юного фокусника – большая коробка с изображением мальчика-факира в чалме. В руках юный волшебник держал заветную палочку… Вот что я попрошу у Деда Мороза на Новый год!

Кроме волшебной палочки в коробке оказалось много занятых вещиц вроде летающих карт, шкатулки с потайным дном, монетки-невидимки и черного мешочка, в недрах которого таинственным образом исчезали предметы.

Ко всему этому прилагалась брошюрка с подробным описанием фокусов.

Фокусы мы показывали вдвоем с папой во время праздничных застолий. Гости восхищались, но с легкостью разгадывали наши уловки. А так хотелось, чтобы у зрителей от удивления глаза повылезли на лоб! И папа придумал «магический» трюк.

Все рассаживались за столом, папе завязывали шарфом глаза и вручали карты. За минуту он умудрялся рассортировать всю колоду. Черную масть складывал в одну стопку, красную – в другую. Заинтригованные гости ахали – на сей раз без притворства и кидались проверять, плотно ли шарф прилегает к глазам. Самые недоверчивые просили повязать сверху платок и повторить трюк. Папа не возражал, вновь и вновь проделывая фокус без ошибок. Многие папины друзья тогда уверовали в его сверхспособности.

Им и в голову прийти не могло, что разгадка фокуса крылась во мне, маленькой ассистентке, которая скромно сидела за столом возле папы.

Мои глаза не были завязаны, и когда выпадали буби или червы, то есть карты красной масти, все, что от меня требовалось – незаметно наступить папе на ногу.

Если кто-то из гостей вдруг начинал подозревать между нами тайную связь и просил меня пересесть, я с невинным видом исполняла просьбу.

С этого момента включался план «Б». Теперь в случае выпадения красной масти нужно было чихнуть, хмыкнуть, кашлянуть, позвать собаку, словом, подать какой-то знак.

Как вы уже поняли – фокус при любом раскладе оканчивался благополучно.

Иногда мы с папой менялись местами – глаза завязывали мне, а не ему. На результатах это никак не сказывалось. Наше представление имело бешеный успех.